Турмалиновые скалы

      Юкхей проснулся от бьющего в глаза солнца. Это утро было необычайно тёплым, настолько приятным, что и не сразу заметилось, как плащ сполз полностью на землю, оставшись ненужным и забытым. И едва лишь парень думает, что наступил пекрасный момент для хорошего настроения и продолжения пути, как всё тело охватывает боль. Последние часы он обтирался голой спиной о колючую кору дерева, положив голову на раненое плечо, отчего мало того, что волосы к запёкшейся крови намертво прилипли, так ещё и шея затекла, отказываясь разгибаться. Минхён тоже своего положения не сменил, не позволил себе навалиться, так и уснув сидя, только оперевшись лбом на младшего и оставив свои пальцы в его руках. Человек не решается шевелиться, даже если испытывает дискомфорт и вообще-то уже выспался, почесаться хочет и встать, чтобы размяться. Приходится смотреть на округу, остывшие в костре угли и брошенные неподалёку сумки, искать глазами опять пропадающую неизвестно где Кобылу, что сейчас наверняка посвящала время себе. Теперь полное понимание её дешевизны не было таким уж далёким, потому что животина крайне дурная и своевольная. Даже ветер, подувший через мгновения, был лишь лёгким и щекочущим. Едва ли парень действительно верит, что именно сегодня природа решила их пощадить. Что-то мелкое копошилось и грызло под спиной, в корнях дерева, раздавалось отдалённое пение птиц. Почему-то внезапно подумалось, что самих птиц давно видеть не доводилось, а ведь те буквально повсюду были, на каждом дереве обитали, под крышами домов селились, даже в городах вели себя бесстрашно и безумно, то и дело пытаясь что-нибудь съестное стащить. На глаза пернатые перестали попадаться ещё в том лесу, где Юкхей потерялся, но далеко не сразу, а за день до того, как они с Минхёном «познакомились». С тех пор только издалека дозволяли себя лишь послушать, а как ближе подобраться удавалось, так сразу улетали. Неясно было, творится ли что-то неладное в королевстве, либо же просто Вон где-то серьёзно согрешил, что жизнь с ног на голову перевернулась, так ещё и внешний мир сделался внезапно таким холодным и враждебным, а ведь никогда ещё парень не считал себя столь невезучим, чтобы долгие недели нескончаемо в неприятности попадать, ещё и такие серьёзные, чтобы до ранений доходило. Человеку не о чем больше думать, потому что сидеть тяжело, дышать страшно, чтобы друга не разбудить, и нестерпимо скучно. Взгляд сам стремится куда-то вниз, но чужого лица не видно, как глаза ни ломай, и в обозрении лишь сцепленные руки. У Минхёна они, наверное, не такие уж и маленькие, но в сравнении с Юкхеевыми такими тонкими и хрупкими кажутся, что порывы покрепче сжать их приходится давить в себе. Парень лишь большим пальцем осторожно круги вырисовывает по тыльным сторонам его ладоней, да на кончики когтей надавливает, убеждаясь, что не человеческое всё это, потому что пластины слишком крепкие и немного уже, а к краю заостряются, даже если всё ещё короткие. За раздумьями Вон не замечает, как хмыкает, отчего старший тут же дёргается, так и не проснувшись, и руки в кулаки сжимает, будто подсознательно пытаясь секреты спрятать, которые человек упорно и вполне по своему желанию и так раскрывать отказывается. Луч солнца перемещается с их недвижимых тел на траву, проходят уже не минуты, но часы, и лишь сейчас Минхён голову поднимает, чтобы перед собой увидеть чужой взгляд, да сразу таким недовольным стать, будто по пробуждении хотел чего-то другого. Но парень то знает, что это каждое утро происходит. — Ну и вид у тебя, — шепчет Юкхей, на что друг лишь отворачивается в сторону и вперивается взглядом в ближайший куст, моргая тяжело в попытке хоть немного бодрости в свою жизнь привнести, — в путь? А старший только кряхтит и будто подняться пытается, но через мгновение снова голову роняет на долгие минуты, однако больше не засыпает. Смуглая рука ложится на его спину в попытке погладить, но Минхён только сбрасывает её с себя, когда та касается низа поясницы, потому что там боль такая же, что и на плечах, а одежда и без внешнего веса ощущалась колючей. — Что с тобой происходит? — Просто не трогай, — он всегда хрипит после сна или долгих моментов молчания, а младший от этого каждый раз вздрагивает, будто впервые. Они ладони друг друга уже отпустили, и Юкхею от этого становится будто немного печально, потому что мало того, что он почти полностью обездвижен, так ещё и последнюю радость от неудобной позы потерял. И он вздыхает так обречённо, что Минхён думает, будто тот вообще умирает, и тут же подрывается, встаёт на ноги, чтбы сверху полную картинку видеть, а парень продолжает сидеть, прилипнув волосами к собственной ране на плече, смотрит в ответ, неестественно изогнув шею, и без зазрения совести светит своими телесами. Сейчас он и правда был похож на человека, потому что вся стать, которая даже с глупой улыбкой пробивалась до этого, куда-то пропала. Прийти в себя не получается, ведь за последние пару дней удавалось поспать кое-как, так ещё и всего пару часов. Голова кружится от резкого перехода в вертикальное положение, а в глазах внезапно темнеет, заставляя рукой схватиться за ближайший ствол дерева. Юкхей в этот момент подняться пытается, да только вякает что-то неразборчивое, потому что забыл о своём ранении, которое сейчас снова закровоточило. Теперь они не бросаются друг к другу, а остаются на местах каждый в своих ощущениях. — Зашивать придётся, — с неверием произнёс Вон, потому что даже не думал, будто взятые с собой в длительный поход вещи пригодятся все до единой. — В порваной походишь. — Меня зашивать. А Минхён думает, что не так уж сильно Юкхей его раздражает, чтобы так радикально действовать. — Я ведь не ты, чтобы по волшебству не умирать от травм. И теперь старший медленно осознаёт, но чем дальше, тем более удивлённое у него лицо, потому что сама мысль о том, чтобы нитками тело изрисовать, казалась крайне неестественной. Ему не нравится такая идея, и, чтобы выказать своё несогласие, Минхён просто отворачивается и делает шаг, собираясь не уходить, но отойти подальше, чтобы из поля зрения пропасть. — Я одной рукой не справлюсь, — выдаёт Юкхей чуть тише, и в его голосе слышится просьба и без произнесённого «пожалуйста». Это странно, как люди понимают друг друга без слов, потому что нелюдь тоже понял, чего от него хотели, пусть и не попросили напрямую. Он сдался, опустил плечи и вздохнул. — В сумке кожаный свёрток на дне, — младший спокойно раздаёт инструкции, которым другой уверенно следует, пусть и недовольно губы поджимая так, что над их уголками две крохотные ямочки появились, — там игла, — все их вещи быстро оказались на земле, чтобы не дать никому шанса передумать. Минхён нашёл искомое, повертел в руках, развязал узелок плетёного шнура, чуть не упустив всё содержимое, и двумя пальцами схватился за толстую и длинную стальную, странно погнутую иглу, — вырви у Кобылы волос из гривы какой почище. Старший от этих слов скривился весь, смотрел в ответ долго, будто подтверждения ждал, что ему действительно придётся с лошадью опять воевать. Но Вон в ответ был серьёзен, не давая и повода подумать, будто шутил. Переступив через свою гордость, пришлось прислушаться, чтобы найти животное шагах в пятидесяти. Кобыла попыталась отойти, как только чужое присутствие заметила, но парень сделал для себя удивительное открытие. Вчера ведь он без лишней мысли забрался в седло, вдарил пятками по бокам и сорвался вслед за погоней, не встретив от лошади сопротивления, а это могло лишь значить, что действовать вместе с этой несносной было возможно, если действовать быстро и не давать опомниться. Парень за уздцы схватился, притянув здоровенную морду к себе поближе, только успев от мстительного укуса увернуться, и вырвал плотный чёрный волос из гривы, чем вызвал недовольный топот. — Противная, — шикнул Минхён, делая несколько шагов назад. В месте привала Юкхей с места не двигался, пытался вслушиваться в происходящее, но находился слишком далеко, поэтому только пальцами перебирал в попытке занять себя и подготовить к предстоящей боли. Он ведь этой иглой всего один раз воспользовался, чтобы кривенько зашить отрывающийся рукав рубахи, которую потом всё равно пришлось выкинуть. Рукоделию его не учили, одному лишь боевому мастерству, истории и грамоте, оттого и готовым всерьёз воспользоваться пальцами в столь тонкой работе парень готов не был. Старший тем временем спешно вернулся, устроился на земле напротив и долго смотрел то на содержимое своих ладоней, то на Вона. Почему-то хотелось дать ему шанс разобраться самостоятельно, потому что выдержки и упорства было с лихвой, а вот практических навыков недоставало. Порывы разжевать и положить в рот были сильными, но парню нравилось смотреть, как друг хмурит брови, смотрит в глаза в надежде найти ответы там, а потом делает сам неумело и часто по первости наоборот. Времени достаточно, Юкхей ведь всё равно никуда идти не сможет, потому что вниз смотреть страшно — синяк разросся почти до рёбер, а нога даже в состоянии покоя болит. Минхён тратит целые минуты на то, чтобы рассмотреть иглу, с непривычки уронить её два раза, потому что нечто столь тонкое редко доводилось держать в руках, а потом смотрит на волос между своих пальцев и на открытую подсохшую рану младшего. До кости меч не дошёл, но мышцы были повреждены. Парень потянулся к фляге, откупорил её и смочил самые кончики пальцев, пропустил между ними волос, чтобы от пыли дорог очистить, а потом и вовсе зажал между губ с одной стороны, а вытянул с другой, чтобы уж наверняка никакую грязь не оставить. Подобное зрелище Юкхей счёл достойным того, чтобы бегло пробормотать: — Да не тащи ты в рот, — и непонимающе улыбнуться, потому что жест не совсем им одобрялся, но выглядел так, будто Минхёну далеко не было всё равно, чем ковыряться в его мясе, — теперь в отверстие иглы вставь. А второй тут же раздосадовался, потому что думал, будто его работа тут уже окончена, но оказался неправ. Демонстративно завалился на один бок, расставив ноги, чтобы в полной мере выказать своё недовольство, и трясущимися руками принялся вставлять волос в игольное ушко, из раза в раз промахиваясь. Ему нравилось, когда что-то получалось сразу, а в моменты, когда было иначе, злился страшно, хотел всё бросить, но продолжал, потому что не хотел отставать от младшего, который так многое умел. На того почему-то хотелось ровняться, да и себя предавать не хотелось. Было тошно даже просто помыслить о том, чтобы чего-то не достичь, ведь он старший брат, вынужденный держать ответ за ближнего, быть сильнее и умнее, стремиться стать идеалом. А какой идеал может быть из создания, что не справлялось со стальной иглой? Даже если с Донхёком ругались часто молча, если Минхён был излишне опекающим и строгим, неспособным оказать поддержки, ограждающим от всего, и ещё многого, за что в человеческом обществе о нём бы не вспомнили никогда добрым словом, они всё ещё оставались родными, и ответственности за это родство никто не мог снять. Минхён всегда оценивал свою значимость по тому, как много реальной пользы мог принести, потому что ничего больше в нём не было. Но Юкхей так не считал. И в знак несогласия протянул здоровую руку, оторвавшись от дерева и наклонившись вперёд, чтобы чужую ладонь схватить и на месте удержать от тряски. — Не торопись, — и голос у него успокаивающий, ни капли не раздражённый копаниями старшего, который ненадолго останавливается, чтобы вдохнуть глубоко и на секунду отвлечься. Человеку ведь и впрямь всё равно, как много удастся достичь, он не станет судить и оценивать качество проделанной работы, наверняка всё равно искренне порадуется успехам, закроет глаза на неудачи. Но это вовсе не значит, что неудачи стоит допускать. И Минхён медленно пальцы с зажатым между ними конским волосом подносит, почти не трясётся, но всё равно мажет. А во второй раз попадает и на секунду короткий взгляд на Юкхея бросает, будто одобрения ищет. Тот улыбается шире и головой кивает, а потом расслабляется, опираясь обратно на дерево, — я сам зашью, но ты края притяни друг к другу, хорошо? Только поближе сядь. Старший медленно на колени становится, одно из них меж чужих ног располагая, и ближе придвигается, кладёт ладони Вону на плечо, и по ним вода бежит, когда Юкхей рану промывает, мурашками покрываясь. Холод расслабляет, но всё это иллюзия, потому что впереди долгий путь, обещающий незабываемые впечатления от болевых ощущений. И пусть во многом Минхён казался топорным, подушечки его пальцев не ощущались такими шершавыми, какими были на самом деле, а прикосновения скользили аккуратно, почти безболезненно притягивая края открытого ранения друг к другу. Приходится с минуту готовиться к тому, чтобы вогнать иглу в собственное тело, и соприкосновение нагретой кожей стали с оголёнными нервами заставляет зашипеть, желать одёрнуть руку, вот только поздно было — орудие уже вышло с другой стороны толстого слоя кожи и мышц. — Поговори со мной, — пытается успокоить сам себя парень, на лбу которого выступила испарина. — О чём? — гарпии непонятна тяга к разговорам в такой ответственный момент, как и недоступна чужая боль. Он просто держит рану, как ему и сказали, но ничего более. — Поговори, — и тут первый стежок считается законченным, но волос рвёт мягкие ткани, принося постоянный дискомфорт, от которого нельзя ни укрыться, ни сбежать, потому что так необходимо было это неприятное действие. — На самом деле я боюсь возвращаться домой, — выдаёт старший первое, что приходит в голову, и сам застывает от этих слов, наблюдая, как между пальцев сочится чужая кровь, — хочу знать, что брат жив, — и он продолжает просто потому, что в голове всего этого нет, оно существует лишь на слуху и по факту, будто откуда-то из глубин льётся, — но если он, как и я, встретил кого-то, а он ведь так рвался всегда найти, — Юкхею от разговоров лучше не становится и он, кажется, вообще не слушает, но смотрит иногда украдкой между тем, чтобы собственную плоть сшивать со сжатыми зубами, — то я ему не нужен. Донхёк светлый и прекрасный, тянется к другим и любит разговоры, а моё общество его, кажется, душит. А ведь он и сам не знал, что так думает, и впервые свои ошибки признаёт, да ещё так запоздало. — А ты, получается, не как Донхëк? — выдаёт Вон так саркастично, как только может в своём положении, даже посмеяться пытается, вот только ему больно так, что в глазах темнеет, и он иглой уже наощупь кожу прихватывает, то и дело промахиваясь, а Минхён рта закрыть не может, потому что сам не верит в произнесённые собою слова. — Я даже выгляжу не так. Наверное, и на других, кого должен семьёй считать, не похож, — и он впервые звуки не проглатывает, хотя тема явно неприятная. — Это плохо? А кровь на пальцах уже подсохла, отчего кожа чесаться начала. Руки затекли, а глаза не получалось отвести от раны, что сейчас выглядела, кажется, даже хуже, чем до манипуляций, больше походя на выпотрошенную белку. — Я не знаю. — Не плохо. Минхён на это взгляд поднимает, а парень в ответ смотрит, дышит так тяжело, что грудь его беспорядочно вздымается и по ключицам стекает пот. Брови сведены к переносице, лицо такое потускневшее и уставшее, а здоровая рука почти по локоть багровая. — Мы ведь все очень разные, это не делает нас хуже или лучше, — даже если Юкхей не знает, в чëм же может быть столь озадачивающее отличие, он не считает его достаточно весомым, чтобы считать себя ненужным для кого-то, — отрежь, пожалуйста. Но старший не двигается, думает о том, почему за чужими эмоциями, какими бы они ни были, хочется наблюдать, запоминать и в сознании отпечатывать. — Минхён… И лишь после этого отмирает, тянет за волос и наклоняется к нему, со щелком перекусывая, ощутив металлический привкус во рту. К горлу тут же тошнота подступила, дыхание затруднилось. Парень подскочил на ноги в попытке от этого сбежать, но на языке только гуще расползлось отвратительное тепло, а гортань сжалась болезненно. Даже за ближайшее дерево скрыться не удаётся, как колени и ладони ударяются о землю, а на неё саму уже выливается всё съеденное вчерашним вечером. В груди горит, а вместо травы перед лицом обезображенная физиономия охотника, раскрывшего рот в застывшем навсегда крике, и под рёбрами снова болят бугристые наконечники стрел. Кожа снова пылает от вырванных перьев. В этот момент Юкхей о себе совсем не думает, встаёт быстро и тут же рядом оказывается, опуская ладонь под чужими лопатками, там, где прикосновения болью не отзывались. А парня все рвало и рвало, даже когда жидкость в теле кончилась, оставив лишь сухие спазмы. Настолько омерзительными были воспоминания, что даже кровь Вона смогла вызвать такую реакцию, заставив склониться над землëй и терять воздух. — Дыши, — твëрдо говорит младший, немало напуганный от такого развития событий, способный лишь наблюдать за тем, как Минхëна то и дело пыталось вывернуть наизнанку, но тот только хрипел и кашлял, — Боже… Большая ладонь успокаивающе зарывается в волосы на затылке, гладит неспешно до тех пор, пока старшего трясти не перестаëт, а позывы становятся реже. Он тогда голову поднимает, оскалившийся, измотанный и несчастный, с полными слëз глазами и мокрым от слюны подбородком. Юкхей знает, что это не более, чем нормальная реакция человеческого тела на рвоту, но паникует тут же, потому что впервые видит от своего друга такой взгляд. — Что же с тобой такое? — Тянется за флягой и осторожно к чужим губам подносит, а Минхëн тут же еë выхватыватить пытается, но Вон держит крепко, не даëт наклонить слишком сильно, пить слишком быстро. Понемногу парень успокаивается, ещё иногда переживая рвотные позывы, но уже справляясь с ними во многом благодаря тому, что выбрасывать из себя уже нечего было. — Ну и лицо, Юкхей, — бормочет он вымученно, на что второй безо всякой брезгливости его, не оказавшего и малейшего сопротивления, к своей груди прижимает, носом в макушку утыкаясь. Ему так стыдно, ведь в момент, когда старшему плохо стало, помимо страха и жалости получалось думать лишь о том, как красиво сияли полные влаги и отвращения чëрные глаза, — у тебя кровь… И ему не нравится, что эта самая кровь так близко к лицу, потому что даже её запах вызывает спазмы в горле. — Ты сможешь идти? — глухо спрашивает Минхён, на что младший молчит долго, двигает ногой несмело, но тут же замирает. — Нет, но ты ведь тоже. Оба вздыхают в унисон. Они отлипают друг от друга и переносят лагерь на десяток метров, чтобы не оставаться в непосредственной близости к бывшему содержимому желудка старшего. По большей степени, конечно, суетится Минхён, обнссиленно таскает вещи, ищет сухие ветки для нового костра, с каждым наклоном рискуя оказаться на земле, к которой неустанно тянуло. Человек лишь нелепой походкой не сказать, что перешёл на новое место, скорее переполз, стараясь хотя бы моральную поддержку оказывать, потму что имея лишь одну здоровую ногу и руку принимать полноценное участие в процессе не было возможно. Однако наблюдать за тем, насколько в выживании освоился старший, было приятно. Тот точно знал, где лежат нужные ему вещи, почти профессионально мог добыть огонь, хотя хворост в очаге складывал так хаотично, что он напоминал скорее терновник. Погода не располагала к разведению костра — слишком тепло и уютно было в залитом солнцем лесу. — Поешь, — настоятельно рекомендует Юкхей, кивая на сумку с едой, — хотя бы хлеба, он же тебе нравится. — У нас воды почти нет, — все запасы ушли просто на то, чтобы промыть одному парню рану, а второму желудок, — нужно найти. — И ты пойдёшь? Звучит вместо «ты не пойдёшь». Почему-то запретить хочется, ведь лес опасен, а где-то может быть непроходим и полон хищников, которые последнее время себя не проявляли. Они все-таки близко к селениям всегда ходили, не там, где волки и медведи обычно живут. Но старшему разве можно запретить, особенно после того, как Вону вполне доходчиво объяснили, что такое поведение немало унижает и задевает. Минхён кивает, но тёмный сухарь из мешка достаёт, потому что действительно через чур опустошённым себя ощущает, а во вторую руку берёт увесистую флягу. Наверное, им стоит обзаестись ещё одной на случай непредвиденных ситуаций. *** После того, как чужая спина скрылась за деревьями, Юкхей долго смотрел ей вслед, ждал возвращения, а потом только моргнул, и свет вокруг больше был не жёлтым, а оранжевым. Он даже и не заметил, когда успел заснуть, зато помнил, как проснулся совершенно пустым и самого себя не осознающим, не сразу догадавшись, что вообще отсутствовал. Сбоку шаги послышались, и лишь сейчас Минхëн показался, удивившись, что младший вообще позы за это время не сменил. Видно, люди очень тяжело оправлялись от травм, и думалось, что это сильно их задержит. — Что-то произошло? — хрипло поинтересовался Вон, обратив внимание, что волосы чужие были чуть сильнее обычного растрëпаны, а кожа вокруг глаз будто истончилась за недолгое часы разлуки. — Далеко идти было, — и рядом с парнем тяжело приземляется наполненная фляга, а чуть подальше упала кроличья туша. Юкхей не помнил, чтобы попутчик брал с собой оружие, да и на зверьке никаких ран не было, разве что голова болталась так, будто шею просто-напросто сломали, — подумал, что тебе нужно. И в людском мире этот маленький жест вполне можно было расценить как ухаживание, но человек только таращится, слабо веря своим глазам, потому что самостоятельные действия Минхëна всегда были направлены на его личную выгоду, а вот так, чтобы для Юкхея, нужно было попросить. — Попробуем уйти завтра, хорошо? — Не хорошо. Старший, должно быть, заметно подустал, потому что даже отвечал неохотно, но тут же сел хлопотать: то костëр разведëт, то устроится где-то неподалëку, чтобы Юкхеевым ножом мохнатое звериное брюхо вспороть, а все внутренности в огонь кинуть от греха подальше, а то хищников опасаться надо, даже если те не показывались. — Будем тут, пока лучше не станет, — именно старший всегда грязной работой занимался, потому что та его никак не трогала и не волновала, не заставляла морщиться или сожалеть о содеянном. Он будто больше знал не об общепринятых методах выживания, а о самой его философии, оттого не боялся марать руки ради благополучия, — ты плохо выглядишь. На это Юкхей может только полушепотом рассмеяться, потому что он сейчас бледный такой, всë ещё раздетый, с обескровленными губами и синяками под глазами. — Я всë ещë хочу спать в кровати. После этого повисает тишина, перебиваемая лишь треском веток в костре, лязганьем ножа, что Минхëн с чужого пояса без зазрения совести стащил, и тяжёлыми вздохами. Никому, конечно, тяжелее от этого не становится, оба они только время на себя от этого выигрывают, в течение которого Вон свободной ладонью с зажатым в ней куском мокрого тряпья, снятого с рукояти кинжала, наспех вытирает засохшую кровь со своего плеча и руки. Коротким клинком сам он не пользовался, только носил и берëг, отчего и ткань была на вид почти чистой, а если грязи не видно, то сойдëт. Гноя не было, рана не опухла и не стала больше, что не могло быть иначе, чем хорошим знаком. Даже с такой рукой можно продолжать путь, но бóльшей проблемой была почти половина тела, превратившаяся в одну огромную гематому. Даже Кобыла роняла его куда как аккуратнее. — Ты хочешь секрет? — произносит Юкхей другу в спину даже не от скуки, а потому что действительно хотел поделиться чем-то, о чëм никому, кроме отца и брата знать было нельзя. К сожалению, кое-кто ещё, посвящённый в дела семьи, пропал настолько давно, что вполне мог разнести неудобную для действующей власти новость. А второй только едва оборачивается и открытую ладонь протягивает, будто ждëт, что в неë что-то положат. Он не совсем разобрался, что такое секрет, но раз уж предложили, то надо брать. В груди от этого жеста потрясывается смех, потому что лицо у Минхëна очень умное и понимающее, а вот как действовать начинает, то всё незнание сразу на поверхность всплывает, вызывая непонятное чувство нежности. — Нет, секрет в руку не положить. Это просто слова, которые ты никому не говоришь, — человек ненадолго замолкает, видя чужое замешательство, — вроде того, кто ты такой. — Говори. — Матушка моя, — звучит негромко. Вон прощупывал почву, но заинтересованности не видит. — Я слышал, — мелко кивает старший и поворачивается уже полностью, чуть поморщившись от того, как по больной коже елозила одежда, — тебе грустно? — Это случилось через две недели после возвращения из сожженной деревни, — но безучастное выражение лица Минхёна не изменилось, — почти десять лет назад, а не год. И у гарпии в глазах ни капли понимания, одни только тяжёлые радумья, потому что Юкхей ведь преподнёс это как нечто важное, но что могло быть важного в одном лишнем десятилетии? — Ты настолько нелюдимый? — в неверии поднимает брови Вон, а второй никак не додумается, что же такого удивительного, — ничего не знаешь о королевстве? Это многое объясняло, ведь даже на меч тот не отреагировал, засмотрелся в первый раз лишь потому, что красивым посчитал, в противном случае по символике давным давно бы распознал, с кем связался. — Смерть матушки может разрушить королевство, как только станет общественным достоянием. Поразительно, что эта тайна не стала явью многим раньше, но ведь единственный выживший слуга, владеющий этим знанием, сбежал и мог распорядиться секретом как тому угодно, однако он людей не особо то любил, чтобы с ними делиться. — Если в это начнут верить, нам придётся передвигаться куда аккуратнее. — Я не понимаю, Юкхей. — Меня будут искать, даже если в лицо никогда не видели. По описанию узнают не все, но если хоть кто-то, то нигде более я не найду безопасных мест, не смогу задержаться надолго и никогда моя жизнь не станет спокойной. У парня потрясываются кончики пальцев здоровой руки, взгляд устремлён в одну точку, будто тому страшно с чужим столкнуться. — Значит, будем осторожнее. И эти слова развеяли все опасения. Почему вообще Юкхей думал, будто Минхён внезапно скажет, что дальше они пойдут порознь? Тот ведь и так всегда был против того, чтобы много внимания к себе привлекать, да и к тому же… — Тебя хотят убить? — внезапно спрашивает старший, осторожно придвигаясь ближе. Кажется, его теперь тоже ищут, потому что считают убийство одного единственного жадного до наживы охотника слишком серьёзным наказанием за покусительство на жизнь мирных существ. И не его одного. Трудно поверить, что лишь по поступкам Минхёна люди смогли оценить целый род, который до этого считали безвредным. — Хуже, — и Вон сам не знает, почему смеётся, — заставить исправлять чужие ошибки.