Турмалиновые скалы

      Идти оказалось не столь далеко и даже пешком всего за пару часов на горизонте выстроилась деревня, да побольше, чем все встреченные до этого. Дома тут были выше, немного богаче, а поля обширнее. Только вот ни на них, ни среди посевов не виднелось ни единой фигуры. Минхён тихо радовался и уже думал, что деревни это всегда те места, где никто не живёт. Зато Юкхей насторожился. Никогда ещё в его жизни не было такого, чтобы пройти через три селения, и в каждом найти разруху и запустение. Конечно, последние годы простым людям было нечему радоваться и незачем ходить по улицам, устраивать праздники или даже разворачивать рынки, пусть и небольшие, но в странствии всегда встречались упорно трудящиеся жители, стремящиеся в тяжелые времена прокормить свои семьи. Сейчас же несобранный вовремя урожай начинал подмерзать. Однако оба они разучились сворачивать с пути, видели многое и вместе через это прошли, пусть и совершенно не были готовы, поэтому уверенно двинулись к центру деревни. По разным причинам приходилось оглядываться, опасаясь жителей или того, что заставило их попрятаться и наглухо запереться в своих домах. Козлёнок начал остервенело легаться и вырываться, а Вон, пустивший всё своё внимание на защиту, выпустил того из рук, попытавшись было погнаться следом, да только своего он уже добились. Ему, разве что, совестно было, что бедное животное может до дома так и не добраться, поэтому он извиняющйся взгляд на Минхёна поднял, да зашагал к дому, куда пушистый побежал. Старший, конечно, в недоумении был какое-то время, но пошёл следом, потому что вместе безопаснее будет. Юкхей осторожно постучал в дверь, около которой козлёнок остановился и кричал. Тишина в доме была недолгой, но тревожной, и парень выдохнул, когда послышались шаги совсем тихие, будто их скрыть пытались. Второй же настороженно отступил, не желая все-таки с людьми пересекаться. — Прошу прощения, — тихо произнёс Юкхей, почти приложившсь лбом к косяку, чтобы точно быть услышанным, — мы нашли вашего козлёнка. И, как назло, вышеупомянутый замолчал, будто знал, что разговор о нём. Ответа не последовало. Должно быть, кто-то внутри сильно опасается, не доверяет и отрывать не намерен. — Мне его пнуть? — шепчет Минхён, на что получает неодобрительный взгляд и пытается сразу оправдаться, — чтобы он голос подал. Его услышат. И тут дверь резко приоткрывается, а оттуда показывается недовольное лицо молодого мужчины, с секунду смотрит на путников, а потом озлобленно выдаёт: — А ну, Генриха не тронь, — и тут же животинка шмыгает в щель, которая сразу стремится исчезнуть, да только Юкхей свою ногу подставляет и чуть голову в проём не суёт, потому что ему ведь только спросить.       — Что творится? — и, наверное, вид излишне высокого и широкого парня, ломящегося в чужой дом, был страшен, потому что незнакомец перестал тянуть ручку на себя, и чуть не упал назад, запнувшись о своего козла.       — Прошу Вас, уходите отсюда, — а в этом мужчине ведь не было ни капли злобы, только желание запереться и никого не пускать, остаться в безопасности тёмной комнаты и тишины, — они грозятся убить каждого, кто им помешает.       — Кто? — однако Юкхей выучил, что иногда ему стоит отбрасывать свою мягкую сердцевину и использовать в полную силу внушительную, временами устрашающую и сильную оболочку. Взгляд у него в тот момент был недобрым, требовал ответов и не терпел промедлений.       И Минхён чувствовал это даже глядя на чужой затылок. Должно быть, Вон и правда потакал ему, потому что вполне мог всё и всегда делать по своему, не пытаясь договориться и не уступая, будучи сильнее и крупнее, лучше разговаривая и всегда зная, что сказать. Но что-то его толкало из раза в раз позволять старшему оказаться правым, придавая его словам вес, а действиям уверенности. И лишь сейчас лесное создание это осознаёт с молчаливой благодарностью, поворачиваясь к парню спиной, чтобы быть готовым подать знак, если вдруг кто появится, потому что торчащая из дверного проёма туша Юкхея была весьма беззащитна, пока голова находилась в доме.       — Я не знаю, — честно отвечает мужчина так тихо, что его едва слышно, и по сторонам озирается, будто недруги могут оказаться внутри, просочившись через щели в стенах и половые доски, — они на своих лошадях, все вооружены и у главного из них на нагруднике такая... — незнакомец задумался, и глаза его нервно забегали, но в его жилище не было ничего, что было бы похоже, — пушистая раскидистая ветвь.       — Золотарник? — спрашивает Вон, не задумываясь ни на секунду, и становится громче, а голос его внезапно такой низкий делается, что в ушах вибрирует, — отвечай.       — Я не знаю! — у селянина сдают нервы, он снова тянется рукою к двери, но страшится под чужим взором и трясётся мелко, только головой умоляюще мотая, чтобы его в покое оставили и позволили бояться дальше в четырёх стенах, — они заняли таверну, но оставьте всё как есть. Пусть хоть упьются, хоть все наши запасы подчистят и уйдут, но мы пояски затянем и выживем, а если им дорогу перейти...       — Присмотри за моим другом, — и парень хватает ошарашенного Минхёна за рукав бесцеремонно и грубо, тянет на себя и запихивает в дом, где старший не знает, куда себя деть, потому что незнакомый человек сейчас за спиной находится, хоть и выглядит донельзя жалким со своим побледневшим лицом. Он злится на Вона, смотрит яростно и вцепляется в его руку что есть сил, одним лишь взглядом просит прекратить, не оставлять наедине с неизвестно кем на неизвестно какой срок, чтобы снова пропасть и бросить путаться в мыслях и страхах, заставить строить план действий на тот случай, если придётся двигаться дальше в одиночку. Минхён ещё не готов расставаться, и с каждым разом, когда младшего не было рядом, он терял терпение всё быстрее, перестав радоваться моментам уединения. И он будет бороться за то, чтобы следовать.       — Я иду с тобой, Юкхей.       Но тот тоже не сдаётся, смотрит из-под нахмуренных бровей и кулаки сжимает, молча протестует, чтобы подавить, оказаться в итоге правым и поступить разумно, не оставив себе слабого места в виде старшего. Он не готов рисковать его жизнью, ровно как не собирается оставлять без внимания вторженцев, даже если пока не знает, что может сделать. — Там будет много людей, и не каждому из них будет плевать на нас, — он использует последний козырь, выпаливает несдержанно и делает шаг в дом, закрывая собой проём, — мне прятать тебя к себе под рубашку, когда ты захочешь сбежать оттуда? — Я не сбегу. Но в этом и была проблема. Минхёна было трудно остановить, если тот за что-то брался, даже если вредил себе. Такой упёртый парень под боком может лишить младшего выбора и оставить с одним единственным возможным решением, которое не понравится никому. И всё из-за того, что кто-то из них не умеет вовремя отступить или спрятать свою неприязнь. — Потому что ты остаёшься, — до этого казалось, что Юкхей сам собою не может быть таким непреклонным, но прямо сейчас он глядел сердито, выпрямившись в полный рост, точно уверенный в своём решении. Минхён в этот момент захлёбывается словами, которые не может произнести, потому что ему так тяжело даются согласные, когда становится жизненно необходимым отстаивать свою точку зрения для защиты чести. Он весь вытягивается и будто шире становится, чтобы более убедительным казаться, рот то и дело открывает, но каждый раз невольно оскаливается, потому что злится жутко на себя за то, что донести свои мысли не может, и на Вона, который никак их волшебным образом не прочитает. — Это честно? — едва может он вымолвить сквозь сжатые зубы так, что только Юкхей понимает и жестче становится, а мужчина позади безуспешно пытается вникнуть, желая лишь выставить обоих и дверь наглухо запереться, — ты ведь не меня оставляешь, а сам остаёшься один. Может, начнёшь меня на верёвке водить и к дереву привязывать, когда не нужен? — Ты не понимаешь. — А ты объяснил? Но за один небольшой конфликт не описать всего, что Минхёну пережить не удалось, чтобы знать, почему золотые кольца не надевают в воровском логове, а людей, ставших близкими, не тащат в таверны, полные чужеземцев, с которыми в королевстве дела хорошо не шли из-за расприй правителей. Юкхей всё ещё поверить не может, как же в столь благородном возрасте не понимать простых вещей, не видеть положения дел и не замечать, как старательно младший пытается от бед и своих проблем оградить. Но ничья жизнь не состояла из прекрасных видов и тёплых звездных ночей, и сам Минхён тоже пережил достаточно, чтобы знать об этом и пребывать в негодовании, когда ему пытались доказать обратное. Не было никаких сомнений в готовности его проходить не только через благодатные дни, но и через моменты горестей и лишений, лишь бы не оставаться в стороне, пока человек в одиночку взваливает на себя всё, что на двоих имело бы меньший вес. — Я был неправ, — человеку непросто даются эти слова, и лицо его из недовольного становится совестливым, взгляд устремляется в пол, а широкие плечи опускаются, — не попади в неприятности, хорошо? И кинжал, завёрнутый в тряпьё, вновь уходит в чужие ладони, что крепко его обхватывают и прячут под плащом, а сам Минхён только молча кивает и смягчается, впервые чувствуя, что теперь они на равных. Дверь в дом с грохотом захлопнулась, стоило двоим сделать шаг за порог, и тут же все засовы оказались закрыты. Теперь старшего даже насильно не оставить в безопасном месте, и выход был всего один — самому стать безопасным местом. — Войдём путниками, попросим ночлег и еды, — серьёзно начинает Юкхей, по дороге к трактиру, замечая пять осёдланных лошадей в стойле, перебирающих копытами и мотающих головами. На одном из сёдел и впрямь красовался выжженный золотарник, и лучше бы парень ошибался, вот только атрибутику соседних королевств вызубрил с малолетства, — слушай меня, если что-то пойдет не так.       По постройке и не сказать было, сколько в ней этажей, потому что не то время её так подкосило, не то строила её целая орава левшей правыми руками, но окна располагались хаотично и были разных размеров и формы, а Минхён не мог перестать на это смотреть, ведь зрелище показалось ему тошнотворным, пусть и домов за свою жизнь он видел не так много. Но куда более омерзительными показались звуки, доносившиеся изнутри: пьяные песни, бранные слова и громкий хохот. Оба они не знали, радоваться ли тому, что хоть кому-то было весело в этой деревне.       Вон бросает короткий взгляд за спину, на почти лирично глядящую вдаль Кобылу со скинутым на неё луком, чтобы лишнюю тяжесть не носить, и на старшего, чтобы убедиться, что второй не передумал, а тот, кажется, был готов куда больше, чем сам парень, потому что уставился в ожидании на дверь, в которую Юкхей упёрся и, заметив чужую уверенность, толкнул.       В нос ударил запах пропитанных алкоголем тёплых досок, заставивший человека дышать реже, а гарпию и вовсе поморщиться. Это место немало напоминало постоялый двор в селении Бруны: свечи, столы и скамьи, опорные колонны, правда, поставленные чёрти как, и так же расположенные между ними балки. Только вот разительное отличие состояло в том, что половину помещения заняли люди. Вооруженные мужчины в одеждах чуть более богатых, чем крестьянские, с оружием на поясах и увесистыми кружками в руках. В их обществе были и женщины, кто-то из которых почти убедительно играл радость, смеялся с похабных шуток, терпел грубые руки, сжимающие мягкую грудь под одеждами, и выдавал своё волнение лишь подрагиванием век и уголков губ, а кто-то едва держался на ногах, либо же вовсе сидел, вцепившись напряженными пальцами в подол дешёвенького платья. Едва ли хоть одна из этих женщин была трактирной девкой — они больше походили на обычных селянок, потому что выглядели куда как более прикрыто, выбивались из атмосферы веселья, не пахли похотью или даже жаждой денег, которые эта самая похоть могла принести.       На скрип двери каждый в помещении повернул голову, и у одной половины в глазах блеснула надежда, а у другой — раздражение.       Но путники проигнорировали все эти взгляды, смело направляясь к хозяину таверны, почти взаправду бывшему спокойным. Он лишь наливал и выносил еду, но сейчас отвлёкся на вошедших. Им несказанно повезло, что вскоре очередная шутка забрала всё внимание на себя, тут же погасив огоньки в женских глазах. Минхён не был уверен, что выдержит хотя бы ещё секунду, потому что уши заложило, будто он погрузился под воду, как только перешагнул порог. Его колени стремительно слабели, пальцы почти онемели, и сразу ему было так жарко и так холодно одновременно, что хотелось кожу с себя содрать, да только так ещё сильнее пялиться будут. Юкхей незаметно для всех протянул руку назад и запустил её под чужой плащ, нащупал ледяную ладонь и осторожно обхватил её совсем ненадолго, чтобы подозрений не вызвать, но достаточно, чтобы показать, будто всё под контролем.       Однако ничто не было под контролем. Даже свою злость на незнакомцев Вону было тяжело скрывать, потому что те ведь всего в двух шагах от него, зато за сотни миль от земель, на которых должны быть. Им тут не место, ровно как и их поганым рукам не место на телах женщин этого королевства.       Парень бесшумно кладёт на деревянную стойку небольшую монету из своего мешочка, наблюдает за тем, как подрагивающие руки трактирщика утаскивают её, а сам старик уходит. Молча Юкхей разворачивается и идёт в самый дальний угол, а Минхён тащится следом, вцепившись двумя пальцами в чужую рубаху в районе локтя. Они усаживаются за стол, замечая, что веселье не такое больше, как было. Мужики теперь разговаривали тише на темы совершенно незначительные и отвлечённые — остерегались лишний ушей, но противопоставить ничего не могли, потому что как случайные путешественники, набредшие на деревню в поисках пищи и крова, они были равны. Люди всех сословий и языков могли рассчитывать на приём в подобных заведениях, и никто не смел их выгнать, а местные опасались лишь от того, что уйти им было некуда.       — Нам осталось совсем немного до столицы, — начинает Вон, будто сейчас самое время для задушевных разговоров, чем заставляет старшего вздрогнуть. Неважно, насколько он волнуется, чтобы пропускать половину звуков мимо ушей, этого человека он всегда слышит отчетливо и невольно приходит в себя, — я думаю над тем, чтобы пройти через город, а не обходить его. Это сэкономит нам уйму времени, да и посмотришь на рынок, покажу тебе и другие сияющие камни, помимо опала. Город, конечно, уже не так богат, но там всё ещё есть места, в которых стоит побывать. Оттуда уже и до твоего дома добираться будет проще, запасёмся нормальной едой, найдём тебе одежды по размеру. Ты ведь сегодня плохо спал, да?       И Минхёну так спокойно сразу делается, а покалывание в конечностях прекращается, потому что младший снова голоса своего не прячет, улыбается едва заметно и рассказывает много про какую-то столицу с её камнями, а ему ведь так интересно посмотреть, какие они бывают ещё, кроме серых и чёрных, и есть ли среди них сияющие или ещё более красивые, чем в навершии Юкхеева клинка.       Им приносят еду и пиво, ложки, которыми старший, кажется, уже забыл, как пользоваться, но парень понимает и видит всё, поэтому первым берётся за прибор и руку свою со всех сторон показывает. Лишь теперь гарпия видит, что тот то и дело короткие взгляды на компанию кидает, лишь создавая видимость беззаботного диалога.       И это сработало, потому как когда оба приступили к неспешной трапезе, мужики уже во всю горланили какую-то песню, которую знали, кажется, только наполовину, криво и невпопад придумывая другую. В тарелке какие-то овощи и крупа, с краю болтается мерзкий хрящ, но это сносно. Минхён впервые пробует алкоголь, чтобы хоть немного смочить пересохшее горло, но морщится и хочет сплюнуть обратно. В тот день он узнал, что такое этикет, потому что воздержался и проглотил. А потом снова к кружке губами потянулся, перетерпел. В третий раз даже не скривился. С четвёртым глотком пришло удовлетворение, потому что это всё ещё противно, но уже не выворачивает.       — Бабы тут хороши, — громко заявляет один из мужиков, со слов которого остальные смеются громче всех, — понятно, почему король хочет эти земли себе. Я трахну каждую, когда мы пройдём по этой помойке в следующий раз, — и ладонь его со шлепком опускается на ягодицы вскликнувшей девушки, что пыталась избежать прикосновений, но оказалась только крепче прижата к металлическому нагруднику с эмблемой золотарника.       — Не забыл, что перед этим мы должны очистить землю от лесных тварей? Их тут как говна расплодилось, — подал голос, наверное, самый подвыпивший, потому что шатало того нещадно, — драные черти.       — Их я тоже трахну, когда бойня начнётся.       — Если их не трахнут местные, — и по толпе прокатилась новая волна смеха, которую женщины из страха за свои жизни и честь поддержали, — говорят, в лесу на юге гарпия одного человека покалечила, а второго вообще убила, да ладно, если бы так, но у трупа лицо с черепа обглодано было. Перья зверюги по всему королевству уже разнесли, и знаете? Чёрные. За ними уже охоту открыли, потому что тварь улизнула в людском обличии, а когда пернатых перебьют, там и до эльфов с нимфами доберутся.       Минхён чуть ложку из пальцев не выпустил, а всё, что не успелось проглотить, едва не оказалось опять в тарелке. Ему не нравится этот разговор, потому что на языке проступает вкус крови и холод дождевой воды, а у парня напротив глаза округляются, будто тот своё мнение на это счёт имел.       — Неужели старый король заметил, наконец, что эти нелюди опасны?       — Местного короля заботит только золото, на котором он зад греет. Люди сами взялись за оружие.       — Только те, кто знает цену их перьям. Их то трусливые гарпии только рыдать и убегать умеют, а здешних недоумков это устраивает, потому что этих малодушных куриц по борделям растаскивать удобно.       Когда таверна залилась хохотом в очередной раз, Минхён понял, как сильно ненавидит этот звук. Он не знает, что такое бордель, но интуитивно понимает, что это не место для его сородичей, заранее злится и когтями в столешницу снизу впивается. Что же из себя представляет его народ, что о нём ходит столь дурная слава, которая в глазах людей представляет из себя аргумент достаточно весомый, чтобы "трахнуть" и "перебить"? И сколь тяжёлая вина лежит на его собственных плечах, раз убийство одного единственного отродья сделало всех гарпий опасными.       — Юкхей, — шепчет он так тихо, чтобы лишь младший услышал, — гарпии и правда такие? — Но глаза его вовсе не требуют ответов, они нечитаемо опущены вниз, сквозь тарелку с едой.       — Опасные и кровожадные?       — Малодушные, — он не знает, что это значит, — трусливые и слабые.       А Вон не понимает, почему друга это так волнует, и беспокоиться начинает, наклоняется к центру стола, чтобы ближе быть и в чужое лицо заглянуть, которое нарочно ещё ниже опускается. Старший снова испытывает эмоции, которые хочет скрыть, но человек более не может этого допускать, потому что какая из него тогда опора и поддержка.       — Нет. Вовсе нет, — и он улыбается успокаивающе, когда тёмные глаза смотрят в ответ с надеждой, — гарпии правда трусоватые и слабые, но они последние, кому я бы вложил в руку нож в момент их отчаяния.       Ничто в мире не могло быть более ироничным. Минхёну до рвотных позывов стыдно за свою затянувшуюся ложь, но он не знает, как этот порочный круг прервать, чтобы Юкхей рядом остался, не отвернулся и не отобрал вложенный в его ладонь крылатый кинжал, ведь он сейчас так нужен. Они оба нужны. А у человека на лице не написано отношение к лесным жителям, но если бы и было, старший читать даже не умеет, чтобы понять. Его руки под столом что-то тёплое касается, заставив мелко вздрогнуть, но то лишь чужие пальцы.       — Ты чего?       Однако Минхён даже головы поднять не успевает, как с лестницы на второй этаж с криками сбегает девушка. У неё лицо красное и мокрое, а платье порвано, висит грязно-зелёными лоскутами, обнажая грудь, которую та пыталась прикрыть рукою. На вид едва подросток, но за нею тут же спускается мужчина, по виду один из пришлых. Тот хохочет и рукой на беглянку показывает, и её на последних ступеньках ловят, ловко поднимая в воздух, как бы та не вырывалась, не визжала и не пыталась укусить. И как бы та не молила о помощи, едва завидев двоих незнакомцев, расположившихся поодаль. Эти глаза полны слёз, почти ничего не видят, но просят так отчаянно, что Юкхей с грохотом поднимается, едва стол не опрокинув, и быстрым шагом направляется к шумной компании.       — А ну сел обратно, — крикнул тот, что носил доспех, — ей было плачено.       — Монетой, которую пихнули насильно? — едва ли у него сохранилась хоть капля былой выдержки, потому что ладони были плотно сжаты, лишь бы к оружию раньше времени не потянуться.       — Деньги есть деньги, — и мужик улыбнулся широко, показав гнилую пасть, а потом руками развёл, — их надо отработать.       — По-твоему девочка похожа на шлюху? — парень терпел как мог, смотрел враждебно, но не делал глупостей, пока все остальные уже приготовились обнажить мечи, а Минхён осторожно подошёл сзади, видно, тоже к чему-то готовый.       — Любая баба похожа, — звучит как что-то само собой разумеющееся, и неминуемо вызывает смех. Мужчина голову чуть в сторону наклоняет и смотрит Юкхею за спину, заставив того сделать шаг туда же, чтобы не позволить пахабному взгляду коснуться своего попутчика, — конечно, не так, как твой друг. Может, он тоже не против, скажем, пары грошей? Больше за такое предложить не могу, уж извини.       — Приходите на чужую землю, насилуете женщин...       — Это ничейная земля, парень, — звучит приговором, — твоему королю плевать на женщин и другое отродье.       Послышался лязг первого обнажённого оружия, и это сделал не Вон, хотя был уже на грани. То был пьяница, едва стоявший на ногах, но готовый подраться с любым под действием алкоголя. Минхён в этот момент вздрогнул и сделал было шаг вперёд, но остановился, потому что Юкхей руку вытянул, не дозволяя больше двигаться.       — И поэтому простой народ заслужил подобное?       — Ты думаешь, что хороший секс нужно заслужить?       В этот момент диалог становится бесполезным, девушку отпускают и та тут же убегает на кухню, а за нею следуют и остальные женщины в надежде, что мужчины больше не буду ими интересоваться. Вместе с трактирщиком они запираются на кухне, оставляя чужаков разбираться друг с другом, не втягивая местных жителей. — Я думаю, что Вы забрались слишком далеко, — Юкхея потрясывало от негодования так давно, что он больше не находил в себе сил терпеть оскорбление своей родины и её жителей, и уж тем более не собирался ждать, когда в его сторону будут направлены все мечи, а не всего один, — возвращайтесь на родину.       Вот только все они были бойцами, не считая, наверное, одного лишь Минхёна, однако не все играли честно. Парень сразу увидел, как позади главаря один из мужиков шарил за стойкой трактирщика рукой, будто пытался что-то нащупать, а в следующий момент осознал, что ничего предпринять не сможет, потому что есть только вооруженные чужеземцы, два путника и нож, летящий от одних к другим.       Вон не может отойти, потому что рискует подставить под удар друга, но и сам подставиться не смеет, иначе пострадают оба. Он в ступоре долгие мгновения смотрит на поблёскивающее лезвие, время замедляется, а кровь шумит в ушах. Рука не движется, чтобы отбить атаку. Вот только старший умел не только быть моральной поддержкой, но и избавлением от мук выбора. Парня резко за рубаху потянули в сторону, да так, что тот чуть не упал, оперевшись на один из столов. И первым делом он обернулся назад, чтобы убедиться, что с тем звуком удара нож воткнулся в стену, а не в голову Минхёна.       Так и случилось, да только у самой гарпии внезапно все чувства вернулись, уши снова слышали так же хорошо, что и на улице, люди снова вызывали не тревогу, а чистейшую ненависть. Но на них он не смотрел. Взгляд чёрных глаз был обеспокоенно устремлён на Юкхея, потому что тот важнее неприязни, а свободная рука до боли сжимала чужое предплечье.       Если что-то и могло заставить человека обнажить оружие, то только Минхён, смотрящий так и цепляющий за него. Послышался шорох ткани, упавшей на доски, и теперь парень, готовый сразиться, но не готовый убить, выглядел ещё крупнее, чем был, полностью закрыл второго собою, даже если тот был против, и направил своё оружие на недругов.       В ответ на это те долго всматривались в дорогую вещь, безошибочно угадывая, чьей же семье эта атрибутика принадлежит, а главарь улыбнулся внезапно так безумно и насмешливо, схватился за собственный меч и обнажил его.       — Во-о-н, — тихо протянул он с ликующим блеском в глазах, — кем из сыновей приходишься? Трусом или дохляком?       А Юкхей медленно закипает так, что плечи у него потрясываться от напряжения начинают, а глаза почти видеть перестают, потому что не вспомнить последнего раза, когда приходилось сражаться по-настоящему, не играючи и не дурашливо, а с реальным желанием победить, которое было скорее необходимостью. У него громкое имя, влиятельный род, до рождения уготованная судьба, что не могла прийти по нраву ни одному из соседних королевств, даже если сам парень со всех ног от неё убежать пытается, чтобы не стать на отца похожим. И тот знал, на что идёт, когда ступил за порог таверны, ещё и Минхёна за собой притащив, что сейчас позади стоял в полном непонимании. Но человек сглупил, подумав, будто бы всё само собою получится, так ещё и без драки, чтобы свои и без того окровавленные ладони не пятнать ещё больше.       — Мы ведь тут с разведкой всего лишь, чтобы сюрприз твоему папаше приготовить, — продолжал мужчина, так и не дождавшись ответа на оскорбительный вопрос, — так ещё и нашему правителю подарок приподнести можем.              И чем дольше сильная ладонь сжимала крылатый меч, тем меньше Вон был уверен, что сможет им воспользоваться, потому что не мог выкинуть из головы запах застоялой крови и жженой плоти. У него кружится голова от этих мыслей, и чужие голоса приглушаются.       — Правду говорят, что год назад Ваша матушка почила? — и незнакомец улыбается так сально, смотрит с издевкой, понимая, что ковырнул болезненно гноящуюся рану.       Но этого всё ещё недостаточно, чтобы заставить парня сделать первый шаг. Пусть речь зайдёт хоть о самых близких, всё это не имело значения, пока являлось специально распространённой среди обычного люда ложью. А чужеземцы были простаками.       И им это надоело. Первым вышел из себя тот, что явно перебрал, сделал шаг вперёд, а потом и вовсе побежал, замахнувшись. Юкхей не понял, когда начал действовать, сам не заметил, как отразил удар и нанёс ответный, да с такой силой, что чужое оружие выбило из рук и отбросило на другой конец таверны под всеобщие взгляды. На второй удар Вон не решился. Мужик, кажется, даже не до конца осознавший произошедшее, отшатнулся назад, покачнулся на месте и набросился с голыми руками, желая продолжить, и парень отходил, пока не упёрся в Минхёна, чуть не споткнувшись об него. Времени обернуться не было, чтобы попросить всего об одном: — Не мешайся. Но старший тут же оказался спереди, упëрся лезвием кинжала в грудь недруга, и боль тут же того отрезвила. На лице существа застыла гримаса отвращения пред человеческим родом, которую Вон видеть не мог. Он никогда не испытывал перед людьми страха, всю жизнь бежал от них лишь потому, что брат был слабее и постоять за себя в жизни не сумел бы, но с этим парнем всë было по-другому. Юкхей сильный, пусть и морально сломан настолько, что кажется безоружным даже с мечом наперевес. И если тому нужен был повод начать действовать более весомый, чем собственная жизнь, то Минхëн предложит свою. И этой цены оказывается достаточно, потому что Вон видит занесëнный на приятеля кулак, и сам понять не может, почему руки движутся, преграждая путь остриём оружия. Доски забрызгивает кровь, а кисть мужчины остаëтся висеть на дряблом лоскуте кожи и мышц, сквозь алое мясо просвечивают белые оголившиеся суставы, а сам пьяница орëт во всю глотку и падает назад, пытается потерянную конечность судорожно на место приделать, но, потерпев неудачу, только в конвульсиях бьëтся, распластавшись по полу и окончательно руку себе отрывая, в страхе еë запинывая под рядом стоящую скамью. Остальные в этот момент бросаются в бой, а Юкхей первым делом старшего собой закрыть пытается, выставляя меч на врагов и ловко парируя все удары. У него в голове полная тишина, он слышит только дыхание Минхëна, тихие звуки его шагов где-то позади, контролирует, чтобы они не затихли внезапно, обернуться боится, чтобы толпу не упустить из виду. Но воякам до гарпии никакого дела нет, они в нëм лесной твари не углядели, а бесноватый мальчишка с сияющим кинжалом являлся целью ненужной в сравнении с Воном, существование которого ставило под угрозу благополучие всех соседних королевств. Юкхей не может злиться, потому что семья его наворотила дел, и слишком много горестей принесла, но позволить держать в страхе жителей местных поселений и насиловать женщин он не готов. Его атаки слабые, движения скованные, а разум затуманен одним лишь желанием не позволить себе отнять жизнь, не навредить сверх дозволенного, ведь он уже и так одного калекой оставил.       Минхён впервые за всё это время чувствует нечто сродни уверенности, потому что никто не замечает его, растерянно стоящего у самого выхода с окровавленным оружием в ладони. Не помнится, чтобы в того мужика удалось всадить кинжал так глубоко, но, кажется, именно это и случилось. Тот притих, улёгшись на половые доски, не вздрагивая и не издавая ни единого звука, даже когда чужие сапоги ненароком пинали и наступали. Взгляд никак не удавалось сосредоточить на чем-то одном, потому что на другом конце таверны Юкхей откидывал недругов от себя, мечом лишь грозил и отбивался, но бил всегда свободной рукой, а те люди то и дело поднимались, даже если ломали под своими падениями столы и скамьи. Младший хорошо справляется, когда даёт одному из чужеземцев локтём по шее, когда отталкивает в стену другого и отпинывает от себя третьего. Зажженные свечи у стен жалобно дрожат, воздух полнится возгласами и ругательствами, лязгом оружия и скрипом древесины. На фоне всего этого взгляд Вона такой тусклый и незаметный, не яростный и не жаждущий битв, совершенно пустой и жалобный каждый раз, когда тот секундно оборачивался, чтобы убедиться в безопасности Минхёна. Будь тот хоть тысячу раз умелый войн, опытный мечник и просто сильный парень, его жаль не сказать, чтобы по-человечески, потому что Минхён ведь не человек.       Он ведь пошёл не для того, чтобы быть обузой, стоять где-то поодаль и думать о том, насколько недоволен происходящим, а чтобы стать полезным, помочь хоть с чем-то и быть рядом. Юкхей за вечными оборотами на старшего пропускает удар и лезвие меча главаря рассекает ему плечо, но тот только стоит так же непоколебимо, своë оружие не заносит. Они так с мëртвой точки не сдвинутся, потому что парень может обороняться до бесконечности, а вот мужики уже порядком устали, едва держались за свои мечи, тяжело дышали и, чем больше теряли надежду, тем более отчаянными становились, рыскали взглядом в поисках чего-то, за что могли бы ухватиться, чтобы одержать победу, вот только у человека перед ними, что с самого детства подвергался тяжелым тренировкам, закалял своё тело и почти напрасно закалял дух, чтобы пойти по стопам своего отца и стать тем, кого боятся за силу, не было слабых мест даже с раненым плечом. Его стойка безупречна, меч в руке не дрожит, а защита пробивается лишь в моменты, когда тот ищет глазами Минхёна.       На каждого недруга в этой таверне нисходит озарение, проявившееся улыбками на уставших, сияющих от пота лицах, устилающее животы чувством удовлетворения и азарта, потому что Вон, заметив направленные куда-то к выходу взгляды, выпрямился, и в глазах его блеснула короткая, едва различимая вспышка злости. Слишком много внимания получал старший, которому так некстати поверилось, будто взять того с собой было лучшей идеей. Но даже так Юкхей не позволит никому манипулировать собою, использовав ради этого близких ему людей.       Он думает те недолгие мгновения, что у него есть, прикидывает, как поступит, если ринется в одну сторону, когда вояки разом побегут ему за спину, представляет, как пропустит мимо хотя бы одного, подставив под удар друга. Как ни взгляни, всех четверых он не остановит разом, если только не даст им искромсать себе обе руки, вытянув их в разные стороны, чтобы путь между столов заблокировать.       — Уходи, — шепчет Вон тише, чем трещат свечи, почему-то уверенный, что будет услышан именно тем, кому эти слова адресованы, — на лошадь и в лес.       А у Минхёна от этих слов глаза застилает чёрный ливень, сухие доски таверны сменяются мокрыми кривыми стволами родной мертвечины, но теперь перед ним не младший зарёванный брат, который мешкает в своём нежелании бросать и страхе побега, а сам он, прекрасно осознающий, каким неподъёмным грузом может быть безопасность жизни кого-то дорогого настолько, чтобы стоять против всех в одиночку. Теперь он точно знает, что дорог для Юкхея, и помнит, в каком бешенстве пребывал сам, когда Донхёк по первости отказался отступить. Он так не сглупил, тут же беззвучно шмыгнув за дверь на улицу.       После хлопка последовала безмятежная тишина, длящаяся непозволительно долго. Вон слышал лишь торопливые шаги, перешедшие в топот копыт и уносящиеся в беззвучие и пустоту. Главарь тут же переменился в лице, осознав, как же легко его раскусили, скукожился весь в своей необъятной злости и бросился в бой. Он не боится навредить, более того, стремится это сделать: убить носителя ненавистной крови завоевателя, принести его голову в собственное королевство, кинуть у ног правителя и получить богатства и почести. Бывалый мужик с испещренным морщинами лицом не был рядовым солдатом, и об этом кричало мастерское владение мечом, подкреплённое уверенным взглядом. Он читает движения, заносит оружие с намерением умертвить, рубит с такой силой, что Юкхей впервые напрягается, скрещивая с ним мечи, пока свой держит обеими руками. Меж лезвиями выбивается искра, угасающая ещё до того, как касается пола, но после того, как иноземный рыцарь свободной рукой бьёт Вона в лицо, тут же замахиваясь для нового удара. Это не по этикету, совершенно подло, но эффективно, когда желаешь убить. Вон едва успевает отскочить назад, отделавшись лишь небольшой царапиной на животе, смотрит во все глаза на противника, пока из носа кровь капает на тёплые доски, дышит тяжело и держит меч наготове, но так и не нападает первым.       — Трус, значит, — победно ухмыляется воин, распознав в Воне старшего сына, — медведя можно сразить и голыми руками, если выбить ему зубы и навалиться толпой. А ты без зубов родился.       И Юкхей так зол, что ответить ничего не может, ранить не рискует, чтобы ладони свои красным не окрапить и не оказаться снова средь опустевшего селения, не стать убийцей, уподобившись своему отцу. И всё это так благородно, так по-человечески, по-геройски и благодетельно, будто то добровольное решение, но у парня руки мелко трясутся от страха, что со своей яростью управиться не получится, что меч будет занесён и не сможет остановиться, а сам он себя в который раз возненавидит, попытается сбежать ещё дальше, туда, где оружие не будет иметь веса. Только вот возникает вопрос, для чего вообще всё это затевалось, ведь не может простое желание поесть тёплого без листьев в него попавших, а потом впервые за долгие недели уснуть в кровати, служить причиной завязавшейся потасовки. Лордов в их землях не было с приходом к власти действующего короля, желающего подмять огромные территории, сделать их только своими, чтобы никто более не мог покуситься на людей и добычу с местных селений. Но за всем не уследишь, каждого не защитишь, а вседозволенность рождает анархию, самопровозглашённых лидеров и незваных гостей, вынюхивающих ради собственных правителей, чтобы кусочек чужих богатств отщипнуть. Вон не припоминает объявления войны, чтобы не удивляться присутствию на их земле солдат Золотарника, не быть раздосадованным их появлением, и не воспротивиться им, осознав, что это не первая деревня, чьих женщин и запасы на зиму решила присвоить пришлая пятерка. Новый рассекающий удар чуть было не приходится по груди, но Юкхей меняет тактику и отступает назад, не поворачиваясь спиной и не переходя в ответное наступление. Остальные мужики только присвистывали, безучастно наблюдая, как их лидер теснит Вона, возомнившего себя рыцарем. Но тот не позволяет обмануться их незаинтересованностью в драке, потому что каждый из них в момент, когда парень потеряет бдительность, будет рад нанести добивающий удар.       Чем больше шагов назад было сделано, тем более остервенело летели удары, и тем шире становилась чужая улыбка. Юкхей не слабак, не неумёха, но каждый шанс ответить пропускает осознанно, даже не пытается замахнуться, только вовремя лезвие своего меча подставляя, чтобы ненароком не пострадать. Боль в плече не ощущается, он даже и не понял, как был ранен, но больше осечек не допускает. Пятка упёрлась в дверь — отступать было некуда, теперь либо бежать, либо биться на равных, отбросить свой страх и кинуться вперёд. Оставалось только побеждать, переступив через детство и мировоззрение, через трясущиеся руки и потемнение в глазах, лишь бы по частям не разойтись по соседним королевствам.       Юкхей момент удачный подбирает, когда вражеский боец замахивается слишком долго для удара, который хотел бы сделать последним. В секунду парень наклоняется, отводит рабочую руку назад, направляет острие в чужое брюхо, ни мгновения не мешкая, только сосредотачивая взгляд на цели, чтобы закончить бессмысленный бой. И совершает выпад вперёд, за которым следует оглушительный свист и звонкий стук металла. Повисла тишина, вся шайка уставилась на развернувшуюся картину, силясь рассмотреть в полумраке, кто же вышел победителем: Юкхей, подставившийся под рубящий удар в плечо, либо же главарь, из-за спины которого виднелось острие клинка. Но через время ни одно из тел не повалилось на пол, ни капля крови не была пролита. Вон не пронзил врага, не перечеркнул за считаные минуты многолетние тревоги, не стал внезапно храбрецом, отринув прошлое и переродившись человеком, которого окружающие жаждали видеть. Промах был намеренным, едва задевшим чужой бок, даже царапины не оставившим.       Зато чужой меч на стыке шеи и плеча ударил жестоко, и лишь находчивость подсказала, как избежать серьёзных травм или вовсе смерти — второй рукой Юкхей в последнюю секунду сорвал с пояса тяжелые ножны, защитившись ими и получив в итоге не более, чем трещину в ключице и разросшуюся по всему телу тупую боль, заставившую стать на пару дюймов ниже, стоя на согнувшихся коленях. Рот его скривился и послышался рычащий выдох, с которым хотелось бы и от неприятных ощущений избавиться, да только так оно никогда не работало. Как и дешёвый блеф не сработал, не испугал, а только доказал, что Юкхей, согласно распространённому мнению, не может навредить. Его оппонент смотрит почти с жалостью, но всё же насмехается в уверенности, что останется цел.       — Надо было брать щенка, пока он был тут, да? — в чужих глазах блеснула тихая досада, но едва ли разочарование, потому что мужчина теперь был уверен в своей победе, — за него ты моему бойцу руку оттяпал, а за себя стоять не можешь?       Юкхей на это заявление ощетинивается, весь хмурится и крепче в рукоять своего оружия вцепляется, преисполненный желания лишить мужчину языка за лишнее слово. Да только тот этот порыв прекрасно видит и спокойно продолжает задевать за живое:       — Боже, да найди ты себе девку перед смертью, чем за беспризорника головой рисковать, — и Вон прекрасно понимает, к чему это мерзкое сравнение, закипает на глазах, и рывком сбрасывает с себя чужое оружие, бьёт ножнами в открывшееся брюхо, заставляя недруга согнуться от боли, но тут же замахнуться вновь. Вот только парень в этот момент дверь открывает, выбегая на улицу, отбивается от нового удара и запинывает рыцаря обратно в помещение, стремглав несётся к привязанным лошадям, одну из которых быстрым движением лезвия освобождает. Это не Кобыла, которая наверняка бы подвела в самый неудачный момент, а обученный конь, податливый и смиренный, тут же сорвавшийся, стоило Юкхею взобраться на него. Он не гонит сверх нужного, оглядывается назад, чтобы убедиться, что за ним последуют, чтобы дело до конца довести, и лишь затем через поле направляется к кромке леса, убивая десятки ростков золотой ржи под копытами животного. Если он не может победить грубой силой, будет брать хитростью, загонит куда подальше, запутает, измотает быстрее, чем измотается сам, сможет одержать верх без насилия.       В тенистом лесу тихо и безветренно, только топот копыт прерывает идиллию, разгоняет птиц и давит траву. Юкхей ведёт коня так быстро, как только может, едва умудряясь избегать ударов о стволы деревьев в моменты, когда приходилось оборачиваться на преследователей, что не желали отступать, потому что удирающий от них парень представляет ценность, будучи мёртвым, и рискует навлечь хаос на окрестные земли, оставаясь живым. Животное под ним пыхтит, тяжело перепрыгивая валуны и кусты, и нигде впереди не видится ни единого свободного пространства. Ветви близко растущих деревьев бьют по лицу, заставляя жмуриться, но Вон со своего пути не сворачивает, только глубже в чащу скачет, не слыша ничего, кроме криков солдат за своей спиной.       Но шум перебивает глухой звук, остановившийся совсем близко. Юкхей на него внимание обращает, но не оборачивается, не придаёт этому особого значения, сосредотачиваясь лишь на дороге, чтобы в важный момент не потерять управление. Однако звук повторяется очень скоро, становится ближе, догоняет быстрее, чем это делают недруги, и лишь сейчас в нём узнаётся наконечник стрелы, что на большой скорости влетела в одно из деревьев. От осознания опасности, севшей на хвост, конечности холодеют, тряска перестаёт быть ощутимой, отходит на второй план, а уши закладывает. Сердце сходит с ума, а глаза безумно рыскают по округе в поисках места, куда можно было бы свернуть, быстро проскочить там, где попасть будет труднее всего, но лес везде такой одинаково-зелёный и кажется непроходимым, а смотреть назад становится страшно от мысли, что собственную смерть придётся узреть воочию.       Справа мелькает тень, и Юкхей необдуманно тянет поводья, направляя коня влево, подальше, чтобы наверняка оторваться, пусть и недоумевает, кто же умудрился подобраться столь близко. От стрелы не отбиться, как от меча, а увернуться почти невозможно, когда она гонится следом. Всё вокруг такое одинаковое, что парень не понимает, не начал ли носиться по кругу, а шайка продолжает шуметь где-то позади, их кони не уступают по скорости, не отдаляются ни на мгновение, идут след в след.       Он ловко минует поваленное сгнившее дерево, и вдалеке показывается янтарный свет, на который хочется нестись без раздумий, даже не с целью вступить в очередной бой там, а ещё раз посмотреть на солнце, если вдруг этот взгляд станет последним. Но до луча дотянуться не выходит, как ни старайся. После очередного стука коня уводит в сторону, и тот больше не слушается, визжит и встаёт на дыбы, отбрыкивается, будто что-то ему мешает, мечется в разные стороны, заставляя Юкхея крепче вцепляться в поводья, теснее вжиматься в седло. И это не играет ему на руку, когда очередная стрела пробивает животному шею с одной стороны, с ошмётками кровавого мяса показываясь с другой. Конь мотает головой в последний раз, падает так медленно, что Вон успевает с десяток раз взмолиться и столько же раз ругнуться, но слишком быстро, чтобы вытащить из стремени так некстати застрявшую ногу. Удар о землю одаривает волной боли по всему телу, но упавшая сверху лошадиная туша намертво приковывает к земле, заставляя вскрикнуть и вцепиться руками в рукоять своего меча, будто это могло бы помочь.       Бьющегося в агонии парня нагоняют враги, смеются громко над чужой неудачей, будто травят палкой привязанного к столбу больного пса, который только рычать и тянуть верёвку в своей ярости может. Они спешиваются по очереди и обступают по кругу, лишь сейчас не досчитавшись одного из соратников, но совершенно об этом не беспокоясь, ведь позади был трудный путь, который прошли лишь самые стойкие.        — Ну и какой у тебя был план? — спрашивает главарь, присаживаясь на корточки поодаль, чтобы не дотянуться было, а Юкхей смотрит озлобленно, дышит загнанно и хмурится от охватившей боли. Мёртвый конь придавил ногу, не давая подняться и дать достойный отпор, оставляя в таком жалком положении надеяться на чудо. Он больше не ответит, лишь бы не давать поводов для новых насмешек.       — Мне тебя жаль, — и это звучит почти искренне, но не вяжется с рукой на мече, готовом в любой момент сразить, — хороший парень, молодой. Если бы не твой папаша-самодур, мог бы и на нас работать, все-таки за лошадьми уход нужен.       И Юкхей отворачивается, руки окончательно опуская, потому что выбраться не может, смотрит на пробивающееся через листву солнце и невольно расстраивается. Ему показалось, что именно его хотелось бы видеть перед встречей с судьбой, но было что-то более важное, чем чистое небо, бескрайние поля и городские красоты.       Одно из тел падает на землю без предупреждения, без предпосылок и лишнего шума, если не считать сдавленного крика. Каждый оборачивается, чтобы увидеть конец стрелы, торчащий из спины упавшего мужчины. По скруглённому пёстрому оперению Вон узнаёт свои стрелы, тут же по сторонам озираясь в надежде все-таки оказаться неправым, не увидеть Минхёна где-то поблизости, убедится в его благоразумии.       Но за свистом приходит новый крик от пробитой ноги второго вояки. Их главарь поднимается, обнажая оружие, и смотрит в ту сторону, откуда была совершена атака. Из темноты медленно движется небольшая тень, не издающая ни звука, только глазами поблёскивающая. И чем ближе она становилась, тем быстрее приближалась.       — А ну не мешай, сука, — кричит рыцарь, угрожая острием своего меча, — ты понятия не имеешь, кто этот мальчишка, да?       А Минхён ненавидит людей, их крики тоже ненавидит, шага не сбавляет и только лук по пути выбрасывает, потому что без стрел тот совершенно бесполезен.       — Проваливай отсюда, — но парень выходит на свет, смотрит яростно и воздух наполняется низким клокотанием. Глаза у него такие нечеловеческие, полные презрения, а жесты уверенные, отчего главарь направляет меч на Вона, начиная кричать ещё громче, но срываясь на тряску, потому что внутри что-то необоснованно и без видимых причин вопит об опасности, будто что-то глубже,чем душа, знало, с чем имеет дело, — иначе я грохну маль...       Но парень слышал слишком хорошо, чтобы терпеть чужое красноречие хотя бы секундой дольше, поэтому тут же пнул в живот так беспечно открывшегося противника, который даже среагировать не успел, потому что подсознательно в опасность невысокого парня верить не хотел. А потом снова, когда тот пошатнулся. Ещё раз, когда упал на колени. Мужчина даже так занёс меч, но его противник вытащил руку, спрятанную до этого под плащом, и даже коротким оружием эту атаку остановил, не позволив соскользнуть лезвию, не дав себя ранить. Колено впечаталост в так удачно подставленную скулу.       У Юкхея едва зарождающаяся радость от встречи со старшим потухла в момент, когда тот не остановился. С каждым ударом он вбивал недруга в землю, игнорируя возгласы и болезненные вскрики, не гнушался сапогом топтать по лицу, даже когда то залилось кровью, даже когда вместо зубастого рта образовалась безобразная орущая дыра, а нос вмялся в череп.       Вон не узнаёт дорогого друга, видит лишь чёрные глаза, полные животного гнева, крепко сжатый рот, от напряжения впившиеся в ладони когти, которые до этого так хотелось считать человеческими. Эта ярость пробуждала первобытный страх, возвращала на ту самую поляну, где они встретились впервые, крутила в голове все моменты, когда чужой взгляд становился безудержно опасным, ужасающим от того, насколько был знакомым с детства. Перед ним дикий зверь, которого нельзя обуздать, даже если в тихие ночи тот спит рядом, если в солнечные дни ест рядом, и если позволяет трогать свои волосы.       Старший прекращает сам, будто и не сходил с ума мгновением раньше, и лишь сейчас парень видит, как же сильно его трясёт, но не от злости. Они впервые смотрят друг на друга несмело, будто бы украдкой, а Вон тут же делается мягким и обеспокоенным, осознавшим так многое и не чувствующим больше боли. Он только рукой тянется, потому что Минхён такой напуганный перед ним. Держался следом весь этот путь, боялся, что не успеет, что промахнётся, потеряет, злился просто от страха и контроль потерял из-за него же.       И тот оседает на колени, руки под тушу просовывает и с силой наверх тянет, а Юкхей примеру этому следует, высвобождая свою онемевшую ногу, наконец, из-под холодеющего плена. Минхён тут же в непонятном порыве чужое лицо ладонями больно обхватывает, чтобы живое тепло ощутить, и голову опускает, а пальцы у него ледяные, ничего не ощущающие и дрожащие крупно, и Вон изо всех сил прекратить это пытается, хватаясь за них с трепетом, не зная, что может скзать в своё оправдание, кроме:       — Мне так жаль...       А второй только чужой рот рукой закрывает с такой злобой, что Вон стыдится своих поступков. Никак у парня перед ним не получалось свои чувства подавить, грудь ненавистью наполнилась от того, что что сердце страшилось остаться без Юкхея.