Турмалиновые скалы

      Они задержались у реки на долгих две ночи, потому что вещи старшего нужно было высушить прежде, чем отправляться дальше. Чтобы не терять времени, Юкхей и свои вымазанные землёй рубаху и штаны выстирал наскоро — все равно ведь мëрзнуть потом кому в одних портках, а кому вообще в колючем плаще на голые плечи, да обязательно отвернувшись, чтоб человек не заметил чего лишнего и не заподозрил неладное. Природа сжалилась над парнями, не послав ни холодных ветров, ни проливных дождей, оставив наедине с оранжевыми закатами, тёплым солнцем и тихим плеском воды, снующими в кронах деревьев птицами и иногда показывающимися лягушками, за которыми Минхëн наблюдал исподтишка, чтобы слишком уж заинтересованным не выглядеть, вот только на вид они скользкие и неприятные, поэтому изловить одну желания никакого не было, даже если руки сами изредка неосознанно тянулись. А вот Юкхей лягушек вообще не любил, поэтому старался не слишком навязчиво отпугивать тех, когда они оказывались слишком близко. То ногой топнет поближе, то сам отодвинется подальше. На самом деле, была возможность продолжить путь и после всего одной ночи на берегу, даже если рукава тёплой верхней рубахи старшего просохли не полностью, вот только Минхëн был особенно задумчив с самого рассвета, и отказался помогать собрать вещи. Более того, он недовольно смотрел на Вона, который сновал туда-сюда, набирая воду и запихивая в свой мешок все, что накануне из него вытащил. За продолжительное путешествие можно было и привыкнуть к натужному взгляду, но на этот раз парень явно чего-то хотел, выпытывал упорно, оттого в какой-то момент Юкхей тяжело вздохнул и развëл руками: — Что не так? — Твой меч. — Опять ты за своë? — и хотелось бы пристыдить друга за такую настойчивость, потому что сколько можно эту тему обсуждать, да только он никак не пристыжается. — Как он работает? — В тонких воробьиных ручках никак не работает. Юкхей про себя называл свой меч "застенчивым", потому что он, имея двенадцать фунтов весом, занесëнный с достаточной силой, стеснялся останавливаться, если вдруг его обладатель передумывал рубить. Поэтому он и пылился в ножнах так долго, пока на голову не свалился новый знакомый, принеся с собою кучу напастей, которые, на удивление, не вспоминались с ужасом, а оставили после себя послевкусие желанных долгие годы приключений. Лишись в ту ночь Юкхей руки, он бы и думал по-другому, но все его конечности были на месте. А второй в ответ на это ладонь протянул с просьбой в глазах, да такой, что не стерпела бы отказа, и Вон сдался. Закатил глаза смешливо, улыбнулся и отстегнул оружие вместе с поясом, протянув его прямо в ножнах и дождавшись, когда бледные пальцы осторожно снимут ненужную тряпку с рукояти, которую потом же и обхватят. Минхëн вздрогнул, чуть было не уронив неожиданно тяжёлую вещицу, когда всецело ощутил еë вес. Но он удержал, хоть и тут же поднял голову с полным удивления лицом, на что Юкхей искренне рассмеялся, внутренне напуганный тем, что старший действительно тут же не выронил меч, так ещё и держал его на вытянутой руке параллельно земле, пусть и плечо его чуть подрагивало от напряжения. Оружие оказалось на чужих коленях, и старший осторожно пальцами водил по серебряным вставкам на чёрной коже ножен, изучал потертые заклёпки и рассматривал выгравированные на пластинах тонкие узоры, касался витиеватого перекрестия, не понимая, почему оно именно в виде крыльев, и зачем тут, в навершии, этот злополучный чёрный камень, мистически притягивающий всё внимание на себя.       — Юкхей, — тихо начал Минхён, не сводя глаз с оружия на своих коленях, — а как у тебя получилось сразиться с чудовищем в том лесу?       — Я просто хотел жить, — ответ справедливый, вот только нелюдь вовсе не этим интересовался. Ему искренне не понятно, как можно быть сосредоточенным на противнике, когда поблизости что-то столь ослепляюще сияет. Даже если противник это огромный медведь, едва помещающийся в лесу.       — Ты не отвлекаешься? — старший пытается быть чуть конкретнее и заострившимся отрастающим когтем легонько постукивает по камню, — на это?       — А ты бы отвлёкся? — парень не уверен, стоит ли вообще на такой вопрос отвечать, и более обеспокоен тем, что он вообще прозвучал, потому что нелепо это и совсем не по-людски. Навряд ли хоть кто-нибудь из встреченных им за время путешествия, обеспокоился подобным.       — Он красивый, — отвечает неуверенно и мелко головой кивает, — что это?       — Чёрный опал, — Юкхей осторожно напротив присаживается, чтобы лицо чужое видеть, которое второй поднял в ответ на движение, — но я думаю, что ему не место на оружии. Красота не должна служить жестокости.       Их взгляды в этот момент пересекаются, и человек понимает, как же ему повезло быть выше своего друга, потому что снизу вверх чужие глаза смотрят с неприкрытым интересом из-под высоких округлых бровей. Минхён теперь хмурится редко, вернее, делает это лишь в те моменты, когда действительно озадачен или же недоволен. Вон знает, что это лицо на самом деле способно выказывать тихую радость и будто какую-то капельку доверия.       — Научи меня владеть оружием.       Лишь тогда пришло осознание чего-то, за что Юкхею стало безумно стыдно перед собою, прошлым и, конечно же, своим попутчиком.       Он не хотел учить.       Не от того, что боевое искусство хотелось бы и самому забыть, чтобы ненароком не использовать его во зло, и даже не потому, что Минхён и с пустыми руками был весьма непредсказуем и достаточно опасен. От того удара по лицу даже такого здоровенного лба чуть не парализовало на долгие мгновения.       Дело было в том, что парню выгодна чужая беспомощность и нужда. Вон ведь никого за все эти годы защитить не смог, только смотрел в бездействии на людские страдания и страдал от этого сам, пока впервые не спас чью-то жизнь, к которой так прикипел. Осознание, что чужое благополучие всецело зависит от него, опьяняло. Он всё ещё ребёнок, вцепившийся в желание помочь хоть кому-то. А Минхён куда больше, чем кто-то — он не умеет общаться с людьми, хотя при этом весьма притягателен, не имеет боевого опыта, но способен немало испугать даже дикого хищника. Юкхей не думает, что ему вообще нужна защита, но всё же ловит себя на мысли, что будет всегда готов стоять за друга, наплевав на то, насколько будет в действительности полезен. Он будет делать это ради себя, чтобы чувствовать, будто на что-то все-таки способен.       Это было неправильно, и старший не заслужил, чтобы его считали беспомощным. Вон стыдится своих мыслей так сильно, что и не замечает, как молчит уже очень долго, а второй не решается спросить ещё раз, только смотрит и изредка моргает.       — Я научу, — Юкхей полностью искренен в своём желании защитить, и признаёт, что лучшим выходом будет позволить стоять за себя самому, а не преследовать собственные эгоистичные желания, подвергая чужое существование опасности, — только не этим мечом, — на лице появляется добрая улыбка, а ладонь накрывает чужую совершенно случайно, ведь Вон хотел лишь деликатно оружие вернуть на место, отчего невольно взгляд в смятении отводит и закашливается, — он тебе всё же не по размеру совсем.       — Я могу его держать, — протестует Минхён весьма спокойно, так и не удосужившись высвободить свою ладонь из-под тёплых прикосновений.       — Так доставай из ножен.       Послышался лязг и клинок обнажился более, чем наполовину. У старшего длины рук не хватает, чтобы полностью вынуть меч, и лишь тогда Вон прерывает мягкий контакт, потому что из-за его ладони парень не может двинуть второй рукой, чтобы окончательно оружие высвободить.       Самый конец сияющего клинка чуть было не касается земли, но Минхён крепко вцепляется в рукоять и удерживает на весу. Сейчас меч кажется куда тяжелее, когда не получается держать его за примерную середину.       — Хорошо, — младший неспешно поднимается и делает два маленьких шага назад, а второму жестом указывает продолжать сидеть, — теперь направь его на меня.       — Не буду, — прозвучало в ответ коротко и безапелляционно. И пусть неясно, почему именно, но, даже без желания навредить, следовать чужим словам не хочется. Он не поднимет на Юкхея оружия, будь они хоть кем друг для друга.       А тому, в свою очередь, так неловко сразу делается, потому что Минхён его точно дураком теперь считает, но это будто никакого значения не имеет, ведь... Так приятно становится, что улыбка сама на лицо лезет, но не широкая и весëлая, а такая, которую подавить хочется, чтобы никто не заметил, как он натурально поплыл в тот момент. — Но я ведь доверяю тебе, — пытается убедить Вон. — Это неправильно. Неправильно, что лесной мальчишка, в котором по абсурдному стечению обстоятельств в два раза больше возраста и в два раза меньше веса, становился ещё более привлекательным, когда смело отстаивал свои воззрения, переставал молчать о том, что не терпел, и смотрел так проницательно и осознанно, совершенно не пряча своего характера. — Тогда на другой берег его направь, — а Юкхей и не против, он очень даже польщëн, да так, что до покрасневших ушей. Меч указал за реку и через молчаливую минуту затрясся. Держать его на весу на вытянутой руке было тем ещë испытанием — мышцы заболели от напряжения, желая заставить отступить от глупой затеи, но Минхëн всë не отпускал, и с каждым мгновением брови его становились всё более хмурыми, а губы сжимались. — Тяжёлый, да? — спрашивает Вон без капли насмешки в голосе и обхватывает рукоять своей ладонью поверх маленькой ладони старшего, но тот вцепился так крепко и из принципа не сдаëтся. — Ну вот ещë. И ведь видно, что тяжёлый, но не тяжелее чужого норова, что заставляет Юкхея обреченно вздохнуть и отступить. Рано или поздно это прекратится, а пока парень присаживается на камень неподалëку и наблюдает. — Меч не обнажается без нужды, — и тут Вон немало приврал, потому что его учили совсем по-другому, — на безоружного с ним не идут и при конфликте старайся не оказаться тем, кто первым вытащит оружие, — голос у него скучающий и монотонный, будто тот читает с пергамента, но он просто сам теорию никогда не любил, пусть и заучил из-под палки, — всегда держи дистанцию между собой и противником, ноги слишком близко не ставь, но и под них тоже не смотри, спиной не поворачивайся, будь начеку, бей по ногам, чтобы обездвижить, и по рукам, чтобы обезоружить. И весь этот монолог был ради того, чтобы по его окончании увидеть Минхëна, которому, судя по безучастному выражению лица, всë это надоело, едва начавшись. Он таки опустил меч на землю остриём, продолжая держаться за рукоять, но выглядел измотанным тем фактом, что для владения оружием надо что-то знать. Юкхей от этого вида прыскает, а потом и вовсе смеëтся так тихо, как только может, чтобы слишком уж злорадно не выглядеть, на что старший только глаза закатывает незначительно, будто не так уж сильно оскорблëн.       — Ладно, тебе можно просто махать мечом из стороны в сторону.       — Правда? — и по чужому лицу видно, что и сам парнишка в это не верит.       — Неправда.       Они жгут друг друга взглядами: игривым с одной стороны и окончательно запутавшимся с другой. Юкхею не впервые хочется за волнистые волосы старшего потрепать, но он только осторожно забирает орудие из бледных ладоней и вкладывает его в ножны, вновь оборачивая пояс вокруг себя.       — Бить руками ты умеешь, — вспоминает человек, невольно почёсывая свою щёку, — проверять не будем.       И Минхён на этот жест малость улыбается, не испытывая ни капли вины, хотя второй и не винил. Конечно, он сильный — попробуй руками активно жестикулировать, когда на них растут перья по три фута длиной и шириной с человеческую ладонь. Получается, в три четверти длины выдающейся Юкхеевой ладони. Воздух тогда казался гуще и тяжелее.       — Тебе приходилось драться раньше? — весело спрашивает младший, отходя куда-то к кромке леса и начиная всматриваться себе под ноги.       — Нет, — прозвучал спокойный ответ. Почему-то он ощутил себя обязанным пойти следом, неосознанно направляя взгляд вниз, даже не понимая, что они ищут, — пытался, когда поймали. Это была не драка.       — А что тогда? — Вон ведь ничегошеньки о произошедшем не знает, поэтому тихо усмехается, не понимая, как же такого резвого и упорного смогли взять без боя.       — Меня просто подстрелили, — Минхён плечами пожимает, хотя про себя думает, что "просто" это не было, а болело долго, хоть и заживало куда быстрее, чем будут зарастать пробоины в гнилых стволах деревьев, оставленные собственными руками и когтями, — много раз.       После этих слов Юкхей забыл, чего же ему понадобилось на земле, и устремил взор на беспечно шагающего рядом друга.       — Как ты только выжить умудрился?       — Они идиоты, — неясно, почему он звучал так снисходительно, но и сам удивлялся, что злости больше не испытывал ни к одному из тех людей, потому что те казались недостойными ненависти. Тэён не был человеком, и о нём знать не хотелось вообще, — умер бы, если бы они стрелять умели.       Услышав это, Вон глаза раскрыл так широко, что чуть не напугал Минхёна, который настороженно шаг назад сделал. Он и подумать не мог, что обычно молчаливый попутчик и правда будет запоминать неприемлемые в приличном обществе слова, так ещё и использовать их весьма злодейски. Старший не выглядел жестоким или злобливым, но нотка пакостливой задиристости в нём имелась, представляя из себя скорее забавную изюминку, нежели заметную отрицательную черту. Парень ощутил себя ответственным за чужой словарный запас, который стремительно расширялся и пополнялся случайно брошенными ругательствами. Однако несправедливо было не признать, что попутчику те были весьма к лицу.       — Нашёл, — победно произнёс Юкхей, кинув старшему довольно длинную палку, которую тот очень уж ловко поймал с выражением крайнего непонимания, — нападай.       И в этот момент Минхён проявил себя крайне исполнительным, тут же замахнувшись, казалось, с реальным желанием ударить, да только Вон почти мгновенно оказался вплотную, схватив его за кисть и сжав её так, что деревяшка упала на камни с глухим стуком.       — Эй!       — А ты как думал?       — Это нечестно, Юкхей, — и младшему так нравится, как на чужих губах выглядит его собственное имя, что это заставляет не убирать руку сразу, а задержаться так, не встретив никакого сопротивления.       — Зато я победил, — и, на самом деле, они не впервые находятся так близко, что почти прижаты друг к другу, и не впервые никто этим не смущён, пока всерьёз не задумывается. А всерьёз задумывается только человек, обременённый нормами морали, и делает шаг назад, но руку не отпускает.       — Ты странный, — выговаривает своё замечание старший, потому что за время, проведённое вместе, уже перестал считать прикосновения чем-то дурным, даже изредка, втайне от самого себя, лишний раз искал их, так и не понимая, отчего это временами бывает приятно, — но да, ты победил.       А ведь и правда, будь у Юкхея намерение действительно одолеть, он сделал бы это за секунду, ещё и будучи совершенно безоружным. Воспользовался ли он чужим доверием важно совсем не было, но Минхён пообещал себе запомнить, что лучшим решением для победы будет лишить противника оружия. А ещё позволить ему большим пальцем с трепетом поглаживать свою ладонь, чтобы отвлечь на мягкие прикосновения и в подходящий момент сбить с ног, сделав небольшую подловатую подсечку.       Вон почти валится на землю, но вовремя опирается на руку, поднимая голову в порыве сказать, что вот это уже действительно было нечестно. Но он увидел чужое лицо. Совершенно довольное и лучезарное, улыбающееся почти беззастенчиво, заставляющее мгновенно обомлеть и чуть не упасть окончательно, так и не отпустив чуть шершавые пальцы. Он готов быть дураком в глазах друга сколько угодно, лишь бы смотреть чаще на приподнимающиеся скулы и прищуренные блестящие глаза, потому что ничто более не могло быть доказательством, что они на верном пути к чему-то большему, чем бытие невольными попутчиками.       — Ладно, ты молодец.       Было непросто прервать зрительный контакт, но старший требовал продолжения одним своим настойчивым взглядом. Юкхею пришлось отвлечься на поиски палки, подходящей для себя, чтобы быть на равных. Это странное действо возвращало в детство, только теперь рядом был кто-то, кто мог искренне поддержать. Они начали с основ, отрабатывали удары, но теперь оба стремились не подпускать друг друга близко к себе, чтобы ненароком не заиграться и не отправить кого-нибудь валяться на сырых камнях. Пожалуй, они оба были слишком азартными, когда дело касалось совместного времяпровождения. Минхён хорошо держался, пусть и неловко, словно был не в своей стихии, но он улыбался после каждого удара, даже если некоторые пропускал и получал синяки, пусть парень и старался быть как можно сдержаннее. Старший следил внимательно, будто пытался предугадать движения, но получалось это далеко не всегда — взгляд в глаза отвлекал от необходимости смотреть на "оружие". Но была в его тактике и более грубая ошибка, на которую нельзя было не обратить внимания.       — В одной руке у тебя "меч", — поучительно произносит Юкхей, нанося очередной удар, от которого успешно защищаются, — а вторая болтается, как верёвка. В настоящем бою тебе её отсекут!       А вот на это Минхён уже оскорбился, нахмурился весь и, будто пытаясь оправдаться, перешёл в нападение, да такое яростное, что парень едва успевал блокировать его взмахи, то и дело отступая назад. Однако ему это немало нравилось — нечасто увидишь друга таким воодушевлённым. Вон мог думать только том, как же приятно снова окунуться в ощущение детского безрассудства, да ещё насколько непривычно и тепло было видеть горящие глаза, не замутнённые привычным безразличным спокойствием или, хуже того, недовольством.       За этим он не заметил, что старший то действовал обдуманно, специально загонял в угол, играл своим взглядом, потому что начал осознавать, как это влияло на Вона, уверенно вёл к ближайшему толстому дереву, чтобы подгадать момент и свободной рукой пихнуть в грудь, заставляя удариться спиной о ствол. Человек был так удивлён, что не успел среагировать, когда палка оказалась под его подбородком, а чужое лицо непозволительно близко. Минхён улыбался во все зубы и тяжело дышал, а потом и вовсе хрипловато засмеялся, пробиваясь на тихие, но высокие ноты.       — Я победил, — тихо сказал он Юкхею в глаза, кажется, привстав ради этого на носочки, потому что разница в росте между ними внезапно уменьшилась до половины головы.       А Вону так радостно, потому что нет.       — Ничья.       И лишь тогда нелюдь чувствует, что в его бок деревяшка упёрлась гораздо раньше, чем сам он зажал своего противника. Этот человек был тем ещё пройдохой.       ***       Из-за посвящённого обучению дню, закончили они только к заходу солнца, когда животы обоих заурчали от голода. Ночь провели на том же месте, решив выдвинуться с первыми лучами, которые оба благополучно проспали подле друг друга.       Парней разбудило блеяние.       Юкхей тогда подорвался как ошпаренный, сразу начал искать источник звука, которым оказался маленький белый козлёнок, пристающий к их безразличной кобылке. Парень легонько похлопал резко дёрнувшегося Минхёна по спине и указал пальцем на животное, а вот знакомый тут же руку к луку протянул, даже спросонья углядев лёгкую добычу, хотя казалось, что он и глаз толком открыть не успел.       — Поймать?       — Не вздумай! — и он тут же отодвигает оружие от чужих шаловливых пальцев, — это домашнее ведь животное!       — Оно от этого невкусное?       А ведь он всерьёз не понимает, почему это одно животное можно подстрелить, освежевать и зажарить, а второму дозволено мило играть с лошадью. Было в этом что-то несправедливое.       — Вставай, — Вон решил проигнорировать вопрос, потому что боялся невовремя засмеяться от абсурда ситуации и спугнуть зверушку, — он отведёт нас к селению, откуда пришёл.       И нехотя старший поднялся, ощущая не посещавшее его ранее покалывание в плечах, руках и пояснице. Отряхнулся, проморгался как следует, потому что не выспался совсем, и размял побаливающие мышцы, совершенно удовлетворённый вчерашним днём. Никогда ещё так быстро они не собирались, чтобы уже через почти мгновение быть готовыми к дороге, да только козлёнок не собирался никуда вести путников. Их он малость побаивался, кружил по берегу и смешно пугался, когда случайно копытами угождал в воду. Это немало испытывало терпение всех присутствующих, но они уже порядком потеряли времени и с каждой секундой смирялись со своим темпом. Юкхей как-то упоминал коз, но видеть такую приходилось впервые, и что-то внутри кричало, что это создание нужно незамедлительно погладить по голове и сжать руками, потому что оно такое странное, беспричинно весёлое и бесноватое. Пусть Минхён и испытывал желание приласкать животное, со стороны он выглядел тем, чьи ожидания было жестоко растоптаны. — А где рога? — Это козлёнок, а не взрослый козёл. У него и не должно быть рогов. И это немало разочаровывало, потом что парень описывал животное крупным и рогатым, а оно оказалось маленьким и нелепым. А козлёнок тем временем запрыгал в лес, и странно, что Кобыла была первой, кто за ним проследовал, а только потом пошли и все остальные. Зверушка вела меж самых близких друг к другу деревьев, будто специально перепрыгивала через грязь там, где путникам приходилось марать в ней свою обувь, пробиралась через густые и колючие кусты, веточки которых потом нужно будет долго и кропотливо вытаскивать из одежды. И так они вышли на тот же берег, с которого ушли. Юкхей тогда устало присел на большой валун в неверии, что ему вообще снизошла мысль пойти за животным. — Ты так хочешь к людям? — осторожно спросил Минхён, подойдя ближе и встав рядышком, пытаясь понять, на что же младший смотрит. — Мне надоело спать на земле. — Ты можешь спать на дереве. С этого момента у Вона появляется цель, которая могла прозвучать слишком уж неприлично, но его попутчика необходимо было затащить в постель при первой удобной возможности, чтобы тот осознал, что сон на свежем воздухе не может быть пределом мечтаний, пока существуют мягкие кровати в сухих комнатах, пахнущих древесиной и подплавленным свечным воском. Юкхей от этих мыслей тяжело вздохнул, потому что не неприхотливому Минхëну ведь всë это нужно, а ему самому. И парень встал, уверенно зашагал в направлении козлëнка, нагнал того за несколько шагов и поднял сопротивляющуюся тушку на руки. Детëныш истошно закричал, забил копытами, но, осознав незавидность своего положения, успокоился довольно быстро, хоть и тяжело дышал, иногда подëргиваясь в тщетных попытках улизнуть. У Вона не было ни единой мысли касательно того, откуда же животина пришла, поэтому он ходил по берегу взад-вперëд и оглядывался, будто за два дня так и не понял, что ни единого человеческого следа поблизости нет. — Минхëн, — окликнул он сидящего неподалëку парня, безучастно рассматривающего камни, — можешь посмотреть деревню поблизости? А тот только голову к небу поднял, посмотрел на лес и весь нахмурился, но вскоре на ноги поднялся и ловко забрался на ближайшее крепкое дерево, ещë долго шурша листвой под самыми кронами, видимо, пробираясь подальше. Человек с козлëнком на руках шатался внизу, силясь рассмотреть в густой растительности знакомого, но, когда всë стихло, чужое присутствие улетучилось тоже. Тишина была непродолжительной, но Вон чуть вздрогнул, когда та прервалась. — Там горит что-то, — донеслось эхом совсем не оттуда, где старший влез на дерево и шумел в последний раз, а через две дюжины шагов. Там же он легко спрыгнул на землю, лишь едва покачнувшись и оперевшись об один из стволов плечом, но тут же отпрянув от него, будто тот был горячим, словно раскаленный котелок над полыхающим костром. Взгляд его сделался озадаченным, — дым идëт. А Юкхей смотрел с минуту, свободной рукой проверяя все мешочки на своëм поясе, потом поманил лошадь и сам подошёл ближе. — Болит что-нибудь? — Да, — а болело то почти всë, да как-то поверхностно, будто кожа пластами с мышц слезала, обнажая влажную скользкую плоть, — может, спал неудобно. — До деревни дойдëм, а там уже отдохнëшь как следует, — и Вон осторожно пальцами тянется, чтобы из чужих чёрных волос маленькую веточку с одним единственным листом на ней вытащить, а потом протянуть, — это тебе. — Спасибо? — и Минхён ни секунды не думает, когда забирает из чужих пальцев, честно говоря, мусор, и кладёт его к себе в карман, так и не понимая, для чего же ему ветка.       И лицо у Вона в ту секунду, когда он отворачивается и направляется в сторону дыма, такое дурное и смешливое, предвкушающее отдых. И сам он дурной со своими внушительными плечами, добрыми глазами, в чуть поехавшей на шее рубахе, с перепуганным козлёнком под мышкой и здоровенным мечом на поясе. Гарпии думается, что даже это не может быть причиной доверять человеку, но ему отчего-то хочется даже более, чем из нужды, но из непонятного и необъяснимого чувства между головой и грудью.