Свой двадцать шестой день рождения Юра отмечал в доме семьи Ветровых.
Так получилось, что мама и Леон уехали по делам в Мюнхен, и Юра поначалу думал не отмечать день рождения совсем, но Клубкова была слишком настойчива и в итоге зазвала его к ним домой, где уже сама любезно накрыла на стол.
— Полина, — Юра закатил глаза, когда она завела его на кухню. На столе стояло несколько салатов, запечённая курица с картошкой, пара закусок и выпивка. — Да ты издеваешься.
— Это ты издеваешься, — проворчала Клубкова. — Двадцать шесть бывает только раз в жизни, а ты хочешь их пропустить? Я как лучшая подруга тебе этого точно не позволю.
Юра уже давно понял, что с Клубковой спорить бесполезно. Если Полине в голову пришла идея, она её обязательно воплотит.
— Как твои успехи с немецким? — поинтересовался Юра. Он знал, что у Полины ещё не очень получалось разговаривать на другом языке, и она чаще общалась на английском.
— Уже лучше. Недавно же сдавала пробный экзамен, сказали, что показала неплохой результат. Но нужно ещё работать. Почему-то он мне даётся сложнее, чем английский. А ещё чувствую, что в некоторых местах ругаюсь, как наш Саныч из «Ласточки», — Полина хихикнула, ставя тарелки. С минуты на минуту должен был приехать Олаф с Греттой.
— О, бранные слова Саныча — это отдельный вид искусства. Интересно, — задумчиво протянул Юрка, — что с ним сейчас? Работает там же, в «Ласточке»?
Полина пожала плечами.
— Да кто ж его знает. Там, наверное, теперь всё изменилось. Десять лет прошло как-никак.
Юрка замер.
Потому что только сейчас понял, что
прошло десять лет.
В сердце что-то дрогнуло.
Раньше ему казалось, что десять лет — это такой громадный, растянувшийся в целую вечность срок, а теперь…
А теперь они оказались позади.
Но Юра не хотел углубляться в это.
Всё давно прошло. Всё давно забыто.
Никакого прошлого. Только настоящее и будущее.
В гостиной раздался телефонный звонок. Трубку взял Илья и сказал приветствие на немецком, но затем его речь резко переключилась на русскую, а через секунду он влетел на кухню и уставился на Полину.
Отодвигая трубку от уха и закрывая ладонью динамик, Илья тихо проговорил:
— Тут твоя сестра звонит.
Клубкова выронила нож, которым нарезала хлеб. Он стукнулся о край столешницы и отскочил на пол. Полина медленно обернулась.
— Настя… — проговорила одними губами и уже в следующий миг оказалась рядом с Ильёй. Трубка прижалась к её уху так сильно, словно она хотела влезть внутрь. — Настенька, это ты?
На другом конце провода что-то ответили, и Юра заметил, что глаза Полины тут же покрылись блестящей пеленой. Она вот-вот готова была разрыдаться.
— Настенька, как же я рада тебя слышать, — она всхлипнула, — нет, что ты, сестрёнка, я не плачу. И ты не плачь, нет…
Полина не выдержала и ушла в другую комнату. Юра понял, что лучше её сейчас не трогать. Ведь она не слышала сестру семь лет.
Слишком большой срок для родных людей.
Вскоре пришли Олаф и Гретта, но за стол никто не садился — все ждали Полину, эмоции которой ещё не улеглись после непродолжительного разговора с сестрой.
Чуть позже, когда Полина успокоилась и привела себя в порядок, Юра первым делом поинтересовался, как прошёл диалог.
Полина, ещё немного шмыгая носом, ответила с придыханием:
— Оказывается, тётя Оля не выдержала и сообщила моим родителям, что я вышла замуж. Те, конечно, опешили, но… Особо не выказали никакой радости. Ещё и назвали предательницей родины. Отец так вообще… — она поджала губы. — Ладно, не хочу о нём. Но Настя, моя милая Настя, так сильно хотела поговорить со мной, и тётка дала домашний телефон. И вот она позвонила… Господи, таких рыданий, отдающих болью в груди, я ещё никогда не слышала. Она сбивчиво говорила, что очень скучает по мне, что не понимает, что такого я сделала, что мне пришлось уйти из дома и не вернуться, что она очень хочет меня увидеть. Что все эти семь лет пыталась найти меня через каких-то общих знакомых, но, конечно, ничего у неё не вышло. Можете себе представить, ей уже сейчас двадцать лет. А когда я уходила из дома, было всего двенадцать. Теперь она уже девушка. Родители купили ей отдельную квартиру, что меня очень удивило, учитывая вечный контроль моего отца, а ещё она учится на ветеринара, — Полина улыбнулась, — пошла по призванию. Вечно таскала котят с улицы. Очень хочет познакомиться с Ильёй. Приглашала нас в Харьков. Я сказала, что, может быть, летом, ненадолго… — Полина посмотрела на мужа. — А ты что скажешь, родной? Хотел бы побывать в Харькове?
Илья взял руку Полины в свою. И в этом жесте была видна вся нежность, которую Ветров испытывал к своей жене.
Юра посмотрел на их переплетённые пальцы, и в сердце вновь что-то дрогнуло.
Все эти разговоры о… Харькове, о «Ласточке», о прошедших годах заставляли пробуждаться то, что Юра запрятал в кромешную темноту, запер и не хотел открывать.
— Я тоже очень бы хотел познакомиться с твоей сестрой, милая. Мы можем поехать в июне. У нас как раз будет несколько свободных дней, что скажешь?
Глаза Полины сверкали радостью.
Но затем все разговоры были отложены, а внимание полностью переключено на именинника.
Чуть позже, когда Юра вышел во двор, чтобы покурить (иногда он позволял себе это), его голова вдруг поднялась в тёмное небо. Свет звёзд был слишком слаб из-за огней домов, но кое-что всё же разглядеть было можно.
Сердце, как обычно, замерло.
«— Ты удивительный человек. Самый потрясающий, какого я когда-либо встречал», — он вспомнил свои слова, которые сказал Володе тогда, когда они лежали под небосводом, усыпанным звёздами.
И он ведь не соврал.
Потому что больше таких потрясающих людей не встречал.
Но сейчас это и правда померкло.
Какая теперь разница, что было?
Всё это спряталось в ящик личных несбывшихся надежд. Пусть там и остаётся.
В конце июня Полина и Илья улетели в Харьков. Юрка в шутку попросил сувенира и по взгляду Полины понял, что та обязательно что-нибудь привезёт.
Через пару дней после уезда Ветровых Юрка вечером сидел перед телевизором. По новостям показывали неспокойную обстановку в Чечне.
У Юры сегодня был сложный, он же и последний экзамен в этом семестре, и он чувствовал, как глаза его закрывались сами собой.
Он даже не заметил, как уснул на диване под бормотание диктора, который уже рассказывал прогноз погоды на ближайшую неделю, а утром его разбудил стук в дверь. Разлепив глаза, Юра поймал солнечного зайчика, и тут же зажмурился, переворачиваясь на другой бок и чувствуя, как затекла его спина. Он умудрился заснуть на диване перед телевизором! Опять зачем-то смотрел новости, поступающие из Чечни.
Глаза закрывались сами собой. Хотелось ещё поспать, но вдруг он услышал слишком взбудораженный голос:
— Тёть Тамар, Юра дома? — принадлежавший Клубковой, которой здесь точно быть не должно.
— Полина? А ты разве с Ильёй не в Харькове… Юра говорил, что вы уехали погостить к твоей сестре…
— Да-да, было дело, — торопливо проговорила она, — но кое-что заставило нас вернуться. Так, Юра дома?
— Дома, — Юра слышал слегка растерянный голос мамы, — он вчера в гостиной на диване уснул, ещё спит. Ты проходи, там завтрак на плите, а я на работу побежала. Пока.
Юрка услышал, как хлопнула входная дверь, а затем по полу раздались характерные шаги. Ему пришлось зарыться в одеяло — что бы Клубкова здесь не забыла, он ещё хочет спать.
— Юра! — громким голосом позвала Полина. И в нём всё еще слышалось волнение. Юра, впрочем, никак не отреагировал. — Конев! — настойчивее проговорила подруга, и когда Юра не отреагировал и во второй раз, то она вцепилась в одеяло и с силой дёрнула его на себя.
— Клубкова! — Юрка открыл глаза и с возмущением посмотрел на Полину. Её лицо было слишком серьёзным, а глаза отдавали странным блеском.
— Ветрова, вообще-то, — делано произнесла она.
— Для меня ты навсегда Клубкова, — пробурчал Юрка, садясь на диване и потирая лицо ладонями, — а вдруг я голый был бы. Совсем не уважаешь чужое пространство. И вообще. Что ты здесь делаешь? Ты же в Харьков улетела. И где Илья?
— Илья дома. Юр… — она вдруг присела перед ним на корточки и положила свои ладони ему на колени. Теперь выражение её лица было обеспокоенным. — Мне нужно кое-что тебе сообщить… — Юра напрягся. Обычно такие фразы ничем хорошим не заканчиваются.
— Что… — он сглотнул, стало не по себе. — Что сообщить?
Полина очень глубоко вдохнула и судорожно выдохнула.
— Боже, Юр, если бы я только знала, — она уткнулась в его колени, всего лишь на секунду, но Юрка не на шутку перепугался.
— Полина, что случилось? — голос дрогнул. Клубкова вновь посмотрела на него.
— Я же в восемьдесят девятом уехала из Харькова следом за тобой, — торопливо начала говорить она, — и как ты помнишь, с Настей у меня никаких связей не было… Вчера вечером она… — Юрка пока не понимал ровным счётом ничего. — Она… Она сказала, что в восемьдесят девятом к нам домой приходил молодой человек, который зачем-то искал меня. Но меня уже не было там, понимаешь! — Полину вдруг немного затрясло. — Оказывается, он оставил ей записку, чтобы она передала её мне. А я ведь так и не вернулась домой, Юр, — её глаза заблестели, и она даже шмыгнула носом. Конев просто сидел и хлопал глазами. — И Настя, она… Она отдала мне эту записку буквально вчера. Представляешь, она хранила её семь лет! И, в общем… — тут Полина вдруг выпрямилась и полезла в карман своих красных брюк. — Вот, — она протянула очень смятый клочок, написанный ещё на Советской бумаге. — Возьми.
Юра таращился на подругу с непониманием.
— Зачем он мне?
— Возьми, пожалуйста, — тихо попросила Полина. Глаза её по-прежнему блестели. — И разверни.
Юрка опасливо принял странную записку из рук Клубковой и с такой же опаской развернул её, тут же понимая,
что так расстроило Полину.
В глаза бросился знакомый наклон. Буквы, написанные этой рукой, Юрка уже видел.
И никогда бы не смог забыть.
«Полина, здравствуй! Это Володя Давыдов. Мне нужно поговорить с тобой насчёт Юры. Вероятно, ты знаешь, где его можно найти. Позвони мне, пожалуйста, по этому номеру… Я буду ждать».
Внизу действительно был подписан номер Володи, и Юрины пальцы непроизвольно сжали края старой бумаги так сильно, что записка в местах ветхих сгибов треснула.
— Что… — горло стиснуло. Юрка только и мог, что смотреть на эти несколько строчек. В голове лихорадочно закружились мысли. Одну из них, дрожащим голосом, озвучила Полина:
— Он искал тебя, Юр. Как-то узнал, что ты общаешься со мной, и пришёл, чтобы найти тебя через меня, а я… А я уехала… Боже, — Полина закрыла лицо руками и тихо всхлипнула.
Юрка поджал губы. Сам он даже ещё не понял, как относится к этой ситуации в целом.
Если Володя искал его в восемьдесят девятом, значило ли это, что он не женился? И где тогда пропадал целый год? Или сбежал от Земцовой?
Клубкова отняла руки от лица, вытерла ещё не упавшие слёзы. И вдруг решительно произнесла:
— Звони.
Юрка опешил.
— Чего?
— Я сказала: звони. Сейчас же набирай чёртов номер.
Юра посмотрел на неё исподлобья. И твёрдо произнёс:
— Нет.
Он больше не собирался ворошить прошлое.
Прошло десять лет. Теперь он другой. Володя тоже.
Всё это осталось там, в далёком и теперь таком призрачном восемьдесят шестом.
— Юрочка, я прошу тебя, — голос Полины тоже был твёрд, как скорлупа грецкого ореха. — Позвони. Он искал тебя! Искал, чёрт возьми!
— Полина, — Юра устало вздохнул и откинулся на спинку дивана. Его смятая футболка задралась, приоткрывая впалый живот, на котором виднелась полоска от резинки шорт. — Я не хочу. Я завязал с прошлым.
Клубкова упёрла руки в бока.
— И кого ты пытаешься обмануть?
Вопрос заставил поёжиться. Юрка посмотрел в приоткрытое окно. На улице уже вовсю стояла жара, и стоило бы выбраться на озеро в ближайшие выходные.
На вопрос он так и не ответил.
Через секунду рядом с ним приземлилась трубка. Юрка даже не заметил, как Полина сходила за ней в коридор.
— Или звонишь ты, или я наберу сама. Поверь, Конев, мне это ничего не стоит.
Юра сердито посмотрел на Полину. Хотелось очень огрызнуться на подругу, но обмануть себя уже не получалось. После того как прочёл записку, плотина рухнула.
И теперь старые чувства опять затопили.
— Неси телефонный справочник, — проворчал он, — там должен быть код Российской Федерации.
Полина быстро метнулась обратно в коридор и принесла недавно купленный справочник, в котором на первой странице были напечатаны коды различных стран.
Юра выдохнул. Руки затряслись. Неужели сейчас он сможет услышать голос, который не слышал десять лет?
Пальцы набирали медленно. После каждой цифры Юра тормозил.
Нужно ли это было им обоим? Судя по записке, Юра опоздал на семь лет. А что если Володя до сих пор женат или если уехал куда-то далеко и больше не живёт в той квартире?
Гудки устрашали. Юра чувствовал, как колотится его сердце, хотя ему уже было двадцать шесть лет и ладони его не должны были потеть, как в подростковом возрасте.
Но всё же потели.
Трубку сняли на десятый протяжный гудок.
— Слушаю, — раздался женский голос и не очень довольный. Однако он был незнакомым. Но, возможно, это была Володина мама. Юра неуверенно проговорил:
— Здравствуйте, могу ли я услышать Володю Давыдова, это Юр… — но тут его резко перебили:
— Здесь такие не проживают, — и трубку повесили. Юрка с секунду смотрел на телефон в своих руках, потом выдохнул.
— Ну что? — нетерпеливо произнесла Клубкова. Юра повертел записку в руках. Так и знал, что опоздал.
— Сказали, что таких не знают, — Юрка откинул трубку в сторону.
— Может, сменил номер. Столько лет прошло… — Полина поджала губы и над чем-то раздумывала, а потом вдруг села рядом с Юрой и взяла его за руки.
— Юрочка, ты же помнишь, какой сейчас год.
— Девяносто шестой, — тупо ответил Юрка. Полина кивнула.
— И месяц…
— Июнь. К чему эти вопро… — и тут до Юры дошло.
«Я приду сюда. Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот девяносто шестого…» — забытый, потерявший краски, голос Володи ворвался в сознание. Картинки прошлого снова стали мелькать в голове.
Ни черта Юрка не забыл. И никогда не забывал. Спрятал. Занавесил. Загасил.
Но не забыл.
— Юра. Тебе нужно быть там. В «Ласточке». На вашем месте.
Юра сглотнул. Опустил голову.
— А вдруг он не придёт? И я просто в очередной раз смогу убедиться, что никогда не был ему нужен?
— Он придёт, Юра, — горячо возразила Полина, — он искал тебя в восемьдесят девятом. Конечно, он придёт. Пожалуйста, Юр. Дай этот шанс. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Мы можем поехать с тобой.
Юра покачал головой. Эмоции взбунтовались.
— Я не могу, Полин, не могу.
Но Юра не перестал думать о том, что у него есть реальная возможность встретиться с Володей. Объясниться. Уничтожить тот шрам, нанесённый Давыдовым.
Рациональное мышление сильной стороной Юры никогда не было, но сейчас он пытался найти логику в своих действиях, когда шёл в сторону посольства, чтобы подать документы на визу для посещения Российской Федерации.
Он не понимал, зачем, но отчего-то чувствовал: так надо.
С Украиной всё было легче: у его бывшей родины с Германией были безвизовые отношения, и Юрка мог находиться там до трёх месяцев.
Почти месяц ушёл на то, чтобы выбить визу в Россию, и Юра, получив её на руки, мог отправиться прямо в Москву первым рейсом.
Но сначала он выбрал «Ласточку».
Матери сказал, что у него осталось одно незавершённое дело в Харькове, чем изрядно её удивил, но с расспросами она не полезла. Попросила только отзвониться, как долетит до места.
Полина и Илья действительно поехали с ним. Эти двое собирались вновь погостить у Полининой сестры.
Приехали они вечером двадцать шестого июля.
Когда Юрка оказался на знакомых улицах Харькова, его пробила мелкая дрожь. Здесь проходило его детство. Город за время его отсутствия практически не изменился. Единственное, что бросалось в глаза — наличие различных магазинов, которых раньше не было, и сине-жёлтый Украинский флаг.
Но Юру это всё мало волновало. Если Полина права, то завтра он сможет увидеть Володю.
Ближе к полудню арендовали автомобиль. Дорогу знала Полина, у которой, как оказалось, в Горетовке когда-то жила бабушка.
— Мои родители поэтому тогда быстро и приехали, — говорила Полина, пока Илья выворачивал на трассу. Юра решил, что будет сидеть на пассажирском месте позади. Его слишком окутало волнение, которое не позволяло сосредоточиться на дороге.
В багажнике у них лежала лопата — на этом настоял Юра, и ребята, такие понимающие, ничего не стали спрашивать. Илья в общих чертах знал о печальной истории Юры о его первой любви, но Конев никогда не углублялся в неё, боясь погрязнуть в старых чувствах окончательно.
Хотя сейчас они всплывали вновь. Юра ломал себе пальцы, тряс коленом, выбивал нервный ритм подошвой — всё говорило о том, что он нервничает.
Неужели через час с небольшим он окажется в том месте, где прошло самое лучшее лето в его жизни? В том месте, где он был по-настоящему влюблён… В том месте, где сердце и душа были вручены единственному в мире другу и по совместительству любимому человеку?
Полина и Илья тихо переговаривались, но Юра совсем не слушал их диалог. Он даже не следил за дорогой особо. Она ведь тоже изменилась. Кое-где дорожное покрытие было испещрено трещинками, ямками — и никто не стремился залатать его, будто дорога к лагерю детства уже забыта.
Деревня оказалась заброшенной. Некоторые дома покосились и почти завалились на землю.
Трое молодых людей вышли из машины. На километр не было ни единой души.
Юрка сглотнул.
Он не знал, приедет ли Володя и какой дорогой пойдёт в лагерь, если приедет.
Стало немного дурно.
— Мы останемся здесь, — сказала Полина. — Лагерь за тем спуском. Он уже давно не функционирует. Настя сказала, что последняя смена была в августе девяносто второго. С тех пор его закрыли.
Юрка кивнул. Он не был готов к тому, что увидит разруху, но допускал такие мысли. Однако если ива сохранилась, значит, их связь с Володей ещё не потеряна.
Клубкова положила руку ему на плечо.
— Всё будет в порядке. Иди, Юр. Если что — звони. Связь тут вроде как ловит.
Конечно, по приезду в Харьков Юра тут же обзавёлся местной сим-картой компании «UMS» для своего мобильного телефона. У Полины и Ильи, которые уже бывали в Харькове, тоже имелись Украинские сим-карты.
Юра достал лопату, словно собирался на дело, и неуверенно пошёл по заросшей тропинке, которая вскоре превратилась в склон, который в свою очередь действительно привёл его к задним воротам «Ласточки». Точнее к тому, что осталось от этих ворот. Жёлто-красная краска, некогда украшавшая металлическое ограждение, уже слезла, а сам металл покрылся коркой ржавчины и кое-где мхом. Одна створка ворот была погнута и сломана, другая и вовсе отсутствовала.
Юра ощутил, как волны ностальгии начали затапливать его. Как каждый шаг стал даваться с трудом, потому что это было место, в котором Юра оставил
всё.
И самого себя тоже.
Вокруг стояла гнетущая тишина, и только иногда она нарушалась пением птиц, которые словно приветствовали незваного гостя в призрачном месте.
Через несколько секунд Юра вышел к недострою, который так и остался недостроем. К горлу подкатил очередной ком.
Здесь случился его первый взрослый поцелуй.
По губам прошёлся лёгкий ветерок, словно напоминающий забытые ощущения.
Ноги понесли дальше — к фонтану. От пионера не осталось ничего, кроме стоп. Видимо, вандалы добрались и сюда. Повсюду были разбросаны мелкие крошки от памятника, а горн валялся прямо на треснутом дне фонтана.
Почему-то вспомнилась беззаботная Анечка, бултыхающая ножками в прохладной воде. Потом наглая Земцова, цепляющаяся за Володин галстук. А ещё момент, когда Юра чуть не поддался своим чувствам.
Образы из прошлого преследовали его всю дорогу. Юра отчего-то не спешил под иву. Он словно попал под чары «Ласточки».
Территория бывшего лагеря выглядела угнетённой. Брошенной. Здесь более не проходили мероприятия и не танцевали пионеры. Не смеялись вожатые и не бегали октябрята.
Зинаида Васильевна и Саныч не запирались на кухне. А со стороны столовой не доносились ароматы еды.
Половина стёкол корпусов была выбита, а стены покрыты матерными словами. Юра не стал заходить внутрь. Ни к себе, ни в корпус пятого отряда.
Ему вдруг резко захотелось посетить кинозал.
То место, где произошло немаловажных событий.
Но туда Юре попасть так и не удалось. Стоило Коневу открыть скрипучую дверь, как он обнаружил внушительную дырку в полу, и идти дальше было просто опасно.
Он поднял голову, замечая, что и крыша кинозала тоже прохудилась. Пришлось отступать назад.
Проходя мимо танцплощадки, снова позволяя картинам прошлого властвовать в голове, Юра остановился. Увидел, что пианино, некогда стоящее на сцене в кинозале, теперь стояло на улице. Деревянная крышка вздулась, а клавиши просто-напросто отсутствовали.
В сердце защемило. Пианино, за которым он сидел не раз, за которым играл для Володи — теперь было мертво. Кто же так обошёлся с ним? Мародёры или время?
Наконец Юра вышел к заветной тропинке. Ещё сверху он заметил, что река за десять лет измельчала и превратилась в ручеёк, а от лягушатника, который он когда-то чинил, ничего не осталось. Как и от лодочной станции.
Здесь всё потухло. И в конечном итоге умерло.
Юра уже даже не надеялся на то, что ива сохранилась, но пошёл по той дороге, по которой они с Володей всегда уходили. Он предусмотрительно надел резиновые сапоги — и не зря. Земля была очень сырой, ноги утопали в грязных комках.
Юра пробирался через заросли, которые за десять лет стали ещё гуще, но не отступал от своей цели.
А вдруг Володя уже там, под ивой, ждёт его?..
Каким он стал? И что он скажет, когда Юра зайдёт под зелёный купол, что прячет прошлые секреты двоих молодых людей?
Ива стояла там, где и положено. Стоило Юре увидеть дерево, как он почувствовал покалывание в носовых пазухах.
Он приближался к месту, в котором происходило всё.
И споры, и поцелуи, и объятья, и первый секс.
Ноги ослабли. Движения стали нервными.
Что его ждёт за этими ветвями? Может, стоит повернуть обратно? Может, зря он сюда приехал?
Часы показывали послеобеденное время. Юра и не заметил, как долго бродил по территории лагеря.
Неуверенность возрастала с каждым шагом.
Десять. Чёртовых. Лет.
Он не был здесь столько времени. Но, вопреки всему, сдержал своё обещание. Пусть и не без помощи Полины, пусть и с большими сомнениями, но он стоял здесь.
Он пришёл.
Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот девяносто шестого.
«Я приду», — вторил уверенный голос Володи в голове, когда Юра отодвигал зелёные ветви ивы.
Ветер снова прошелестел, будто поприветствовал Юрку в этом укромном природном уголке.
Солнце немного спряталось за перистые облака, и лучи его почти не проникали под иву.
Внутри было пусто.
Первое, что испытал Юра — разочарование. Но он не знал, в чём или в ком именно: в себе, в Володе, в том, что судьба их так гнусно разлучила.
Конечно, Давыдова не месте не оказалось.
Юрка не должен был расстраиваться этому факту, потому что прошло много лет. Володя ведь сам мог забыть об этом обещании. Тем более после того, как Полина с ним не связалась, он наверняка сделал определённые выводы.
И с чего Юра взял, что он придёт?
Конечно, они не договаривались об определённом времени. Но Юра думал, что такие встречи происходят в первой половине дня.
«А может, Володя уже был здесь? Ушёл, так и не дождавшись…» — подумал бегло. Оглядел почву вокруг себя, но она была сухой и без единого намёка на чье-то присутствие.
Взгляд упал на ствол. Надпись, что они сотворили, смотрела на Юру в ответ.
«Ю+В».
Юра откинул лопату в сторону, подошёл ближе. Опустился на колени. Дотронулся до шрама, который они с Володей оставили дереву, чтобы оно не забыло, что хранит их секрет.
С прикосновением к выцарапанным символам глаза непроизвольно закрылись.
Теперь Юра думал, что наивно было верить в то, что эта надпись соединила их навеки.
Шершавые Ю и В. Только они были вместе. Но не их обладатели.
Юра прислонился к ней лбом. Хотелось что-то впитать в себя. Старые прикосновения. Забытые разговоры. Нерушимые клятвы, оказавшиеся нарушенными. А ведь здесь они роняли свои слёзы. Шептали о любви.
Боже, шлюзы Юриной души поднялись. И потоки эмоций хлынули в его тело.
Юра всхлипнул. Не хотел, но слишком много чувств накопилось за эти десять лет.
Володя не пришёл. Хоть и обещал.
Юра уронил несколько капель из глаз под корни ивы.
Стоило ли достать капсулу времени без Володи?
«Он не придёт», — проговорил голос разума.
Юра на ощупь залез в карман и, вытащив платок из штанов, тут же вытер им мокрые глаза.
Неужели он всегда будет любить Володю? Даже если у него кто-то будет рядом, неужели он никогда до конца не отпустит этого человека?
Лопата оказалась в руках. Юра помнил то место, где они закопали капсулу времени.
Жестяная коробочка, покоившаяся на дне неглубокой ямки десять лет, показалась на свет через два уверенных движения.
Юрка вновь опустился на колени, бережно обхватил коробку и вытащил её на свет.
«Чтобы не случилось не потеряете друг друга».
«Что бы ни случилось — не потеряйте себя».
Юра помнил, как они написали это послание. И понял, что ни одно из наставлений так и не было выполнено.
Они потеряли друг друга. Юра, кажется, потерял себя.
С того момента, как Володя исчез из его жизни.
Разве так можно любить? Самоотверженно, долго и душевно?
Юра открыл коробку.
И сердце его странно дёрнулось.
Содержимое изменилось.
Нет, там по-прежнему лежали старые выцветшие галстуки, теперь уже ничего не значащие после распада СССР, ноты с «Колыбельной», послание, сценарий от спектакля, но было кое-что ещё.
Кое-что, чего Юра точно не помнил.
Это была небольшая деревянная шкатулка. На её крышку скотчем была прилеплена записка: «Не вскрывать до 1996», написанная Володиной рукой.
Теперь Юра оказался в замешательстве. Значило ли это, что Володя был здесь сегодня или эта шкатулка появилась тут намного раньше? В восемьдесят девятом, когда он приезжал в Харьков?
Юра трясущимися руками извлёк шкатулку и открыл её.
Внутри лежала целая стопка писем. Без адреса получателя и адреса отправителя. Они были запечатаны в конверты, на которых была подписана только дата.
Последнее письмо, лежавшее сверху, датировалось июнем девяносто пятого. И рядом с датой стояла такая же надпись, как и на самой шкатулке: «не вскрывать до 1996».
Юра тут же вскрыл.
Вытащил письмо на свет.
Глаза начали впитывать в себя знакомый почерк.
«Здравствуй, Юрочка! — сердце дёрнулось. Будто вернулся в старые времена, когда читал письма Володи. «
Если ты держишь это письмо, то, вероятнее всего, под иву в этом году я не пришёл. Иначе — я бы не позволил тебе увидеть это, потому что всё, что я напишу дальше, я должен был говорить тебе лично.
Даже не знаю, с чего начать. Я написал тебе столько писем за эти семь лет, что мы не общались, что просто не хватит и дня, чтобы их перечитать.
Каждое письмо я складываю в отдельный ящик. И мечтаю о том, что когда-нибудь ты прочтёшь их.
Если быть кратким, то это моё прощальное письмо. И, если ты его действительно читаешь, значит, меня либо нет в живых, либо война ещё не окончена.
Но давай по порядку.
Боже. Рука дрожит.
Как вспомню всё то, что случилось, так накрывает по полной.
Юрочка… Мой любимый, дорогой Юрочка… — тут Юрка остановился. Он чувствовал, как болит его сердце. Как страх начинает сковывать тело. Ему не очень нравились строки Володи о смерти и о войне. Но он пока не понимал, что имел в виду Давыдов.
«Наверняка ты ненавидишь меня всей душой, но если бы я мог, я бы повернул время вспять!
Вернёмся в восемьдесят восьмой.
Помнишь, что я писал тебе, что есть вероятность, что меня отправят домой чуть раньше?
Увы, этого не случилось. Стоило только моему начальнику дать хорошую характеристику, как меня забрали в Афганистан!
Правда, мне повезло. Я попал только на границу и служил вдалеке от горячих точек. Слава Богу, мне даже никого убивать не пришлось. Этого я боялся больше всего. Я даже умереть боялся не так, как того, что мои руки окажутся в крови.
Там, где я служил, возможности отправлять письма не было.
Но проблема заключалась в том, что я считал, что ты знаешь, что я в Афганистане.
Если бы я хоть на секунду предположил, что то моё письмо, которое я написал тебе перед отъездом на фронт, до тебя не дойдёт, я бы сделал всё, чтобы ты узнал, что я никогда тебя не бросал!
Я боролся за свою жизнь каждый день в надежде, что вернусь к тебе. Каждый мой день начинался с мыслей о тебе. О том, как ты там. И о том, переживаешь ли ты за меня.
Мне так не хватало нашего общения. А ещё больше не хватало знаний о твоей жизни.
Спасибо, что у меня хотя бы были твои фотографии. Когда я оставался один, я часами разглядывал их, чтобы отвлечься.
Я всё грезил о том дне, когда нас отпустят домой. Когда я приеду и сразу же поеду в Харьков. К тебе, моя любовь.
Из Афганистана войска вывели пятнадцатого февраля восемьдесят девятого. Но меня не отпустили домой. Сказали, что срок моей службы не окончен. Можешь ли ты представить мои злость и бессилие, которые я испытал в тот момент? И меня опять закинули в ту часть, где я просто-напросто не мог с тобой связаться. Ни с кем не мог.
В апреле я вернулся домой. Но из-за того, что пробыл почти год на границе, где проходили боевые действия, родители сразу же отправили меня в закрытый санаторий для восстановления на целый месяц.
Я писал тебе письма и оттуда тоже. Передавал их через Аню, когда она приезжала несколько раз навестить меня.
Но когда я вернулся домой, в середине мая, то понял, что от тебя нет ни одного ответа. Это меня насторожило, и я сразу решил, что поеду к тебе в Харьков.
Правда, Аня настойчиво меня отговаривала. Сказала, что раз ты не ответил ни на одно моё письмо, значит, тебе это не нужно в самом деле.
Я не мог в это поверить. А потом в ходе нашей ссоры она открыла мне правду.
Ты приезжал в Москву, мой милый Юрочка? Ты нашёл в себе силы и смелость приехать сюда даже после того, как не получил моё письмо, которое я отдал Ане, когда она с моими родителями приезжала, чтобы успеть увидеть меня перед отправкой в Афган.
Это стало моей роковой ошибкой. Теперь я знаю, что письмо Аня тебе не передавала, как и все мои последующие письма из санатория. А ещё я знаю то, что она отправила письмо с пригласительным на свадьбу от нашего общего имени тебе в Харьков ещё в восемьдесят восьмом.
Юрочка, я пришёл в ужас и неописуемую ярость, когда узнал об этом. Даже не представляю, что испытал ты. Я… Я не знаю, как теперь всё исправить, да и, наверное, поздно что-либо уже исправлять.
Юрочка, я готов молить у тебя прощение на коленях и стоять на них до тех пор, пока ты не простишь.
Но я хочу, чтобы ты знал: я никогда бы не женился на Ане в здравом уме. Никогда бы не предал тебя после всех тех слов, что говорил тебе.
Юра…
Знаешь, что самое смешное? Это то, что я не успел. Я приехал в Харьков в день твоего рождения, а ты в этот день улетел в Германию.
А я ещё провожал самолёт взглядом на вокзале, даже не зная на тот момент, что, вероятнее всего, провожал тебя.
Даже если это был и не тот самолёт.
Я пытался найти твои следы в Харькове. Познакомился с Ваней. Он сказал, что ты общался с Полиной. Это для меня стало невероятной новостью, но я поспешил найти и адрес Клубковой.
Нашёл. И вот опять незадача: Полина уже несколько месяцев не жила в родном доме.
Я оставил записку.
Но мне так никто и не перезвонил.
Я старался заглушить боль от потери тебя хоть чем-нибудь. Пошёл заново учиться в МГИМО, старался видеться со старыми друзьями, вычеркнул из жизни Аню, которая и стала причиной её разрушения.
Годы помчались. Союз распался. Отец решил податься в бизнес. Он свято верил, что армия и Афган меня вылечили, а я не стал убеждать его в обратном.
Я понял, что мне не нужно никакое лечение. Мне всегда был нужен только ты. А я дурак, упустил своё счастье.
Но, если быть честным, я всё же ждал, что Полина или сам ты позвонишь мне. Каждый раз с замиранием сердца поднимал трубку.
И каждый раз меня настигало разочарование.
Жизнь стала обыденной и серой. В Америку я так и не уехал. Осел в Москве. Занялся строительным бизнесом вместе с отцом. Дела шли в гору.
Но это ведь девяностые. И вот в начале летних деньков девяносто пятого к нам заявились бандиты. Угрожали.
Отец решил, что нужно собирать вещи и бежать из Москвы.
И тут случилось то, чего я никак не ожидал: меня вызвали в военкомат. Там, в добровольно-принудительном порядке, из-за того, что я был на границах Афганистана, меня собирались отправить в Чечню.
Я понимал, что это, возможно, билет в один конец. У нас была возможность откупиться. Но я… Ей не воспользовался.
Поэтому я попросил несколько дней и приехал сюда, в «Ласточку», чтобы написать тебе это письмо и оставить остальные.
Долго бродил по лагерю. Вспоминал всё то, что было связано с тобой.
А когда пришёл под иву… Господи, Юра, как же я скучаю по тебе. Рука дрожит. В глазах застыли слёзы. Так тяжело писать. Я так хочу тебя увидеть и поговорить. Так хочу поцеловать твои руки и услышать твою игру на пианино.
Как же я виноват перед тобой…
Прости меня, Юр. Я обещал тебе когда-то больше не наказывать себя… Но, уходя на эту войну, я именно наказываю себя за то, что не сберег отношений с тобой.
Если вернусь — мы обязательно встретимся под ивой. По крайней мере, в это хочется верить.
Я ведь столько раз представлял себе нашу встречу. Столько раз грезил о том, как обниму и поцелую тебя.
И ты даже представить себе не можешь, сколько раз я мечтал о том, что буду просыпаться с тобой рядом.
Потому что ты всегда был значим. Я никогда тебя не забывал и никогда не забуду.
Я люблю тебя, Юр. И всегда буду любить. Я должен был говорить тебе это каждый день в «Ласточке», я должен был говорить тебе это после нашей разлуки. Я должен был слушать своё сердце. Я должен был вернуться к тебе.
И я просто хочу знать, что у тебя в жизни всё хорошо. И даже надеюсь на это.
В шкатулке я оставил те письма, которые писал тебе на протяжении этих семи лет. Будет желание, прочтёшь, а нет — сожги их или закопай обратно.
В самом низу, под стопкой я также оставил тебе ноты той мелодии, которую играл тебе здесь, под нашим деревом.
Ты ведь когда-то просил их. И теперь я исполняю своё обещание.
Прости, что тебе пришлось прочитать это письмо.
Мой прощальный тебе подарок.
Юра, хоть мы и потеряли друг друга, я надеюсь, что ты хотя бы не потерял себя.
Береги свою жизнь.
И будь счастлив.
Навеки твой особенный друг Володя»
Наверное, ещё никогда в жизни Юра не чувствовал себя более опустошённым, чем сейчас.
Пока он читал письмо Володи в голове проносились образы собственной жизни после восемьдесят шестого.
Разлука. Письма. Исчезновение Володи. Поездка в Москву. Земцова. Пригласительное. Сожжение писем. Отношения с Ваней. Встреча с Аней. Переезд в Германию.
А если бы Юра хоть чуть-чуть был менее эмоциональным, если бы умел мыслить рационально, он бы не совершил столько необдуманных поступков.
Нужно было поехать на свадьбу, чтобы узнать, что никакой свадьбы на самом деле и не было.
Права была Клубкова. Всегда была права.
Глупо! Как же глупо всё получилось!
Юрка выпустил письмо из рук и ударил по твёрдой, сухой земле кулаком. Затем ещё раз и ещё.
Бил, пока не обессилел.
Это он виноват, а не Володя! Это он его предал, а не наоборот!
Юра совершенно не учился на своих ошибках.
И что теперь делать? Володя ведь не мог покинуть его… Просто не мог.
Москва. Ему срочно нужно было в Москву.
Война в Чечне не закончилась. Но может… Может, Володя дома…
Неважно. На месте разберётся.
Юрка положил письмо обратно в шкатулку, отложил её в сторону, наскоро закопал капсулу времени, а затем, забрав последнюю ценную вещь от Володи, кинулся в сторону Горетовки.
Он пробежал мимо разрушенного памятника Зины Портновы; мимо библиотеки, в которой уже давно пустовали стеллажи; мимо аллеи клёнов, что ещё росли в этой местности.
Он взобрался на спуск, пересёк заброшенную деревню. Полина и Илья стояли возле машины. Стоило только Клубковой увидеть всполошенного Юру со шкатулкой в руках, с грязными пальцами и перепачканными в пыли светлыми штанами, она открыла рот, чтобы, вероятно, задать множество вопросов, которые возникли в её голове, как Юра нервным жестом махнул рукой и так же нервозно сказал:
— Всё потом. Срочно в аэропорт, я лечу в Москву, — он открыл дверь пассажирского сиденья.
— Юра! — возмутилась Клубкова. — Ты себя видел? Какой аэропорт? А документы…
В этот момент Юра плохо, что соображал, но в словах Клубковой была доля логики.
Без документов ему не продадут билет. А в таком виде точно не пустят в самолёт.
Пришлось согласиться на то, чтобы заехать к сестре Полины за вещами и переодеться.
— Я позвоню потом, — бросил Юра, когда выходил из машины. Он толком ничего не объяснил, сказал лишь только, что ему нужно найти Володю в Москве.
В аэропорту Харькова как всегда было суетливо, но Юрка шёл уверенно к стойке регистрации. Ближайший билет на Москву был ночью, и Юра купил его, даже не выбирая место.
Пусть хоть у туалета. Хоть в хвостовой части. Всё это сейчас было неважно.
Ожидания тянулись долго. Юра не мог найти места и просто мерил шагами зал ожидания. Он даже не испытывал чувство голода, всё, что его сейчас преследовало — волнение и страх за жизнь Володи.
Юра даже не знал, что с ним будет, если Давыдов…
«Нет. С Володей всё хорошо. Всё хорошо», — повторял как мантру.
Ему казалось, что самолёт взлетает медленно, что он застрял в небе и не движется, но вскоре на горизонте появились ночные огни Российской столицы.
Надо же. Когда-то Юрка приезжал сюда на поезде. Теперь на самолёте. И одно оставалось неизменным: он спешил к Володе.
Заселился в ту самую гостиницу «Интурист», фотографии которой когда-то видел в советских журналах. Но осматривать здание не было времени. Оставшееся часы он немного подремал, хотя сон его был хрупким и беспокойным: в них он видел Володю, который то и дело просил прощения и прощался.
Ожидания убивали.
Рано утром Юрка помчался на «Беговую». Как ни странно, но маршрут к дому Володи навсегда отложился в его памяти. Наверное, из-за того, что это было слишком важно.
«Беговая» осталась такой же: скучной и серой. Путь до дома Володи тоже особо не изменился, разве что стало больше магазинов.
Ещё несколько метров — и показался двор Володиного дома: тенистый, с гуляющими детьми внутри. Юра прошёл мимо них, ко второму подъезду.
Дверь скрипела так же, как и в восемьдесят восьмом.
Накатило ещё больше страха и паники, но Юра уверенно преодолевал лестничные пролёты. Даже если дверь откроет Земцова с тремя детьми на шее — ему было всё равно. Ему главное знать, что Володя жив.
Вот она заветная квартира. Юрка на секунду ощутил дежавю, но его решимость была непоколебима. Он нажал на дверной звонок с нетерпимостью. Затем ещё раз и ещё.
Прошла минута. Другая. За дверью стояла тишина. Не было слышно чужих шагов или вообще чьего-то присутствия в бетонных стенах.
Юра нажал ещё раз.
Но потом понял, что это бесполезно.
Володя писал, что его родители собирались бежать из Москвы, но раз их сын ушёл на войну в Чечню, то стали бы они уезжать?
Юра чувствовал, как начинает паниковать. Пришлось осесть на лестницу, чтобы подумать, как быть дальше.
Может, нужно дождаться кого-нибудь? Кто-то ведь наверняка придёт в эту квартиру. Но сколько ждать? День, два? Или вернуться вечером?
«Нет», — твёрдо решил Юра. Один раз он уже ушёл отсюда ни с чем. И это стало его ошибкой. Во второй раз он этого не допустит.
Принял решение, что будет ждать. Сколько бы это не заняло.
Прошло минут сорок, а то и больше, как внезапно соседняя дверь приоткрылась и из-за неё показалась голова старушки. Старушка прищурилась и, с подозрением оглядев сидящего гостя на лестничной клетке, вышла наполовину из квартиры. На старушке был цветочный халат, а седые волосы собраны в маленький пучок. Короткие пряди топорщились в стороны.
— Ты кто такой? — спросила она скрипучим голосом. Юра быстро вскочил на ноги, подумав, что это это был его отличный шанс узнать что-нибудь о Володе.
— Я… Старый друг Володи Давыдова. Он жил здесь раньше. Вы не знаете, где он сейчас?
Лицо старушки исказила печаль, и сердце Юрки дрогнуло.
— Ох, Володя-Володя… Такой мальчик хороший… — она сетовала, качая головой. — Опоздал ты, милок. Лев и Татьяна схоронили его два месяца назад.
Что-то внутри безвозвратно оборвалось.
В ушах появился шум. Старушка что-то говорила ещё, но Юра её не слышал. Более ничего вокруг для него не существовало.
Схо-ро-ни-ли.
Только этот страшный глагол повторялся из раза в раз в голове мысленно.
Он опоздал.
— Что… Случилось? — может, это был какой-то страшный сон. Может, Юра ошибся квартирой и здесь жил ещё один Володя Давыдов?
Но что-то подсказывало ему, что это — жестокая реальность.
— Да он же в Чечню попал. Его вроде отправили в миротворцы. Просто патрулировать Грозный. Он родителям несколько раз звонил, говорил, что с ним всё хорошо. А потом вот… Позвонили и сказали, что нет больше Володи. Теракт там у них рядом с торговым центром случился, а он и его ребята из взвода, не знаю, как правильно это звучит, в этот момент там были. Сказали, что террористы никого в живых не оставили… — Юру затрясло. В глазах потемнело. История ужасала. — Эй, милок, — старушка потрясла его за плечо, — всё нормально?
— Где… — прохрипел Конев не своим голосом. — Где… Его… Похоронили? — он задыхался. Жутко задыхался от паники, которая стала накрывать с каждой секундой.
— Так на Котляковском и похоронили. Там всех ребят… — старушка вздохнула, не закончив. — Эх, ироды эти… Таких молодых загубили… Политика, будь она неладна.
— Где… Его… Могила… — голова почти не соображала.
— Ох, а я так и не скажу… Погоди, сейчас я у Лены, у дочери своей, спрошу, она иногда туда ездит. Лев и Татьяна спешно Москву покинули, и Татьяна попросила на время за могилой присматривать, пока они не вернутся. Бедные они. Такая семья хорошая… — она удалилась вглубь квартиры, но Юра мог слышать её слова. — Лена, Леночка, тут молодой человек, друг Володи Давыдова, он не знал, что его похоронили, скажи, где его…
Вслед за старушкой вышла женщина в сером деловом костюме, явно собирающаяся на работу, и осмотрела Юру слишком придирчиво, однако через секунду любезно сообщила ему место захоронения.
Дальше было всё, как в тумане.
Юрка на ватных ногах выбежал из подъезда, умудрился поймать такси, судорожно назвал пункт назначения. Благо хоть додумался евро поменять на рубли ещё в Германии.
Пока такси везло его в сторону «Царицыно» — района, в котором располагалось Котляковское кладбище, Юрка пытался собрать свои мысли воедино. Но те разбегались, словно тараканы при свете для.
«Володя… Умер… Или нет… Или всё это ошибка. Наверное, это ошибка».
Первая стадия принятия — отрицание.
— …А теперь один из нашумевших хитов Татьяны Булановой «Ясный мой свет» на нашей радиостанции.
— Вы не против? — вдруг к Юре обратился таксист. Юра моргнул.
— Что? — переспросил в ответ.
— Сделаю погромче. Уж больно песня нравится.
— Мне всё равно, — пробормотал Конев и вновь уставился в окно. Мимо проносились улицы, смеющиеся люди, дети…
Жизнь продолжалась. И только Юре казалось, что всё вокруг замерло.
«Где ж ты, мой свет, бродишь голову склоня,
Дай же ответ, что не позабыл меня,
Ведь писем нет вот уже четыре дня,
Милый, не греши, напиши…»
Из радио доносился женский голос с неплохими вокальными данными. Юра ранее не слышал об этой певице.
«Живу я без тебя, словно во сне, Горю я без тебя, словно в огне,
Прошу я — напиши весточку мне
Хоть строчечку ты напиши…»
А Володя ведь писал… Писал Юре чуть ли не каждый день. Просто не отправлял письма.
Потому что не знал, куда их отправить.
Какой же Юра идиот. Ему нужно было оставить адрес своего дяди всем, кого он знал.
Но нет, его эмоциональность решила распрощаться со всем окончательно.
А Володя искал его… Не женился. Никогда не предавал…
Юра неожиданно понял, что все эти десять лет действительно жил, как во сне.
Потому что без Володи жизнь совсем потеряла краски.
«Ясный мой свет, ты напиши мне
Слезою дождя на мокром окне,
Ясный мой свет, ты напиши мне
Весенним лучом на белой стене…»
Теперь Юре, похоже, никто не напишет.
Котляковское кладбище показалось тогда, когда Буланова пропела последние строчки. Юра наскоро расплатился с таксистом, даже дав ему больше, чем нужно, но сдача в несколько рублей его сейчас мало волновала.
Перед коваными воротами он вдруг остановился. Дальше ноги идти отказывались, но Юра усилием воли заставил себя передвигать ими. Ему нужно было убедиться, что всё это было неправдой. И что на самом деле никакой могилы нет.
Тысячи памятников возвышались друг над другом. У кого-то они были повыше, у кого-то пониже, у кого-то и вовсе отсутствовали.
Юра мысленно отсчитывал ряды. Наконец, пришёл к пятнадцатому. Место ровно посередине.
Ноги ещё сильнее замедлили ход. Юра боялся, что упадёт в обморок. Но упрямо шёл, потому что хотел доказать себе, что ещё не всё потеряно.
Однако… Однако стоило ему подойти к нужному памятнику, как всё разрешилось само собой.
Могила была ухоженной и ограждённой. Юра прошёл за металлическую ограду чёрного цвета, и его колени тут же подкосились прямо на мраморный пол.
Надпись на памятнике гласила:
Давыдов Владимир Львович
06.11.1966 - 17.05.1996
Это был не сон.
Володи не стало в день рождения Юры.
И всё хлынуло вновь.
Рыдания Юры были слышны, наверное, всем мертвецам.
— Нет, нет, нет, — бормотал он… — Володя, нет…
Где-то вдалеке послышался гром. Юра вздрогнул. Ветер усилился.
Даже если пойдёт дождь, ему будет всё равно.
Володя действительно умер.
И Юра отныне тоже.
Слёзы не контролировались. Он никогда ещё так не плакал, как сейчас.
Сердце, казалось, исчезло из груди — настолько оно сжалось, что Юре на секунду почудилось, будто самый важный орган лопнул и что внутри произошёл взрыв.
Теперь там была настоящая дыра. Которую больше ничем не залатать.
— Я пришёл, но… — Юра всхлипывал и говорил слова бездушному памятнику, стоящему на могиле, на дне которой был похоронен самый важный в мире человек. — Я опоздал… Прости меня, Володя, прости… — хотелось свернуться в комочек и просто уснуть здесь, рядом.
Но Юра знал, что не мог так сделать. Хотя очень хотел.
Жизнь больше не играла яркими красками. Теперь она стала чёрно-белым пятном.
Как фотография Володи на памятнике.
— Я люблю тебя, люблю… — шептал в пустоту, думая, что Володя его услышит.
Но ответом ему послужила тишина.
Сколько времени Юра так простоял, на коленях и полностью разбитый, он не знал.
Рыдания постепенно стихали.
Вдруг в голову пришла посторонняя мысль: «на кладбище ведь не положено приходить с пустыми руками?..»
Юра вспомнил, что видел неподалёку от кладбища ларёк с живыми цветами.
Он встал и вернулся к началу своего пути.
Ларёк действительно стоял в нескольких метрах от входа.
Юра решил, что Володя заслужил живых цветов, и медленно подошёл к ларьку. Посмотрел на предлагаемые варианты.
В глаза бросились разноцветные гвоздики.
Гвоздики всегда ассоциируются с героями, прошедшими войну.
А Володя был Героем с большой буквы. Сначала Афган. Теперь Чечня.
Флорист — миловидная девушка с мелкими чертами лица — зачем-то рассказала ему о значении каждой гвоздики.
И все они подходили к Юриным чувствам.
Он взял четыре разных.
И так же медленно вернулся к Володиной могиле.
Гвоздики, лежащие прямо под ровной чёрточкой, указывающей на годы жизни, теперь ярким пятном выделялись на сером мраморе.
Красная — как любовь и восхищение. Белая — как невинность и самое светлое чувство. Розовая — знак, что никогда не забудет. И пёстрая — самая печальная — указывает на расставание. Казалось, что вся палитра этих махровых цветов раскрывает состояние того, кто их возложил.
«Одуванчики — маленькие солнышки, — в голове звучит эхо потускневшего голоса
, — они мне нравятся. Да и ромашки тоже хороши, — произнёс как-то мечтательно.
Второй, собственный, звонко смеётся.
— Хорошо, будет тебе букет ромашек. А как думаешь, какие цветы могут ассоциироваться у тебя со мной? — любопытный тон».
В картинках прошлого всплывает задумчивое лицо.
«— Наверное, пионы. Они такие же грациозные, как и ты.
Собственное лицо сияет от счастья.
— Тогда ты даришь мне пионы, а я тебе ромашки.
— Договорились, — яркая улыбка до сих пор стоит перед глазами».
Руки непроизвольно сжались. Голова опустилась.
— Прости, что теперь это гвоздики, — тихий шёпот в пустоту.
Ветер завывал на этом пространстве тишины. В глазах уже даже не осталось слёз, но Юра, склонившийся над данью памяти, чувствовал, как горло сдавливала невидимая нить, подобно тому галстуку в пионерском лагере в восемьдесят шестом году.
В том самом году, ставшем последним, когда он видел человека, теперь смотрящего на него с чёрно-белой фотографии.
И всё, что ему оставалось, всё, что ему отныне остаётся — шагать по осколкам памяти, зная, что больше ничего и никогда не произойдёт.
Та песня стала их пророчеством.
«Я тебя никогда не забуду…»
«Я тебя никогда не увижу…»
Вдалеке опять прогремел гром. И это был единственный звук, напомнивший Юре, что он всё ещё дышит.
