С любимыми не расставайтесь

      Тренировки на полигоне выматывали. Каждый день Володя валился с ног, стоило прозвучать слову «отбой», и иногда у него даже не оставалось сил, чтобы доползти до еле тёплого душа.              Поперву ему было неуютно купаться под холодными струями и в присутствии других молодых людей, но после нескольких недель он свыкся. Его тело привыкло обходиться без горячей воды, а разум стал отключаться и абстрагироваться от чужих.              Иногда, когда Володя купался один, он позволял себе… Пофантазировать. Холодная вода мало способствовала поднятию боевого духа, но в голове всё равно невольно всплывала последняя ночь, проведённая с Юрой.              Володе безумно не хватало ласки. Вспоминая Юрины прикосновения, он сходил с ума с того момента, как уехал из «Ласточки». Всё это время, пока не загремел в армию, он старался отгонять образ Юры. Пока был на гражданке, понимал, что девушки его по-прежнему не интересовали, а чтобы заняться сексом с кем-то из парней — об этом не шло и речи. Во-первых, Володя ведь собирался лечиться, во-вторых, это было бы некрасиво по отношению к Юре. Конечно, они не обязаны были хранить верность друг другу, но у Володи и мысли не было предать Юру, оказавшись в постели с кем-то другим.              И вот сейчас, после долгого изнуряющего дня, когда в душе остался он один, здесь кстати вода была значительно теплее, чем в родной части, Володя всё же позволил короткую шалость и прикоснулся к себе, как уже давно не касался.              Ничего удивительно в том, что за закрытыми веками стояли воспоминания о Юре, не было. Володе казалось, что Юра теперь отныне всегда будет с ним.              Потому что Володя сказал то, что не в силах вычеркнуть из головы: «Я тебя никогда не забуду».              Рука скользила вверх-вниз, и движения получались плавными за счёт хозяйственного мыла. Юра в голове Володи был невинным и в то же время раскованным. Вспоминались его прикосновения, его неумелые поцелуи, его тело.              Сможет ли Володя увидеть всё это ещё когда-нибудь вновь?              Последняя мысль немного… Беспокоила.              Он прекрасно понимал, что если он встретится с Юрой ещё раз, то пути назад не будет. Что он просто останется с ним. Что не сможет отпустить.              И разве было что-то ужасное во всём этом? Разве не мог он себе позволить быть тем, кем он хочет быть?              От Юриных касаний ему было хорошо. Рядом с Юрой душа стремилась жить, а не существовать. Рядом с Юрой хотелось раскрываться и быть самим собой. Никуда не прятаться. Не надевать панцирь и не запираться от собственных мыслей.              Рука чуть ускорила движение. Картинки в голове были разные. Хотелось вспомнить Юрин запах, но Володя понял, что это не так-то и просто сделать: кое-что всё же стёрлось из воспоминаний.              Закончив водные процедуры, Володя ощущал себя чуть лучше, чем до этого. А ещё то, что он позволил себе мысли о Юре во время ласки и не испытал отвращение к самому себе, давали пищу для размышлений. Неужели он и впрямь начал успокаиваться? Неужели ему нужно было вырваться из привычной среды обитания, чтобы понять, что ему нужно на самом деле?              Володя даже успел заскучать по Юриным письмам. Его одолевали разные вопросы в отношении друга. Как он там, как идёт подготовка к экзаменам? Как он себя чувствует? Хорошо ли спит или совсем потерял настроение?              Володя помнил, с каким настроем сам шёл на вступительные в МГИМО. И даже то, что он окончил школу с золотой медалью, едва ли придавало ему уверенности в себе.              Больше всего он боялся разочаровать родителей, поэтому всегда стремился заслужить их похвалу. Когда оказался в списках на зачисление, родители нарадоваться не могли, да и сам Володя тоже был горд за себя, тем более он выбрал дело по душе. Но иногда ему казалось, что он порой слишком ждёт одобрения от кого-то. И слишком зависит от чего-то невидимого.               После основных тренировок на базе полигона их перебросили на открытую местность и дальнейшие учения уже проходили на ней. Погода стояла относительно тёплая, поэтому в полях развернули целый лагерь. Володя делил палатку с Васей и ещё двумя другими срочниками. Особо он с ними не общался в воинской части, но в тесноте, вечерами приходилось о чём-то да разговаривать.              Конечно, полевые условия стали для Володи настоящим испытанием. Купались солдаты в прохладной реке, протекающей неподалёку, где в дневное время можно было повстречать молодых девчонок.              Парни звали Володю подглядывать за ними, чтобы насладиться прелестями женских тел, но Володя только отмахивался: женские тела его не интересовали, а в голову лезли непрошеные воспоминания из прошлого.              Речка. Он и Юра вдвоём. Нагишом. Купаются и смеются.              А ведь Володе было хорошо рядом с ним. Всегда. Юра был источником вдохновения и сил, заряжал своей необычной энергией.              Володя осознал, что хотел бы всё это повторить.              В один из вечеров, когда компания бойцов собралась за костром, Васька принёс гитару. Сказал, что её привезли вместе с провизией.              — Ну, парни, кто горазд? — Васька так грубо прошёлся чуть грязными пальцами по струнам, что у Володи защемило перепонки, а возмущение вырвалось наружу.              — Ты что делаешь? — вопросил Володя. — С гитарой так обращаться нельзя!              Васька ухмыльнулся и вдруг всучил инструмент сослуживцу.              — Раз такой умный, значит, играть умеешь. Да?              — Умею, — пробормотал Володя.              — Тогда сыграй нам что-нибудь. На свой вкус.              Володя поджал губы. Он уже давно не играл на гитаре, но сейчас на него смотрело слишком много пар глаз. Они были уставшими, измученными и, вероятно, нуждались в чём-то светлом. В чём-то, что напомнило бы о доме.              Володя не стал вытаскивать из памяти ту мелодию, что написал для Юры и про Юру — посчитал, что это было чем-то личным. Чем-то, принадлежащим только им.              Наиграл что-то далёкое забытое, но сейчас так удачно всплывшее в памяти. Сослуживцы остались довольны, кто-то даже напевал, а Володя вдруг осознал, что мысли его утекли в ту часть сознания, которая была отведена «Ласточке». Вспомнились уроки для ребят и то, как сочинял мелодию, сидя на краю сцены, как учил Юру брать аккорды.              А ведь его руки идеально смотрелись в Володиных руках. И так приятно было держать их в своих. Ощущать энергию, тепло, нежность.              На крохотное мгновение, как вспыхнувший вдали огонёк, посетила безумная мысль: «а я ведь очень хочу его увидеть».              Но мысль снова испугала. Нужно ли это им обоим? Нужен ли Юре этот (не)правильный? путь? И имел ли Володя право решать за двоих?              В нормальных отношениях так не делается, верно? Всегда нужно обсуждать ситуацию и приходить к компромиссам, но в теории это кажется легко, когда на деле трудно. Хотя Володя ведь даже не спросил, чего же хочет сам Юра. С чего-то решил, что Юре будет лучше без него. А будет ли Володе лучше без Юры? Даже армия не помогла ему отпустить мысли о лучшем друге. Даже здесь он позволяет себе думать и писать, и ждать.              Так, может, зря он городит стены, которые в любом случае разрушатся от некачественной постройки? Ведь Юра по-прежнему с ним, в его сердце. Стоит ли его закрывать? Или позволить ситуации плыть по течению?..              Володе было сложно на что-либо решиться.              Учения длились больше месяца. В Верхний Уфалей Володя вернулся во второй половине июля. В тумбочке его ждали письма, одно из которых было от Юры. Обрадовавшись, что Юра вновь ему написал, Володя не мог отделаться от ощущения, что всё, что они делали и делают — правильно. Правильно вот так вот переписываться. Правильно ждать весточки от особенного друга. Правильно просто знать о существовании другого.              Юра писал, что сходил на вступительные экзамены, поведал занимательную историю с Левиным, который, к слову, тоже подходил к Володе и хвалил его за отличную постановку.              В голове всплыло забытое воспоминание.              «— А вот и наш комсомолец, благодаря которому сегодня мы смогли насладиться таким чудесным спектаклем, — Ольга Леонидовна подвела к Володе старика, сгорбленного и опирающегося на тросточку. Он приветливо улыбался. — Володя, это Эдуард Леонидович Левин. Один из основателей «Ласточки».               «О, — подумал тогда про себя Володя, — так вот кому я обязан всем тем сильным чувствам, что успел испытать в стенах этого пионерлагеря. Если бы «Ласточки» не существовало, наша бы встреча с Юрой никогда бы не произошла».              Конечно, встрече с Юрой прешедствовало не только создание пионерлагеря. Было ещё множество факторов, которые привели Володю сюда, но всё же рождение «Ласточки» положило начало этой цепочке.              — Очень рад познакомиться с Вами, молодой человек, — Левин протянул чуть трясущуюся руку, однако рукопожатие его было крепким.              — У Вас получился прекрасный пионерлагерь, — не удержался Володя. Он даже на секунду забыл о том, что вскоре состоится прощальный костёр. Казалось, что сейчас — обычный день и что завтра он так же проснётся под звук горна и пойдёт на линейку, на завтрак, встретится с Юрой, поцелует его…              Сердце заныло. Может, не стоит так всё разрывать?              Но тут же мысли были перечёркнуты другими: он опасен. Для себя, для Юры и для общества.              Левин по-доброму дёрнул уголками губ и даже с некоторой теплотой, что было очень странно для незнакомого человека, посмотрел на Володю.              — Это место всегда казалось мне волшебным. Когда только зашла речь о выборе подходящей территории, я сразу выдвинул этот участок на рассмотрение. Помню, мальчиком, когда ещё гостил у бабушки в Горетовке, прибегал к речке. Мне очень нравилось здесь. И, кажется, пионерлагерь тоже уместен. И сколько бы лет не прошло и даже если лагерь когда-нибудь перестанет существовать — это место останется волшебным. Оно как магнит. Притягивает тех, кто в этом нуждается, — он улыбнулся, но Володя видел — улыбался он не ему, а своим личным воспоминаниям. — А ещё хотел сказать, — после недолгой паузы Эдуард Леонидович снова взял слово: — Что Вы нашли поистине замечательного пианиста. У этого молодого человека талант виден за версту. Спасибо Вам за это, — он слегка поклонился, а после покинул Володю».              Теперь Володя даже был рад, что Левин разглядел в Юре что-то такое же уникальное, что видел и Володя. Значит, не зря Володя настоял на том, что Юра должен играть. И Володя верил, что у друга всё получится.              Как и был уверен в том, что очень хотел бы поддержать его во время экзамена. И во все последующие дни тоже.              Может, зря он всё это придумал. И с капсулой времени, и с расставанием, и с тем, что отталкивал Юру всё дальше и дальше от себя…              Во вторую неделю августа, в самый дождливый день Вася снова принёс почту. С его формы стекала вода, и дежурный уже притащил ведро и тряпку для Володиного сослуживца, чтобы тот, когда раздаст почту, прибрал за собой всю грязь, которую принёс с улицы.              В этот раз Володя получил письмо только от Юры, потому что письмо маме он отправил только недавно, а для Ани совсем не находилось слов, поэтому ответ для неё всё ещё был не готов.              Володе было неинтересно читать об успехах подруги. Не то чтобы его съедала зависть или ненависть, он оставался равнодушен. Радоваться здесь, в армии он практически перестал, и лицо его озаряла улыбка только тогда, когда в руках лежал белый конверт из Харькова. Володя знал, что там внутри его ждёт что-то невероятно живое и интересное, эмоциональное, а главное — искреннее. То, чего ему здесь точно не хватало.              «Здравствуй, Володя! Я очень соскучился по твоим письмам и, если честно, старался не волноваться, что ты так долго не пишешь. Но теперь все волнения улетучились.       Ваши учения длились очень долго! А чем конкретно вы там занимались? И где спали? Неужели всё это время провели в палатках? Не представляю, каково это столько дней спать на холодной земле! Я тут однажды с родителями согласился на пару дней на речку съездить, в палатке заночевать, так все бока себе отбил, жутко неудобно было спать. А ещё и комары эти, можешь представить? Поэтому тебе не позавидуешь.       Но все мучения позади, верно?       У меня для тебя хорошие новости… Я… Поступил в консерваторию. Уж не знаю, сам или всё же Эдуард Леонидович подсобил, но я поступил… В душе смятение. От радости и неверия. У меня получилось, да? Представляешь, я настолько не верил в себя, что до сих пор кажется, что надо мной пошутили. Что мою фамилию внесли в список зачисленных по ошибке…       А ведь это всё ты, Володь. Только благодаря тебе и твоему упорству я снова начал играть. Снова пианино стало значимой вещью в моей жизни. И каждый раз, когда я сажусь за него, я думаю о тебе. Ты — самый настоящий друг, который поверил в меня даже тогда, когда я потерял веру в свои способности. И благодаря тебе я определился с будущим!       Спасибо тебе, Володь! Я даже не знаю, как могу отблагодарить тебя. Если ты захочешь встретиться раньше девяносто шестого, знай, я никогда не против этого».              После прочтения Юриного письма тоска на душе сменилось радостью. Володе было так хорошо от того, что Юра поступил и что связал свою жизнь с профессией музыканта.              Прикрыв глаза, он вдруг представил, как сидит на одном из рядов где-нибудь в филармонии, в его руках букет пионов, которые он когда-то обещал подарить Юре, а на сцене сам Юра — играет что-то из своего репертуара. Мелодия спокойная и в то же время бойкая, как гроза за окном казармы. И Володя со счастливой улыбкой, расслабленный, очарованный музыкой и ждущий, когда Юра станет принадлежать только ему, а не всему залу.              О, фантазия дорогого стоила. Сможет ли Володя когда-нибудь воплотить её в жизнь без страха и оглядки на мысли окружающих? И что сказал бы Юра, если бы узнал Володины мысли?              «Он бы всегда согласился, — тут же подумал Володя, — он всегда соглашался».              Очередное дежурство на КПП выпало как раз через два дня после того, как Володя получил письмо от Юры. Ему нравилось сидеть в ночи за столом и писать ответ лучшему другу, потому что в этот период времени вокруг стояла тишина, не считая похрапывания напарника, а мысли очищались и становились правдивее. Володя всё чаще и чаще писал о том, о чём думал на самом деле. И всё чаще начал замечать, что ему не противны собственные рассуждения.              «Здравствуй, Юрочка! Во-первых, хочу сказать, что я безмерно счастлив от того, что ты поступил в консерваторию! Во-вторых, я испытываю гордость. За тебя, потому что ты не струсил и не поддался сомнениям, а пошёл по тем стопам, которые были предопределены для тебя с самого начала. Ну и немного горд за себя, что всё же настоял на твоём возвращении в музыку. Хотя не думаю, что здесь имелась большая моя заслуга. Ты всё сделал сам. Когда станешь великим композитором, я обязательно приду к тебе на концерт! Чего бы мне это не стоило.       А ещё я просто счастлив. Удивительно, но так на меня действуют только твои письма. Только читая строчки о твоей жизни, я чувствую, что моя жизнь на эти мгновения приобретает краски. Армия смешала всё в одно серое пятно. Здесь ничего не происходит, кроме режима и каждодневной усталости. Но иммунитет у меня уже выработался. Получается не засыпать на ходу, да и выносливость стала куда лучше. И закаляюсь, как давно хотел. Здесь, знаешь, горячим душем не балуют. А совсем скоро наступят холода. В Верхнем Уфалее лето короткое, можно сказать, что его практически и не было. Сейчас температура не больше семнадцати градусов, а чем ближе к сентябрю, тем холоднее ночи. Но с нашей формой это не так страшно, в ней довольно тепло.       Жду увольнительную. У нас тут её не каждому дают. Меня вот ещё ни разу не отпускали, но вроде как обещали дать отгул мне и моему сослуживцу Васе. Пойдём как простые граждане по городу погуляем, да на людей посмотрим. К тому же к нему вроде как его невеста должна приехать из Воронежской области, не ближний свет, конечно, но Вася её очень ждёт.       В какой-то степени я ему даже завидую. Встреча с любимым человеком, которого давно не видел, наверное, многого стоит. Я… Возможно, я бы тоже хотел оказаться на Васином месте и увидеть того, кого очень хочу…»              Володя на секунду остановился. Его зубы захватили кончик ручки, и от нервного напряжения внутри он стал его грызть. Может, не стоило так откровенно взваливать на Юру такие мысли? Ему сейчас явно будет не до этого. И ему точно не нужно анализировать письма от Володи, потому что это чревато ложными надеждами… Лучше пусть Юра занимается дальнейшим поступлением в консерваторию. А если Володя даст ему шанс, сможет ли он этот шанс потом оправдать? Володя не знал наверняка.              Пришлось взять новый лист и переписать письмо до абзаца про увольнительную, а насчёт неё сказать, что просто идёт в отгул. Без лишних подробностей и мыслей.              В начале сентября от Юры пришло письмо с сюрпризом внутри. Как только Володя, очень уставший от физических нагрузок, а ещё от того, что выносил переполненную грязными тяжёлыми листьями тачку несколько раз, завалился на кровать и разорвал конверт, его усталость словно смело веником.              На фоне величественной консерватории стоял улыбающийся Юра со шкодливым взглядом и руками, спрятанными в карманы брюк.              Взгляд Володи вперился в фотоснимок. Юра… Его милый Юра выглядел таким довольным и счастливым, что у Володи защемило сердце. Он немного изменился. Стал чуточку взрослее, Володе даже показалось, что он вытянулся. Белоснежная рубашка идеально сидела на по-прежнему худом теле и, казалось, даже блестела на фоне солнечных лучей, падающих на ступени, на которых стоял Юра.              Володя поднял руку и провёл подушечками пальцев по лицу, которое немного успел забыть, но теперь оно приобрело новый колорит, вырисовываясь на подкорке сознания.              Юра был красивым.              Сердце заныло с большей силой. Зачем же Володя отталкивал его? Стоило только увидеть это фото, как чувства воспылали с новой силой. Может ли один снимок заставить проснуться то, что задремало?              Володя настолько засмотрелся на фотографию, что забыл про само письмо. Как только вспомнил, то, не выпуская фотокарточку из рук, стал внимательно вчитываться в то, что написал Юра.              «Здравствуй, Володя! Как твои дела? Как здоровье? Как погода? В Харькове в целом тепло. Было несколько дождливых дней, но на Первое сентября обещали солнечную погоду. Не обманули! Я даже немного запарился в этой новой рубашке, которая, к слову, не так уж сильно мне нравится. Я, вообще, не люблю рубашки. Больше по душе футболки, но тебе ли не знать, верно? Эти пуговицы на пионерской форме всегда жутко раздражали…       Как тебе мой небольшой сюрприз? Знаю, возможно, не стоило, но мне так захотелось отправить тебе свою фотографию, чтобы у тебя… Чтобы у тебя тоже было что-то обо мне на память. И так ты тоже не забудешь, как я выгляжу. Надеюсь, что в твоих глазах я всё такой же хулиган.       Даже не верится, что я в стенах консерватории, что мне выпал этот шанс — прикоснуться к драгоценному искусству.       Раздали студенческие билеты. Видел бы ты моё фото… Не люблю делать такие. Лицо каменное, сердитое, даже улыбнуться не разрешили, мол, на документах не положено улыбаться, — Володя сам невольно улыбнулся прочитанному. Юра… В любой ситуации оставался Юрой. — Радует, что первая учебная неделя будет длиться всего три дня, не успею устать, зато успею познакомиться с ребятами и оценить масштабы консерватории в поисках нужной аудитории. Потом расскажу тебе, как проходят мои студенческие будни».              Володя вспомнил себя в первые дни, когда пришёл в стены МГИМО. Ощущал себя немного потерянным, но рядом стояла Аня и даже пыталась подбадривать его, хоть и сама волновалась за предстоящую учебу. А потом появились друзья, вечера в общежитии, и Володя довольствовался всем этим.              И ведь мог довольствоваться до сих пор. Что такого страшного в том, чтобы любить кого-то? Почему это не имеет права существовать? Он же чувствует, значит — такое возможно.              Ответить Юре на письмо Володя не успел. Их роту снова увезли на тренировки, которые продлились три недели. Всё это время Володя носил Юрино фото в нагрудном кармане и, когда никто не видел, позволял себе любоваться любимыми чертами, пытаясь отыскать в них что-то новое.              Володе очень хотелось знать, как у него дела, как проходит его студенческая жизнь, познакомился ли он с кем-нибудь, а вдруг…              На ум пришла болезненная мысль.              Вдруг Юра влюбился.              Володе значительно не понравилось то зудящее чувство, что он испытал.              Ведь начало нового всегда ознаменовало собой неизбежные знакомства. А, что, если Юре кто-то понравился? Что, если Юра всё же вник давнишним Володиным советам?              Конечно, если так случится, Володя порадуется за него, ведь это то, чего он хотел, да?              Однако Володя уже не был в этом так уверен.              Как не был уверен и в том, что готов к тому, что у Юры кто-то появится.              В одну из холодных осенних ночей Володе снился сон.              «Юрка сидел на берегу речи и кидал камни в воду. Откуда он их взял — оставалось для Володи загадкой, но Володю это не волновало. Он увлечённо наблюдал за пионером первого отряда, ощущая внутри странное чувство замешательства: будто его уже давно не должно было быть здесь.              Юрка, казалось, не обращал внимания ни на что. Его забавляли блинчики, образующиеся на гладкой поверхности воды. Мягкая улыбка озаряла его лицо. Володя подошёл ближе. Юра повернул голову в его сторону, и Володе показалось, что Конев стал выглядеть чуть… Взрослее. Совсем как на той фотографии, которую прислал недавно.              Последняя мысль заставила Володю чуть нахмуриться: он не помнил, чтобы они с Юрой расставались и тем более не помнил, чтобы Юра присылал ему своё фото.              Рука Конева похлопала по тёплому песку.              — Садись, Володь, чего стоишь? Я соскучился.              В груди потеплело от сказанных слов. И Володя, даже не сомневаясь ни в чём, сел рядом, а Юра положил голову ему на плечо. Его чуть курчавые волосы щекотали щеку и кончик носа, но Володя не смел отодвигаться. Ни на миллиметр. Потому что не хотел. Он так соскучился по Юре и так желал насладиться с ним этими минутами, что никакие сомнения даже не проснулись на этот счёт. И только где-то в глубине души маячила мысль, что всё это — не настоящее, потому что в настоящем Володя простился с Юрой.              И, смотря сейчас на спокойную речку, Володе казалось, что он совершил ошибку. Что его место всё же здесь, рядом с Юрой.              — Володь, а поцелуй меня, — неожиданно попросил Юра, и Володя, не мешкая, повернул голову в сторону и сразу же коснулся Юриных губ. Всё казалось таким реальным, словно Володя никогда не покидал «Ласточку» и по-прежнему оставался вожатым пятого отряда, а ещё особенным для Юры другом».              Глаза открылись сами собой. Крупицы сна исчезли, как и сам Юра.              Это был всего лишь сон. Такой сладкий и теперь такой горький. У Володи остались смешанные ощущения. Он был и рад и не рад одновременно. Рад тому, что смог хоть немного снова побыть в той летней атмосфере, а не рад, потому что всё это оказалось иллюзией, плодом его воображения.              Но не является ли этот сон зеркальным отражением потаённых желаний? Может, Володя, в конце концов, должен быть там, где Юра? И, может, ему хватит бегать от собственных чувств? Может, сны показывают ему его истинное душевное состояние?              Володе сразу вспомнилась последняя ночь, проведённая с Юрой. И все те эмоции, что он испытывал. Разве мог человек, который не любил, плакать от мысли, что больше не увидит?              Володя начал сомневаться во всём. В том числе и в правильности отношения к обществу.              В конце сентября наконец-то вернулись обратно в часть. Первым делом Володя, который получил увольнительную вместе с Васей, нашёл ближайший киоск и купил несколько конвертов про запас, а после, потащив сослуживца в столовую, решил написать письмо. Пока Вася уплетал блины за обе щеки и не вникал в Володины дела, Володя тем временем водил ручкой по тетрадному листу бумаги, стараясь вложить в него все эмоции, что испытывал.              «…Читая твои письма, я ощущаю себя… Правильно и спокойно? Не знаю, как ещё выразить свои эмоции. Недавно мне снился сон. В нём я был в «Ласточке» рядом со значимым человеком. Мы целовались. И я так не хотел уходить. Вспомнилась последняя ночь под ивой. И слова прощания.       Проснулся с мучительным чувством в груди. Не знаю, зачем я всё это тебе рассказываю. Но мне нужно куда-то это говорить. А кто, как не ты выслушаешь…»              Володя вновь порывался зачеркнуть написанное, но остановил себя.              Не бежать. Не трусить. Не отрицать.              Ему пора бы научиться принимать себя и свои мысли, потому что от этого ему всё равно никуда не деться. А Юра его поймёт. Юра его всегда понимал…              Октябрь ознаменовался приходом холодов и заморозков. По ночам температура уже была минусовая и в казарме заметно стало прохладно. Даже мизерное отопление, которое включили практически сразу же, не спасало от дрожи, и Володя порой спал одетым, чтобы просто не замёрзнуть в жуткой холодине.              Один за одним солдаты начали болеть. Кашель, шмыгание носом, чихание — всё это сопровождало Володю каждую ночь, и к середине октября он тоже слёг с ОРВИ. Его поместили в лазарет и пичкали парацетамолом, потому что температура в отметку тридцать восемь и пять держалась несколько дней.              Володя не любил болеть. Да и болел он крайне редко, но тут хворь его одолела. В лазарете работали две дежурные медсестры. Одна из них уже была матёрой женщиной, другая — очень молодой и в некоторых вопросах неопытной. Возможно, ровесница самого Володи. Она часто подходила к нему и спрашивала о самочувствии, и Володе казалось, что она уделяет ему больше внимания, чем остальным. И, может, будь на его месте другой или будь он другим, девушка бы непременно получила ответ на ту ласку, что порой просачивалась в её голос при общении.              Но в лихорадке Володе был нужен один только Юра. Конев стал сниться ему чаще и каждый раз сны заканчивались отчаянным поцелуем, после которых Володя ненавидел чувство опустошённости, с которым просыпался.              Когда жар сошёл до низких отметок, спать стало значительно легче. Юра из сновидений пропал, но иногда Володе снился пионерлагерь, и ему казалось, что где-то позади него всегда стоял Конев.              Слишком много эмоций ему принесли это незабываемое место и человек, которого он там встретил.              Во второй половине октября Володю, полностью поправившегося, выписали из лазарета. Вера, та самая миловидная медсестра, сказала, что он может заходить к ней в любое время, когда захочет, и Володя сдержанно её поблагодарил, понимая, что не нуждается в девушке.              Он вообще ни в ком, кроме Юры, не нуждается.              Новое письмо от друга Володя получил как раз в тот день, когда вернулся в казарму. Ещё немного покашливая, Володя с разрешения Васи, ушедшего покурить, уединился с листом бумаги на его койке.              «Привет! По правде говоря, я испугался, когда от тебя долго не было ответа. Но рад, что с тобой всё хорошо, и рад, что тебе понравилось моё фото. Его сделал один фотограф, который работает в профкоме. Его зовут Ваня, и мы с ним… Вроде как подружились. Ну, точнее, в сентябре мы один раз ходили в филармонию на выступление одного ансамбля, и я помогал ему поймать ракурс для удачной фотографии. На самом деле я почти ничего там не делал, но было интересно посмотреть на выступление. После этой вылазки мы всегда общаемся, если видимся в коридорах консерватории. Он обещал мне показать, как проявляет фотографии для студенческой газеты.        Он учится на третьем курсе. Ему осталось всего два года. Хороший парень. Ещё дружу с несколькими ребятами из группы. В сентябре ходили с ними на шашлыки, отлично провели время. Теперь я понимаю твой восторг по студенческим денькам. Здесь действительно всё по-другому. И не менее интересно, чем в школе. Я бы даже сказал, что лучше, чем в школе.       Как твоё самочувствие? Сейчас сезон гриппа. У нас в консерватории многие болеют. Я пока вроде держусь, хотя на днях першило в горле, однако надеюсь, что это не простуда.       Как съездили в поля? Что у вас с погодой? В Харькове дожди. Сегодня, вот, в субботу, тоже.       Хотелось бы сочинить что-то бодрое, но всё выходит каким-то печальным. Может, это из-за того, что я скучаю? Скучаю так же, как и ты.       Володь, я…»              Последняя строка Юриного письма была недописана. Что он хотел этим сказать? Что… Что любит его?              Сердце кольнуло. Если Юра по-прежнему его любит, то почему Володя так яро пытается выкинуть его из своей жизни?              Не нужно! Не нужно этого делать. Конечно, счастье варьируется для всех по-разному, но… Для Володи настоящее, всепоглощающее счастье заключалось в жизни с любимым человеком.              И кто, как не Юра, мог подойти на эту роль?              Когда писал ответное письмо, сказал честно, что ему тоже грустно. Он догадывался, что причина этой грусти заключается в его собственных необдуманных действиях. А ведь стоило бы просто разобраться в себе. Откинуть все сомнения. И, может, он был бы сейчас там, где на самом деле желал быть всегда?              «…Читая твои строки о пианино, вновь испытал приступы ностальгии, вспоминая то, когда я сидел рядом с тобой и слушал твою чарующую игру. Она ведь и правда меня очаровала. Как и ты сам. Ты не можешь быть другим, Юрочка. Ты яркий. И ты незаменимый.       Ты просто представить себе не можешь, как мне становится хорошо, когда я читаю твои письма и твои слова поддержки. Они придают мне сил и уверенности, что я всё выдержу и всё смогу. Неужели строчки и правда несут в себе такую силу?»              Писать о правдивых чувствах с каждым письмом становилось легче. Володя уже не зачёркивал ненужные предложения, потому что Юра давал ему понять, что тоже в нём нуждается, и эта сила слов, пронесённых через километры, предоставляла энергию. Заставляла жить и идти дальше. Не опускать руки.              В один из конечных октябрьских дней Володя столкнулся с Александром Тимуровичем. Он уже давно не заходил к начальству на чай — свободного времени совсем не было, да и сам Александр Тимурович находился некоторое время в отпуске.              — Володя, — он пожал ему руку, Давыдов сегодня дежурил на КПП, — привет, давно не виделись. Говорят, болел?              Володя кивнул.              — Да, было дело. Но сейчас вроде всё нормализовалось.              — Это хорошо. Здоровые бойцы — успешный залог советской армии, — он достал из кармана пачку сигарет, а затем похлопал себя по утеплённому военному кителю. — Вот чёрт. Зажигалку в кабинете оставил. У тебя, случайно, не найдётся?              Володя по сей день не курил, несмотря на наличие курящих сослуживцев, которые дымили возле него постоянно, но зажигалку на такие вот случаи имел. Ему её отдал Васька, который вечно забывал её в казарме, а Володя казался ему более ответственным человеком.              — Случайно, найдётся, — ответил Давыдов и полез в нагрудный карман. Только вот вместе с зажигалкой он вытащил на свет и Юрино фото, которое неудачно упало на чуть мокрый асфальт. Володя всегда носил снимок под сердцем и иногда позволял себе любоваться дорогим человеком.              Александр Тимурович тут же наклонился и поднял упавшую вещь, не забыв взглянуть на неё.              — Держи, — он протянул снимок Давыдову, помолчал секунду, пока зажигал сигарету, а потом вдруг спросил: — Брат?              Володя помялся и переступил с ноги на ногу.              — Ага… — пробормотал слишком быстро. Александр Тимурович хмыкнул, затянулся и выдохнул дым в сторону.              — Не похожи вы с ним.              — Это троюродный, — так же быстро соврал Володя, понимая, как должно быть глупо это звучало. Александр Тимурович прищурился на долю секунды, и только сейчас Володя осознал глупость сказанного.              Зачем ему носить фотографию троюродного брата в нагрудном кармане? Нормальные мужики так точно не делают.       Володя начал опасаться, что начальник заподозрит что-то неладное. Однако, вопреки его опасениям, Александр Тимурович больше ничего спрашивать не стал.              — Ясно, — коротко ответил он, а потом, попрощавшись, покинул территорию воинской части. За её пределами его уже ждала чёрная волга, и Володя понял, что начальник отправился с кем-то на важную встречу.              Он спрятал фотографию Юры обратно в карман и подумал, что впредь ему нужно быть осмотрительнее. Едва ли Александр Тимурович мог что-то заподозрить, но Володе не хотелось бы лишних расспросов от кого бы то ни было.              День рождения Володи не отличался ничем от других дней, проведённых в армии. Он и не распространялся о своём личном празднике, потому что не видел смысла: проставиться за старость у него возможности всё равно не имелось, а слушать очередные поздравления, что льются из уст других людей из года в год, как-то не было особого желания.              И этот день прошёл бы мимо, как и все остальные, если бы не…              — Давыдов! — чуть запыхавшийся Васька, с намокшей головой — ливень сегодня выдался знатный — влетел в столовую, где Володя уже заканчивал протирать последний стол. Трапеза закончилась, солдаты отправились в тир. Из-за непогоды на улицу сегодня никого выгонять не стали.              — Чего тебе? — спросил Володя, соскребая крупицы гречки. Она здесь была отвратительная на самом деле: либо совсем сухая, либо такая мокрая, что есть её просто было невозможно.              — Там тебя на КПП посылка ждёт. Я не понесу, сам иди, — Володя чуть нахмурился. Посылка? Он же говорил матери, чтобы она не вздумала ничего ему присылать! Ну что за женщина?! — Из Харькова вроде, — напоследок обмолвился Вася. Володя вскинул голову, но сослуживец уже покинул столовую. На секунду его одолел ступор, но потом Володя кинулся на КПП, и когда увидел в графе отправителя Юрины инициалы, то не мог отделаться от ощущения благодарности.              Принеся посылку в казарму, он вскрыл её и достал оттуда письмо, небольшую открытку с изображением площади «Дзержинского», той самой, откуда началось его знакомство с работой вожатого, и увидел на дне много конфет «Птичье молоко».              «С днём рождения, самый лучший в мире человек!» — гласила надпись на открытке, и Володя просто осел на кровать, закрыв слегка заслезившиеся глаза руками.              Он не заслуживал Юру! Ни тогда, ни сейчас. Юра был слишком добрым, слишком отзывчивым и слишком преданным.              Почему? Почему он до сих пор не бросил его?              «Потому что любит, — подсказал внутренний голос, — и потому, что ты тоже любишь в ответ…»              Голос искушал. Заставлял сторонние мысли отступать. Заставлял слушать не только разум, но и сердце. А сердце хотело к Юре.              Юра был очень внимательным. Запомнил, чего Володе не хватало, и подарил эту маленькую радость. За тысячи километров он всё ещё мог наполнить его сиянием.              Вечером Володя поделился конфетами с ребятами и всё же обмолвился, что у него сегодня праздник. Кто-то из сослуживцев даже подарил несколько копеек, наказав потратить их в следующую увольнительную.              Перед отбоем Володю к себе вызвал Александр Тимурович. Когда Давыдов зашёл в кабинет начальства, то был очень удивлён тому, что тот остался в воинской части в столь позднее время, а не отправился домой.              — Привет, — добродушно ответил Александр Тимурович, и Володя заметил начатую бутылку коньяка на столе.              — Здравствуйте, — Володя пожал ему руку и сел на свободный стул.              — Слышал, у тебя сегодня день рождения, — после этих слов Александр Тимурович откупорил крышку, и только сейчас Володя увидел на столе, помимо бутылки явно хорошего и крепкого напитка, два стакана. Начальник части долго не церемонился и разлил коньяк по тарам. Одну протянул Володе, другую взял себе. Володя ответил тихое «да» на его реплику и был очень удивлён такому радушному приёму. — Ну тогда за тебя, сегодня одну стопку можно, — Александр Тимурович усмехнулся и поднёс свой бокал к бокалу Володи. Раздался негромкий звон. Коньяк обжёг горло, и Володя даже закашлялся. Он уже и забыл вкус спиртного. — На, зажуй, — в поле зрения Давыдова появилась плитка тёмного шоколада, и Володя с благодарностью принял её.              Следующая стопка пошла чуть легче. Володя позволил себе расслабиться, и вдвоём они опустошили половину бутылки. Голова чуть захмелела, но не настолько, чтобы перестать соображать. Поэтому, когда Александр Тимурович, стоявший около окна, открытого нараспашку, и куривший, сказал:              — Я хочу кое-что у тебя спросить, — Володя внутренне напрягся. Он даже не представлял, что хотел спросить начальник, но его голос — очень задумчивый и глубокий — отчего-то Володю напугал. Однако деваться было некуда. Начальникам ведь не положено отказывать в вопросах?              — Да? — голос даже не дрогнул, чем Володя втайне гордился, но внутри всё же поселился какой-то неведомый страх.              Александр Тимурович не поворачивался к нему, когда вновь заговорил. Володя мог наблюдать только струйку дыма, но не выражение лица начальника.              — Ты из этих… Которые под запретом?              Сердце нехорошо дёрнулось. Володе показалось, что лёгким даже перестало хватать воздуха. Пальцы сжали брюки в районе колен. Нужно что-то соврать. Володю убьют, если он скажет правду. Но пока Давыдов в панике думал над ответом, Александр Тимурович продолжил:              — Ты можешь не отпираться. Я же не идиот, в конце концов. Обычно парни носят в нагрудном кармане фотографии любимых женщин или матерей, детей на крайний случай, реже — отцов, но никак не троюродных братьев, — начальник по-прежнему стоял к нему спиной, окружённый тусклым слоем сигаретного дыма.              Волнение забилось в горле. Сердце тарахтело, словно огромный мотор, во рту моментально пересохло. Володе казалось, что паника подбирается всё ближе и ближе. У него даже заныло в районе висков.              Отпираться, похоже, действительно, было бессмысленно. И поэтому Володя молчал. Что теперь с ним будет? Александр Тимурович не казался ему жестоким, но вдруг за маской дружелюбия скрывался ярый гомофоб, которому будет только в радость натравить на Володю старичков воинской части? А если он ещё и скажет им, кем Володя является на самом деле…              Александр Тимурович потушил окурок о жестяную банку и кинул его на её дно, затем обернулся к Давыдову.              — Да не паникуй ты так, Володя, — неожиданно усмехнулся он, и Володя моргнул. Александр Тимурович первый раз назвал его по имени. — Вон как побледнел. Воды дать?              Володя машинально кивнул и во все глаза таращился на начальника, который на удивление спокойно прошёл мимо него, взял графин с водой, достал с верхней полки не то синюю, не то чёрную кружку с широким ободком, налил в неё обычной воды и даже подал её в Володины руки. На его лице не было написано никаких эмоций, и Володю это пугало. Ему хотелось знать, о чём думал Александр Тимурович.              Вода чуть отрезвила. Сердце продолжало колотиться, но паника пока отступила. Володя, видя, что его не собираются убивать на месте, начал постепенно успокаиваться.              Александр Тимурович сел в своё кожаное кресло и откинулся на спинку стула. Теперь он выглядел крайне задумчивым.              Володя осмелился робко спросить:              — Вы… Вы меня не осуждаете? Ваша реакция вполне… Странная.              Александр Тимурович хмыкнул.              — А что, кто-то ещё в курсе о твоих предпочтениях? Раз ты знаешь иные реакции.              Володя стыдливо опустил глаза в пол.              — Родители знают, — тихо ответил он. — Поэтому я и оказался здесь. Отец… — Володя поджал губы — ему всё ещё было больно вспоминать, как от него отвернулись близкие люди. — Настоял на том, чтобы я пошёл в армию. Он… Думает, что мне это поможет.              — Чушь собачья, — внезапно выругался Александр Тимурович, и Володя резко вскинул голову, таращась на начальника. Он всё не мог понять, почему реакция другого мужчины, а тем более военного, была такой… Непредсказуемой. — Ничем армия не поможет. Хуже только может сделать. Уж мне ли не знать.              А вот последняя фраза наводила на определённые мысли. Володя сглотнул, не веря собственной голове, в которой уже сформировалась догадка.              — Ну чего смотришь, как баран на новые ворота? — беззлобно усмехнулся Александр Тимурович. — Такой же я, как и ты. Такой же.              Володя приоткрыл от изумления рот.              — И Вы… Так легко говорите об этом? Мне, постороннему человеку? Вы… Не боитесь?              — Чего мне бояться? — парировал начальник. — Тебя, что ли? Донос напишешь? Извини, Давыдов, за грубость, но кто ты и кто я?              Володя выставил руки вперёд и помотал головой.              — Нет-нет, Вы меня не так поняли. Я… Я бы никогда не стал… Я… Я просто поражён. Вы говорите об этом открыто и Вы… Не презираете себя?              Александр Тимурович взял бокал, плеснул себе коньяка. Володя не поддерживал его уже третью стопку. Крепкие пальцы грели стекло и покручивали хрупкую посуду, болтая тёмную жидкость с ореховым привкусом внутри.              — Поначалу презирал. Жить с этим не мог. Потом… Смирился, — Александр Тимурович поднял на него глаза, и Володе не верилось, что они вот так спокойно обсуждают их… Ненормальность. — Понял в конечном счёте, что мне не сбежать от самого себя. А ты, видимо, всё ещё бежишь.              Володя моргнул.              — Как Вы догадались?              — Иначе тебя здесь не было бы. Говоришь, отец настоял? А послать куда подальше ты его не мог? — на секунду Володе почудилось, что он спал. Что этого разговора не существовало. — Вот и ответ на твой вопрос, — кивнул Александр Тимурович больше самому себе и опрокинул внутрь организма стопку. — Знаешь, Давыдов, ты мне напоминаешь меня в молодости. Я тоже бежал. Тоже думал, что армия меня вылечит. Выбьет эту дурь из головы. Я даже остался! Стал военным, как видишь. Да только вот не учёл, что, — тут он указал на голову, — это тоже останется со мной. Армия, конечно, повлияла, сделала меня грубым и жёстким человеком, но, как называют это остальные, болезнь никуда не ушла. Да и потом я перестал считать это болезнью. А знаешь от чего я бежал? — Володя видел, что глаза у начальника захмелели и он пустился в откровения. Володя не был уверен, что готов слушать, но… Его восхитила та смелость, с которой Александр Тимурович заявлял о своей ориентации. — От своей самой большой любви в жизни. Был у меня приятель ещё в студенческие годы. Дружили, как и все. Потом в один день поняли, что с нами что-то не так. Что тянет друг к другу не по-дружески. И завертелось. Молодые были, не понимали толком ничего. Потом я стал осознавать, что такое вытворять нельзя. Что неправильно всё это. Попытался закончить. А эту падлу, — рука стукнула по левой стороне груди, видимо, указывая на сердце, — не так-то просто было обмануть. В общем разорвал я отношения с тем, кого любил, забрал документы из нашего училища и побежал в военкомат. Никому ничего не сказал, ушёл служить. После основной службы подписал контракт на постоянку, так и остался в войсках. Заматерел. Но, как выяснилось, неокончательно. Всё равно поглядывал на других, вспоминал свою первую любовь, даже в какие-то моменты жалел, что так разорвал всё. И постепенно принял себя. Конечно, никому не распространялся. Находил таких же, как и я, через секретные источники. Но раз за разом возвращался к образу человека, который подарил много чувств, — тут на лице Александра Тимуровича расцвела очень тёплая улыбка. — Странно слышать такое от вояки, да? Но я ведь не всегда был таким… Грубым. Я ведь любил. И как дурак убежал. А надо было посмотреть страху в глаза и послать его куда подальше. Но, знаешь, мне повезло. Пока я грыз ногти, моя первая любовь времени не теряла. Он нашёл меня, представляешь? Я сбежал за пять тысяч километров от Москвы, а он в один прекрасный день заявился на порог воинской части, в которой я тогда заместителем у начальника работал, и улыбался, как и прежде. Всё, что он мне тогда сказал: «я потратил десять лет, чтобы найти тебя, Саша. И вот я здесь. И никуда не уйду». Знал бы ты, что я в тот момент испытал… — Володе было очень непривычно слышать, как кто-то искренне рассказывал ему историю о своей первой любви. — Короче, с тех пор так и живём вместе. Кочевали из города в городок, пока не осели здесь. Он работает учителем в школе и каждый раз встречает меня дома. Знаешь, как хорошо приходить не в пустой дом?              Володя просто хлопал глазами, силясь поверить в рассказанную историю. Неужели такое бывает? Неужели кто-то может жить так, не оглядываясь на предрассудки и общество?              Это для Володи стало открытием.              — И Вы… Не боитесь? Вы не опасаетесь, что о вас узнают?              Александр Тимурович с равнодушием пожал плечами.              — Если всё время жить в страхе, то… Зачем вообще жить? Я много работал, заслужил уважение и связи. Если под меня начнут копать — я об этом узнаю. И сделаю всё, чтобы моего любимого человека не тронули. Мы с ним вместе. И мы со всем справимся. По крайней мере, он всегда так говорит. А я ему верю. А что пугает конкретно тебя?              И тут Володя понял, что это — его реальный шанс выговориться. На каком-то подсознательном уровне он доверял Александру Тимуровичу.              Он рассказал историю про себя и Юру, про свои сомнения, про Владика и Женю, сказал, что случилось с Женей, и высказал свои опасения.              —…Мне кажется, что я — ненормальный. Что мне нужно лечиться…              — А кто из нас нормальный? У каждого есть свои скелеты в шкафу, — философски парировал начальник, — а по поводу лечения… Я считаю, что нужно выбирать то, что тебе надо. А не то, что кто-то пытается навязать. Конечно, история твоих друзей — пугающая и заставляющая сомневаться во многих вещах, но… Она, как рейс самолёта, понимаешь? Один сел, полетел и разбился, а другой — долетел благополучно. Так с чего же ты решил, что твоя история с твоим Юрой должна закончиться именно так, как у твоих друзей? Да, я понимаю, в какой стране мы живём. И уж точно знаю, за какую статью нас с тобой могут посадить, и осторожность никогда не помешает, но… Когда же тогда жить? Как же тогда вырваться из системы, если ты позволяешь ей править тобой?              Володя молчал. Он переваривал всё, что ему только что сказали.              — Остановись и подумай, что для тебя в этом мире важнее, — было последнее, что сказал ему Александр Тимурович.              Вышел Володя из кабинета начальства опустошённым. Его повергли в шок признание Александра Тимуровича, его последующие откровения и его наставления. В Володиной душе поселилась смута. Она заставляла мысли изворачиваться наизнанку, поднимала мятеж, буйствовала против Володиных умозаключений.              Но самое главное — она начала окончательно менять его мировоззрение.