Турмалиновые скалы

      Дом с деревом на крыше ожиданий не оправдал. Это было зрелище, далекое от волшебных представлений, которые оба уже успели себе надумать со всеми изумрудными листочками и кружащими над ними светлячками. Простая, но широкая и добротно сделанная избушка на самой окраине с растущим на ней голеньким кустом, жалко колыхающимся от дуновений ветра. Небольшой земельный участок, густо засаженный овощами, выложенное камнями костровое место для готовки на улице, деревянные столбцы с натянутой между ними веревкой, на которой где-то сушилась одежда, а где-то связки полевых цветов и каких-то слишком уж ярко пахнущих растений. И лошадиная голова, торчащая из кустов. Лошадиная голова? Юкхей звонко хлопает себя по бедру и в экспрессии размахивает руками, глядя то на Минхёна, то на ту саму беглую кобылу. И в этом взгляде и счастье, и негодование, и капелька злости за те мили, что пришлось преодолеть пешком, и за боль в заднице, которая пострадала при падении. И благодарность за вынужденное путешествие с новым знакомым. Он бы не расстроился, даже если потерял её безвозвратно, но теперь их дела были почти хороши. Изнутри раздался грохот и Бруна спешно вывалилась из дома, горячо поприветствовав путников с широкой улыбкой, будто всё это время только и делала, что высматривала их через щель в закрытых ставнях маленького окошка. Видно, в этом селении единственным развлечением был непосильный труд, вот женщина и искала новых впчатлений у Юкхея, что сейчас громко отчитывал безразличное животное за непредсказуемое поведение и побег, и Минхёна, установившего с лошадью напряженный зрительный контакт. Эти двое не нравились друг другу слишком явно и беспричинно. Зато на женщину тот никак почти не отреагировал не то из-за того, что та была безоружна, не то из-за странного исходившего от неё запаха мокрой шерсти и через чур тяжелой и звучной походки. — Пришла ко мне с несколько дней назад, так выгнать её и не могу, — посетовала она с напускной злостью, уперев руки в бока, — глядишь, так всю капусту мне попортит, хоть трави её, да вроде чья-то, даже седло на месте. А Юкхей рдеет молча, стыдится признаваться, что эта поганка нагло скинула его и убежала, оставив в лесу один на один с тем, кто напугал их обоих. Теперь уже не страшно, конечно, но осадочек неприятный остался, и каким же он будет ловким наездником в чужих глазах, если расскажет правду. Лошадь громко фыркает, а Минхён в открытую фукает на неё в знак ответной неприязни. Вот у кого знакомство точно не задалось. Стоят как вкопанные и глазеют с презрением друг на друга, пока все остальные наблюдают молча, кто с явным недоумением, а кто с улыбкой. Бруне явно нравилась эта картина. — Кобыла то тебя явно знает, — юноша удивляется, что к нему лично обращается хоть кто-то, кроме Юкхея, но не испытывает по этому поводу никакого негатива, только голову на женщину поворачивает и слушает внимательно, — твоя что ль? — Нет, — отвечает просто, но как всегда глухо и тихо, а затем поворачивает голову на своего спутника, — его. — От тебя сбежала лошадь? — ехидно спросила женщина, подперев грудь руками и не слишком успешно скрывая желание рассмеяться. Она создавала впечатление простой и открытой колхозницы со своими сильными загорелыми плечами, яркими веснушками и беспорядочно кудрявыми волосами. Минхён посчитал Бруну крайне забавной, ведь именно её слова заставили Юкхея пристыженно скривить лицо, — а на вид серьезный молодой человек, скажи ведь, — и вновь она обращается именно к гарпии, полностью игнорируя сам объект обсуждения. И юноша мнется, получая так много внимания к своей скромной персоне, но не согласиться кивком не может, ощущая, как неконтролируемо тянет уголки губ вверх. Ему что, правда нравится потешаться над Юкхеем? — Ты предатель, — выдавливает парень театрально обиженным голосом, но сам выглядит обескураженным и, судя по прищуренным смеющимся глазам, счастливым, — столько времени в совместном путешествии, чтобы ты порадовался только в момент моего унижения? Женщина разражается громким хохотом, переступает с ноги на ногу где-то под платьем и Минхён снова слышит этот странный топот, тут же сменяясь в лице. Бруна смотрит на него так же серьезно в ответ и подмигивает, только вот для лесного создания этот жест является чуть более, чем непонятным. Юкхей чувствует себя явно лишним и находится в шаге от того, чтобы расстроиться по-настоящему, потому что сам он до сих пор не знает, как правильно к мальчишке подступиться, пока женщина так непринуждённо входит с ним в контакт. — Сходи к вдове, что живет за таверной, и выпроси у неё одежду для мальчика, — женщина обратилась к парню в почти приказном тоне, указывая пальцем на второго, — я это в жизни не отстираю. Юкхей мелко кивнул и, потоптавшись на месте в неуверенности, покорно пошел в нужную сторону, а Минхён намеревался было увязаться за ним, но был остановлен громким «этот останется со мной», заставившим замереть обоих. — Не будем терять время, я осмотрю его и отмою, — она была полна решимости и выглядела непоколебимой, — а то смотреть больно, — ребята переглянулись с беспокойством, и, на удивление, юноша молчаливо согласился остаться, пока человек метался в сомнениях, — я его не съем. Уходить пришлось с тяжелым сердцем. Что такого было в этой женщине, что она нисколько не напугала обычно крайне негативно настроенного попутчика? Юкхей уже и забыл, каково быть одному, даже если до этого был вынужден скитаться без какой-либо компании вообще, кроме, разве что, лошади, будь она неладна. Он всегда знал себя как крайне сердобольного человека, но сейчас волновался пуще прежнего, будто действительно прикипел к молчаливому юноше. Особенно сейчас, когда тот начал постепенно раскрываться и доверять. Минхён же не беспокоился почти нисколько, лишь был малость заинтересован в Бруне, которая поманила его внутрь дома. Там было почти душно и сильно пахло деревом, к потолку были подвешены уже сухие растения, а на веревках, натянутых меж стен под самым потолком, висели выцветшие тканные полотна, разбивающие пространство на зоны. В центре догорал костер, дым от которого выходил через отверстие в крыше, поэтому дышалось с непривычки тяжело, но и тепло приятно заполняло всю полутёмную комнату. Повсюду валялось какое-то тряпье, горшочки, баночки и скляночки, через некоторые из которых приходилось осторожно перешагивать, но в целом жилище деревенской сумасшедшей не было обделено уютом и шармом. — Твой друг знает? — начинает разговор Бруна, с легкостью снимая с огня одною рукой полный горячей воды котелок, а потом орокидывает его в спрятанную за тканную перегородку здоровенную кадку, полную, видимо, усердного труда вперемешку с пахучими травами, потому что неизвестно, сколько таких заходов понадобилось. Выбор стоял между тем, чтобы прикинуться дурачком, и тем, чтобы честно ответить, но раскрыть все карты в случае ошибки. — О чём? — и первое казалось самым верным. — О твоём происхождении, само собой, — женщина смело прямо с пола подобрала самых чистых тряпок и кинула их на хлипкий стул у импровизированной ванны, а второй такой же поставила рядом. — Нет, — Минхён опустил голову, но взгляда, полного подозрений, не отвел, — а ты знаешь? — Нет, — та звонко рассмеялась и отмахнулась ладонью, — не знаю, кто именно, но точно такой же, как и я, — а потом подняла юбку, показывая массивные, покрытые коричневой шерстью двупалые копыта и демонстративно притаптывая. На одной из её икр показался огромный шрам. — Вовсе нет! — на эмоциях выпаливает юноша от удивления и сам приподнимает штанины, показывая обычные человеческие ноги. На пол выкатывается чудовищного размера зуб, подобранный пару дней назад неподалёку от временного жилища. Повисло неловкое молчание, за которым так хорошо слышалось пение лесных птиц и едва различимый скрип деревца на крыше. — Ты носил это у себя в штанах? — тихо звучит глупый вопрос. — Да, — и следует такой же глупый ответ. — Возьму это как плату за мой конский труд, — серьезно говорит Бруна и поднимает клык, рассматривая его недолго с выражением, сменяющимся с недоумевающего до поражённого, — неужели убили того зверя? — Нет, — и сам он не понимает, почему так легко общается с этой женщиной, но под впечатлением от увиденного соображает крайне плохо, потому что возможно разве не быть страшно удивлённым от козлиных ног под человеческой юбкой. — Тогда рада видеть вас обоих живыми, — удивительно сильными руками она мочит одну из тряпок и поднимает тяжелый взгляд, — раздевайся. И Минхён, не обременённый человеческим чувством стыда, скидывает с себя плащ и, не подумав о последствиях, слишком резко отдирает прилипшую к телу, твёрую от засохшей крови рубаху, тут же болезненно поморщившись и стиснув зубы. Бруна обеспокоенно осматривает его торс, долго хмурится, мычит что-то нечленораздельное, прижав кулак ко рту, и поднимает глаза. — В тебя стреляли? — и в этом взгляде вселенская жалость вперемешку с удивлением. Она проводит мокрой тряпкой по одному из повреждений, убирая скопившиеся кровь и грязь, — как давно? — Восемь дней прошло, — пора признать, что бесконечная болтовня Донхёка пиригодилась, и цифры были не просто неосязаемыми мыслями, а имели своё общепринятое название. — Восемь? — замешательству женщины не было предела, когда она постепенно отмывала чужое тело сначала мягко и осторожно, но, чем дальше, тем более расторопной она становилась, рассматривая всё новые следы битвы, среди которых не было ни единой открытой раны, только почти затянувшиеся подкривоватые узоры новообразовавшихся кожных покровов, — никто в жизни не поверит, что ты человек, если увидит, как быстро на тебе всё заживает. Я бы дала этим ранам пару месяцев, — она слабо обвела большим пальцем светлое пятно под ребрами, — а это уже шрам, — тряпку приходилось промывать в ведре часто, а в какие-то моменты и вовсе менять, выкидывая старую, — кто же ты такой? А юноша молчит, потому что попросту не знает. Кем-то он был до нападения, точно уверен, что тем же, что и его брат, потом стал подобием человека, только разве что по их меркам малость убогого, слабенького и забавно прихрамывающего. Ответить действительно было нечего. — Скажи мне, как ты выглядел до всего, — начинает она осторожно и соскабливает, смывает кровавые корки с чужих ушей, подмечая их рваную форму и наросты новой хрящевой ткани. Хочется сообщить об интересном открытии, но слишком больно становится от осознания того, что с почти родственным созданием сотворили такую дикую жестокость. Она видит то неаккуратные, то ровные срезы, и понимает, что сделано это всё было на живую, мягко проводит по ним огрубевшими подушечками пальцев и тяжело вздыхает. В нос бьёт приторно-железистый, вызывающий лёгкий приступ тошноты, освободившийся запах размоченной крови. — Были длинные, — озвучивает Минхён уже известный факт, ничуть не смущенный чужими прикосновениями, сидящий спокойно на свободном покосившемся стульчике и стойко терпящий то боль, то лёгкую щекотку, лишь хмурясь и морщась время от времени, — и перья были, — кажется, он и сам забыл, что не всегда был «человеком», и сейчас, когда вспомнил, горечь вернулась, но была такой тупой и далёкой, словно больше не беспокоила по-настоящему, а лишь сам юноша старался сделать себе этими мыслями так больно, насколько то было возможно, лишь бы не утратить своей ненависти, что двигала его вперёд и не позволяла надолго расслабляться, продолжая следовать своим целям, которые он, кажется, точно упустит, если хоть на миг ощутит себя в комфорте. — Ты гарпия? — Бруна просияла и выкинула на пол последнюю тряпицу, — ты точно гарпия! Я в книгах читала, что вы детей воруете! Минхён, наконец, знает, кто он есть. Один из тысячи вопросов разрешился так просто и так скоро, всего лишь спустя чуть больше пары сотен лун сознательной жизни. Но ещё один появился и вылился довольно заметным недовольством в хриплом голосе. — Я не ворую детей, — и брови его сводятся к переносице, а сам он смотрит исподлобья с недовольством за приписанные ему чужие грехи, потому что с чего лесному созданию сдались маленькие люди. Именно так представлялись человеческие дети — уродливыми, злыми, беспрестанно мотыжащими земельные участки, только на очень коротких ногах. Бруна громко расхохоталась чужой доверчивости и с кряхтением вытянулась, наклонилась назад и похрустела суставами. Ей приходилось долго стоять, чуть пригнувшись, чтобы в тусклом свете свечей суметь не пропустить ни единого повреждения на чужом теле. — Я пошутила, нет у меня таких книг, — отмахнулась женщина, повернув голову к окну, — но мне приятно видеть, как ты реагируешь. — А кто ты? — проигнорировав, спросил Минхён, уже давно ожидая получить ответ касательно чужих копыт. — Фавн, — ответила Бруна с лёгкостью, а потом чуть скосила взгляд в сторону нового знакомого, которому это, конечно, ничего не дало, кроме очередного непонятного слова, — я рада с тобой познакомиться, — на загорелом лице появилась широкая улыбка, а глаза наполнились радостью встречи с кем-то чуть более близким по крови, чем сельчане. — Минхён меня зовут, — звучит уже громче. — Скидывай штаны и полезай в воду, Минхён, — по-доброму передразнила Бруна и присела на стул. Сказано — сделано. И пока юноша привыкал к теплу и отсутствию на коже рук болезненного зуда от вырванных перьев, узнал много нового. Что всей деревне известно о происхождении женщины, и что никто ей зла не сделал. Что та с малолетства жила среди людей, никогда не пряча своих копыт, увлекалась травничеством и танцевала в таверне перед путниками, когда они ещё осмеливались тут остановиться. Когда-то это селение и правда процветало, торговцы ходили мимо куда как чаще, а дела постоялого двора кормили остальных жителей. Пока не появился мужчина, что смотрел на юную девушку с особым благоговением. Сидел всегда вдалеке, сиял восхищенной улыбкой и аплодировал громче всех на каждом её выступлении. По иронии судьбы, именно он оказался самым смелым охотником, готовым пойти на насилие ради наживы. Тот шрам был вечным напоминанием о топорике, не сумевшем с первого раза разрубить берцовые кости, и предательстве со стороны человека, что казался по уши влюблённым в наивное создание. Сельчане заступились, отобрали, успокоили и выходили. Общим решением похоронили охотника в сырой земле, на которой построили уютный дом, и защищали до сих пор настолько ревностно, что невольно отвратили от себя всех в округе. И всё ради девушки, что дарила им настроение. Бруна с тех пор носила юбки в пол, хоть себя никогда не стеснялась, и не дала ни единого танца. Появлялась на людях всё реже и реже, когда они ещё заезжали, но сейчас, когда в сезон доводилось видеть хотя бы одного путника, ходила уже везде громко и напоказ, шутила и делилась овощами со своего участка, чтобы не дать жителям деревни пасть духом. Рассказала, что не всегда была единственным нелюдем, и что вдова та, к которой Юкхея отправили, как раз и полюбила лесного эльфа долгих полвека назад. Простого работящего мужчину. Эти создания, хоть в большие города и не совались, всегда к людям были ближе остальных, потому что и внешне так сильно на них походили, и в ремёслах были хороши настолько, что любого человеческого и кузнеца, и портного обойти могли. Она родила от того сына, но не так давно осталась совсем одна. Муж тяжело переживал старение своей любимой, пока сам оставался неизменно молодым, а в один день его посеревшее взбухшее тело выловили из ближайшей реки. Утонул — так говорила вся округа, пусть там воды едва по пояс было. Взрослый сын тогда спрятал свои острые уши и уехал в большой город на заработки, чтобы помочь матери, но вот уже год от него не было ни весточки, а бедная женщина чахла на глазах от горя. Бруна была едва ли менее болтливой, чем Донхёк, однако Минхён больше не реагировал остро на человеческую речь, слушал с интересом и про жителей деревни, и про различные растения, в которых фавн разбиралась очень хорошо, про сапожки, подаренные ей полгода назад милым неудачником, что будто нарочито часто проезжал мимо деревни и обязательно заходил пообщаться. Когда она со смехом подняла перед ним юбку в ответ на ненужный подарок, тот пристыженно ушел, больше ни разу не заскочив. Про недалёкие отсюда живописные места, про вкусную еду и про то, с какими болячками к ней приходили. Это будет их совместными маленькими и не очень секретами. *** Юкхей вернулся так быстро, как только смог. К закату. Пожилые люди всегда так одиноки, что не упускают возможности поговорить с кем подольше. А женщина, чуть узнав, что парня к ней подослала Бруна, даже предложила в дом зайти, неторопливо выбрала пару вещей получше и с влажными глазами рассказала про любимого сына, домашнего такого мальчика, предпочитающего морковь свинине и физический труд умственному. Нельзя было в такой ситуации не пообещать, что при случайной встрече обязательно попросит блудного ребенка вернуться домой или хоть какое письмо птицей отправить. Тяжело было стоять в затхлой комнатушке с мыслью, что никак ты помочь не можешь, кроме как пообещать найти призрак, пока тот, кто дейстительно нуждался в помощи здесь и сейчас, находится в доме с едва знакомой женщиной. А там, как раз, с первого взгляда Минхёна найти и не получилось, сколько бы парень не вглядывался в темные углы. Из-за широкого полотна показалась кучерявая женская голова с указательным пальцем у губ. Парень понимающе кивнул и бесшумно подошел ближе, протянув мешок с одеждой. Осторожно заглянул за ткань, удивившись почти вслух, но вовремя удержал себя от вопросов, молчаливо наблюдая за развернувшейся картиной. Его нелюдимый знакомый недвижимо лежал с закрытыми глазами в кадке, полной воды и каких-то трав, пока Бруна одной рукой удерживала его голову от погружения, а второй бережно промывала волосы, которые стали заметно короче и больше не лезли на светлое и впервые расслабленное лицо без этого натужно недовольного взгляда. — Никогда не видела, чтобы кто-то засыпал под мой голос, — с досадной улыбкой сказала женщина, привыкшая, что её громогласный тембр заставляет окружающих подскакивать. А потом осмотрела вошедшего с ног до головы и кивком указала кинуть вещи на спинку стула, — хоть глаза теперь у него видно стало, скажи ведь, — и пальцами убрала челку с чужого лба. — Как у тебя получилось? — спросил Юкхей так тихо, как только мог, глядя на почти семейную сцену уже не с удивлением, а почти с ужасом. Он думал, что даже осмотреть юношу будет проблематично из-за его тотального недоверия ко всему, но эта волшебница, иначе не сказать, умудрилась полноценно привести того в порядок, ещё и так близко подобралась. Минхён проснулся мгновенно от знакомого голоса, повернул голову на парня и тут же ушел под воду по самый нос. Взгляд у него был спокойный и удовлетворённый, уставший из-под опущенных век, но даже так тот предпочел продолжать смотреть с несвойственной себе мягкостью, однако с привычной молчаливостью. Юкхей растерялся страшно и сделал шаг назад. — Мы поговорили по душам. — «Мы»? — а он в недоумении голову наклонил. — Твой друг больше слушал, конечно, — Бруна поднялась со своего места и обтерла мокрые руки о подол, — посиди с ним, пока я покормлю твою лошадь и приготовлю для вас, — и спешно удалилась, бросив напоследок короткий взгляд на двоих, что сейчас таращились друг на друга неотрывно. Первым отмер Юкхей, неспешно приблизившись и опустившись на одно колено, чтобы находиться на одном уровне. — Как ты? — мягко спросил он, приподняв брови. — Пришёл, — тихо ответил Минхён, развернувшись удобнее и схватившись ладонью за край кадки, чтобы уже на неё облокотиться щекой. Он, кажется, всё ещё не проснулся до конца, моргал медленно и смотрел вникуда, бессознательно идя на контакт. — Конечно, — парень лучезарно улыбнулся и, немного подумав, решился немного нарушить чужое личное пространство. Он уже делал это даже сегодня, но то было ненарочно, а главное — не возымело последствий вроде агрессии или вообще рукоприкладства, как в том странном лесу. Он несмело коснулся своими пальцами чужих, на что второй лишь перевёл спокойный взгляд на руки, — как я мог не прийти, когда моя лошадь всё ещё тут, — реальность была спрятана за едва слышным смехом. Он будет выглядеть глупцом, если скажет, что волновался, — тебе к лицу короткие волосы, — и в ответ на недоумевающее выражение добавляет, — красиво. — Спасибо, — юноша в этот же миг испытал острое желание убрать мокрую челку со лба, но только легко двинул пальцами, чуть плотнее соприкоснувшись с Юкхеем. И правда, трогать людей, когда они сухие и тёплые, не так уж и противно. Кажется, в этом даже было что-то успокаивающее и приятное, но Минхён надеется, что действительно «кажется», хоть прикосновения и не избегает. Их связало внезапное совместное путешествие, но отсюда Юкхей намеревался идти один. Убедиться, что странный мальчишка теперь в безопасности, что сможет сам добраться домой. А потом уж продолжить своё странствие. Снова идти вникуда, прятаться ни от кого и избегать никакой участи. Ругаться с лошадью и ночевать на постоялых дворах, подрабатывать в сёлах и учиться новым ремёслам, лишь бы прожить жизнь хоть немного насыщенно, не сидеть на месте, захлёбываясь тревогой от того, что неизбежное наступает на пятки. Однако реальность оказалась жестокой. Он не хотел прощаться. Не когда Минхён оказался не просто бессознательным и молчаливым попутчиком, а настоящим дорогим другом, который тоже мог неловко прикасаться, говорить и едва заметно в движении лицевых мышц радоваться. Боже, да Юкхей поклясться готов, что чужие глаза заблестели, когда он присел поближе. И они сияли до сих пор, пока держался зрительный контакт. Тускло так, едва заметно в полумраке, но чем-то необъяснимо мягким. — Да вытащи ты его уже, он скоро в кашу размокнет, — раздался женский голос позади, мгновенно привлекший всеобщее внимание, — и сам помойся, тоже не райский сад на вид. Бруна стояла, подперев свою грудь руками, и смотрела сверху вниз. Её напускная простецкая грубость немало забавляла обоих, что напоследок смешливо переглянулись. Минхён начал вставать, а Юкхей, в свою очередь, осмотрительно отошел за тканную перегородку. Не было желания лицезреть чьи-то обнаженные телеса, особенно такого скрытного юноши, который, кажется, совсем не был обеспокоен своей наготой. Будто секреты чужие подслушивать. Женщина демонстративно закатила глаза и прошла за импровизированную ширму, по дороге схватив со стола пару пыльных пожелтевших склянок. Видно, нечасто жители пользовались услугами лекаря. Видно, нечасто вообще хоть кто-то заходил в домишко, изнутри покрытое разной степени залежалости грязью. — Что вообще произошло? — осторожно интересуется Юкхей в надежде, что хоть кто-то в этом доме окажется достаточно сговорчивым, чтобы разъяснить некоторые недомолвки. На долгие секунды повисла тишина, будто двое там, скрывшись от Юкхея, заговорчески переглядывались. — Жить будет, — спокойно отвечает Бруна под непрекращающееся шелестение тканей и утихающий плеск воды, — не думаю, что твоему другу действительно нужна была помощь. Раны я обработаю, но его тело само справляется с травмами, кости не сломаны, заражения нет. И эти двое действительно переглядывались, пока женщина обмазывала затягивающиеся на чужом теле увечья густо и душно пахнущей травами неоднородной массой из бутылочки. Минхён будто следил, контролировал, чтобы та не сболтнула чего лишнего. — Я дам вам ночлег и еду, раз уж моя помощь не оказалась достаточно полезной, — из-за ткани показалась смуглая ладонь, за лезвие протянувшая кинжал, отданный юноше недавно. Без полотна, что скрывало его рукоять. — А это лучше спрячь. Юкхей нервно сглотнул и быстро забрал свою вещь, тут же замотав поднятой с пола старой тряпицей и убрав себе на пояс в надежде, что дальнейших вопросов не последует, потому что объясниться будет не так уж и сложно, а вот избежать последствий уже не выйдет. — Украл где? — но Бруна мало интересовалась этикой, поэтому резала прямо в лоб самым неприятным, — или твой? — а парень упорно молчал, надеясь, что эти двое закончат как можно скорее и избавят от необходимости отвечать, — мне то все равно, что у вас там творится, но не каждый встречный будет так снисходителен. За тебя король готов дорого заплатить, а ты так светишь дорогим оружием, что он, поди, и из своего замка тебя видит. Она, наконец, выходит, а вслед за ней заинтересованно высовывается и уже одетый Минхён, который не понял вообще ничего, отчего смотрел почти недобро, подозрительно. — Выкинь лучше или закопай, — Бруна вытирает руки одной из тряпок, подносит ладонь к лицу и жмурит веснушчатый нос от запаха лекарств, — если действительно хочешь скрыться. А Минхён в это время шлёпает по дощатому полу, осматривается, придерживая «новые» штаны от падения, и завязки на его нижней рубахе неловко обмотаны вокруг шеи. Он упорно делает вид, что не подслушивает, потому что чувствует напряжение кожей, отчего-то понимает, что не должен присутствовать здесь, хотя суть разговора даже уловить не может, настолько тот доступен исключительно говорящим. Малость раздражённый чужим носом в его делах Юкхей оставляет это без внимания, но подходит к юноше со спины уверенно, на что тот сразу же поворачивается и делает шаг назад, упираясь лопатками в зазвеневшую стеклом бутылок подвесную полку. Смотрит исподлобья, чуть заметно хмурится и стирает ладонями капли воды, упавшие с волос на щёки. Это больше не напряжение между двумя остерегающимися друг друга людьми, а простая реакция на раздражение парня. Минхён не хочет получать недовольный взгляд просто потому, что Юкхея кто-то чем-то разозлил, поэтому отвечает встречным недовольством. — Я не хочу об этом говорить, — искренне вздыхает Юкхей, отвечая обоим сразу, на что Бруна хмыкает на манер «Бог с тобой» и покидает собственный дом. Позволить человеку хранить свои секреты — меньшее, что можно было сделать в подобной ситуации. Заметно поникнув, парень берёт между пальцами тонкие веревочки на вороте чужой рубашки и медленно, чтобы удалось рассмотреть и запомнить, затягивает шнуровку, завязывает узелок, а затем вялый бантик. — Вот так надо, — и никакого на сей раз зрительного контакта, один только пустой взгляд в пол. — Как ты? — внезапно спрашивает Минхён, сам от себя этого не ожидая. Просто ему самому это будто помогало и вправду чувствовать себя лучше. — Пока ты не спросил, — мягко улыбается тот, поднимая глаза, — было хуже. — Спасибо, — юноша внимательно рассматривает шнуровку на своей рубахе и вертит между пальцами узелок. — Тебе спасибо, — и Юкхей выглядит довольнее, чем есть на самом деле, просто чтобы никого не обидеть своим понурым лицом, — но в следующий раз сам.