Турмалиновые скалы

Подле друг друга они просидели ровно до тех пор, пока главарь не пришёл в себя и не попытался подняться. Минхён в ответ на это обернулся на того так резко, тут же вновь помрачнев, что мужчина принял взвешенное решение не вставать с земли. Юкхей поднялся тяжело — вся левая половина тела болела, в особенности таз и нога, и он невольно схватился за бок, будто сам себя удержать пытался, пока Минхён осторожно подставлял руку за чужую спину, готовясь в любой момент послужить опорой. Но парень стоял крепко, озадаченно оглядывая окресности. Мужики были живы все до одного, но от боли потеряли сознание. Старший не смог позволить себе расквитаться хотя бы с одним, пока рядом был Вон, ведь тот бы в жизни не одобрил подобного решения, и, вероятно, мог отвернуться. Все решения Минхëна теперь упирались именно в это. После посещения таверны страх быть раскрытым как лесной житель сменился страхом раскрыться как один конкретный нелюдь, убивший охотника жестоким и тошнотворным способом. Он вовсе не стыдился, ведь речь шла о собственной жизни и безопасности брата, но Юкхей убийства осуждал. Всех троих удалось связать их собственными ремнями и поясами, усадить на выживших лошадей и двинуться обратно. Минхён тогда поднял с земли лук, а чуть подальше и совершенно пустой колчан, стыдливо и коротко поделившись, что все стрелы истратил во время погони, потому что верхом целиться неудобно было, приходилось столь длинное оружие горизонтально держать, поэтому большинство выстрелов остановились в стволах деревьев. И парень иногда отбегал, чтобы эти самые стрелы забрать, ведь хорошо помнил, куда прилетела каждая из них. Через несколько минут показалась Кобыла, которую пришлось оставить чуть поодаль, но она и сама дальше идти отказывалась, хотя преследование пережила очень стойко и самоотверженно, не лягалась и сотрудничала с гарпией, что впервые по своей воле забрался сверху, так ещё и в седло, а не на круп уселся. И, признаться честно, ему понравилось скакать на большой скорости через лес, возможно, он даже был бы рад повторить, да только всё ещё иногда вздрагивает, потому что запаниковал сильно, когда по Юкхею стрелять начали. А сам стрелок встретился ещё позже. Минхён снял его первым, попав в плечо и свалив с лошади. Другой стрелой угодил уже в бедро, чтобы тот далеко не убежал, хотя пытался. Вон поразился. Он ведь видел старшего только под самый конец, даже не предполагая, что тот был рядом весь путь, прикрывал со спины и защищал, так ещё и не навредив никому сверх меры. — Я слышал, как ты ускакал, — тихо начал Юкхей, — почему вернулся? — Я говорил, что не сбегу, — хрипло отвечает второй, тут же прокашливаясь, — был с другой стороны таверны и слушал, а как вы выбежали, тут же следом пустился. Ты неважно сражался. Но это не звучит укоризненно, не напоминает отцовске выговоры. Минхён будто просто хотел донести, что действительно слышал всё. И Вон в ответ на это вымученно улыбается. — Ты уже так хорошо разговариваешь, — произносит гордо, будто сам приложил к этому руку, хотя так оно и было. Старший в ответ на это с застенчивостью едва заметно улыбнулся. Смирение с ненавистным раньше языком пришло само собою, ведь так держалась связь с человеком. Четвёртого мужчину связали точно так же, попытались усадить на кобылу, но та будто вспомнила, что была самым невыносимым животным на свете и заслуживала награду в виде всеобщего игнорирования за свою помощь ранее. Никто уже на это не злился, а недруга просто к главарю взгромоздили. Минхён на обратном пути все стрелы собрал, но не спешил отдавать младшему колчан, потому что тот хромал и шёл с таким усилием, будто и так нёс достаточно. *** Таким медленным темпом в селении они оказались только к вечеру, будучи весьма потрёпанными и уставшими. Местные жители собрались возле той самой таверны, громко галдели и почти ругались друг с другом. Они не были довольны очередному приходу парней, ещё и притащивших с собой иноземцев, а корчмарь стыдливо спрятался за одного из других мужчин, будто до этого много чего интересного о путниках поведал. — Коней оставьте себе, а людей можете отдать королю. Вам заплатят за них, — тут же взял ситуацию в свои руки Юкхей в попытке добиться расположения деревенских. — Оставляйте и уходите, — нетерпеливо заявил высокий мужчина с богатой бородой, видно, бывший старостой деревни, — нам новые проблемы не нужны. И Минхён заметил, как младший виновато взгляд в землю опустил, раздосадованный тем, что доверие утратил. Но он ведь помнит, что парень так хотел хотя бы ночь провести в спокойствии на какой-то там кровати, что уверенно сделал шаг вперёд, собрался с мыслями и, сделав глубокий вдох, громко проговорил: — Мы вам помогли, — и от пытливых взглядов стало не по себе, а тряска венулась, но Юкхей это заметил и легонько чужой спины коснулся, подбадривая. Он и сам не ожидал, что друг вдруг осмелеет настолько, чтобы самостоятельно с людьми заговорить, оттого и препятствовать не стал, только ненавязчиво поддержать хотел, — позвольте нам заночевать здесь. — Исключено, — непреклонно отрезал мужчина, покачав головой. Тот явно отказывал не из скотского характера и не из вредности тоже, — если парень рядом с тобой и правда Вон, то за ним придут. Чудо, что его не нашли раньше, но этот день может наступить и сегодня. Ты дашь гарантию, что никто из жителей не пострадает? Минхëн помялся на месте в неуверенности, пару раз сжал ладони в кулаки, будто самого себя в чувства желая привести. — Юкхей, — он переходит на шёпот, поворачиваясь, а тот смотрит в ответ заинтересованно, наклоняется поближе и ухо подставляет, чтобы слышать лучше, — что ещё за гарантия? А Юкхей внезапно краснеть начал и рот сжал. Через мгновение несдержанно засмеялся, схватившись за больной бок, чем вызвал недоумение вообще всех. И досада от сердца тут же отлегла, ведь один источник комфорта всегда находился рядом, даже если не был греющим очагом или тяжёлым одеялом. — Расслабься, они правы, — и пусть он был весьма опечален перспективой остаться на улице в очередную ночь, нисколько на людей не злился, ещё и малость повеселев от чужой выходки, — чем быстрее выдвинемся, тем быстрее найдём местечко, как думаешь? И старший неуверенно кивает, так и не получив ответа на свой вопрос. Коней и мужиков они оставляют прямо на небольшом свободном пространстве пред входом в таверну, который Минхён всё это время закрывал собою от глаз младшего, потому что посреди помещения там до сих пор валялся один из мужчин, не сменив своего положения. Труп было видно каждый раз, когда дверь открывалась, и парень изо всех сил стрался это скрыть, ведь Юкхей был весьма удовлетворён тем, что они никого не убили. Его не хотелось расстраивать. Они разворачиваются было, чтобы уйти, да только их окликает та молоденькая девушка, что в первую их встречу удирала от вояки по лестнице. Она подходит именно к Юкхею, нисколько своего внимания не обращая на второго, рдеет вся и осторожно сумку с едой протягивает, не решаясь даже взгляда поднять на красивого юношу, так благородно за неё заступившегося. А Вону от этого перед Минхёном почему-то неловко, ведь тот вообще ничего не понимает и только смотрит с интересом. — Не держите зла, мы правда Вам очень благодарны, Господин, — она нервно поправляет свои светлые чуть волнистые волосы и голубые глаза едва поднимает на мгновение, чтобы увидеть признательность и ничего более, — может, Вы могли бы заглянуть, когда всё уляжется? В ответ на это Юкхей лишь спокойно вещь забирает, пытается на плечо повесить, совсем позабыв о ранении и тут же об этом пожалев, потому что боль заставила поморщится. — Боюсь, это будет очень нескоро. Им больше незачем тут оставаться, отчего парень смотрит незнакомке за спину, на Минхёна, который тут же оказывается рядом, полностью готовый уходить. Лишь тогда девушка глядит на старшего с недоумением, тут же выражение сменив со смущённого на недовольное. Старший воспринимает это как вызов и хмурится невольно, а Юкхей, заметив это, прямо пальцем ему брови по одной на исходное положение возвращает, никакого сопротивления не встретив. — Сказал же расслабиться. Но это и впрямь работает на удивление хорошо, только вот старший тут же разворачивается и начинает уходить, а за ним и Кобыла следует, будто за время погони те успели неплохо поладить. Но парень снова фукает на лошадь, а та в ответ подальше отходит. Все-таки не поладили. Вон тоже причины задерживаться не видит, спешит догнать друга, ни разу не обернувшись ни на обиженную девушку, ни на других селян. Впереди долгая дорога, а у него нога нестерпимо болит, что колено едва сгибается, и плечо ноет. *** Неудача их не подкосила, и путь верхом давался легко. Минхёну было отрадно вновь усесться на круп и смореть на удаляющиеся растения, хоть и в седле находиться тоже понравилось, но второму это сейчас было нужнее, потому что он даже дышал как-то через раз, то и дело норовя свалиться на землю от бессилия. Очередного падения с лошади Юкхей рисковал не пережить. — Почему тебя убить хотели? — заинтересованно спрашивает старший слишком уж прямо и беззастенчиво, на что человек тяжело вздыхает, будто отвечать вообще не хочет, — они вроде бандитов? — Нет, почему же, — звучит легко и как-то задумчиво, будто это было не так уж просто объяснить подробнее, — можно сказать, что они даже хорошие, просто на нашей земле это значения не имеет. Я представляю угрозу благополучию их родного королевства, поэтому пожертвовать одну мою жизнь было бы небольшой платой в обмен на покой их народа. — А что до женщин? Тебя это разозлило. — Разозлило, — он пожимает лишь одним плечом, чтобы лишний раз рану не беспокоить, — но это тоже в порядке вещей. Это неправильно и жестоко, но такое случается и некоторые считают необходимостью, потому что осквернение чести женщин врага это тоже метод достижения цели. Способ запугать противника и укрепить своë положение, показать силу. — А женщины твоих врагов? — Минхëн сначала корпусом разворачивается, а потом и вовсе ногу через Кобылу перекидывает, чтобы боком усесться, — ты бы поступил с ними так же? Но юноша такого даже представить себе не может. Он бесконечно осуждает такие поступки, хоть и понимает, как это работает. Не понимает разве что, как действительно преданных и храбрых людей меняют приказы и насилие, чтобы другим вредить, имея в груди крепкие убеждения и силу воли. Наверное, любой облаченный в доспех, которого за время при дворе удавалось видеть, был причастен ко множеству загубленных жизней, даже если некоторые казались почти сказочными рыцарями. — Нет, — но звучит это неуверенно, потому что Юкхей боится пройти через столько лишений, которые человечность изуродуют до такой степени, чтобы безвинных истязать. Он страшится, что жизнь проволочит его костяным мешком по ухабистой дороге невзгод. — И чем тогда ты можешь угрожать? — раздаëтся в ответ чуть погодя. — Ну, я мог бы стать последователем своего отца и сеять хаос на всём континенте, — и Юкхей смеётся, даже если это совсем не смешно. — И ты станешь? — Да ни в жизнь! — парень ответил, не помедлив ни секунды, и стал серьёзнее, — лучше уж и впрямь спать на деревьях. — Я тоже так думаю. И Вон тихо хихикает, ведь как же иначе. Его лесной дружочек, должно быть, был готов пожертвовать многими мирскими благами ради того, чтобы ночевать на узкой ветке, согнувшись в три погибели, а наутро выглядеть как жертва урагана. — А кто твой отец? И кто тогда ты? — Грубо, Минхён, — но парень нисколько не пытается учить жизни или вообще указывать на непозволительное поведение, а только подтрунивает, — поговорим, когда расскажешь, какого рода ты человек, хорошо? А старший на это затыкается и отворачивается обратно, не сумев решить, насколько то было справедливо. Конечно, у них обоих есть секреты, вот только Минхён точно знает, что от друга не отвернётся, не сможет просто, о чём бы ни узнал. А за Юкхея не брался поручиться, хотя того это наверняка бы страшно оскорбило. Почему-то созданию думалось, будто собственный секрет страшнее. Последнее время Вон часто чувствовал, как попутчик во время поездки спиной на него опирался, но сегодня было иначе. Между ними не было напряжения, только лишь продолжительная односторонняя болтовня об устройстве мира и жизни, чтобы в ответственный момент темноволосый не спрашивал внезапно значения каких-либо слов, потому что Юкхея это неизбежно умиляло и смешило, а он никак не хотел, чтобы кто-то, кроме самых близких, считал его несерьёзным. — Привал? — спросил Юкхей, когда темнело всё стремительнее. И Второй молчаливо согласился. Они остановились у упавшего дерева, густо поросшего грибами, насчет которых Минхён сразу же предостерёг. Натаскали хвороста, развели огонь, проверили содержимое врученной им сумки, обнаружив там прилично свежей еды, и уселись недалеко от костра. В это время солнце уже скрылось, и лишь пламя давало свет и тепло, однако никто не жаловался. Но Минхён немало беспокоился, ведь у младшего на плече кровавое пятно высохло, рубаха прилипла к коже, так ещё и лошадь на него сверху упала. Наверное, они оба были бедовыми неудачниками. Юкхей тяжело поднимал левую руку, часто морщился, когда это вообще приходилось делать, много вздыхал и иногда закрывал глаза слишком надолго, будто вовсе переставая бодрствовать. Несмотря на внешнее спокойствие тот, должно быть, чувствовал себя ужасно, только виду не подавал, оставаясь всё таким же улыбчивым и почти наигранно бодрым. — Помнишь, Бруна дала какую-то кашу? А Юкхей на дерево позади себя опирается, смотрит куда-то вверх, задумчиво перекатывая язык во рту. А потом внезапно озаряется, тянется к своему мешку, но тут же охает, усаживаясь обратно. Сейчас, когда он ощутил спокойствие, боль вышла на передний план, не давая передышки. — Мазь, да. На самом деле старший с недовольством вспоминал её запах, но все-таки поднялся, чтобы самому взяться за сумку, демонстративно засунуть в неё руку и долго шариться, удерживая с Воном зрительный контакт, от которого тот мягко улыбался. Потом достал почти полностью развалившийся сухарь, подпорившийся кусок сыра и засохшего переливчатого зелёного жука размером где-то с фалангу пальца. Недоумённо положил на середину ладони и протянул к чужому лицу так близко, что Юкхею захотелось отвернуться. — Это что? — конечно, Минхён знает, что держит в руке, но больше интересуется, почему оно в мешке очутилось. — Думал, тебе понравится. Складывается ощущение, что Вон просто издевается, но злиться на него выходит вовсе, потому что тот в своём желании посмеяться над любовью гарпии ко всему блестящему был совершенно искренен и беззлобен. — И оказался прав, — жук летит обратно в сумку, а старший смягчается невольно, находя, наконец, нужную склянку, — вот и носи это теперь, пока я не скажу выкинуть. Но Юкхей не расстраивается, только руку тянет, чтобы баночку забрать, за что неодобрительный взгляд да лёгкий шлепок по пальцам получает, тут же зашуганным ребёнком глаза поднимая, будто его предал весь мир. Минхён на это лишь бровь поднимает и отмахивается: — Я сделаю. Снимать рубашки больно, и младший тянет обе сразу наверх одной рукой, а Минхён осторожно кончиками пальцев хватается там, где рана, чтобы тот не дёрнул случайно и не содрал себе кожу вместе с вещью. Больше Вон к дереву не прислоняется, чтобы голую спину о кору не разодать, а только рукой здоровой опирается назад, отчего мышцы у него чуть рельефнее становятся. Это какая-то во всех отношениях вызывающая поза, от вида которой гарпия покашливает и придвигается поближе, чтобы угол обзора себе обрезать до одной лишь раны, вот только парень это смятение видит и пытается быть скромнее, но сидеть скромнее неудобно. Хотелось бы спросить, почему обнаженный торс друга так смущает, да только и сам Вон будто не в своей тарелке оказывается, когда раздевается перед ним, а ведь первую пару раз этого странного чувства неловкости не возникало. Минхён смотрит так, будто что-то вообще понимает, но рассечение небольшое, совершенно не смертельное и очень чистое, а от этого становится легче. После неудачной попытки открыть плотно запечатанную склянку руками, он и вовсе успешно справился с нею, зажав в зубах, отчего у младшего мурашки по телу пошли от мысли о том, насколько это могло быть неприятно. Бледная рука тянется к фляге, с характерным звуком откупоривает её. Юкхей даже с мыслями собраться не успевает, когда плечо обдаёт холодной водой, заставляя вздрогнуть от неожиданности, а второй только ещё ближе присаживается и пальцы окунает в неоднородную массу, стараясь лишний раз этим не дышать. Для уверенности он второй рукой опирается на чужую грудь, а сам чуть ли не на колени садится, но видит огромный синяк, расползшийся на боку и уходящий под кромку штанов. Должно быть, под ними дела обстояли ещё хуже. Пальцы холодные и прикосновения отзываются тянущей болью, но Минхён аккуратен, сосредоточен до нахмуренных бровей и очень внимателен к чужим жестам — он останавливается каждый раз, когда парень тихо шипит от боли, и немного ждёт перед тем, как продолжить наносить противную жижу вокруг раны. — А нечего было лезть, — язык у кого-то был даже острее, чем лезвие клинка. Но вот выражение лица со словами совсем не вязалось, было каким-то опечаленным и обеспокоенным, а ладонь, устроившаяся на груди, быстро нагрелась и теперь приятно обжигала, — саму рану тоже мазать? — Да, и пальцем там поковыряй. — Сейчас. — Не надо! И Юкхей смеётся, уворачиваясь, потому что старший его шутки совсем не понял и не оценил, смотрел теперь почти обиженно и в отместку ткнул легонько чуть выше колена, отчего младший голову запрокинул с тихим вскриком. Вот, до куда доходила здоровенная гематома на его теле. — Извини, — но прозвучало это совешенно неискренне, и вообще парень целиком и полостью заслужил. Но после небольшого затишья, пока Минхëн продолжал со всей своей аккуратностью обрабатывать рваные края ранения, младший внезапно улыбаться перестал, опустил взгляд и ненадолго задумался, накрыв рукой чужую ладонь, что с груди так и не исчезла. Возможно, именно так он пытался удержать старшего, который мог захотеть уйти от неприятного разговора, но замер, ощутив под пальцами тяжелое сердцебиение. Никогда ещё не приходилось не только слышать, но и чувствовать, пропускать через всё своё тело.       — Ты не ушёл, — у Юкхея голос тихий и измученный после смеха, а потом и крика, — потому что совсем не верил в мою победу?       Он был действительно умным, потому что Минхён тут же попытался руку свою освободить, но безуспешно. Сопротивление прекратилось, но отчаяние ему на смену не пришло, вместо него появилось чувство досады, перемешанного с теплом в тошнотворную массу. У парня перед ним был вид побитой собаки, а вопрос казался действительно очень важным, даже если его так хотелось оставить без внимания, потому что...       — Мне не нужна вера, Юкхей, — он заучил, как на людей действовали их имена, пытался по мельчайшим движениям лицевых мышц отследить, угадал ли с моментом, — мне нужно было укрыться и просто верить, что ты вернёшься? — но с каждым словом сдерживать свою злость становилось всё труднее от воспоминаний о том, в какой ужас вогнал сегодняшний инцидент. Минхён не помнит застилающей глаза ярости, какою был охвачен в первую жестокую встречу с людьми, потому что на этот раз не испытал ничего, кроме страха за чужую жизнь, а оттуда появилась агрессия, желание ломать, лишь бы перестать чувствовать, — убегать, пока в тебя стреляют? — и Вон продолжал всё понимать, даже когда старший начал невольно звуки проглатывать от негодования, — почему я должен верить в тебя вместо того, чтобы защищать?       А Юкхею и ответить на это нечего, потому что парень перед ним так бесконечно прав, да и сам он бы в жизни не сбежал, даже если бы гнали палками. Несправедливо было не считать Минхёна равным себе, относиться к нему, будто тот был жертвой, обречённой всегда полагаться на чужую помощь, хотя на самом деле он был мужчиной почти столь же сильным и, наверное, даже более стойким, ведь мог бесстрашно отстоять себя, запинаясь и путаясь в словах, но лишь бы оставаться верным своим убеждениям.       Парень из-за этих мыслей губы поджимает и отпускает ладонь старшего, но та никуда не пропадает, а сам он стоит на дрожащих коленях, потому что обижен страшно, что Вон в нём сомневается.       — Не считай себя слабым просто потому, что боишься других задеть, и трусом тоже не считай, — в этот момент Юкхей не понимает, злость ли в глазах напротив, жалость ли, но с благодарностью эти чувства принимает, потому что слова эти старые раны дерут, заставляют сочиться не кровью, но уже ушедшими за долгие годы слезами, которых сейчас не осталось. Именно они могли бы изменить всё, будь произнесены раньше, в момент, когда принять свою натуру было сложнее всего, но Вон уже не ребёнок, который так нуждался в поддержке. Всё это так мимо, так невовремя, что только больнее делает, потому что принятия жаждет не беглый парень, отбросивший былую жизнь ради достоинства, а захлёбывающийся рыданиями мальчишка с ножом у горла, думающий, что ничего изменить не сможет.       И даже если прошлое ощущается призраком, прячущимся во тьме за деревьями, нынешнюю жизнь Юкхея озаряет свет далеко не костра, а в этом самом свете боль плавилась, утекала сквозь вьющиеся корни и впитывалась в землю, из которой прорастало нечто совершенно новое и доселе неиспытанное, но дающее ощущение бурления жизни, разгоняющей кровь по венам и заставляющей сердце работать на износ рядом со знакомым, но таким неизученным и недопонятым парнем.       — Я буду стараться, — он улыбается, но хотел бы отвернуться, чтобы увлажнившиеся глаза спрятать, и рукой осторожно касается чужого плеча, что тут же одёргивают.       — Не там, — шепчет Минхён, потому что неприятно тут же становится, вспоминаются лишения, собственная кровь и отрезанные уши. Наружные ощущения были почти такими же, но на этот раз у него было нечего отобрать, чтобы физически навредить. Некогда поросшие перьями части тела горели, — здесь, — и он голову подставляет под прикосновения, пока длинные пальцы младшего в волосы зарываются, нежно гладят по затылку и щекотно проводят по шее.       — Всё-таки болит, да?       — Болит.       Под тихим небом и шелестящими кронами они смотрят друг на друга, постепенно приходя к подобию понимания, впитывая в себя момент и молчаливо наслаждаясь им, даже если оба думают, что воспринимают по-разному трепетные ладони на коже, осторожные взгляды и необъяснимый покой, накрывающий вуалью и туманящий зрение.       Юкхей засыпает, всё-таки навалившись на дерево за своей спиной, ненароком роняет руку на землю, оставляя меж пальцев несколько чёрных волос, а Минхён лишь сейчас позволяет себе самыми кончиками пальцев по его груди провести вверх до ключиц, дотронуться холодного плеча и по щеке погладить с нежностью, ведь все-таки она была. Он тихо снял свой плащ и накрыл им младшего, поднялся на уставшие ноги и отошёл к костру, чтобы тоже взять передышку. Но как бы тот ни пытался устроиться, комфорт сам собой не приходил. Трение одежды о плечи было подобно гвоздям, впивающимся в кожу, и ни на что нельзя было облокотиться, не говоря уже о том, чтобы вовсе лечь. Сознание понемногу угасало, сидеть у огня становилось всё сложнее и нещадно тянуло в сон, клонило к земле, заставляя из раза в раз её касаться, что неминуемо приносило с собой новые приступы боли. Сложнее было признать, что Минхён понятия не имел о творящихся с ним вещах, переживал из-за них и боялся, что окончательно теряет в себе лесное создание, которое почти позабыл в насильно очеловеченной шкуре. Но родной облик не подходил для того, чтобы остаться рядом с другом, а желание действительно сделать это росло с каждым днём, заставляло жалеть о том, что враньё рано или поздно раскрыть придётся, и что это за собой последствия неизбежные повлечёт.       В этих мыслях проводить время не нравилось, но иных занятий здесь не было, разве что ковырять траву пальцем, но Минхён этим и так уже занимался непонятно сколько. Небо, проглядывающееся через листву, совсем немного сменило свой цвет. До рассвета оставалась жалкая пара часов, а парень так и не сомкнул глаз, то и дело вглядываясь в пламя. После этого он смотрел на Юкхея, ждал, когда яркие пятна перед глазами потускнеют, а потом совершал всё это по новой, будто то было столь увлекательно. В очередной заход он не сразу понял, что младший смотрел в ответ, отчего вздрогнул в испуге, но быстро пришёл в себя, ведь в том не было ничего даже малость опасного.       — Поделись со мной, — тихо протянул человек, даже не шевельнувшись, — что тебя тревожит? Однако тот лишь посмотрел так, как делал это лишь изредка — открыто и мягко. Вон любил, когда огонь делал чужие глаза карими, подсвечивал в них душу и обнажал десятки сияющих бликов, которые издалека видно не было. Важно знать, что они там есть.       — Я странно себя чувствую, — ведь ничего страшного не случится, если он всего лишь расскажет, — старые раны болят, как ни сяду.       — Иди сюда.       И Минхён поднимается, покачнувшись, подходит неспешно и опускается напротив, расположив свои колени меж чужих. Они недолго в глаза друг другу смотрят, ожидая, что кто-нибудь заговорит, но молчание продолжается, не ощущаясь ни для кого неподъëмным грузом, а лишь одним из способов донести сущность намерений. Вон из-под плаща на прохладную улицу неловко выпутывается, опуская полотно на уровень подтянутого живота, и руки протягивает, а старший, ни секунды не мешкая, даже не подумав, будто этот жест может значить что-то другое, в них свои ладони с доверием вкладывает, радуясь пришедшему теплу. В его голове плотно укоренилась мысль, что именно для этого они и существовали, а не чтобы оружие держать, жестикулировать во время активных монологов и пальцем в каждое мимо проходящее животное тыкать. Юкхей смущенно улыбается и голову чуть в сторону наклоняет, а парень лбом ему в плечо утыкается, притирается осторожно, в шею едва ощутимо дышит и замирает. У них всего три точки соприкосновения, все они дрожащие и неустойчивые, с кучей досадных недомолвок, но полные доверия и признания друг друга светлой частью чужой жизни именно в этом определённом моменте. Их достаточно, чтобы своего веса не чувствовать вовсе, с облегчением выдохнуть и наконец расслабиться, позволяя себе утратить несгибаемый характер и жизненные принципы, некоторые из которых Минхëн уже, кажется, растоптал, откинул подальше, посчитав ненужными и незначительными перед возможностью вот так легко на кого-то положиться, не будучи вынужденным ежесекундно бороться с обстоятельствами и самим собою. Он не сможет признать людей, не подпустит их слишком близко и равными считать никогда не будет, но в таком случае Вон не был человеком, потому что он лучше старшего во всëм, обладает чем-то, чего гарпии недостаëт, улыбается нежно и носом в волосы зарывается, не оставляя варианта, в котором не мог бы не располагать к себе, не заставлять испытывать привязанность и трепет. Минхëн бы хотел спросить у Юкхея, как всё, что между ними происходит, можно одним словом описать, чтобы сразу понятно стало для обоих, но не находит в себе сил на разговоры, когда смыкает веки. Слова для него ведь не важны совсем в сравнении с горячими ладонями и мерным сердцебиением, которое под чужой челюстью ощущалось.