Россыпь звёзд

1589г. Конец неизбежен, но за ним всегда следует начало. Самое главное, чтобы было хорошее начало. Но как обычно конец - штука непредсказуемая. Даже когда он мучительно ожидается, когда каждый дышит им, он все равно приходит внезапно. Не с того конца, не в ту секунду, не с нужной стороны, не того цвета... И всегда, не вовремя. Он приходит словно незванный гость, прибытие которого всегда портит немаловажное событие. И всё же, лучше когда этот конец падает как снег на голову, лучше, когда никто не мог и предположить, что он вообще прибудет. И плохо, когда все ждут его. Ждут, нервно сидя на стуле, сминая рукава или какие-то вещицы которым не повезло оказаться рядом. Или ждут, отчаянно пытаясь не допустить его в дом - запирают все двери, закрывают окна, заделывают даже самые узкие щели. Ну и наконец ждут, беззаботно, не думая о том, что принесёт он им, что подарит. И первые и вторые и третьи - все всё равно устают от ожидания. И никто не сможет предотвратить конец, ибо конец это начало нового, а новое необходимо, чтобы окончательно не завяло и не зачахло старое. И хорошо когда этот самый конец щадящий. Когда он добр и не расправляется со всеми с полной жестокостью. Но разве было такое хоть раз? Конец всегда отнимает у каждого что-то важное, ведь только потеряв, можно что-то приобрести. Отбирает у Генриха - жизнь. У Франции - династию Валуа. У Шико - его короля. Конец династии вовсе не конец света, однако же он по-своему печален. Почему любая династия пресекается на том, кто не отличился коварством или жестокостью? Справедливо или нет, но династии Валуа суждено было прерваться на бедном Генрихе III. И ни как нибудь, а подлым убийством. Достаточно подлым, чтобы писать об этом, но недостаточно подлым, чтобы народ помнил о нём слишком долго. Тем более, что солнце следующего короля взошло ярко и ещё долго блистало, освещая загнившую в религиозных войнах Францию. -Меня все забудут. - прошелестел, словно лист на осеннем ветру, голос умирающего короля. Врачи и придворные давно покинули его опочивальню. Ибо король уже знал, что смерть поджидает его и возможно осталось всего несколько минут до конца. Мучительно долгожданного конца... -О нет, Генрих. Ты столько всякого натворил, такое трудно забыть! - ответил ему Шико, не переставая пускать остроты, поскольку он злился. Он смертельно злился на самого себя. Всю жизнь, которую Шико провёл, служа Генриху, он охранял его, не допуская опасности, прикрывая короля щитом, защищая от всевозможных стрел и копий. А в этот раз он что-то упустил. Настолько важное и серьёзное, что теперь вынужден сидеть и смотреть как его король умирает. И он не может сделать ничего, и его грудь сдавила боль. Жгучая, острая, она как яд, которым Екатерина Медичи не раз травила своих врагов, разъедала душу, испепеляла её. В темной комнате умирали двое. Но для одной опочивальни двое страдальцев - слишком большая честь. Кому-то надо воспрять духом. -Я был плохим королём. - голос Генриха проваливается в зыбучие пески тишины. Жуткая чёрная тень ползёт на кровать, подкрадывается к королю, пытается захватить его, завладеть им. Чёрные воды моря тихие, спокойные, на их глади распростёрся блестящий белый свет луны. Шико стоит на берегу и вдыхает холодный воздух. Слишком холодный, он пробирает его насквозь, рвёт горло и бьёт по глазам. Шут стоит на жёстком сером песке, он не блестит при свете звёзд, не рассыпается в ладонях как мягкий речной песок далёкой Гаскони... Он чёрствый, отвратительный, бледный, впивается в ноги, несмотря на толстые подошвы сапог. Вокруг ни куста, ни травинки, ни деревца. Пустота, шумящая, давящая на голову и ударяющая по сердцу острым кнутом. Шико смотрит на воду и наконец замечает то, чего так желало его сердце, изнеможденное и усталое, жаждящее опуститься на самое морское дно. Разум кричит Шико, что надо жить, что надо идти вперёд. Шут слышит этот голос отчётливей других, он повинуется ему слепо, однако не может не склоняться от щемящей боли в груди. Он замечает среди моря точку, которая неумолимо движется к горизонту, в черноту, такую тёмную, что когда видешь её, понимаешь - она забирет всё и навсегда. Шико кидается в воду и плывёт туда, за точкой. -Да, возможно ты плохой король. А скажи мне, были ли хорошие? Знал ли мир когда-то идеальных правителей? Если они были хороши во внешней политике, народ проклинал их, если во внутренней, их травили другие государства. Если они были непомерно жестоки, о них говорили как о лучших, их восхваляли. Но лишь при жизни, а стоило им умереть - они становились точками ненависти. А те, что были хороши во всем и старались как могли, были оклевещены и по сей день возможны считаются худшыми из худших. Те, что закладывали мощный фундамент - погибли в забытии. Те, что пришли на готовое - прославились. - Шико говорил быстро, разгоряченно, стараясь сделать их диалог похожим на все обычные, стараясь делать вид, что ничего не случилось, что его король не умирает. -Кем же буду я... - глухо прошептал Генрих и его голос растаял во мраке. -Генрих, того не суждено было узнать ни одному правителю, так же сие будет закрыто и для тебя. - вздохнул Шико, видя, как мгла безжалостно очерняет светлые одежды короля. И вот он в море, в огромной пучине вод. А точка-лодка далеко-далеко и движется так неумолимо быстро. Надо плыть, догонять! Шико изо всех разгребает руками тёмные холодные воды, приближается к лодке, не давая ей ещё удалиться. Сверху небо, усыпанное звездами, оно будто падает, но медленно, незаметно. А лодка уходит в темень, непроглядную, неизведанную... - Я столько убивал. - дрожащий голос будто разбился о ледяные скалы и тут же потух в ночи. - Вот и поплатился за это. -Ты убивал, тебе убили... - произнёс Шико, сам не понимая смысл последних двух слов. Генрих находился на границе между жизнью и смертью, а Шико будто уже ставил свечу за упокой его души. Неправильно... «Он выберется, он сможет. Ещё не все потеряно.» - и надежда продолжала гореть в Шико, обрубая все сорняковые стебли отчаяния. -Это свойственно нашему миру, друг мой. И тем паче королям. Не кори себя, Генрих. -Я был плохим братом, плохим сыном, плохим мужем, плохим другом. Скажи, Шико, ты ведь наверняка уже ждёшь, когда я скажу свои последние слова? - хрипло проговорил Генрих. Отчаяние, ужасное отчаяние затопило его глаза. -Как ты глуп, мой Генрике, как глуп. - тихо ответил ему Шико. Он бы хотел сказать больше, объяснить ему то, какую жуткую боль он чувствует прямо сейчас, рассказать как любил его все это время. Но шут лишь промолчал, не желая ни доказывать что-то ни опровергать. Он лишь положил ладонь на на плечо Генриха, тщетно пытаясь поддержать его. -Ты был плохим братом для плохого брата. Плохим сыном для плохой матери, которая сделала вас плохими братьями. Плохим мужем, оттого, что плохим королём. Потому что тебе и не следовало им быть. По крайней мере не здесь, Генрих, не здесь. Тебе следовало бы остаться В Польше, тихо править там, освещая своим величием страну, которая в свою очередь освещала бы тебя. Но ты полез сюда, в гнусную страну, где каждый второй мечтает завладеть твоим троном. И однако ты ни разу не жалел об этом выборе. Так смирись теперь и с тем, что из этого вышло. Воды сомкнулись над головой Шико, он едва успел взять дыхание, чтобы не умереть, не упасть на самое дно прямо сейчас. Призвав все свои силы, шут вынырнул и вновь вдохнул свежий холодный воздух. Ледяной порыв ветра отрезвил его и Шико уверенно поплыл дальше к лодке. -Для своих друзей и близких ты, Генрих, останешься хорошим человеком. А что скажут о тебе другие? Не нам судить. Молва редко сходиться с реальностью, мой король. - Шико сжал рукой самый край одеяла и попытался заглянуть в глаза Генриха. Бесполезно. Король смотрел вникуда пустыми глазами, измученными. Шико встал с колен и сел на постель, стараясь уловить взгляд Генриха. Взгляд мог сказать ему многое и он не переставал охотиться за ним, как за самой желанной добычей. Но пустые очи короля оставались такими же. Они словно потухли, в них не было и тени живого огня, он будто бы уже умер. Шико наклонился, внимательно разглядывая черты его лица. Серого, холодного, без единой кровинки... Чёрные, сухие, как осенние листья, волосы. Губы бледные и холодные, как лёд. Каким он стал! Шико помнил Генриха другим: жизнерадостным беззаботным красавцем с огнём в глазах, безумным и прекрасным, отчаянным, но не отчаявшимся. -Я не хочу умирать, Шико. - внезапно окоченелую тишину разрезает его голос. А вернее, бледный отсвет былого чудесного голоса. Шико помнил, он все помнил. Шут даже вздрогнул от этой неожиданной фразы, она ему совершенно не понравилась, даже испугала его. Но главное, глаза Генриха вдруг ожили. Они вспыхнули и обратили свой слабый огонёк, скорее дым, на Шико. Они точно были живыми. -Не хочу. - повторил король. Шико промолчал, не опуская голову, боясь, что отвернувшись, он уже не встретиться с глазами Генриха. Может, и никогда... -Не думай об этом, сын мой. - Шико выдавил бледное подобие улыбки. -Что будет с Францией после моей смерти? - Генрих наконец задал вопрос Шико, а не самому себе. В глубине его чёрных-чёрных зрачков мелькнуло тусклое подобие любопытства. Однако Шико не знал, что ему ответить на это. Разве кто-то может предсказать будущее? Шут не хотел ничего обещать умирающему, особенно то, что он не сможет позже держать под своим контролем. -Ты молчишь. Я понимаю. - глухо прошептал король. - Я без пяти минут покойник. - ужас начал разгораться в его глазах, заливая их доверху. Шико догнал лодку. Вот он уже может дотронуться руками до гладкого дерева, мокрого и чёрного от воды. Шико внимательно изучает лодку и самое главное - Генриха в ней. Он лежит, облаченный в прекрасные богато украшенные королевские одежды, которые, как шут умело замечает, меркнут с каждой минутой. А лежит король совершенно без сил, из раны густо сочится кровь, глаза открыты, но неподвижны. -Точно покойник... -Что ты говоришь? - спросил Генрих, поворачивая голову, что дало понять - он ещё жив, он не окаменел навечно. -Я говорю, друг мой, Генрих, что ещё не все потеряно. У тебя есть ещё время. Много ли, мало ли, не нам знать. Используй это время. Вспомни всё, что хочешь, скажи, всё, что нужно, забудь то, что не мог забыть всю жизнь, подумай о том, на что никогда не хватало этого бесценного сокровища - времени. Шико мягко, словно он - лишь лёгкое дуновение ветра, положил ладонь на щеку Генриха. «Какой холод...» - ужаснулся он, его кожа будто замёрзла после прикосновения. Шико уже сидит лодке и принимается упорно грести, подальше от зловещей темноты, куда их обоих утягивает. Но это не так-то легко. Одно движение весла и тысяча ударов волн, направляющих лодку назад. Течение, сильное и беспощадное вытягивает свои длинные тёмные руки и несёт лодку в чёрноту, не глядя на все усердия Шико. Тяжело одному, слишком тяжело. Однако взгляд Генриха вдруг переменился, в глазах блеснуло что-то живое, ресницы дрогнули, будто на них просыпался песок самой тёплой любви. Лицо его переменилось, ожило, обрело привычные складки, может быть даже потеплело. Теперь его взгляд говорил, причём очень красноречиво, он, казалось, передавал все чувство короля разом. Пока Шико неистово гребёт, он не видит и не слышит ничего, преследует одну только цель - вытащить их из этой проклятой воды, подальше от удущающей темени. И внезапно он понимает, что больше не чувствует весла в правой руке. На его месте лишь гуляет холодный ветер. Шут оборачивается и видит Генриха. Он поднялся, и сгорбленный сидел, крепко ухватив весло, которое совсем недавно принадлежало ладони Шико. Усталое лицо шута укрыла лёгкая тень улыбки. Здесь Генрих точно жив, здесь его мертвенная бледность отступает... - Спасибо тебе. - сказал король так тихо, что Шико не сразу понял его. У шута будто защемило сердце. Он уже видел как захлопывается крышка гроба, как покрывают Генриха саваном, как засыпают сырой чёрной землёй. Шико не верил в то, что это происходит наяву. Ночной кошмар, видение, что угодно, но только не правда. Он изо всех сил постарался вспомнить каких-нибудь весёлых историй, но в голову лезли только неприятные холодные мысли о смерти, о потере. «Ничего. Ещё есть надежда. Ещё не все потеряно.» - говорил он себе, глядя как дрожат тёмные ресницы Генриха. -Прости, что упустил такое. - медленно проговорил Шико. - Да ведь я же узнал этого монаха. Жак Клеман. - шут с настоящей неприязнью произнёс имя убийцы. Генрих не отвечал минуту, две, три... Потом Шико потерял счёт времени, наклонился пониже, приглядываясь, ощупывая пульс. Нет, жив ещё. -Что ты видишь, Генрике? -Лес. - хрипло ответил король, чей венец уже медленно, но верно сползал с головы. Потом король закрыл глаза и не открывал долго, очень долго, Шико уже был уверен, что не услышит больше голоса друга. Однако внезапно Генрих глубоко выдохнул, глаза его открылись и он посмотрел на Шико, даже внимательно. -А ведь... Они все там. И моя матушка и братья мои и свет мой, Мария и Келюс, Шомберг, Можирон. И Генрих де Гиз. - тут он вздрогнул. - Многие по моей вине умерли. Так что же? Зачем мне здесь оставаться? Что-то кольнуло Шико в глаз. Острая, хрустальная слеза, блестящая при свете луны, пробежала по его щеке и упала на губы Генриха. Шут не ответил. Впервые в жизни он не находил слов. Разум твердил ему: Генрих прав, сейчас для него самое лучшее - поскорее умереть! Но сердце протестовало и вопило изо всех сил, раздирая в клочья плотную ткань, годами сотканную разумом: Нет! Не должен он умирать. Не сейчас! «Ты думаешь о тех, кто умер, ты ищешь встречи с ними. Но ты забываешь о тех, кто остаётся с тобой на этой проклятой земле, кто вместе с тобой живёт здесь и проходит через все земные муки. Ты забываешь обо мне, Генрих...» Но если первые слова Шико сказал бы, будь Генрих жив-здоров, то последние он сохранил бы в тайне даже от себя, не будь ситуация настолько горькая. Но а так, он просто ничего не сказал, промолчал, позволяя своему взгляду говорить вместо него. -Ты плачешь, Шико? - спросил Генрих, когда слеза разбилась, коснувшись его губ. - Не надо. Ты сам говорил мне об этом. -Тебе не надо. Ты освобождаешься от этой жуткой жизни, а мне, мой дорогой король, предстоит ещё жить здесь, я, уж пойми меня, могу и слезу проронить! Но нет, ты опять ошибся. Я не плакал и не собираюсь. - сказал он, скрывая в своём голосе все тени скорби. Генрих улыбнулся. -Ну-ну! Думаю вы будете только рады, господин Себастьен де Шико. Или как вас величать? Может Робер Брике? Или Жан-Антуан д'Англере? -Как-то мало у меня имён, пожалуй заведу ещё парочку! - воскликнул Шико, радуясь, что разговор идёт хотя бы не о смерти и тем паче не о смерти Генриха. -Королем будет Наваррский. Ты рад, не так ли? - вдруг спросил Генрих. -О, ещё как! Я буду в почёте, а более того, проблем с едой точно не будет. -Вот значит как? - тихо продолжил Генрих. - Променяешь своего короля на еду? -Боюсь не хватит. Они посмеялись. Так, от души, будто смерть не караулила Генриха, будто не открыла пасть в ожидании его души... -Жан д'Англере... Я не думал, что кто-то помнит это имя. - сказал Шико. - Вернее, что его помнишь ты. -Возможно я все-таки был плохим другом. - вздохнул Генрих, а Шико заметил, как мрак комнаты уже овладел плечами Генриха. Минуты идут, летят, близится конец. Но на губах Генриха играет тёплая, спокойная улыбка. Ему уже не страшно. Они гребут вместе, король и шут. И здесь совершенно неважно кто из них кто. Лишь бы получилось воспротивиться течению, лишь бы их не унесло в жуткую черноту. Впереди, где-то очень далеко, блещут звезды. И Шико и Генрих видят их и упорно стараются достичь своей цели. Вместе получается быстрее, они продвигаются, звезды всё ближе, их свет всё ярче. Но шут слышит, как дыхание Генриха замедляется, как тяжело ему становится говорить, с какой болью король вздыхает, и Шико становится страшно, одиноко, жуткая печаль хватает его своими ледяными когтями, заставляет перестать надеяться, перестать верить в счастье. Был ли Шико счастлив? Пожалуй. По крайней мере на свете один лишь Генрих знал Шико таким, каким он был. Только король знал те секреты и переживания шута, которые он мог открыть кому-то кроме себя. И только с Генрихом Шико чувствовал себя на месте, он стал ему кем-то большим, чем просто другом. Шико верно служил ему, всегда старался помочь чем мог и сейчас, сидя у постели умирающего Генриха, он вдруг остро ощутил, что жизнь без его короля меркнет, отцветает, даже теряет смысл. Да, Генрих не был очень хорошим королём, Шико ясно видел, что Наваррский может куда больше, чем его Генрих, его Преглупейшее Величество. Но эти рассуждения были хороши при жизни Генриха, когда все было хорошо. Тогда можно было говорить насколько и в чем он плох, можно было делать бесконечное количество замечаний, говорить о том, что надо исправить и что такого очень много. Но если он умрёт... Разве все это будет иметь смысл? Да из тысячи таких Наваррских никогда не сделать одного Генриха Валуа. Родись он не принцем, а живи он где-нибудь в тёплой Италии, он мог бы творить прекрасное. Его тонкая душа, непостоянная натура, его красота наконец, могли бы сделать его великим где угодно, но не на троне Франции. На троне Польши. Почему они не остались там?! Шико тяжело вздохнул. Действительно, было бы очень хорошо. За престол Франции дерутся, рвут друг друга на куски, здесь нужно всегда спать в обнимку со шпагой. А там, в далёкой Польше, Генрих мог бы отлично править, сделать эту страну великолепной, такой, какой он бы пожелал. И никто бы не убил его, никому бы и в голову не пришло... Шико потряс головой, отгоняя эти мысли. Что сделано, то сделано. Да и неизвестно ещё, чем бы закончилось его правление в Польше. В конце концов, врагов хватает везде. Если Генриху на роду написано умереть от кинжала монаха, то тут уж ничего не попишешь, хоть во Франции, хоть в Италии, хоть в Польше, хоть в каком-нибудь Египте! А Наваррскоий будет хорошим королём, Шико был в этом уверен. И ему самому при таком короле, должно быть, будет не так уж и плохо. Но Лувр станет чужим, холодным, ещё более мрачным, чем сейчас. Может уйти? Уйти навсегда, снова стать Робером Брике и жить где-нибудь подальше. Чтобы не видеть как Лувр будет стоять всё такой же, а люди и порядки в нём изменятся навсегда. Или может уйти в монастырь, к Горанфло? Да, а лучше стать аббатом! Вот, прямо сейчас у Генриха попросить какое-нибудь аббаство, как он уже ни раз делал. И жить там, молиться, не думать больше ни о чём. И наблюдать за монахами, подобными Жаку Клеману... Нет, спасибо! Такой жизни Шико точно не хотел. Тогда он твёрдо решил, что же будет делать. Он останется с Генрихом. Навсегда. А что будет дальше - совершенно неважно. Но вот спустя какое-то время, очень долгое время, оба поняли - они не двигаются. Гребут изо всех сил, но темнота сзади сильнее. Шико не сдаётся, до боли впивается в весло. Они выйдут отсюда, выйдут! Чёрная вода лижет лодку, её волны иногда подбрасываются так высоко, что обливают Шико и Генриха с ног до головы. А звезды все ещё блестят далеко впереди, от них веет жизнью, радостью и лодка слепо рвётся вперёд. Внезапно Шико слышит голос Генриха. Бледный, какой-то неживой, он говорит: -Шико, друг мой. Этой лодке не суждено выплыть. Она должна быть унесена туда. - и он указал свободной от весла рукой на черноту сзади. - Ты когда-то говорил мне, что случится не больше того, что случится. Конец неизбежен, Шико. Но не для тебя, для меня. Твой черёд ещё не пришёл. - его лицо уже покрывает тёмная пелена, а голос звучит будто издали и несмотря на то, что Шико рядом, он никогда ещё не был так далеко. -Выходи из лодки, течение отнесет тебя к звездам. Не погребай себя заживо. А эта лодка уйдёт далеко в черную темноту, она унесёт меня. Генрих отпускает весло и оно с грохотом ударяется о воду. Волны поглощают его, обнимая своими жидкими руками. Лодку тянет какая-то неизведанная сила, которой король и шут всё это время сопротивлялись. Шико замирает, чувствуя как силы покидают и его. Но он не отпускает весло, просто держит и смотрит в глаза Генриху, которые уже наполняются каким-то замогильным холодом, они уже не похожи на живые. Тогда и он отпускает весло, а вместе с тем и последнюю возможность выбраться. Лодку несёт на скорости в темноту, которая утягивает, пожирает пространство, время, чувства... Шико хватает Генриха за плечи и трясёт со всей силы. -Вставай! Прыгнем из лодки, пусть она уплывает без нас. Ну же! Генрих не отвечает, а Шико уже почти не видит его во тьме. И чем дальше они плывут, тем больнее, тем чернее становится. -Прыгай ты, Шико. Этой лодке нужно унести меня. Из этой тьмы никогда не выберутся оба. Уплывай, друг мой, дай мне принять то, что уготовила судьба. -Черт возьми! И когда ты стал так мудр, а, Генрике?! - воскликает Шико и кладёт ладони на бескровное лицо короля. Блестящий венец рухнул с его головы. Наконец-то он освободился от королевских оков, которые так тяготили его. Теперь он становится обычным человеком, которому никто ничем не обязан и, что самое главное, который никому ничем не обязан. Шико смотрит в его глаза, изучает, как в первый раз, уже знакомые черты лица друга. Медленно, как в тумане, прикасается он губами к холодным, бесцветным губам Генриха. Умирающий вздрагивает и говорит голосом, не отличимым от ветра: -Прощай, Шико. Уплывай, живи! И взор его потухает окончательно. И берег сам, без посторонней помощи, подъезжает к лодке. И дорога, усыпанная цветами, сама приходит к Шико. Звезды сияют над его головой и зовут его, манят. Тропинка выстлана, осталось только шагнуть и навсегда оставить в лодке короля-мертвеца. «Скольких слов вы так и не услышали, Ваше Величество...» В опочивальне короля было тихо, слышно было как колеблются огоньки свечей. Здесь не осталось ничего живого. Скоро толпа придворных заполнит комнату, воздух пропитается охами, вздохами и даже облегчением... Конечно, все погрустят на заупокойной мессе. Король умер! Да здравствует король! Солнце нового государя, Генриха Наваррского растопит скорбь. Закроется богато украшенная крышка гроба, окунется тело в холодную могилу. Пройдут века, останутся лишь обрывки фактов и ничего живого. Шико смотрит на берег, смотрит долго и пристально. Звезды сияют, они прекрасны. Так пусть их видят другие. А ему они больше не нужны. И он берет за руку своего друга, не думая - мёртв ли Генрих? Шико берет и крепко прижимает холодную ладонь к груди. И пусть темнота забирает их обоих.