С любимыми не расставайтесь

      Через несколько дней после Володиного дня рождения в Верхний Уфалей пришёл первый снег. Он запорошил собой бóльшую часть дорожек на внутренней территории казарм и других административных зданий, и Володю с его сослуживцами заставили очищать особо заметённые участки.              Белые крупицы напомнили о приближающейся зиме, которая принесёт за собой Новый год. Мысли о празднике заставили грусть проступить на первый план. Впервые Володя будет отмечать едва ли не самое главное торжество вдали от дома. Без салата оливье и шумного семейного застолья, без традиционных новогодних телепередач. Без запаха ёлки и мандаринов и перелива в свете лампочек разноцветного стекла новогодних игрушек.              Однако Володя грустил только отчасти. Всё же другая его сторона, рациональная, которая уже привыкла к армии, сочла отсутствие домашних атрибутов празднования Нового года чем-то… Само собой разумеющимся. В конце концов, армия для Володи была лишь вопросом времени. Бегать он от службы не собирался и всё равно планировал идти в военкомат после завершения учёбы в институте.              Просто жизнь повернулась иначе. Но и с этим Володя вроде как уже… Смирился.              Температура заметно опустилась, ночи стали холоднее, отопление в казарме чуть прибавили, но не настолько, чтобы стало жарко. Володя по-прежнему спал одетым в особо холодные ночи, порой вспоминая, как тепло ему было летом рядом с Юрой.              Ответ на Юрино письмо он писал через несколько дней, сидя на КПП. На улице буйствовал сильный ветер, будто злился на кого-то, и подоконник с уличной стороны то и дело потрескивал от особо сильных порывов.              Васька уснул, а Володя пялился в чистый лист бумаги, не зная, как правильно сложить все свои мысли в будущее письмо.              Разговор с Александром Тимуровичем до сих пор не выходил из головы. Володя не мог поверить, что есть люди, которые живут так и практически ничего не боятся. И сам Александр Тимурович… Столько лет бежал, пытался найти себя и в итоге принял со всеми недостатками, превратив их в… Достоинства?              Его история поражала и впечатляла в хорошем смысле. Проводя параллели с историей Владика и Жени, Володя понял, что в жизни не обязательно всё должно быть под копирку… Да и сравнение с самолётом Александр Тимурович привёл очень точное. Любовь Володи совсем не означала… Падение?              «…Знаешь, здесь, в армии я много думаю, когда у меня находятся силы и время (в основном, когда я дежурю на КПП), о тебе. Представляю, как ты сидишь в лекционных аудиториях, как играешь на пианино, как просто лежишь в своей комнате, — Володя остановился, перечитал. Перечёркивать уже ничего не хотел и продолжил писать, пока чувства одолевали: — Помешательство ли это? Или то, о чём мы с тобой всегда говорили? Моё мировоззрение странно меняется. То ли от обстановки, то ли от людей, которые меня окружают.       Я всё чаще и чаще допускаю мысль, что очень хотел бы увидеть тебя намного раньше девяносто шестого года. И это меня волнует и страшит одновременно.       Но я всё больше убеждаюсь, что с тобой — правильно. С тобой я чувствую себя целым. А без тебя… Словно половину отобрали. Наверное, это и есть та самая крепкая и особенная дружба. Наверное… Я не знаю.       Я настолько запутался в себе, что просто пытаюсь найти выход из своих метаний. Но уверен в одном: я очень хочу тебя увидеть.       Понимаю, что мы сможем сделать это не раньше восемьдесят девятого, но… Сможем ведь? Если, конечно, ты захочешь.       Напиши мне что-нибудь. Я очень буду ждать твоего ответа».              Володя боялся, что мог опоздать со своими откровениями. Что Юра, пусть и отвечал ему, уже не нуждался в личных встречах и давно вычеркнул свои чувства, оставив место только для той дружбы, что была у них с самого начала.              Его опасения подтвердились, когда в двадцатых числах декабря он получил новое письмо Юры с вложенными в него фотографиями. Юра сидел за пианино, и снимки были сделаны с разных ракурсов.              Тот, кто фотографировал, слышал потрясающее звучание инструмента благодаря Юриным пальцам. И отчего-то Володя догадывался, что сентябрьское фото и нынешние сделаны одним и тем же человеком.              И стоило Володе прочитать письмо от Юры, как он ощутил злость в солнечном сплетении. Мучительное чувство разрушения их общей привязанности друг к другу полностью опутало Володю.              Юра говорил ему о другом парне. Едва ли не через каждое предложение проскакивало имя «Ваня», и Володя видел сквозь строчки, что новый приятель Юры ведёт себя точно не как приятель.              «Недавно вот ходил в кино на фильм «В поисках утраченного сокровища» со своим приятелем Ваней, кажется, я говорил тебе о нём? Мне фильм понравился, Ваня сказал, что было слишком скучно и что в следующий раз мы пойдём на что-то более интересное. Думаю, что выбирать в другой раз я буду сам», — казалось, нет ничего страшного в том, что два парня сходили в кино как друзья, но Володя на подсознательном уровне чувствовал и понимал — Ваня слишком часто стал фигурировать в Юриной жизни. И что-то подсказывало Давыдову, что не просто так.              Жгучее чувство усилилось. Слишком эгоистично было так думать, но Володя безумно не хотел, чтобы Юра влюбился. Не тогда, когда он вот-вот готов принять себя и отпустить все эти неведомые страхи быть непонятым чужими людьми.              Юра был ему нужен! Всегда! Только Юра сможет придать ему уверенности в собственных действиях и только Юра способен сделать Володю настоящим.              Конечно, Володя осознавал свою вину. С самого начала, ещё с того разговора в недострое ему нужно было занять другую позицию.              Ему нужно было пообещать Юре, что он сделает всё, чтобы они были вместе.              А теперь Юра имел полное право отказать Володе во всём. Потому что Володя в этой ситуации был самым большим дураком со своим рациональным мышлением. Потому что Володя изначально делал всё не так, как было нужно.              «…Ваня недавно фотографировал меня для какого-то студенческого портфолио о первокурсниках с разных факультетов, и я вновь попросил его проявить фотографии. Вышлю тебе несколько штук, посмотришь на меня за игрой. Понимаю, что фото не передадут реальность, но… Это ведь всё лучше, чем ничего?        Ваня говорит, что я красиво играю. Он даже заслушался и забылся. Такая реакция была для меня бесценна. До сих пор не верится, что кто-то находит меня талантливым. Но, наверное, такие мысли проскакивают у всех творческих людей?       А ещё Ваня говорит, что с творческими людьми трудно ужиться. Я с ним не согласен. Разве тебе было трудно со мной? Мне кажется, нам было хорошо рядом друг с другом. Мы же друзья».              Ревность усилилась. Ваня по-прежнему мелькал в каждой строчке. Володе никогда не казалось, что он являлся собственником, но сейчас, находясь вдали от человека, которого любил, Володя испытывал именно собственническое чувство, именуемое ревностью. Он ревновал Юру к его приятелю! И ему это совершенно не нравилось.              Правда, Володя понимал, что, если Юра счастлив, он не может препятствовать ему и тем более не может о чём-либо просить.              Рука сжалась в кулак. Володя постепенно начал осознавать ценность Юры и его внимания. Неужели теперь кому-то позволено сидеть рядом с Юрой так же, как когда-то Володя позволял себе садиться по соседству и просто слушать игру за пианино, чувствовать Юрино тепло…              Неужели Володя опоздал со своими откровениями? А вдруг Юре это больше не нужно… Вдруг у него всё наладилось и без Володи…              «А вот твои строчки о будущей встрече… Вселяют в меня неконтролируемую радость. Хоть ты ещё до конца сомневаешься, всё же во мне уже зажёгся тот огонёк надежды на то, что я увижу тебя очень скоро.       Если, конечно, можно говорить, что полтора года — это скоро. Но я очень хочу знать, что у нас есть возможность. Есть же? Не дари мне ложных надежд, Володь. Я такого не вынесу. Помнишь: если ты меня оттолкнёшь — я испарюсь. Поэтому подумай хорошенько, прежде чем давать мне веру в нашу встречу и… В нас тоже».              Болезненно сильно хотелось прижать Юру к себе и прошептать в беспорядочные волосы, что Володя уже никогда не передумает. Что только Юра значим и что только ради него Володя до сих пор не сдался. До сих пор пытается что-то чувствовать и жить в надежде, что они встретятся через полтора года.              Володя по-прежнему любил его так сильно, как никогда и никого не любил. И если он ещё не опоздал, он будет бороться.              Воинскую часть постепенно готовили к приближающемуся празднику. Из-за загруженности Володя уже который день не мог написать ответ Юре, и это его беспокоило больше всего. Он должен был спросить у Юры, есть ли у него шанс на что-то большее, потому что мысли о конце их любви терзали Володю сильнее всего.              Потому что образ весёлого Вани, прикасающегося к ЕГО Юре, отравлял жизнь Володи.              — Эй, Давыдов, чего застыл с шаром в руках? Вешай его давай и займёмся гирляндой. Вот здесь надо цифру восемь скрутить, — Вася окрикнул его через весь актовый зал, и Володя вздрогнул, едва не уронив большой ёлочный шар тёмно-красного цвета, напоминающий зёрна у граната. В нём он видел своё отражение — слегка замученное и в какой-то степени печальное. Все мысли о Юре окутала тревожность. Володя действительно боялся, что опоздал.              Повесив наскоро шар, Володя придирчивым взглядом окинул ту часть сосны, которую украшал сам, и, кивнув удовлетворительно, отправился на помощь Ваське, стоявшему на стремянке и пытавшемуся выкрутить из гирлянды цифру восемь.              — Ну надо же, — сетовал Володин сослуживец, когда они наметили на стене нужную цифру, — ещё один год позади. Уже восемьдесят восьмой на пороге! Ещё чуть больше года — и домой. Приеду — женюсь. Я уже говорил тебе об этом, Володь?              Володя отрешённо кивнул. Он зажал гирлянду в нужных местах, ощущая, как чувство тревоги усилилось.              Ещё больше года ему придётся находиться вдали от Юры… Это слишком долгий срок. Васю на его маленькой родине ждала любимая, а кто ждал Володю? Конечно, были родители, друзья… Но сердце-то, бедное сердце хотело и рвалось только к одному. К тому, чьи письма до сих пор приходят и заставляют замирать, смеяться, испытывать что-то положительное.              Сможет ли Юра подождать Володю ещё столько времени? И имеет ли Володя право просить об этом?              «…С одной стороны, я порадовался, что у тебя есть близкий приятель, с которым ты даже можешь сходить в кино, но… С другой… Возможно, ты разозлишься, если я задам тебе этот вопрос, но я уже говорил, что моё мировоззрение кардинально меняется, и я… В общем, когда я прочитал строки о Ване, о том, что он слышал, как ты играешь, о том, что он водил тебя в кино, и про всё остальное, я… Испытал неприятное чувство в груди. Помнишь, как было с Полиной? Только в несколько раз сильнее.       Понимаю, что не имею права этого говорить, но не могу перестать думать о том, что кто-то может отнять тебя у меня. Знаю-знаю, звучит эгоистично. Однако я должен спросить: Ваня… Тоже особенный для тебя друг? Если да и если ты счастлив, я… Я не могу держать тебя возле себя. Я понимаю, что сам возвёл вокруг себя стены, когда уехал из «Ласточки», когда не дал тебе права голоса, но пока я находился здесь — всё рухнуло. Открылись глаза на многие вещи. И прежде всего на то, что жизнь, которую я проживаю, принадлежит только мне. Ни родителям, ни друзьям, ни обществу. А мне.       Мне по-прежнему страшно. И сомнения никуда не делись и, наверное, никуда не денутся, но разве я не могу брать то, что хочу?       А хочу я… Быть с тем, кто значит для меня в этом мире всё.       Когда я думаю о любви, ко мне не приходят образы родителей или приятелей. Перед глазами стоит только один человек. Тот, чью музыку я люблю. Тот, кто за всё это время не отказался от меня и не отвернулся. Тот, с кем правильно.       Могу ли я по-прежнему рассчитывать на взаимность?       Мне кажется, что нет. Что я упустил возможность.       Но я не хочу больше отталкивать.       Вероятнее всего, недоумение на твоём лице можно будет пощупать руками. Но я всё расскажу тебе при личной встрече. Расскажу, почему наконец-то понял, что в этой жизни имеет значение.       Юрочка, я хочу верить, что после армии у нас есть шанс на встречу. Если только ты позволишь. Теперь я спрашиваю твоего разрешения…»              Он написал всё, как было на самом деле, и всё, как есть. Запечатал конверт и отправил его последним в этом году рейсом.              Была не была. Если Юра и правда счастлив с Ваней или с кем-то другим, Володя отступит. Сквозь зубы и молчаливые рыдания уйдёт в сторону и не потревожит больше Юру ни своими чувствами, ни своими переживаниями. Они действительно могут остаться друзьями по переписке. Теперь только Юра должен был решить, как им быть дальше. Володя будет готов принять любой его выбор.              Даже если этим выбором больше никогда не станет Володя.              Яркие гирлянды подмигивали разноцветными огнями, изображая на покрашенной светло-зелёной стене «1988». Красные перекликались с жёлтым, напоминая алый закат, а синие с зелёным — цвет морской волны.              Ощущение праздника всё же витало вокруг, и в Новогоднюю ночь солдатам даже позволили выпить. Слушая речь Генерального секретаря, Володя, крутивший жестяную кружку с шампанским внутри, пузырьки которого скопились на поверхности, вдруг невольно решил загадать желание. Он мало верил во всю эту чепуху, но здесь, вдали от дома, с ощущением некоторого одиночества (не считая Юрины письма, которые давали глоток свежего воздуха), Володе хотелось капельку волшебства. Хотелось поверить в дух Нового года и в то, что все желания могут сбыться.              На ум приходил только Юра. Его безграничное терпение и открытость, его непоколебимость и безрассудность. Володя хотел быть таким же смелым, но ещё больше он хотел просто вернуться к Юре.              Не домой, в Москву, а туда, куда его привела сама Судьба. Точнее, к тому человеку, которого она выбрала для Володи в спутники.              Куранты били двенадцать раз. И с каждым боем Володя просто думал про то, как здорово будет оказаться в скором времени рядом с тем, кого он любит.              На землю пришёл тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Всю неделю Верхний Уфалей заметало снегом. Володя и остальные срочники едва успевали грести лопатами, чтобы очищать хотя бы дорожки от обильных белых крупинок. Мороз бил по щекам, в казармах вновь заметно похолодало.              Наконец, после первой недели января от Юры пришёл ответ. Володя, прежде чем вскрыть конверт, выдохнул несколько раз. Пар, вырвавшийся из его рта, чуть согрел продрогшие пальцы — Володя в это время стоял на улице, когда Вася отдал ему конверт, и возвращаться в спальни не спешил.              Руки чуть дрожали. Володя не знал наверняка, что мог ответить ему Юра, и больше всего страшился, что его предположения окажутся правдой. Что Юра наконец-то счастлив с тем, кто смог по достоинству оценить его чувства.              «Привет, Володя! Получил твоё письмо на днях, но никак не доходили руки написать ответ — первая сессия даётся немного трудно. Второй экзамен сдал на «удовлетворительно», чем был очень расстроен. Ваня сказал, что это не такой важный предмет, и предложил поесть мороженого, которое чуть скрасило мою печаль, — на этот моменте руки Володи сжали края бумаги. Опять этот Ваня! Весь центр Юриного мира сосредоточился на этом приятеле, который наглым образом приглашал его Юру поесть мороженого!              «— Ну а что ты хотел, Володя, — зло выдохнуло подсознание, будто действительно злилось на своего хозяина, — ты его оттолкнул, а Ваня оказался рядом. И наверняка ничего не побоялся».              Володя, пересилив собственную злость, продолжил читать: «А у тебя были плохие отметки в зачётке? Почему-то мне кажется, что нет. Ты создаёшь впечатление прилежного студента. Это ведь я хулиган. Хотя с появлением тебя в моей жизни я заметно изменился в лучшую сторону. Потому что боялся разочаровать тебя. Хотел соответствовать. Хотел, чтобы ты на меня посмотрел.       И не заметил, как сам изменился. Но эти перемены меня не расстроили».              Был бы Юра рядом — Володя бы сгрёб его в охапку, уткнулся бы носом в непослушные кудри, чтобы восполнить забытый запах, и горячо зашептал бы: «тебе никогда не нужно было меняться, потому что ты никогда бы меня не разочаровал! Ты один такой, неповторимый».              Сердце застонало от невидимой боли, которую Володя испытывал, читая Юрино письмо. Юра так боялся огорчить Володю, так боялся, что Володя на него не посмотрит, и даже не знал, что Володя посмотрел на него сразу же. Как только увидел там, возле ворот «Ласточки». Увидел — и не смог забыть.              «Отвечая на твой вопрос о Ване… Нет. Он просто приятель. Да и никто не может быть моим лучшим другом, кроме тебя, Володь. Ты один такой. Неповторимый» — как удивительно было то, что мгновение назад Володя подумал о Юре точно в таком же ключе. У родных душ и мысли сходятся, верно?              Но теперь у Володи отлегло. Злость и раздражение испарились. Ваня был… Никем. В каком же напряжении однако находился Володя, пока не получил чётких ответов!              «Я не знаю, что случилось с тобой в армии, но твои слова о встрече и о том, что ты хочешь дать продолжение нашей особенной дружбе, заставляют меня сказать тебе: конечно, у нас есть шанс и всё до сих пор взаимно. Володя, я ведь неосознанно, но жду тебя! Даже когда ты не говорил о встречах, я всё равно начал вести отсчёт до твоего дембеля. И… Никто не может тебя заменить. И ни черта я не счастлив, когда тебя рядом нет. Я смотрю фотографии и отчаянно желаю… Увидеть своего лучшего друга. И не нужно спрашивать у меня разрешения! Я приеду, если будет нужно, или приезжай ты. Неважно. Это не такой сложный вопрос. Гораздо важнее сейчас дождаться нашей встречи. И я обещаю, что дождусь. Слышишь? Дождусь. Главное, чтобы ты хотел этого тоже».              Отчаяние. Страхи. Надежда, — это всё то, что преследовало их обоих, когда они расстались в восемьдесят шестом. Юра до сих пор был готов дать шанс Володе, и Володя… За него ухватился.              В последующие три месяца Володя заметно воспылал интересом к жизни и ему казалось, что он может многое, а ещё он больше не терзался неуёмными и тревожными мыслями. Ему вдруг стало… Всё равно. Он такой же как и все вокруг. И примером ему служил Александр Тимурович, который общался с коллегами, пожимал руки высокопоставленным гостям, отдавал приказы, здоровался с Володей тепло. В его глазах не было никакого осуждения.              И чем больше Володя думал о том, что он — нормальный, тем сильнее он верил в эту мысль.              Письма для Юры стали особо нежными.              «… С трепетом вспоминаю наши с тобой вечера. Особенно часто возвращаюсь к эпизодам из киноаппаратной или под ивой.       Хочется снова обнять. И никуда не отпускать.       Надеюсь, это будет мне позволено. И не только это. Мне всё чаще стали сниться интересные сны. Похоже, я был бы не прочь воплотить некоторые из них в реальность. И опять же — с позволения.       Хочу провести по волосам, зарыться в отросшие кудри пальцами и ласкать, ласкать, ласкать до боли в губах, потому что так сильно люблю. Как же долго здесь тянется время! Хотя скоро уже будет год моей службе. И останется ровно ещё один…       Ты же ведь ждёшь меня, Юрочка?»              Старался Володя по-прежнему писать завуалировано, но всё больше и чаще говорил о своих чувствах, чтобы Юра ни в коем случае не сомневался в нём.              В один из мартовских дней, когда первый месяц весны перевалил за середину, Володя был остановлен Александром Тимуровичем.              — Я тут твоё дело изучал, Давыдов, — он отвёл его в сторонку, подальше от любопытных ушей. Ребята как раз учили строевую, и Володина рота пошагала дальше, громогласно запевая «Катюшу». — Тебя, оказывается, здесь быть и не должно. Как же так вышло, что МГИМО допустило то, что ты ушёл в армию? — брови Володи нахмурились. Он совсем не понял, что имел в виду его начальник. — Они находятся в списке неприкосновенных вузов нашей страны. Тебя не могли отправить сюда. Это нарушение закона.              У Володи быстро застучало сердце. Где-то на задворках разума замаячил луч… Пока что незримой надежды.              — И что… — в горле пересохло от гортанного пения, и Володя прочистил его. — И что Вы хотите этим сказать, что я… Что я могу не служить?              Александр Тимурович хмыкнул.              — Ну уж нет, Давыдов, такой роскоши тебе не позволят. Служить тебе теперь придётся в любом случае. Но… — Александр Тимурович потёр подбородок, пребывая в глубокой задумчивости. Его переносица покрылась мелкими морщинками. — Я могу попробовать дать хорошую характеристику на тебя и намекнуть, что ты был призван в армию по ошибке. Может, удастся скостить тебе срок до полутора лет? А, что скажешь? В сентябре уже поедешь к своему Юре, если всё получится, — он задорно подмигнул, а Володя аж покрылся румянцем. Всё же ему было неловко, что кто-то знал о его тайной любви. — Хочется просто помочь тебе не быть таким, как я. Ну и чтобы ты не терял столько лет.              Оставшийся день Володя думал о словах Александра Тимуровича. То, что начальник поспособствует скорому Володиному возвращению на родину, заставляло Володю желать встречу с Юрой ещё сильнее. Ещё чаще представлять, воображать, что он скажет, когда наконец увидит родное лицо, которое пока только смотрит на него с фотографии.              Но это ведь что-то, чем ничего.              Володя всё чаще и чаще стал прикасаться к себе, уже не стесняясь и не страшась мыслей о Юре. Он представлял, что вместо своих рук по его телу скользят Юрины: худые и цепкие, жаждущие и с любопытством исследующие. Как они гладят грудь, спускаются к животу, как обхватывают…              Володю всего передёргивает, и он, прижав кулак ко рту, заглушая стон, изливается в собственную руку, и семя смешивается с хозяйственным мылом. Кровь стучит в ушах, сердце гулко бьётся, а душевное состояние практически спокойное. Не хватает только объятий и крепких поцелуев. Ненасытный Юра точно бы восполнил эту потерю, но пока что Володя может наслаждаться лишь своей фантазией.              Письмо с радостной новостью о том, что уже в сентябре он может вернуться в Москву, Володя написал на следующий день и даже сообщил предварительную новость матери, надеясь, что та станет ещё спокойнее, чем до этого.              И всё было бы хорошо, если бы через неделю после радостных новостей Александр Тимурович не вызвал бы его к себе в кабинет. Володя, ничего не подозревающий, шёл в приподнятом настроении по коридору, его бодрые шаги раздавались на несколько сантиметров вперёд. Казалось, его уже ничего не пугало. Но только вот при взгляде на подавленного начальника, в сердце закрались нехорошие мысли. Неужели что-то случилось? Что-то с мамой или отцом? Или… Кто-то, что-то узнал?              — Садись, Володь, — понуро выдохнул Александр Тимурович. В его руках Володя заметил какой-то лист, а ещё заметил, как пальцы заматерелого вояки… Чуть подрагивали? Володя осторожно сел, словно под стулом была привязана ручная граната, а Александр Тимурович в любой момент мог вырвать чеку, потянув на себя невидимую для Володиных глаз нить, и не сводил внимательного взгляда с начальника. — Прости меня, — тут же выдохнул Александр Тимурович, сильно сжав губы. Они даже побледнели. — Я… Я не хотел, чтобы всё так вышло, — Володе казалось, что побледнел он сам. Наверное, сбылись худшие его опасения, и кто-то всё же прознал о его ориентации… Но Володя вроде нигде не мог проколоться… — Вот, — Александр Тимурович протянул ему лист бумаги, чуть скомканный по краям, — я… Это неожиданно даже для меня. Не нужно было мне давать хорошую на тебя характеристику.              Володя принял из рук бумагу и опустил глаза вниз.       

      «Приказ Минобороны СССР № 978 от 24.03.1988 г.

       В связи с поданной характеристикой в отношении военнослужащего срочной службы Вооружённых сил СССР Давыдова Владимира Львовича, 06.11.1966 г.р. и в связи с нехваткой кадров в воинских частях на границах с Афганистаном, Министерством обороны СССР принято решение отправить военнослужащего срочной службы Вооружённых сил СССР Давыдова Владимира Львовича в близ границ Афганистана для прохождения дальнейшей службы в воинской части № 104.       В течение трёх дней после получения приказа Давыдову В.Л надлежит прибыть в военкомат города Верхний Уфалей для дальнейших инструкций».              Всё то время, что Володя читал, в голове не было ни единой мысли. Ни-че-го. Ни капли эмоций. Ни проблесков осознания.              Что значит этот приказ? Почему его, неопытного солдата отправляют туда, где ему не место? Он… Он даже года ещё не отслужил!              — Володь… — слуховые каналы словно были наполнены ватой. Голос Александра Тимуровича казался слишком приглушённым. Таким, будто он говорил через толщу воды. — Володь, на, выпей. Я… Чёрт, Давыдов, мне искренне жаль. Уж кто-кто, но не ты там должен быть! Не ты! Я всего лишь хотел помочь, а они… Да чёрт бы их всех побрал, — он в сердцах стукнул по столу и несколько ручек откатилось в сторону, а затем упало вниз. Чашка с чем-то коричневым внутри задрожала и подкрашенная вода расплескалась по столу.              Володя сглотнул. Получается, его отправляют едва ли не на фронт? И… И как ему теперь быть? А что… А что скажет Юра… Смогут ли они общаться там? А если нет… А родители… Что будет с родителями?              — Давыдов, ты меня слышишь? — Александр Тимурович по-прежнему пытался до него достучаться. Володя моргнул, медленно отложил лист бумаги, всё ещё переваривая прочитанное, а затем снял очки и потёр переносицу. Голова слегка закружилась, как на той карусели, что раскачивал Юра за корпусами. Вот бы вернуться сейчас туда! В беззаботный восемьдесят шестой и слушать заливной голос пионера Конева. Самого лучшего человека из первого отряда и потрясающего парня в мире! — Давыдов! — рявкнул начальник, и Володя чуть пришёл в себя.              — Я слышу Вас, Александр Тимурович. Я… Я просто не знаю, как мне реагировать на это.              — Я понимаю, Володь, — уже тише сказал он. — Я там был, ещё в самом начале. Никому не пожелаю. Но есть одна хорошая новость! Тебя не отправят в горячие точки. Уж об этом я позаботился. Видишь, написано, что сто четвёртая часть? — Володя заторможенно кивнул. Взгляд его был направлен на злосчастную бумагу, которая перечеркнула его жизнь прямо в этот миг. — Она всего лишь на границах. Далеко от линии соприкосновения. Да, там иногда слышны отголоски войны, но в целом служить можно. Я попросил свою давнюю знакомую подменить приказы… Иначе с такой характеристикой, которую я тебе дал, тебя отправили бы прямиком в пекло. А этого я бы себе не простил… — он замолчал на секунду. — Хотел, как лучше. Думал, что помогаю. А оно…              — Успокойтесь, Александр Тимурович, — неожиданно бесстрастно заявил Володя. От судьбы ведь не убежишь, верно? — Нет гарантии того, что на гражданке, после окончания МГИМО, меня бы не забрали куда-нибудь туда. Я… — он старался, чтобы его голос не дрожал, хотя внутри он именно содрогался. — Я благодарен Вам за всё. И за поддержку, в которой я нуждался, и за то, что искренне хотели помочь. Бегать я никогда не собирался. И… Если это мой долг, что я могу с этим сделать? — он даже слабо улыбнулся. — Единственное, чего я бы хотел… Это повидаться с родителями, но не знаю, возможно ли это…              — Возможно, — кивнул он. — У тебя есть три дня с момента подписания. Распишешься, что получил приказ, когда повидаешься с родными.              Это Володю обрадовало. Не то чтобы он думал, что больше никогда их не увидит, но… Он должен был сказать им, что уходит.              — Я могу позвонить? — он взглянул на телефон, стоящий на столе, и Александр Тимурович пододвинул его к Володе.              Пока ждали обратного звонка из Москвы, Володя вдруг с ужасом осознал, что так и не попросил номер у Юры и что сообщить ему в ближайшее время, что его отправляют в другую часть он не сможет!              Хотелось застонать в голос и рвать на себе волосы за такую опрометчивость. Он же ведь собирался, собирался узнать, как можно будет позвонить Юре, если предоставится возможность! И не узнал! Какой же он идиот!              Когда раздался звонок, Володя вздрогнул и нервным движением снял трубку. Александр Тимурович уткнулся в бумаги, выглядя при этом очень несчастным.              — Володя, сынок, — на том конце трубки послышался обеспокоено-радостный материнский голос. — Здравствуй! Я так рада, что ты позвонил. Как ты там, родной? Я…              — Мам, — Володе пришлось перебить её, потому что времени у них было не так уж и много, — мне нужно сказать тебе кое-что срочное. Послушай, я… Меня отправляют в другую военную часть. И она… Она на границах с Афганистаном, — он услышал, как мама ахнула в ужасе, а затем всхлипнула, — послушай, мам, — он очень не хотел, чтобы её затопила истерика, — у вас с отцом… У вас с отцом есть возможность приехать сюда, ко мне? Я… Я не знаю, насколько меня туда отправят… — думать о смерти вовсе не хотелось, но Володя ведь всегда мыслил рационально. Даже если часть находится вдалеке от боевых действий, нет гарантий того, что в них не будут стрелять. — Но приехать нужно в кратчайшие сроки.              Мама на том проводе уже задыхалась от слёз.              — Хо… Ро… Шо, сынок. Мы с отцом приедем в ближайшие дни.              Они поговорили ещё буквально пару минут, но потом Володя сказал, что ему нужно идти и положил трубку. Его пока ещё не трясло, но что-то в голове уже щёлкнуло.              — Я… Я могу идти? — голос почти не надломился, когда Володя обращался к Александру Тимуровичу. Его взгляд был мрачнее тех туч, что сгущались над Верхним Уфалеем летом. Он молчаливо кивнул, и Володя, больше ни секунды не задерживаясь, выскочил, как ошпаренный, из кабинета.              Он шёл вперёд, куда глаза глядят. Ноги вывели его к заброшенным казармам, крыша которых в некоторых местах значительно прохудилась и обрушилась. Никто к её починке не стремился, оно и понятно — кому какое дело до казарм, когда все силы брошены на борьбу с терроризмом… С тем, с чем Володе, возможно, придётся столкнуться.              Он знал, что к такому он был не готов. Одно дело брать автомат в руки во время военных учений и другое — в настоящем бою. Как он сможет нажать на курок, если придётся отбиваться в случае чего? А что скажет Юра, если узнает, куда отправится Володя?              Ноги затормозили сами собой. Володя облокотился о промозглую кирпичную стену, которая покрылась инеем.              Мысли о Юре заставили паниковать сильнее. Что же он за идиот такой, почему не узнал Юриного номера заранее? И как теперь быть? Новая почта будет формироваться только на следующей неделе, а его уже точно заберут в другую воинскую часть! Передать через сослуживцев? Володя опасался, что ребята, настолько загруженные, просто могут позабыть о его письме. Попробовать отдать через родителей?.. Им он тоже не особо доверял. А вдруг они вскроют конверт, вдруг захотят прочитать, что там внутри? А Володя должен был сказать Юре многое… На случай, если… Тряхнул головой. Такие мысли в голову лучше не допускать.              Пришлось остановиться на варианте с Васькой в надежде, что приятель не забудет отдать конверт, когда будут собирать письма.              Вечером этого же дня Володя уединился в пустой столовой. Дежурные уже закончили убираться и покинули помещение, пропахшее рыбой, которую сегодня подавали на ужин. Она была слишком водянистой и костлявой, и Володя особо не поел, потому что аппетит отсутствовал напрочь. Вся голова была забита тревогой, непониманием, а главное непредставлением, как теперь дальше пойдёт его жизнь.              На столе лежал тетрадный лист, в дрожащих пальцах ручка. Строчки пока ещё были пустыми. Володя не знал, что должен сказать своему Юре.              «Милый, Юрочка! Я… Чёрт, я не знаю, что теперь написать тебе. Казалось, что у нас появилась надежда на раннюю встречу, что мы с тобой наконец могли бы… Быть вместе, но всё сейчас разбилось о жестокую реальность, которая, увы, не пощадила нас.       Слишком поздно я всё осознал. Слишком поздно начал строить свою жизнь под себя. Я очень виноват перед тобой! За все те слёзы и страдания, что причинил тебе после отъезда из «Ласточки». Мы… Не должны были так расставаться. Я не должен был покидать тебя. И не должен был придумывать всю эту ерунду с лечением. Но… Ничего нельзя вернуть, сотворённое не искоренишь.       Слушал бы я тебя, можно было бы всё переиграть. Я не говорю о том, что я бы не пошёл в армию после окончания института, но… Но, возможно, я бы нашёл пути, которые привели бы меня в Харьков. В конце концов, какая разница, где бы я жил, если бы ты был рядом?       Однако теперь это… Остаётся невыполнимым, потому что я… Нет, не потому что я передумал — не пугайся. Просто… Просто меня отправляют на границы с Афганом. Понимаю, как жутко тебе сейчас читать это и как, наверное, ты распереживался, но я обещаю тебе! Клянусь! Я вернусь! Вернусь к тебе и больше никогда не исчезну.       Я знаю, что это знание дастся тебе трудно и принесёт много боли, но не сказать тебе этого я не могу. Я не знаю, будет ли у меня возможность писать оттуда письма или же нет, поэтому я просчитываю все варианты. И ты обязан знать, где я! И знать, что моё молчание — временное. Как только у меня предоставится возможность — я напишу тебе. Я обязательно отправлю весточку! Со мной всё будет хорошо! Я буду беречь себя. И тебя прошу только об одном: береги себя тоже.       Люблю. И всегда любил.       Дождись меня. И у нас всё будет хорошо. Обещаю».              Володя поставил точку. Перечитал несколько раз, но исправлять ничего не стал. Пусть Юра знает о его чувствах и его намерениях, которые, как никогда, стали серьёзными. Они совсем справятся, потому что будут вместе.              Каково же было удивление Володи, когда на следующий день на КПП его уже ждали родители вместе с… Аней. Подруга за год Володиного отсутствия дома немного изменилась. Некогда длинные волосы теперь превратились в каре, и Аня с этой причёской стала выглядеть намного взрослее и ещё серьёзнее. Серая, явно дорогостоящая, дублёнка, что покрывала её тело, чуть поблескивала в лучах солнца, а щёки слегка раскраснелись от прохлады, витавшей на улице. Родители же практически внешне не поменялись. У мамы только прибавились морщинки на лбу, а взгляд отца стал суровее.              Володя нехотя признался самому себе, что из всех троих рад видеть только маму, но ради приличий натянул улыбку и тогда, когда отец пожимал его руку, и тогда, когда Аня стискивала его в своих хрупких ручках.              — Володя, ты так исхудал здесь, — запричитала она, словно была мамой. Мама же, наоборот, стояла и молчаливо глядела на сына. В её глазах застыли слёзы. Володя был уверен — она проплакала всю дорогу.              — Вы так… Быстро приехали, — ответил Володя, напрочь проигнорировав Анину реплику.              — Успели взять билеты на ночной рейс «Москва — Челябинск». А уже от Челябинска доехали сюда на автобусе. Володя, — мама дотронулась до его рук, — может, возможно что-то сделать? Я… Я не могу принять мысль, что моего сына… Отправят в Афганистан.              Володя поджал губы и покачал головой. Мама не выдержала — разрыдалась. Аня последовала за ней, и обе они повисли на Володе, словно действительно с ним прощались. Володю такой расклад не устраивал. Он взглянул на, как всегда, сурового и серьёзного отца, ища поддержки от него.              Лев Николаевич, правда, помог. Он аккуратно обхватил жену за плечи и мягко потянул её на себя.              — Таня, пожалуйста, держи себя в руках. Мы же его не на войну провожаем, в конце концов. Его всего лишь переправят в другую воинскую часть, которая находится на границе. Володя у нас крепкий парень. Он сможет постоять за себя. Тем более я думаю, что год, проведённый здесь, закалил дух нашего сына.              Конечно, это была немного не та поддержка, на которую рассчитывал Володя, но пришлось довольствоваться и этим.              Однако времени у них было не так уж и много. В увольнительную Володю отпустить не могли, и Володе, наспех поговорившему с родителями, которые преодолели столько километров ради одного часа в обществе сына, пришлось прощаться.              Мама и папа отошли на небольшое расстояние, давая и Ане возможность поговорить со своим другом детства.              — Володя, — она подняла руку к его лицу и нежно провела ей по скулам, по коже, которая уже покрылась щетиной, — Володя, ну как же так… — Володе показалось, что Аня даже прижалась к нему ближе, и он не придумал ничего лучше, как сделать шаг назад. Её рука соскользнула с его лица.              — Ань, — выдохнул он, — не нужно. Ты же знаешь.              Аня поджала губы. Но Володя заметил, что выражение её лица, как и взгляд остались вполне дружелюбными. И тут ему в голову стукнула самая правильная (в последствии он поймёт, что это была роковая ошибка) мысль: Аня ведь его друг! Аня ему поможет!              — Ань, послушай, а я могу попросить тебя об одной… Услуге?              — Всё, что угодно, Володь, — улыбнулась она открыто и чуть смущено.              Володя полез во внутренний карман — он носил письмо под сердцем со вчерашнего вечера, как только написал и запечатал его в конверт.              — Послушай, отправь, пожалуйста, это письмо Юре в Харьков. Это… Очень важно.              На тот момент он даже не подумал, не распознал то, что мелькнувшая в глазах быстрая раздражительность — начало конца его отношениям с Юрой. Аня с готовностью взяла конверт из рук и обычным тоном, таким, каким она всегда говорила, ответила:              — Хорошо, Володь. Я непременно отправлю его сегодня.              — Спасибо, — выдохнул Володя и в порыве радости даже обнял подругу на прощание. Затем он снова заключил в крепкие объятья маму, которая никак не хотела успокаиваться. С отцом же Володя ограничился рукопожатием.              — Я верю в тебя, сын. Ты обязательно вернёшься домой! — пророкотал он, и Володя где-то в глубине души разочаровался в нём ещё сильнее, чем тогда, когда он принёс повестку. Просто потому, что хотел слышать немного иные слова. Необязательно об отцовской любви, но что-то немного приближённое к этому.              Однако Володя уже смирился с таким отстранённым к нему отношением. Главное, что мама и Юра его безмерно любят. Несмотря ни на что.              Родители и Аня уехали, а Володя отправился к Александру Тимуровичу, чтобы подписать документы. Он даже не стал ждать трёх дней — в этом не было смысла, и сразу же, попрощавшись со сослуживцами, отправился в военкомат.              Там с ним церемониться не стали: чуть ли не сразу посадили в грузовик и повезли в сторону Таджикистанской ССР, где и располагалась эта самая воинская часть, в которой теперь Володе предстояло провести неопределённое количество времени.              Подпрыгивая на особо противных неровностях дороги, Володя понял, что его уже не страшила его участь. Он смирился. Единственное, чего он хотел, так это того, чтобы его письмо дошло до Юры благополучно.              И лучше бы в тот миг Володя, когда отдавал Ане такое важное послание, вспомнил бы об Александре Тимуровиче, который точно бы не отказал ему в помощи. Но на тот момент Володя был так сбит столку от новостей, что, когда пришёл в кабинет начальника подписывать документы, то только тогда осознал, что не нужно было напрягать Аню с этим конвертом. Но было уже поздно. А Володя просто хотел, чтобы Юра узнал всё поскорее.              Если бы Володя на секунду мог предположить, что то письмо, которое он отдал Ане, стало разорванным и нашло приют в ближайшей мусорке, то он бы обязательно нашёл другие способы, чтобы сообщить Юре о том, где он на самом деле.