Wir haben morgen

Глава 1. Подобие идеала Дверь в кабинет открылась с тихим скрипом и закрылась с едва слышным хлопком. Тихонько зашуршал ковер под домашними мягкими туфлями, а затем легко щелкнул выключатель настольной лампы, освещая темную комнату и подкрашивая ее в зеленоватые тона. Франкенштейн очень устало вздохнул и снял рабочий халат, бросив его на стоящий уголком между шкафами бежевый диван. Рабочий стол у окна был завален бумагами, на которых мелькали то начерченные от руки в спешке какие-то схемы, то заявления учеников, то еще какая-то галиматья. Ноутбука под всей этой «роскошью» было и не рассмотреть. Махнув на все разбросанное на столе до лучших времён рукой, ученый уселся в мягкое кожаное кресло и открыл боковой шкафчик тумбы стола, в который был очень аккуратно встроен сейф. Быстро набрав комбинацию, он достал из него два очень старых журнала, третий оставив внутри. Из журналов торчали листы, закладки, кусочки ткани, а старые кожаные обложки порядком поистерлись, хотя, как видно, хранились очень бережно. В верхнем правом углу каждого журнала было выдавлено «Auschwitz-Birkenau», но явно предпринималась попытка затереть эту надпись – царапины, краска… - Какой же, к черту, из меня был «Ангел Смерти»? Весьма не зря все «лавры» были отданы Менгеле с Клаубергом… Франкенштейн фыркнул и открыл первый из журналов, более толстый. На форзаце аккуратным почерком было выведено: «Журнал 1942.11 – 1943.11 Собственность Иоганна Генриха Гольдненфукса». Ученый усмехнулся – да, ведь тогда у него было такое имя. Первые записи датируются ноябрем 1942 года, когда он впервые прибыл в Аушвиц по личному приглашению Рудольфа Хёсса. По факту – у него было направление от куда более высокопоставленных личностей, но он предпочитал не афишировать, что очень красиво задурил голову немецкому командованию и падкому до всего сверхъестественного Гитлеру с целью получения доступа к экспериментам и всем достижениям немецкой науки и техники. Американцы не захотели тогда давать свою технику, Великобритания в оккультизм не верила, с русскими разговор был короткий - «Расстрелять!», - но последствий этого разговора удалось избежать. Оставались только немцы, «машины смерти» которых были просто великолепными местами для исследований. Можно было бы не только поднабраться знаниями и устроить «кормежку» Копью, которое просто необходимо насыщать хоть раз в какие 200 лет свежими душами. Перед прибытием в лагерь Франкенштейна снабдили всем необходимым: формой СС без особых отличий, пропуском, позволяющим пройти везде, где только можно – хоть в спальню к Фюреру без охраны, лабораторным оборудованием и документами Рейха на имя Иоганна Генриха Гольдненфукса. Имя он выбирал сам. Лаборатория была оборудована по последнему слову техники на территории второго лагеря Аушвиц-2/Биркенау, который, в последствии, будет куда более известен, нежели материнский лагерь Аушвиц-1 и Аушвиц-3/Моновитц. Количество подопытных и обслуживающего персонала из числа пленников лагеря для Франкенштейна было просто неограниченным. Он мог выбирать для себя любого человека из тех, кто были в бараках до его прибытия или пригонялись принудительно уже после. В основном под опыты им отбирались только те люди, которым и так оставалось не долго: изможденные старики, калеки, смертельно больные, чрезмерно истощенные. Многие попадали к нему из уголовников – там уже отбирались самые «конченные люди», которые до мозга костей прогнили и были живым человеческим мусором даже для щепетильного ученого. В сопровождающий персонал он принимал толковых студентов-медиков, химиков, физиков группами по три человека. Увы, даже при его защите очень часто лагерная администрация включала их в расстрельные списки, лишая ученого толковых рабочих рук. В конечном итоге у него остался всего один помощник – студент-химик из Баварии, который был зятем крупного хирурга-еврея и неплохо, благодаря нему, разбирался в медицине. Попал в лагерь парень с пометкой «политический». Когда в Освенцим прикомандировали Клауберга, Франкенштейн отнюдь не обрадовался. Этот «доктор-прохвост», как он его называл, прежде него всегда успевал к эшелону с пленниками и помогал с сортировкой так, что все те, кого ученый обычно использовал, первоочередно оказывались в газовой камере. От подобной привычки его удалось отучить достаточно быстро: несколько раз приложив «ценной частью тела», - т.е. головой, - о стену газовой камеры, изнутри. В дальнейшем у них даже наладилось сотрудничество – ученый получал от Клауберга неплохие данные о влиянии того или иного излучения на организм и прочих весьма интересных аспектах изучаемого в застенках «гинекологического кабинета Карла Клауберга». В мае 1943 года доктором «цыганского лагеря» был назначен Йозеф Менгле. В этом амбициозном и горящем идеей человеке Франкенштейн узнавал самого себя за много лет до встречи с Мастером. Все во имя знания. Хотя, от опытов, проводимых в лабораториях этого энтузиаста, волосы на голове у него шевелились – препарировать живого младенца он не смог бы даже в самые темные годы. Или смог бы? Даже задумываться на эту тему не хотелось. Мастер очень сильно на него повлиял, заставив пересмотреть почти всю систему ценностей. Во многом его пребывание тут было связано и с поисками Истинного Ноблесс. Ведь если Копье поднаберет достаточно сил, то у него будет возможность активировать разбросанные по всему миру амулеты, которые передадут информацию, если вдруг почувствуют силу Мастера. Но откуда было ему знать, что его амулеты давно найдены и разрушены людьми, считающими их элементами дохристианских капищ? Так что Копье активно «кормили», лелея благие цели. * * * - Герхард! Ты косорукая скотина! – с нервно подергивающимся глазом прошипел Франкенштейн. Парень, попавший в Освенцим по политическим причинам, до чертиков боялся своего начальника. Он знал, что по всем правилам даже женщинам запрещено носить волосы не собранные в косы, если те длиннее мальчишеской стрижки. Герр Гольдненфукс не стесняясь носил распущенные курчавые волосы до плеч благородного золотого оттенка, которым в тайне завидовали все жены лагерной администрации. Да и сам Герхард тоже. Он завидовал вседозволенности загадочного начальства и тихо ненавидел его за это. - Простите… - юноша опустился на колени, поспешно собирая осколки вазы из чешского хрусталя, в которой стояли желтые розы. Сами цветы с поломанными стеблями лежали рядом. Именно этот парень, Герхард Вернер, был тем самым единственным помощником ученого в его опытах и в быту. Его даже убрали из общих лагерных списков и поселили в переделанном под квартиру для Гольдненфукса втором этаже лабораторного барака. Юный химик был круглым сиротой и в Мюнхенском университете учился он на заработанные собственным трудом деньги. Парню не везло во всем, хотя голова у него была золотая. Его пытались выгнать, обвиняли в чем-то абсолютно глупом и недостоверном, обсмеивали за низкое происхождение и дружбу с левыми студенческими группами. Пока его однокурсники выходили на улицы в коричневых рубахах, Герхард предпочитал штудировать лишнюю книжку по анатомии в свободное время и подготавливаться к поступлению в медицинский. А еще он старательно скрывал, что ему нравятся мужчины – не хотелось быть осужденным по позорному параграфу 175. В годы студенчества он женился на дочке очень известного хирурга-еврея, Йоханана Физнера, но не по любви. Планировали родить ребенка, вот только Берта, - так звали девушку, - погибла во время Ночи разбитых витрин, в ходе которой «как минимум 91 еврей погиб» по словам западной прессы. Герхард тогда был в командировке и не попал под волну. Доктор Физнер арестован, Берта убита… смысла возвращаться в Мюнхен он просто не видел. Скрыв брак с еврейкой, он перебрался в Польшу весьма незаконным путем и начал работать там с коммунистическими организациями. Когда началась война, Вернер быстро сообразил, что к чему, и ушел в подполье с рядом коммунистов, которые, как и он, оказались на немецкой половине Польши. Скрывался он там примерно до конца 1941 года. Его погоняли по различным мелким лагерям, где химик старался вести себя как можно тише и держаться в стороне от остальных заключенных. Когда он очень умело оказал первую помощь немецкому офицеру, свалившемуся в траншею у дороги и сломавшему ногу, прибывший на место лагерный доктор взял Вернера себе в помощники. Через какое-то время его перевели в Освенцим. Там перспективного заключенного заприметил его нынешний начальник и взял к себе обслугой. Герхард не мог жаловаться, что его плохо содержали или что-то было не так… Его сытно кормили, дали гражданскую одежду взамен робы, разрешили не стричь волосы, не ходить на работы, но он должен был беспрекословно выполнять все, что требовал Иоганн Генрих Гольдненфукс и дома, и в лаборатории. Как уже говорилось, он завидовал видной внешности своего покровителя. Ну а что говорить, если сам парень был блеклым, невзрачным и чем-то походил на крысеныша – или серыми волосами, или маленькими черными глазками, которые то и дело бегали из угла в угол, или привычкой поддергивать верхнюю губу, обнажая несколько длинноватые передние зубы, когда нервничал. А нервничал он везде, успокаиваясь только тогда, когда облачался в белый халат и садился за стол с реактивами или брал в руки скальпель. Так что в домашней работе от Вернера толку было ноль. Франкенштейн каждый раз смотрел на своего недотепу-помощника с сочувствием и, одновременно, плохо скрываемой злостью. Ну как можно быть таким воистину гениальным, но еще мало образованным, хирургом, и, в то же время, таким беспомощным во всем остальном. Терпеть долго этот бред он просто не мог и теперь решился взять еще одного слугу в дом. - Герхард, когда закончишь собирать осколки, приведи себя в порядок и готовься к выходу – мы сегодня пойдем на вокзал – выберем кого-то, кто займется работой по дому. Твоя косорукость меня довела до предела. Сказав это, ученый только покачал головой и направился в свою комнату. В квартире он предпочитал ходить только в мягких комнатных туфлях, форменных брюках и рубахе. Обязательно с распущенными волосами. Когда необходимо было выходить, просто спуститься в лабораторию этажом ниже или пройтись к коменданту Рудольфу Хёссу на «рюмку шнапса и парочку домашних сосисок», он полностью одевал форму СС, без нашивок и опознавательных знаков, и подвязывал волосы широкой алой лентой. Красная повязка с белым кругом и черной свастикой неизменно красовалась на рукаве, хотя и особого восторга не вызывала. Полностью облачившись в форму и надев начищенные до блеска сапоги, Франкенштейн вышел в прихожую, где его уже ждал Герхард, нацепивший по такому случаю почти новый серый костюм, который утащил со склада еврейских вещей. Поправив у зеркала фуражку с «мертвой головой», он кивнул слуге и первым вышел из квартиры. Сегодня нужно опередить Менгеле и Клауберга. Если последнего угрозой избавления от «лишних» частей тела вразумить можно было, то вот Йозеф на такие провокации не поддался бы и мог бы начать пакостить вполне осознанно и масштабно. А кому это надо? * * * На улице было прохладно и мокро – в июле здесь непременно шли дожди, как говорили старожилы. Из-за туч потемнело резко и быстро, так что девятичасовой поезд приходил под свет фонарей. На перроне, куда прибывали партии заключенных, уже стояли солдаты охраны, ответственные по смене за прием народа, и доктор Менгеле. Так же там была и парочка представителей внутренних служб – в «Канаду», видимо, нужны были новые мужчины и женщины, а так же в действовавший на территории лагеря публичный дом. Когда Франкенштейн подошел к основной группе «встречающих», его тепло и радостно поприветствовал многоуважаемый лагерный доктор, который тут же начал вещать, какие надежды он возлагает на эту партию. По документам, сюда везли просто подарок судьбы – семья с тремя поколениями близнецов. Сухо ответив, что его это мягко говоря не интересует, ученый отвернулся и внимательно начал рассматривать вагоны. Огромные грузовые вагоны, в которых перемещаться можно было только стоя, напоминали горбатые гробы на колесах. Затянутые колючей проволокой окна были похожи на раскрытые рты слепых голодных монстров, из которых торчали руки перевозимых заключенных. Состав скрипел, останавливаясь в положенном месте. - Кого везут сегодня кроме ваших чудных близнецов? – поинтересовался ученый у Менгле, который всегда знал все. Надо же знать, из кого ему придется выбирать. - О! Сегодня у нас не все евреи. Есть немного немцев, немного поляков. Так же асоциальные элементы и гомосексуалисты. Они среди всех категорий намечены, - тут же защебетал доктор, поправляя халат. – Представляете, недавно в столице генерал-губернаторства накрыли мужской бордель! Фу! Среди «работников» были еврейские юноши, естественно, а так же немцы, поляки и даже русские! Это какой-то кошмар! Самое мерзкое, что все посетители этого публичного дома были офицерами! Высокого ранга! Они тоже едут в этом поезде вместе с теми, кого тащили к себе в койку! - Ну и как из такого сброда можно что-то выбрать себе в домработники!? – искренне возмутился он. - Не женщину же мне брать? Я не хочу, чтобы думали, будто я взял себе куклу для постельных утех! - Мы все прекрасно знаем, что вы соблюдате обет верности своей покойной невесте, Герр Гольдненфукс! - тут же закивал доктор. – Возьмите кого-то, кто сможет вам полноценно готовить. Герхард ж ничего кроме скальпеля и банки реактивов не удержит! Когда из вагонов вышла первая партия пленников, тех самых парнишек из публичного дома, Франкенштейн обмер. Предельно аккуратно и изящно, даже шатаясь от побоев и голода, по шаткой дорожке на перрон вышел… Мастер. Ученый потер глаза, пощипал себя за руку, покусал губы и даже помотал головой. Видение не пропадало. Оно стало более материальным. Только прислушавшись к собственным ощущениям и к ощущениям Копья, которое очень любило Мастера, он вздохнул с облегчением. Только внешнее сходство. Фух. Мальчик тем временем встал в ряд с остальными и начал стряхивать с черных относительно узких брюк и белой рубахи со свободными рукавами пыль и грязь, не поднимая головы. Черные грязные волосы, слипшиеся в немытые сосульки, обрамляли лицо, оттеняя его практически нездоровую бледность. Не обращая внимания на все, что скажут другие, Франкенштейн направился прямым ходом именно к нему, отталкивая мешающихся под ногами пленников, солдат, а так же желающих урвать себе нового прислужника. Подобравшись к пленнику практически в плотную, он резким движением схватил его за подбородок и поднял лицо к себе. Парнишка тут же съежился, но взгляд не отвел. Красновато-карие глаза смотрели с опаской и мольбой. - Имя, - хрипло выдохнул переволновавшийся Франкенштейн. - Рей… - мальчик закашлялся, но тут же продолжил голосом совершенно отличным от голоса Мастера. - Рейнхард Шмидт. В груди у Франкенштейна ёкнуло. Этот странный ребенок. Ему же едва исполнилось 20 лет! А он уже явно долго занимался проституцией. И это сходство с Мастером! Если бы не оттенок глаз, не такое беспомощно-молящее выражение лица и человеческая энергетика… их вполне можно было бы перепутать. Смотреть на человеческую копию Кадиса Эстрамы Д. Райзела было странно и несколько дико. - Дежурный! – гаркнул он, и тут же к нему подоспел высокий, белобрысый и несколько худой старший лейтенант Ганс Шнитке. - Слушаю, Герр Гольдненфукс! – отчеканил тот, вытягиваясь по струнке смирно и удерживая автомат «на караул». - Возьми вещи этого заключенного, Рейнхарда Шмидта, и передай их моему слуге. Самого заключенного исключи из списков и переведи в мой личный лист. Тебе все ясно? – ученый строго зыркнул на парнишку. - Так точно! – Ганс щелкнул каблуками и тут же кинулся выполнять распоряжение. Франкенштейн же вспомнил, что совершенно забыл спросить у нового работника о том, что же тот сможет делать по дому… - Мальчишка, - нарочито грубо окликнул его ученый, - что ты умеешь делать? Кроме того, за чем тебя застали в Варшаве. Рейнхард было смутился и чуть нахмурился, пытаясь вспомнить. Видимо, мыслительный процесс давался ему с определенной натугой. Наконец, он ответил: - Я умею готовить. Я неплохо шью. Могу убираться. У меня было шестеро младших братьев и сестер, за которыми я следил, пока меня не украли и не вывезли в генерал-губернаторство. - При мне ты будешь домработником. В твои обязанности будет входить уход за квартирой, поскольку эта косорукая тварь Герхард не способен ни на что, - обрадовался такому совпадению Франкенштейн. – Меня зовут Иоганн Генрих Гольдненфукс. Ты можешь обращаться ко мне «Хозяин», Герр Гольдненфукс или Герр Иоганн, но только в том случае, если заслужишь обращаться ко мне по имени. Питание ты получишь не лагерное, а наравне с персоналом лагеря, от работ с другими узниками ты свободен. Волосы можешь не стричь, а одежду – оставить, как и личные вещи. Все понятно? Рейн тихонечко кивнул и снова с мольбой посмотрел в глаза ученому. В этот раз во взгляде сквозила благодарность. Да, этот человек в форме СС многое для него сделал. И он будет ему предан. До смерти. Мальчик умеет быть благодарным. - Иоганн! Иоганн! – довольно улыбаясь, к Франкенштейну подлетел Менгле. – Это великолепная партия! Я отобрал такой ценный материал! Я даже в благостных целях составил черновой список для твоих экспериментов! Все критерии, которые ты обычно учитываешь! Только я позволил себе включить в твою группу двух женщин с детьми, которые больны туберкулезом. У них очень запущенный случай, как раз то, что нужно! Ученый криво усмехнулся. Видно, партия пленников действительно была впечатляющей, что если даже жлоб Менгле так расщедрился и облегчил участь на сегодняшний вечер. Занятно. Наверное, снова хочет затащить его в лаборатории «цыганского лагеря». Ладно, пускай. - Герр Доктор! Я предельно признателен вам! – заметив толпу, которую гнали сразу «в душ», проворковал Франкенштейн. – Уж не хотите ли вы, чтобы я пришел в гости к вам в операционную? - Я всегда счастлив буду видеть столь ценного специалиста в своих владениях! – мягко рассмеялся Йозеф. – А теперь, позвольте, я должен идти! – получив желанную благодарность, он удалился восвояси. Тем временем подоспели уже и старший лейтенант с сумками, и Герхард с бумагами на паренька. Отдав распоряжение отнести сумки и бросить их в коридоре квартиры, ученый, в сопровождении Рейнхарда, направился проверять отобранных Менгле людей. Вернер с удивлением осматривал спутника начальства и только и думал, что не видел, пожалуй, настолько утонченно красивого и изящного юноши уже очень давно. Очнувшись только после легкого удара под ребра от того самого Шнитке, он поспешно ухватил чемодан и дорожную сумку нового соседа и направился к выделенному «специально для Герра Гольдненфукса» бараку. Сумки он бросил тогда действительно почти на пороге и сам ушел в свою спальню, чтобы заняться отнюдь не самыми благопристойными вещами наедине с собой. Осмотр отобранных ста узников прошел достаточно быстро – Менгле действительно выбрал тех, кто удовлетворял требованиям Франкенштейна. Либо просто из числа приговоренных им к газовой камере, либо самых несчастных калек. Это уже было не так важно. Пленным присвоили номера, переодели в лагерную одежду и отправили по баракам. Франкенштейн должен был проконтролировать весь процесс лично, так что устал он весьма сильно. Добравшись до квартиры, он первым втолкнул в двери Рейнхарда и только затем зашел сам, захлопнув дверь и не зажигая свет. Мальчишка с тихим всхлипом упал, споткнувшись через оставленные прямо на пороге чемоданы. Естественно, ученый рухнул на него. В ответ прозвучало сдавленное «Ох!». - Я Герхарду точно оторву руки и пришью их к бедренным суставам! Так, сволочь, жить и останется! И оперировать тоже! – зло зашипел Франкенштейн. Действительно брало зло – очутиться сразу в такой компрометирующей позе с мальчишкой-проституткой! Подняться просто не получалось. Необходимо было опереться на парнишку и чуть подтянуть ноги, чтобы встать на колени. Поза получилась бы занятная и крайне неприличная. Посмотри не знающий ситуации человек на всю эту картину, решил бы, что ученый примеривается поиметь несчастного. На задворках сознания проскочила мысль «А почему и нет!?» А действительно! Почему нет?! Франкенштейн любил Райзела, он преклонялся перед ним. Смотря на Мастера он не мог позволить себе «подобных крамольных мыслей». Он не смог бы просто подойти, опрокинуть его на спину или прижать грудью к стене и долго, с чувством его иметь… стоп, заниматься с ним любовью. Ученый бы просто унизил столь древнее, мощное и, в то же время, столь хрупкое существо, которое бы сломалось, возможно, и окончательно ушло в себя. В то же время сам Мастер не приказал бы Франкенштейну подчиниться и встать перед ним на колени или отвернуться спиной и опереться на стену. Нет, это было не в духе его Мастера. Древний-то древний, но в сущности – ребёнок. Нет, с ним так нельзя! А с мальчишкой-проституткой, который так безумно похож на него, можно! И даже нужно! Прямо здесь! На чемоданах! Раздирая на нем одежду и кусая бледные плечи до кровоподтеков! В паху от подобных мыслей и образов стало заметно давить, по низу живота разливалось приятное, жгучее тепло, а голова закружилась. Да, он сделает это. Плевать. Мастер не узнает. Он НИКОГДА не узнает, как пошло стонет его копия под столь нежно и, в то же время, жестоко терзающими тельце руками Франкенштейна. Точнее – будет стонать. Ночь-то длинная. Ученый оперся руками на спину лежащего под ним мальчика и подтянул ноги, становясь на колени. Непроизвольно, а может, и специально, он слегка толкнул его бедрами, чтобы дать почувствовать, что да, он действительно безумно возбужден. Рейнхард всхлипнул, понимая, что его ждет, и попытался вырваться или хоть вскрикнуть. - Не надо! Голос был не таким, как у Мастера. Это резало уши. Сняв с рукава повязку со свастикой, ученый завязал ею рот новому слуге. - Умолкни. Так тебе же будет лучше. На секунду Франкенштейну показалось, что глаза мальчика блеснули алым. Но только показалось. Рейн опустил веки и покорно кивнул, расслабляясь. Он понимал, что за любую «благодать» и «поощрение» от Бога он должен платить. И не важно, трудом или телом. За просто так не дастся ничего. Все пять часов поезда до лагеря он молился Богу, чтобы тот помиловал его, сжалился за все его страдания в этом мире… или просто дал уже умереть спокойно. Всевышний явно услышал молитвы и ниспослал ему этого Герра Гольдненфукса, но и за это надо платить. Уж слишком хорошо все складывалось. Прежде, чем Шмидт попытался снять с себя рубашку, Франкенштейн сам ухватил его за ворот и рванул ткань на спине так, что та с треском разошлась, обнажая покрытую шрамами и пестрыми огромными синяками спину. От этого даже стало как-то очень его жалко, но останавливаться никто не собирался. Стащив с него остатки рубахи, ученый, едва касаясь кончиками пальцев, очень заботливо провел по коже руками, заставив Рейнхарда удивленно охнуть и чуть прогнуться, подставляясь под прикосновения. Плавно оглаживая синяки и периодически задерживаясь на особо крупных шрамах, Франкенштейн чуть прикрыл глаза. На удивление кожа у этого ребенка была невероятно гладкой. Даже тут ненавязчиво перед глазами появлялся Мастер. Прикосновение было таким знакомым… Склонившись ниже, он провел кончиком носа по шее мальчика и затем грубо укусил его, не до крови, но болезненно. Рейн замычал, пытаясь чуть подняться и отстраниться, но ученый удержал его, скользнув одной рукой по груди и животу, прижимая к себе. Его пальцы аккуратно проникли под пояс брюк, слегка царапая кожу и заставляя мальчишку сдавленно негромко всхлипывать через нарукавную повязку. Разжав зубы, Франкенштейн тихонечко прошептал: - Мальчик, запомни раз и на всегда: ты только замена. У тебя ЕГО лицо, практически ЕГО тело, но не ЕГО голос и ты всего лишь человек, которого сломать и стереть с лица земли не составит труда. У вас даже похожи имена, но запомни, человеческое дитя, ты будешь жив ровно до тех пор, пока я буду хотеть видеть это сходство! Рейнхард кивнул, показывая, что он понял все сказанное его новым Хозяином. Теперь ясно, почему он был так взволнован. Собственно, все остальное ему как-то даже не успело прийти на ум –мужчина расстегнул его брюки и достал уже частично вставший член, начав медленно и плавно ласкать его пальцами и ладонью, то и дело задерживаясь и большим пальцем проводя по головке. Мальчишку никто и никогда не ласкал. Им только пользовались, и это его задачей было ублажить гостя. Все просто. А тут… Рейн не сдержался от тихого и довольного стона. Франкенштейну это понравилось. Он не думал сам, что когда-то сможет оказаться сверху в их с Мастером отношениях, но многократно представлял, как он доставляет ему удовольствие. Ведь когда он найдет его, то обязательно прижмет столь желанного нечеловека к себе, сжимая едва не до хруста костей, рассказывая, как же он скучал по нему, как он его любит. Не как слуга может любить хозяина, а как человек может любить человека, что как факт невозможно в их конкретном случае. А мальчик… Можно представить, что это Райзел, но в человеческом обличии, родившийся человеком и испытавший на своей шкуре всю мерзость и грязь того вида, который он защищал. Можно. И тогда его можно любить как человека в тех рамках, что создает это время, эти установки, полагаясь только на теоретически присутствующие тормоза, которые ему стабильно отказывали. Заметив, что от таких незамысловатых, в сущности, ласк Рейну уже слишком хорошо, ученый подосадовал, что не сообразил прекратить раньше. Полностью отстранившись от мальчика, он начал расстегивать свои форменные брюки. Рейнхард на подобное недовольно захныкал и, оттолкнувшись руками от пола, попытался принять хоть какое-то вертикальное положение, стремясь прижаться к Франкенштейну, чтобы снова чувствовать тепло его тела. Это были новые ощущения, которые он не хотел отпускать. Слишком хорошо. Слишком по-живому. Скинув китель и расстегнув брюки, мужчина сам притянул его к себе, прижимаясь грудью к узкой худой спине, покрытой ссадинами и синяками. Безумно хотелось поцеловать этого мальчика. Закрыть глаза и прикоснуться губами к его губам, представляя, что это Мастер в его объятиях. Но рот у слуги закрыт и пусть так и будет, чтобы голос не разрушил иллюзию. Ограничившись поцелуем в плечо, Франкенштейн чуть отстранился от мальчика, ощупывая его бедра. Скользнув пальцами между ягодиц, он легонько надавил на вход и проник внутрь, практически не почувствовав сопротивления. Рейнхард всхлипнул и опустил голову – было безумно стыдно, что вот сейчас он действительно ощущал себя проституткой в полном смысле этого слова. Хмыкнув, ученый вынул пальцы и приставил к проходу член. - Уж извини, дитя. Тебе может быть больно. И не стесняйся своего тела – мы еще приведем его в божеский вид… Рейн кивнул и снова залился краской, в очередной раз показав себя совсем трепетной ланью, будто и не юноша он вовсе, а хрупкая дама. Такому поведению вполне было объяснение, но об этом он сам расскажет после. Получив своеобразное согласие, Франкенштейн резко толкнулся вперед и замер, прикрыв глаза и прислушиваясь к своим ощущениям и к ощущениям мальчика. Самому ему было невероятно жарко. Парнишка же мелко дрожал, но не от боли или страха, нет. Он не сжимался в попытке пересилить боль, скрыть смущение или просто не ощущать ничего – Рейнхард наоборот раскрывался, стремясь каждой клеточкой своего тела к тому, кто на первый взгляд был насильником. Мужчину поражала такая отзывчивость, он не совсем понимал ее, но и сам получал от такой отдачи удовольствие. Пропустив свои руки под руками мальчишки, он обнял его, в то же время начиная постепенно двигаться. Не спеша и не торопясь никуда. Зачем спешить? Со временем начиная двигаться грубее и резче, ученый все крепче сжимал в своих руках тело мальчика и позволял себе кусать его плечи, шею. Он уже видел перед собой Мастера, и только вскользь замеченные синяки могли его отрезвить. Рейнхард, такой теплый и податливый, старался как можно крепче прижиматься к Франкенштейну, даже позволил себе такую вольность, как сжать его ладонь своими тонкими длинными пальцами. Пожалуй, первый раз он получал удовольствие от занятия подобного этому. Толчки становились быстрее и размашистее, Рейн не сдерживал стонов. От того, чтобы на звуки прибежал Герхард, их спасало только то, что на его рте была нарукавная повязка, поверх которой его зажимал узкой сильной ладонью ученый, потихоньку шептавший на ухо мальчику, как же ему хорошо и чтобы он вел себя тише. Сколько все длилось – Франкенштейн не мог сказать, как и его партнер, который к тому времени уже совершенно не соображал ничего, а только искал новой ласки и новых прикосновений, будто стараясь слиться с ним в одно целое. Мужчина чувствовал, что напряжение внизу живота становится буквально критическим, что осталось совсем немного. Зажмурившись, он отстранил Рейнхарда от себя, заставляя встать на четвереньки, и крепко сжал его бедра. Тот недовольно захныкал, но позу менять не стал. Двигаясь быстро и резко, мужчина чуть недовольно морщился, когда хлопки его бедер о бедра мальчика были слишком резкими, запрокидывал голову, встряхивая растрепавшимися и взмокшими волосами, будто стараясь погрузиться в удовольствие полностью. Толкнувшись последний раз и кончив внутрь хрупкого тела мальчика, он сдавленно застонал, едва слышно позвав своего Мастера по имени. Для так и не достигшего разрядки Рейна это осталось незамеченным. Спустя пару секунд, вернув себе способность соображать трезво, Франкенштейн аккуратно покинул тело парнишки. Затем снял с его рта нарукавник и брезгливо обтерся этим клочком красной ткани ровно на столько, чтобы сразу не испачкать одежду. Встав в полный рост, он посмотрел на Рейнхарда, так и стоящего в спущенных штанах, на четвереньках и перевесившегося через собственные сумку и чемодан. Он сильно жмурился, дрожал и нетерпеливо подергивал бедрами. Хмыкнув и застегнув брюки, ученый наклонился и ловким движением подхватил мальчика на руки. Усадив его на чемодан, он снова принялся ласкать пальцами его член, стремясь довести до разрядки. - Закуси ладонь, - тихонечко посоветовал Франкенштейн. – Так будет хоть немного меньше шума. Рейн тут же послушно выполнил то, что от него требовалось, и едва сдержал стон, обещавший быть громким достаточно, чтобы разбудить нежелательного свидетеля. Ученого вполне устраивало такое поведение. Единственное, на что он недовольно цыкнул, так это на то, что едва успел прикрыть член мальчишки тем самым несчастным нарукавником, чтобы брызнувшая сперма не испачкала рубахи или брюк. Когда Рейнхард убрал ладонь ото рта, чтобы вздохнуть полной грудью, Франкенштейн резко привстал и поцеловал его, не давая вздохнуть. Целовался мужчина грубо, но в то же время, не слишком настойчиво. - Это своеобразная благодарность за то, что ты был хорошим мальчиком, - отстранившись, похлопал его по щеке он. Рейн смотрел на него с каким-то странным благоговением, абсолютно непонятным ученому. Что он видел в нем? Что придумал себе? Что почувствовал? Этот взгляд смущал и заставлял чувствовать себя до безграничности виноватым. При определенной игре света, глаза мальчишки действительно отливали красным. Помотав головой, мужчина тихонько выругался и окончательно стянул с него ботинки, белье и брюки. Если первые полетели в угол прихожей, то все остальное, вместе с остатками рубахи и испачканной повязкой оказалось у мальчишки в руках. - Пойдем… - ловко подхватив Рейнхарда на руки, Франкенштейн понес его в свою комнату. Ученый думал только о том, что же он сделал. Логического объяснения не находилось совершенно, хотя что-то же перед этим было у него в голове, что давало повод. Все равно, даже занимаясь сексом с мальчишкой он видел перед собой очеловеченное подобие Кадиса Эстрама Д. Райзела. И это было…стыдно. А еще так тепло от тела на руках. Нет, об этом Рейнхарде Шмидте он должен позаботиться! Тот жался к нему, вцепляясь пальцами в рубаху. Ну уж очень мальчишке не хотелось верить, что это был просто секс от скуки. Не то, другие эмоции. А еще его первый раз поцеловали ТАК чувственно, а не скучными дежурными поцелуями. Никогда ранее так никто не прижимал к себе тело, которое предпочитали избивать. Синяки и шрамы тому свидетельство.