Wir haben morgen

На дворе стоял паркий конец августа. Солнце жгло нещадно все бараки Биркенау, будто стремясь выжечь это гиблое место с лица земли. Узники все чаще умирали в поездах от духоты, не доезжая до пункта назначения. Лагерных же почти трупов успевал подчищать и переводить на свои счета главный исследователь лагеря, Иоганн Генрих Гольдненфукс, заведовавший всем истреблением пленных в лагере. Суровый и пугающий всех вокруг человек. Не боялся его только Менгеле, удивляя всех коллег эдакой глупостью. Хотя что с него, безумного ученого, взять? За более чем месяц проживания в Аушвице-2 Рейнхард успел выучить очень многое: и лагерную терминологию, и имена старших офицеров, и докторов, и их страшные предпочтения…и своего начальника он тоже успел выучить. Хотя, не будем забегать вперед. Распорядок дня в квартире Герра Гольдненфукса был вполне удобным как для хозяина, так и для слуг. Рейну даже нравилось. Завтрак в половине восьмого. Что вы делаете до – никого не волнует. Вообще, время с десяти часов вечера и до завтрака считалось по негласному правилу сугубо личным. К восьми в лабораторию этажом ниже пригоняли партию пленников, которые были отобраны на эксперименты. По факту – умерщвление в благих (читать – научных) целях. До часа дня Гольдненфукс и его помощник работали внизу. В час дня – обед. Ученые приходили, снимали с себя грязные халаты и спешили ополоснуться каждый в своей ванной комнате. Для Хозяина ванную готовил мальчишка. И только ополоснувшись они позволяли себе прикоснуться к пище, приготовление которой в исполнении Рейна было сходно с ритуалом. Готовил он, к слову, великолепно. С часу до четырех был перерыв. В это время Гольдненфукс заполнял свои журналы и подбирал справочный материал, если его что-то интересовало. В половине третьего Шмидт приносил ему чай и печенья. Незамысловатый рецепт, который он узнал от своей матери еще в детстве. В четыре ученые снова уходили и возвращались в половину девятого абсолютно вымотанными и перепачканными с ног до головы. Приняв ванну, они приходили ужинать, затем немного беседовали у камина все втроем, а потом часы били десять и они расходились. Ну как, расходились… Уходил Герхард, скрежеща зубами, а Рейнхарда уводил к себе Гольдненфукс. Ночь была временем исключительно для них двоих. И не обязательно, что они занимались любовью. Они могли обсуждать книги, которые читал мальчик, могли обсуждать картины, стихи прославленных и не очень поэтов, а так же стихи Рейна, которые тот писал в огромных количествах в последнее время. Могли просто лежать, внимательно слушая дыхание партнера. Франкенштейну было все необычно и непривычно. Он переносил на мальчишку свою любовь к Мастеру и сильно корил себя за это. Тем не менее, защиту мальчика он ставил едва ли не высшей целью на время пребывания в лагере. Потом, потом война закончится, и он его заберет отсюда, увезет в какую-то нейтральную страну, где будет заботиться остаток человеческой жизни за хрупким человеческим существом. Пожалуй, да… так и будет. Рейнхард же упивался ощущениями. Он старался даже уловить малейшее изменение в запахе кожи своего Хозяина, не говоря уже о том, что он изучил его мимику от и до, научившись различать даже секундные колебания перед принятием решения. Он хотел быть нужным Герру Иоганну, хотел быть для него всем. Но он не мог. Был же тот, другой, с таким же лицом, но другим голосом. Еще Рейн часто говорил с тем, кто явился ему во сне в первую ночь. Для удобства он называл его След. Беседы с этим «голосом в голове» всегда были занимательны. Он рассказывал о тех старых временах, которые помнил и наблюдал сам. Они могли говорить обо всем, кроме двух вещей: кто такой этот Кадис Эстрама Д. Райзел и о личности Франкенштейна. То, что Хозяина зовут не Иоганном Генрихом Гольдненфуксом, Рейнхард усвоил. Так же как и то, что у него были причины для подобного поступка. По словам Следа – тем редким, что удавалось из него вытянуть – жил этот белокурый демон так долго, что никто бы просто не поверил ему, назови он свой настоящий возраст. Какая связь была между этим определенно человеком, хоть и необычным, и оставившим След в крови его рода, мальчик не знал. «…этот сильный и немного безумный человек служил создателю…» Так, кажется? Хм, но этой информации все равно непередаваемо мало. Понять действительные отношения между Франкенштейном и все еще предельно загадочным неким Райзелом было трудно, нереально. Так что пришлось оставить эту затею где-то в дальнем ящике сознания. В голове же у самого Франкенштейна творился бардак. Да, он сам разрешил себе любить этого ребенка так, как не мог позволить себе любить Мастера. Он любил его так, как будто перед ним был рожденный человеком Райзел… и это было трудно. Все чаще ученый замечал за собой, что ему не надо сдерживаться, чтобы не позвать по имени Мастера в самый ответственный момент. Он осознанно звал Рейнхарда, шепотом томно повторяя его имя так, чтобы только он и мог слышать, заставляя мальчишку краснеть до кончиков ушей. Он действительно любил его абсолютно по-человечески. Да, такая любовь быстротечна и требует поддержания близостью. Истинного Ноблесс он любил нечеловечески, что вполне соответствовало сущности объекта обожания. Его можно было любить всей душой, не требуя близости, не нуждаясь в сексуальном контакте. И без этого все просто, понятно и очень… правильно. Райзела НУЖНО любить по особому. Рейнхарду хватает человеческих плотских чувств. Тем не менее, Франкенштейн поймал себя на мысли, что ему будет очень больно, если с Рейном что-то случится. * * * Мысль Рейнхарду не казалась слишком уж хорошей, но идти на этот рискованный шаг было нужно. Как отреагирует Герр Иоганн на новую книгу, которую он принес в библиотеку со склада ариезированного имущества? Это не слишком откровенный намек на то, что он знает больше? Записывая в журнал взятых книг «Мери Шелли, Франкенштейн или Современный Прометей, Роман» мальчик едва боролся с дрожью в пальцах. Как отреагирует Герр Иоганн? Что он сделает в ответ на столь странный шаг? Отложив перьевую ручку, Рейн оставил журнал на видном месте и уселся в большое и мягкое кресло, в котором часто любил сидеть Гольдненфукс. Так казалось, что он прижимается к груди своего любовника, и всегда от этого было уютно. Книжка затягивала буквально с первых страниц. Автор писем начинал свое повествование из Петербурга, который сейчас русские называли Ленинградом. Рейн многое бы отдал за возможность увидеть этот город, да вот только это точно не получится. Он уже читал этот роман и знал, каково было несчастному ученому, который остался без всех и без всего. Страшнее, конечно, было без всех… его никто не любил. Только его чудовище, но оно любило и ненавидело его одновременно. А было ли чудовище у Герра Иоганна? О нем ли эта книга? Додумать Рейнхарду не дали. Двери квартиры жалобно крякнули, впуская незваных гостей. Трое в форме лагерной охраны быстро залетели в кабинет-спальню и уволокли мальчишку прочь. Книжка Шелли так и осталась лежать на полу, раскрытой на озарении юного Виктора. Последние строки на странице, подчеркнутые еще предыдущим владельцем были «…Если столько уже сделано — восклицала душа Франкенштейна — я сделаю больше, много больше…» * * * Франкенштейн вернулся в тот день немного позже, около двух, оставив Герхарда убираться в лаборатории. Утром он слышал какую-то стрельбу на лагерном подворье, но не придал никакого значения. Мало ли идиотов пытается бежать? Неладное мужчина почуял, когда только начал подниматься по наружной лестнице на балкон второго этаж. Страшно воняло краской. Просто неимоверно. Источником запаха оказалась его собственная дверь, хотя, если уж быть совсем точными, то не его дверь, а прилаженная на ее место новая, которую старательно вскрывал лаком, как оказалось, рядовой. - Что здесь, черт подери, происходит?! – не выдержав, возмутился ученый. - Герр Гольдненфукс! – тут же подскочил парнишка, облившись сам немного лаком, и отдавая партийное приветствие. – Меня прислал сюда старший по хозяйственной части. Сегодня утром задерживали беженца-одиночку. Один из солдат неудачно выстрелил, и отрикошетившие пули отлетели прямо в Вашу дверь! Двери сняли и поменяли. Меня прислали вскрыть их лаком… - Ты сам эту ахинею придумал? – ни разу не поверив в рассказанную версию, хмыкнул Франкенштейн. - Я говорю Вам только то, что знаю сам, - пожал плечами мальчишка. - Ладно, свободен. И забери вонючку свою. Странно, как Рейнхард не учинил скандала… - Какой Ренхард? - Парнишка твоих лет, мой слуга, он должен был быть дома… - Но, Герр Гольдненфукс! Дома никого нет! Вот тут Франкенштейну в действительности стало дурно. Да никаких пуль и не было! Никакого беженца! Кто-то пришел и забрал его Рейнхарда! Мальчишка всегда предупреждал, когда выходил куда-то. Сегодня он должен был пойти только на склад ариезированного имущества за новыми книжками, о которых слышал от бывших своих товарищей по несчастью. Когда вернулся, он подергал за колокольчик, который на первом этаже отозвался звоном. Ученый тут же ему ответил, подергав за другой колокольчик. Так что… да, тут было что-то не ладно. Распахнув двери и оставив испачканные перчатки прямо на них, он кинулся в спальню-кабинет, где его ожидал обычно Рейн. Естественно, его там не было. Журнал записи книг был открыт на новой странице, новая книга… Новая книга была на полу, раскрыта на странице с подчеркнутыми строками. В глаза бросилось свое собственное имя. Франкенштейн. Неужели, это Мери Шелли?! Ха… он помнил ту очаровательную девушку, которая так заинтересовалась рассказами о гениальном-безумном ученом замка Франкенштейн… Он даже когда-то переспал с ней и рассказал о том, что было в дни его юности, когда он создал своего первого гомункула. Неудачное твореньице, отдавшее Богу душу на третий день жизни. Кто уж знал, что она эдак размахнется в исполнении идеи? Кхм… и Мастер, о котором он упомянул вскользь, как о нечеловеческой любви всей жизни, внезапно трансформировался в чудную и, в последствии, убитую бабу, которая внешне скорее напоминала отпрыск клана Кертье, нежели что-то адекватное. Но это точно была не проблема сейчас. Сейчас проблемой было отсутствие Рейна. - Ну и вонища… - в коридоре послышался голос Вернера. – Герр Гольдненфукс! А по какому поводу наши двери заменили и вскрыли дешевым лаком? - По тому, что старые вынесли вместе с Рейнхардом… - сжимая в руках томик «Современного Прометея», злой как черт Франкенштейн вышел из комнаты. Он даже не контролировал того, что аура копья немного пробивалась наружу, разлетаясь то и дело в разные стороны черно-фиолетовыми искрами. - Г-г-герр? – тихонько только и пискнул Герхард, вжимаясь в стену и стараясь удержаться на подгибающихся ногах. - Что?! – рявкнул во весь голос мужчина, швырнув книгу в слугу. – Страшно?! Ну так бойся, животное! Тебе это стимула придаст! Быстро беги по всем баракам тюремного содержания! Пересмотри всех пленников! И в допросные пройди все! У тебя есть документ с подписью коменданта! Ищи Шмидта! Ищи! А я в комендатуру! Не обратив внимания на то, что вся его рубаха была заляпана кровью, да и на волосах и лице были пятнышки, он вылетел из квартиры, снова зацепившись и извозившись в лаке. На бегу с него слетела фуражка, растрепалась и повисла на воротнике лента. Ему было плевать. У него забрали ЕГО Рейнхарда. Его СОБСТВЕННОСТЬ. А посягать на собственность безумца…ха. Не все Благородные рисковали… - Где. Мой. Слуга?! – минуя охрану, испугавшуюся столь злобного вида особого чина лагерных небожителей, Франкенштейн залетел в кабинет к Хёссу, звучно хлопнув ладонями по столу. Невозмутимая полноватая рожа коменданта была ему до предела не по вкусу. Сейчас особенно хотелось врезать ему в челюсть, чтобы кровь и зубы полетели на пол, чтобы идеально чистая форма испачкалась хорошенько. Крайне бесила ехидненькая усмешка, кривившая и так отнюдь не симпатичные губы. Он знал… знал, зачем пришел ученый и не испугался, когда отворилась дверь. Он ожидал. Сволочь. - Иоганн!!! – пропустив мимо ушей возмущение, Рудольф встал в полный рост и развел руками. – Давно ко мне ты не заходил. Чего такое выражение лица? Устал, да? - Я не устал, я крайне недоволен, - ухватив за отвороты кителя коменданта, прорычал зло Франкенштейн. – Руди, какого черта ты украл моего… повторяю, МОЕГО слугу?! Ты знаешь, как я отношусь к своей собственности! - Хм, почти вся твоя собственность – это собственность лагеря. Люди тоже. Ко мне приехал старый знакомый, который знавал твоего домработника во времена Варшавы и захотел с ним немного, скажем так, поговорить. Я не мог ему отказать! Будь уверен, этот твой глупый ребенок уже идет домой. В чем вопрос, Гольдненфукс? Все же так просто… От сладковатого тона Хёсса хотелось избить его все сильнее и сильнее. Собственность лагеря?! Да? Да что б ваш лагерь делал, без финансирования, выделяемого сверху на лаборатории отнюдь не Менгеле и Клауберга?! Ученый буквально закипал. - Гензель, а ты против? – удивился абсолютно искренне Рудольф. Вот тут он и не выдержал. С размаху врезав представителю партии в челюсть, Франкенштейн позволил копью выйти несколько более полноценно. Вокруг него появилась яркая черно-фиолетовая аура, языками расползающаяся в стороны. Волосы разметались и развивались, подталкиваемые энергетическими волнами. Он был зол. Очень зол. Так, пожалуй, как не злился уже давно. Подняв одной рукой коменданта за отворот рубахи над столом в воздух, он проскрежетал совсем нечеловеческим голосом: - Еще раз тронете мои вещи – я камня на камне не оставлю от твоей мусорной клетки. Запомни это, Хёсс! Запомни и передай другим: хоть одна тварь коснется пальцем мое… моих слуг, то я их тонким слоем размажу по плацу! Я предупредил! Отшвырнув важное начальство в стену так, что прикрепленный флаг Рейха упал прямо на приземлившееся тело, он вышел, загасив ауру и на ходу механически заплетая волосы в косу. Хёсс же откинул флаг в сторону и тихонько застонал от боли. Тем не менее, он был доволен такой реакцией, хотя и испуган. Да, этот кадр был любимчиком Фюрера, на которого тот даже молиться был готов за его тайные окультные знания, но даже ему он не простил бы гомосексуальной связи. Тем более – с бывшим проститутом. Если еще и мальчик будет докладывать так, как от него требовали, вообще будет замечательно! Он же не захочет, чтобы его снова кинули в барак к изголодавшимся по женской ласке солдатам? * * * Рейнхард шел, спотыкаясь и поправляя сползающую порванную рубаху старомодного покроя. Он снова был избит, снова был изнасилован и неоднократно. С разбитых губ то и дело капала кровь. Затылок он точно разбил о стену и сейчас корка спекшейся крови неприятно тянула волосы, не говоря уже о тупой боли в голове. А еще мальчик снова чувствовал себя грязным, как тогда, после борделя. Было мерзко и очень больно. Хотелось плакать и орать от этого ощущения грязи. Ведь Герр Гольдненфукс смыл, смыл с него все это тогда, когда после их первой, и насильственной, кстати говоря, близости купал с душистым мылом и уговаривал не плакать. А теперь он опять грязный. Как он сможет теперь прикоснуться к Герру Иоганну с таким телом? Нельзя. А он и сам не захочет! Конечно! Ведь тот, далекий идеал неприкосновенен! На то он и идеал! Он же любит не его! Он любит этого чертового ублюдка, который со своей проклятой силой оставил Следа и дал ему такую внешность! Проклятие! Это же сущее проклятие! - РЕЙНХАРД! Голос Гольдненфукса вырвал мальчишку из его мыслей. Ах, да, видимо он заметил его отсутствие. Франкенштейн бежал за мальчишкой по просторному плацу. Да за кем он в этой жизни бегал вообще?! Он бегал не за, а от кого-то: от людей, от Рейгара с Геджутлем, от погонь… Побежать он мог позволить себе только за Мастером. А тут? Тем не менее, он гнался за ним. Едва успев притормозить перед остановившимся и как-то странно на него смотрящим Рейном, ученый крепко сжал его в объятиях и зажмурился. Сердце колотилось как бешенное. Только простояв так пару секунд, он понял, что мальчишку трясет. Да и не просто трясет, а хорошенько так колотит. - Рейн, что с тобой сделали? – шепотом спросил Франкенштейн у слуги. - Ничего, Герр Гольдненфукс. Ничего, к чему бы я не был привычен… - тихонько хмыкнув, ответил тот. - Пойдем домой… - заметив абсолютно нежелательных наблюдателей, он аккуратно приобнял его за плечи и повел обратно домой. Только в своей собственной квартире и при закрытой двери он позволил себе пристально осмотреть мальчишку. Впечатление было отнюдь не радужным. Видно было, что его насиловали долго и со вкусом. И точно не один человек. Проводив его в гостиную и усадив на диван, он уселся рядом, взяв его за руку. - Рейн… - тихо протянул мужчина, хмуря светлые брови и всем своим видом выражая недовольство и заинтересованность. Тот даже не ответил, а только поднял на него взгляд печальных карих глаз. – Что они с тобой сделали? Что утворил этот гнида комендант?! - А я говорю, что ничего такого… Я привык к такому обращению в Варшаве. Да и по пути сюда. Меня часто били и насиловали, так что я не надеялся, что мне будет как-то лучше здесь. Так что сейчас это просто было больше клиентов… Взгляд у Рейнхарда был пустой, абсолютно. Он, пожалуй, сломался. Он даже не слышал голоса Следа, который практически кричал, пытаясь остановить его. - Рейн, ну пожалуйста, не уходи в себя, - переместившись с мягкой подушки дивана на пол и усевшись у ног мальчишки, прошептал ученый. – Рейн, ну пожалуйста. Да, я виноват в том, что произошло… я не должен был задерживаться в лаборатории! Прости! Но я же тебя люблю, мальчик мой… - А ты не меня любишь… - как-то криво и очень горько усмехнулся Шмидт. – Не меня, Франкенштейн… И не надо делать такие удивленные глаза. Да, я знаю, как тебя зовут. И любишь ты своего Мастера. Как там его мудрено звали? А! Кадис Эстрама Д. Райзел? Верно? - Рейн… - как-то настороженно протянул мужчина. – Что ты говоришь? - Что я говорю?! – у мальчика была истерика уже. – А то, что я не верю тебе, Франкенштейн! Я тебе кукла! Я тебе замена! Конечно, меня можно трахать, пока это чертово совершенство существует где-то в великом Нигде и След его силы только и полощет мне мозги, как я должен себя вести! Я ненавижу твоего обожаемого Мастера! По его вине у меня такое лицо! По его вине я столько настрадался в этой жиз… Монолог Рейнхарда прервала звонкая пощечина. Только сейчас мальчишка заметил, как покраснел мужчина, а воздух вокруг него пропитался злобой. Это было воистину страшно. - Замолчи… Ты не смеешь наговаривать на Мастера, кем бы ты ни был! - Смею! – прорычал Рейн. – Из-за него ты никогда не увидишь во мне меня! И как бы я тебя не любил, ты все равно будешь видеть во мне замену! Конечно, я буду молча это терпеть… Да вот ни за что! Не дождешься! Я больше не могу этого вынести! Моя преданность тебе не нужна! И тело мое теперь тебе тоже ни к чему! Ты же побрезгуешь, да, Франкенштейн, побрезгуешь прикасаться к тому, кого поимело столько мужчин кряду! Того, кого никто даже за человека не считает! А все из-за чего?! Из-за того, что люблю тебя! Да и из-за того, что ты ко мне относишься именно так! Зачем ты меня тогда забрал!? Я не пригоден для работ и меня бы отправили в газовую камеру! И все, конец мучениям! А так?! Из-за того, что по крови со Следом от твоего Мастера, будь он трижды проклят, мне досталось его лицо, я не могу верить ни любимому человеку, ни другим людям, поскольку меня снова насилуют, снова унижают! И Я действительно никому не нужен! Я! А не это чертово лицо! Пусть бы уже он действительно умер, этот твой Мастер! Рейнхард высказал все, все что накипело. От и до. Как бы не кричал в его голове След, чтобы он не делал этого, не говорил о Райзеле плохо, было уже поздно. Франкенштейн был мелово бледен. Мальчишка, оказывается, знал так много? Но кто он? Откуда эти знания? Но это не так важно, как то, что эта маленькая дрянь посмела оскорбить Мастера. Говорить такие вещи, кривя в отвратную гримасу его лицо и вещать это таким отвратительным, в сравнении с оригиналом, голосом! - Возьми свои слова обратно, иначе ты действительно пожалеешь… - ноток, звучавших в голосе мужчины сейчас, в свое время побаивался даже Геджутль, поскольку знал, что за этим следует. - И не подумаю. Лучше бы он умер еще до заключения контракта с моим предком! А вот теперь мальчик действительно нарвался. Франкенштейн ухватил со стоящего рядом с диваном журнального столика большие ножницы, которыми Рейн обычно подрезал розы. Опрокинув Рейна грубым толчком на спину и коленом уперевшись ему в живот, мужчина пальцами свободной руки надавил ему на щеки. - Открой рот! Открой же! Не помогало. Испуганный слуга сжался весь и только смотрел на него широко распахнутыми глазами. Издав злой грудной рык, ученый хорошенько кулаком, с зажатыми в нем ножницами, ударил его в грудь. Ножницы, конечно, не ранили его, но силы мужчина вложил достаточно, чтобы Рейн вскрикнул от боли и открыл рот. Этого ему было достаточно. - Попался! – с кровожадной усмешкой Франкенштейн ухватил его за язык. Вытянув его изо рта так, как получалось, он перехватил ножницы за ушки и поднес их ко рту мальчика. – Теперь ты точно не скажешь никакой отвратительной грязи. В следующий момент раздался скрип сошедшихся лезвий ножниц и крик боли Рейнхарда. Отбросив оставшийся кусок языка в сторону, все еще злой Франкенштейн отстранился от покалеченного и отошел к окну. Прикрыв глаза и сжав пальцами подоконник, он готов был выть сам. Но он же сам его довел! За спиной раздался тихой всхлип. Обернувшись, мужчина хотел уже было сказать что-то злое и обидное, но… но промолчал. По подбородку Рейна тоненькими струйками стекала кровь и капала на и так грязную и драную рубаху. Карие радужки казались красноватыми из-за полопавшихся в глазах сосудов. Мальчик пытался шевелить губами. Если присмотреться, можно было понять, что он зовет Франкенштейна. Не Герра Иоганна Гольдненфукса, а именно Франкенштейна. Он же знал его имя… - Ох… - только и выдохнул ученый. Сейчас у него перед глазами был Мастер, который перерасходовал сил. Он же помнил, каково было Истинному Ноблесс после укрощения полностью поглощенного Темным Копьем верного слуги. Рейнхард отличался от Райзела сейчас только тем, что его мелко колотило, а по щекам текли слезы. Франкенштейн понял, какую глупость он сделал, как опрометчиво он поступил. Буквально на негнущихся ногах ученый подошел к своему маленькому слуге и присел на пол, обнимая его за талию. Закрыв глаза, он прижимал к себе преданного им мальчишку и просил прощения за то, что сотворил с ним. Говорил, что он его любит как человека. Райзела он любит нечеловечески, так что соперничать с этим чувством просто не надо. На золотистую макушку стекала кровь с губ наклонившегося Рейна. Тот плакал уже не столько от боли, сколько от того, что его отпустил сжимающий его сердце обруч из грязи и ненависти. - Прости меня… я тебя люблю, сильнее, чем любого другого человека… - прошептал Франкенштейн, чуть отстранившись и приподняв голову, чтобы смотреть Рейну в глаза. Тот слабо улыбнулся окровавленными губами. Ученый же легонько его поцеловал. Больше он не посмеет причинить ему вред. Стоящий за дверью Герхад, которому подслушивать и подсматривать ласки этой парочки было уже привычно, готов был выть сейчас сам. Он не слышал раньше, чтобы Герр Гольдненфукс говорил что-то такое даже этому глупому мальчишке. Что же там произошло такого, что пропустил химик, бегая по всем баракам, что Герр Иоганн на коленях выпрашивает прощения? Надо было, все же, поспешить. Или наоборот опоздать? Тем не менее, желание убить Рейнхарда все крепло и формировалось во все более четкую картину. - Пошли… - услышал он за створкой в гостиной. – Мне нужно оказать тебе первую помощь. Когда Гольдненфукс вышел из комнаты в залитом кровью мундире и с мальчишкой, так же измазанном кровью, на руках, Вернер сделал вид, что только пришел. Как-то по-крысиному улыбаясь, он начал что-то говорить о том, что рад видеть второго слугу снова дома, что так волновался о его отсутствии. А еще, что он не смог узнать, куда уводили Рейнхарда, но смог узнать, кто и что с ним там делал. Пообещав поубивать к чертовой матери всех причастных, Франкенштейн с Рейном на руках удалился в лабораторию. Герхарду оставалось только упасть на колени и плакать. Он никогда не попадет даже на место этого мальчишки, не говоря о большем.