Wir haben morgen

Рекомендую для настроения Океан Ельзи - Стріляй! Добавлена новая иллюстрация - Расстрел __________________________ Глава 4. Небесные ласточки Рейнхард долго приходил в себя после этого случая. Пришлось даже нанять временного домработника. В итоге, готовить снова вынужден был Франкенштейн. Выяснить от мальчишки в таком состоянии удалось совсем немного, хотя это как еще посмотреть. Рейн был потомком заключившего ранее с Мастером контракт. След силы остался в крови и передавался из поколения в поколение в роду. Последним стал Рейн и получил в довесок еще свою очаровательную внешность. Тот самый След говорил с ним и рассказал и о Франкенштейне, и о самом Райзеле. Вот вам и занимательные новости. Все приходилось вытягивать по слову или по два в день, поскольку он напрочь отказывался общаться. И то, царапать бумагу он соглашался только в случаях, когда взгляд ученого становился просто непередаваемым. Рейнхарду приходилось учиться есть заново, а так же определять вкус пищи, пытаться говорить, хотя он едва мог издавать звуки. Нервы. Вместо книг мальчик пристрастился к радио и часто слушал о героях Люфтваффе, отключая «проповеди» истерички Гёббельса. Из интереса он начал собирать фотокарточки известных летчиков, которые шумно светились в прессе и были любимчиками публики. Франкенштейн на это только вздыхал и доставал ему карточки с автографами. Понимал же, что сам виноват в таком его состоянии. Уже через Герхарда он узнал причины того, почему с Рейном поступили так. Мальчик отказался доносить на него, что они состоят в связи, которая уголовно наказуема. Позорный параграф 175, «розовый треугольник». Убивать никого Франкенштейн не посмел, поскольку донос был отправлен от третьих лиц на имя Фюрера, но отказать себе в удовольствии избить Хёсса до состояния полуживой биомассы он просто не смог! Состояние вышло, правда, получше, что стараниями Менгле несчастного на ноги поставить удалось. «А жаль», - думал каждый раз Франкенштейн. В скором времени, правда, пришло письмо от высшего командования, что слухи приняты за абсурдные, а Хёсса лучше переведут куда подальше. По мнению ученого, поступили они верно – знали же, какой силой обладает и малая искорка Копья… А что если бы он достал его и устроил разнос? Вот! Потому решение и умное. В ноябре коменданта действительно сменили на нового. С ним проблем было меньше. Артур Либехеншель не так интересовался его делами и абсолютно развязал руки. - Гольдненфукс? Считайте его крестником Империи и не трогайте и пальцем. Иначе от нас останутся, как в русской песенке про козла, рожки да ножки! – орал раскрасневшийся наци на замечание злопамятного Клауберга. – Если ваш Хёсс был кретином, что не прочитал ни одно неофициальное письмо из Берлина с пояснением, кто же облагодетельствовал его присутствием, то я не виноват! И еще… Кретинов я не потерплю! Я понятно объясняю? А что Франкенштейн? Он был доволен и счастлив и даже презентовал Либехеншелю бутылочку первоклассного шнапса, настоянного на гранате. Комендант временами казался несколько мягкотелым, но только иногда, когда дело касалось условий заключенных. В остальных случаях он хлопал ладонью по столу и все тут же выполняли его приказания. С ученым, которого он считал несравнимо ценнее, нежели Менгле и Клауберга с ассистентами вместе взятых, Артур пытался завязать максимально дружеские взаимоотношения. Все финансирование переводилось теперь именно по назначению, а не как раньше. Франкенштейн на это улыбался и от дружбы не отказывался, даже если комендант просил его выполнить небольшие поручения. Одно из таких поручений было до абсурдности странным, но… но выполнять пришлось. * * * В начале декабря уже слегка начинал сыпать снег. К сожалению, лагерь от этого выглядеть лучше не стал: крыши и башни, может, белыми и были, но вот дороги и плацы были смесью снега и грязи, что вызывало исключительно отвращение. Для ученых был выходной, так что все сидели в большой просторной гостиной у камина. Герхард примостился за маленьким столиком у окна и старательно натачивал скальпели на специальном маленьком точильном станочке, то и дело проверяя остроту на отрезанной от какого-то трупа руке. Франкенштейн особого внимания на него не обращал, рыча только периодически, чтобы не забрызгал кровью массивные бархатные шторы, которые висели на окнах. Перемежалось это со стандартными угрозами, которые выполнять было лень, но Герхард трясся все равно. Или делал вид, что трясется? Сам он расположился в большом и мягком кресле с высокой спинкой, вытянув ноги на пуфик, и читал свежую газету. Возле камина сидеть так было сущее удовольствие. Рейнхард как раз вернулся со свежесвареным горячим шоколадом и домашними печеньями. Вернеру он предлагать их даже не хотел сперва, но любопытство пересилило. В итоге бедного мальчика чуть не стошнило, когда, поблагодарив за печенье, Герхард закинул его в рот и начал снова полосовать еще тупым скальпелем руку трупа. - Рейн, иди сюда, - подозвал замершего с подносом слугу ученый. Мальчишка тут же послушался и подошел к нему, поставив серебряный поднос на столик возле кресла Хозяина. Взяв одно печенье с тарелки, Франкенштейн откусил кусочек, стараясь не смотреть на Шмидта. - Очень вкусно, - констатировал он. – С каждым днем твоя кухня становится все лучше! Даже лучше прежней. Рейн на это пожал плечами и уселся на свою подушку, которую устроил возле камина. Сидеть долго ему не пришлось. В двери кто-то затарабанил. - Открой, - не отвлекаясь от чтения прессы, махнул рукой ученый. Закатив глаза, будто сетуя на несвоевременных гостей, слуга спокойно встал и направился к двери. Там оказался беспредельно задубевший комендант без пальто, в одной форме, и какой-то чудной, очень высокий мужчина, тоже в форме, но закутанный по уши в кожаный плащ, явно не по погоде. Принадлежность к роду войск его можно было определить только по фуражке. Люфтваффе. Рейн чуть отошел от дверей, делая жест, что пропускает высокопоставленное начальство. - Приветствую, Рейн, - похлопав мальчишку по щеке, Либехеншель поспешно проскользнул внутрь теплой квартиры и сразу направился к камину. – Иоганн! Прости за такое бесцеремонное вторжение! Я порчу тебе столь чудесный выходной! - Ничего страшного, Артур, - раздался голос Хозяина. – Проходи, присаживайся… - Плащ… - только и скомандовал тихо второй гость. Явно, что он был уставшим и несколько нервным. Рейн без любых возмущений выполнил его приказ, аккуратно помогая освободиться от верхней одежды. Военный действительно оказался летчиком, майором Люфтваффе, о чем свидетельствовали погоны и петлицы синей формы. Гость был выше мальчишки примерно на голову и крепок в плечах. Из-под снятой фуражки вывалились собранные в хвост волосы, которые, видимо, доходили до плеч. Практически смоляного оттенка. Спереди из челки выбилась прядь, свисая на лицо. Когда он полностью обернулся, Рейн не удержался от того, чтобы открыть от удивления рот. Перед ним стоял один из самых популярных «орлов Рейха», который не так давно одержал двухсотую воздушную победу и получил Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями и мечами. Теофиль Леннарт фон Хольцер. «Teufel» («Тойфель»), как звали его солдаты. Ни разу не соответствующий своему данному при рождении имени, он полностью оправдывал свое прозвище, вытворяя на небесных виражах такое, что многим и не снилось. Не так давно он снова вышел в небо после длительного перерыва. В воздушном бою погиб его ведомый, его брат. Они угодили в засаду, абсолютно не подготовленные к сражению. Хольцер поклялся, что не будет стричься до тех пор, пока не отомстит за смерть младшенького. Сам же он потерял столь яркий оттенок золотого на своих волосах, перекрасившись в черный цвет. И, не смотря на обещание, он не смог садиться за штурвал четыре месяца – пил не просыхая. От этого искристые голубые глаза стали более блеклыми. Захлопнув рот под пристальным взглядом гостя, Рейн указал рукой на дверь, где уже во всю беседовали Хозяин с комендантом. - А словами нет, никак? – изогнул брови Теофиль. Мальчик открыл рот, демонстрируя практически полностью отсутствующий язык, и развел руками. - Все с тобой ясно, - махнул на него летчик и проследовал в гостиную. Рейнхард же посеменил в свою комнату, чтобы достать карточку и получить автограф. - О! – уже вольготно развалившийся на втором кресле Либехеншель моментально подорвался, увидев зашедшего. – Садись… Иоганн! Позволь представить тебе нашего почетного гостя и моего дальнего родственника! Теофиль Леннарт фон Хольцер! Ас Люфтваффе! Практически такой же крестник Империи, как и ты… - Ну, на крестника он мелковат и не выслужился, - осмотрев парня снизу вверх и фыркнув, Франкенштейн протянул руку, усмехаясь. – Иоганн Генрих Гольдненфукс. Главный. Просто Главный. Комендант хотел было возразить, что главный тут он, но подумал и не стал. Жить хотелось. И статус у него тоже был выше, не смотря на то, что числился он лагерным доктором. Теофиля эдакая постановка вопроса несколько удивила. И даже оскорбила. Но по очень своевременному совету начальника лагеря он поспешно оскорбление проглотил и пожал руку. - Рад знакомству со столь значительной персоной. Крестник Империи? То есть вы всегда будете на коне, пока есть Рейх, даже если Фюрер останется просто словесной оболочкой другого человека? – присев на предложенное кресло, летчик закинул ногу на ногу и скрестил пальцы рук. - Несомненно, - усмехнулся ученый. – Ведь то самое Вундерваффе находится в моих руках! - О! И что же это? - Моя сущность. Повисла неловкая пауза. Франкенштейн усмехался, Либехеншель белел все больше, а Хольцер, наоборот, наливался краской едва не до ушей. Нарушил молчание пискнувший от боли Герхард, про которого все забыли. Рука трупа съехала в сторону, и скальпель полоснул по его пальцам и воткнулся в стол. - Наточил… - пропищал крысеныш, когда на него обернулись. - Косорукая скотина, - вынес вердикт ученый. – Калека ты, вот ты кто! Ты вообще как теперь думаешь ассистировать мне при операции?! - Мои раны пустяковые! – тут же начал оправдываться тот. - Кретин, - констатировал Франкенштейн и повернулся обратно. – Прошу простить… - Это еврей? – изогнул брови Теофиль. - Нет, немец, - покачал головой ученый. – Он так же бывший пленник лагеря. Был женат на еврейке, был в подпольном обществе коммунистов в Польше. Но талантливейший хирург. Я учу его по мере возможности. Но во всем, что не касается химии или медицины, он косорукая скотина. Еще и трусоват… - Ясно… - тут же утратив интерес к ушедшему обрабатывать руку Герхарду, летчик отвернулся к камину. - С какой целью вы прибыли? – нахмурился хозяин дома. - Позвольте я расскажу… - Либехеншель поспешно подвинул стул из-за столика, где сидел химик. – Вся страна в курсе ужасной потери нашего славного сокола. В том-то и проблема, что они не попали бы в засаду при гражданском перелете, если бы иванам кто-то не сообщил о том, что они летят. Мы нашли шпиона, который отправлял радиограммы с данными. Занимались этим мы в полной секретности. Вечером мы планировали его доставить сюда и устроить ему воистину жуткую ночь пыток. - Вечером? – удивился ученый, который с пониманием отнесся к остальному. – Так даже поезда с узниками тормозятся из-за снега! Я не могу продолжать опыты… а вы тут о пленнике. - Мы надеялись, что вечером, но так уже вышло, что машина задерживается и прибудет, возможно, уже завтра. По этой причине, Иоганн, пожалуйста, пусть Теофиль останется у тебя? Я обещал кузине своей жены, что позабочусь о ее сынке! - Все с вами ясно, - отмахнулся Франкенштейн. – Значит так, у меня пара условий. Слуг не лапать, в библиотеку без спроса не лазить и при сильном опьянении мебель не крушить. Иначе переселю этажом ниже. Все ясно? - Ясно… - кивнул Теофиль. – А я уже думал попрактиковаться в стрельбе на вашем Герхарде… - Хм, не думал, что ваши глаза хорошо видят? – присмотревшись к цвету глаз летчика, фыркнул, ученый. Вместо ответа Теофиль одним слитным жестом достал пистолет из кобуры и выстрелил. Пуля просвистела над головой у коменданта и улетела куда-то в коридор. Франкенштейн замер, а стоящий в дверях Рейн чуть в обморок не грохнулся. Передвигаясь на едва гнущихся дрожащих ногах, он подошел к своему Хозяину и рухнул на пол возле него так, чтобы голова оказалась у него на коленях. Протянув трясущейся рукой белый прямоугольничек, он жалобно посмотрел на него. Франкенштейн нахмурился и взял предлагаемое. Это была фотокарточка сидящего перед ним аса с пробитой пулей дыркой промеж глаз. - За меткость я Вас не похвалю, - прорычал ученый. – Вы напугали моего слугу… - В отдельно взятых домах мне сами предлагали пострелять по людям… - Эм…Тео, - перебил его комендант, - тут немного не тот случай. У Иоганна когда-то давно была невеста с малолетним сыном. Они погибли в Первую войну. А этот мальчишка невероятно похож на покойного ребенка. Да и на саму невесту. Рейнхард после этих слов крепко сжал пальцы, которые лежали на ноге у Хозяина, заставив того ойкнуть. Да, мальчик безумно не любил сравнений его с кем-то. Он хотел быть самим собой, а не чьей-то копией, на кого-то похожим болваном. Ощутив напряжение мальчишки, ученый начал перебирать пальцами свободной руки его волосы. - Это уже моя личная проблема, Артур… - усмехнулся Франкенштейн и передал карточку с дыркой Теофилю. – Распишитесь на ней. Мой слуга собирает фотокарточки с автографами известных летчиков и я немного помогаю ему с этим хобби. Может, отдам в летную школу и буду с личным пилотом… - Он – инвалид. Немой. Такого не возьмут никуда. Только на панель… - фыркнул Хольцер. – С его-то смазливой внешностью. - Вы хам… - чувствуя, что Рейн еще больше напрягся, сощурился мужчина. - Я – солдат. Всего-то. Я не всегда был летчиком. Я в Испании был снайпером. Да и тут в первый год предпочитал эту специализацию. И уж общаясь с простыми ребятами, которые в свое время вкалывали на шахтах или где еще, выражения выбирать не приходится. Говоришь всегда прямо свои мысли. Так что уж я и скажу, что ваш слуга блядского вида и нацепил бы я на него «розовый треугольник» с удовольствием! - Мой слуга – это мой слуга. Вам прислуживать будет Герхард, - строго отчеканил Франкенштейн. – Вернер! Тварь косорукая! Иди сюда! – прикрикнул он. Когда же в дверях появился тот самый химик с бинтом в зубах, он усмехнулся. – Теперь ты полностью в распоряжении нашего почтенного гостя. Все пожелания. Надо – сам в бордель при «Канаде» побежишь за бабами. Все ясно? - Да… - горестно выдохнул тот. - Тогда давайте выпьем кофе с печеньями? Рейнхард делает прекрасную выпечку! * * * Вечером Франкенштейн обнаружил своего гостя в гостиной у камина. Он сидел на полу и рассматривал старые фотографии в альбоме. На большинстве из них были либо трое юношей, еще светловолосый и коротко стриженный Хольцер, невысокий парнишка с торчащими во все стороны кудряшками, а еще улыбкой от уха до уха, и почти такой же долговязый, как сам летчик, парень с явно смоляными черными волосами, стриженными под горшок, и яркой белой прядью на челке, либо последний с Хольцером. Изредка к ним добавлялись официальные портретные или с кем-то еще, кто не входил в основную троицу. - Кто это? – простояв молча, как он считал, достаточно, спросил ученый. – На вас смотреть больно, дорогой наш сокол… - М? – абсолютно потерянно отозвался тот. – А… Это моя семья, можно сказать. Мой младший брат и мой лю… самый хороший друг. - Вы можете называть вещи своими именами. Не бойтесь. Доносов я не пишу. А вот на меня пишут, пытаясь подогнать под 175-й параграф, - Франкенштейн потянулся, хрустнув позвонками. С блаженнейшим выражением лица, он устроился на полу рядом с летчиком. – Рассказывай, - совсем панибратски толкнув его в плечо, ученый прибрал к рукам альбом и начал рассматривать фотографии. - Так… так вы свой, так сказать? – во взгляде летчика появилась искренняя надежда. - Считай так, - кивнул мужчина, чуть щурясь, чтобы лучше рассмотреть трех смеющихся мальчишек в кадре. – Повторяю, рассказывай. И можешь пока на ты. Теофиль чуть улыбнулся и ткнул в эту самую фотографию. - Ну, где я тут, видно. Кучерявый – мой младший брат Эрих. А этот… - он несколько помрачнел, смотря на третьего, загадочно улыбающегося. – Мы привыкли называть его Тао. В честь поэта китайского. Он же на половину азиат. Странный и… и мой. И все тут. Буквально с первой минуты знакомства я был сражен. Особенно – этим потрясающим взглядом из-под челки! Такое сочетание арийских и азиатских генов! Мы были любовниками еще с Испании. Он был корреспондентом немецкой газеты, писал про меня. И переспали мы тогда в каком-то продырявленном пулями автомобиле. Хольцер примолк, листая лежащий на коленях у Франкенштейна альбом. Остановился он на странице практически в самом начале. Карточка была весьма занятной: куда более молодой, белокурый, в форме Вермахта, весь чумазый и тогда еще совсем не летчик стоял со снайперской винтовкой в руке и второй рукой приобнимал стоящего немного на возвышении черноволосого парня с более поздних кадров, который был одет в клетчатый гражданский костюм и придерживал висящую на шее камеру. - Это уже тридцать восьмой был. Меня в скором времени отправили обратно, в Германию. Крест мне тогда дали, кажется, второго класса. Это не считая значков за ранения, коих перенес я немало. Я возобновил занятия в летной школе, получил свой диплом. Да и младший примерно тогда же. Собрав вещи, мы приехали оба в Берлин. Молодые аристократы, почему и нет. Там я снова встретил Тао. И вот уж здесь мы никак не смогли удержаться и получали удовольствие от этой жизни по полной. Мы даже летали на старом отцовом триплане пьяные в стельку, а потом там же, в кабине, но уже на земле, занимались любовью. - И вас никто не подозревал? – удивился Франкенштейн. - Нет… по крайней мере, вслух мне это не высказывалось и даже слухи до меня не доходили, - покачал головой Теофиль. - И что же случилось? – заинтересованно склонил голову ученый. - Хм… вам факт или долгую предысторию? - Лучше факт… - Завтра его привезут сюда на пытки и казнь… Это… Господи, как же это жутко. Но это он был радистом, который передавал шифровки русским! Он! Какой еще придурок мог взять себе позывной Юаньминь?! Я когда услышал, что именно под ЭТИМ передавались данные о том, когда и где мы с братом будем лететь, я думал, что поседею, и краска меня не спасет. Может, он не знал, что «касатка» и «акуленок» это наши позывные, но… черт подери, как он вообще мог в это ввязаться?! Летчика прошибло на слезы. Совсем выбившиеся из хвоста пряди упали на лицо и закрывали его от Франкенштейна. Хольцер рыдал. Закрыв лицо руками, он принялся раскачиваться из стороны в сторону. Прославленный ас был беззащитен как ребенок и, чувствуя поддержку и единомышленника в сидящем рядом мужчине, полностью открылся и расслабился. Собственно, сам этот мужчина был не в восторге от истерики. Только этого на его больную голову не хватало! Героя-плаксы! Просто замечательно. - Эй… Тео… - ученый аккуратно развел его руки в стороны и посмотрел на заплаканное лицо. – Успокойся пока и не рыдай. Никто еще не умер. Закрыв глаза, тот качнулся и практически упал на плечо собеседнику. Руками обвив его за шею, он тихонько прошептал: - А умрет, умрет завтра… и от моей руки! - Ты кровожадная, безжалостная мразь… еще и пьяная, - констатировал Франкенштейн, уловив крепкий запах алкоголя. - У меня выбора нет, просто нет. Это милосердие ему через насилие над собой. Если пытать буду я и за закрытой дверью, то ничего страшного с ним особо не произойдет. А пулю я пущу ему прямо промеж глаз. Быстро и безболезненно. А потом я пущу пулю себе в лоб и буду таков на этой блядской Земле… Плечо порядком промокло под асом Люфтваффе, но тот никак не унимался. Недовольно рыча на несчастного юношу, ученый отстранил его и поцеловал, грубо, кусая за губы до крови. И отпустил он Хольцера уже только когда тот от шока перестал плакать. - Успокоился, нацист с тонкой душевной организацией? – строго сощурившись, прорычал Франкенштейн. – Да, у тебя отвратная ситуация, но ты мужчина, черт тебя дери! Слезы тебе не к лицу! Может, ты хочешь, чтобы над тобой смеялись как над тем дружком Либехеншеля, капитаном Дитрихом, который расплакался над избитой козочкой?! Так что заткнись и слушай меня. Никто не виноват в этой ситуации, кроме него самого. Он допустил неосторожность и потому завтра будет казнен. Тобой казнен. Ты виноват только в том, что пошел в Люфтваффе. Ну и в том, что не умеешь выбирать себе толкового партнера. Журналисты…это не лучшие секс-партнеры. Никогда не знаешь, один ты у них, или вас дочерта… Заметив стоящую у ножки кресла бутылку коньяка, ученый взял ее в руки и ткнул горлышком в губы Теофилю. Тот почти сразу намек понял и начал пить алкоголь, едва мужчина наклонил бутылку. Он упивался им, струйки текли изо рта по подбородку за ворот рубахи ниже, к поясу. Вместе с коньяком лились и слезы. Пьяные и бестолковые. - Хватит, - когда юноша уже стал закашливаться, Франкенштейн отстранил бутылку и отставил ее ближе к камину. – Все… у тебя доза… Летчик оценил его осоловевшим взглядом, положил ему ладони на щеки и поцеловал. Даже в таком упитом состоянии он целовался великолепно, что не признать у хозяина дома не получалось. Попытка отстранить обнаглевшего сорванца успехом ни раз не увенчалась, так что целоваться с ним пришлось еще некоторое время, пока несчастный полностью не отключился, соскользнув головой на плечо Франкенштейну. - Черт… Ну вот что с этим еще ребенком делать?! – закатил глаза тот, прикрыв лицо ладонью. Больше всего он желал остаться незамеченным Рейнхардом. * * * С утра все не заладилось капитально. Во-первых, у Франкенштейна болела голова от перегара проклятого летчика. Одно радовало в этом пункте – того мучило просто адское похмелье, хотя и помнил он все во всех подробностях. Во-вторых, Рейнхард даже не улыбался и подал лично ему сгоревшую охотничью сосиску и остывший кофе. Эдакий кухонный бунт. Теофиль, скотина, с удовольствием уплетал за обе щеки толченую картошку, квашеную капусту и абсолютно не горелые сосиски! В-третьих, более-менее спокойную обстановку в доме нарушило появление посыльного от коменданта, который приглашал их всех на казнь. Услышав сообщение, Хольц подорвался на ноги, опрокинув стул, и кинулся в отведенную ему комнату за кителем. Выхватив фуражку уже на бегу с вешалки в коридоре, он выбежал на улицу, не затворив за собой двери. И хорошо, что был в начищенных Герхардом сапогах и почти готов к выходу, а то бы так и ушел, в домашних туфлях. - Вот же черт… - Франкештейн отбросил столовые приборы и сам бросился за мундиром. Если же не остановить этого горе-аса, он наломает дров и полетят головы уже обоих любовников. Смотря вслед Хозяину, Рейнхард только плотно сжал губы. Закрыв глаза, он хорошенько размахнулся и грохнул об пол фарфоровую тарелку, которую держал в руках. Мальчику было очень больно. Все? Все закончилось? Ему нашли замену?! Тем временем ученый успел уже даже догнать беглеца. Теофиль был беспримерно бледен. Отсутствующий взгляд метался из стороны в сторону, губы дрожали, лоб покрыла нездоровая испарина. Парня трясло, то ли от нервов, то ли от холода. - Гензель… Что мне делать… - только и лепетал он. - Взять себя в руки, черт тебя подери! – прорычал ему в ответ Франкенштейн, хорошенько тряхнув за плечи. – Прекрати паниковать! Если он увидит тебя в такой истерике, то ему явно лучше не станет! Он уйдет с куда большей болью. - Но почему мне сообщили только о казни?! – прекратив бесплодные душестрадания, летчик начал злиться. – Я же должен был проводить полностью все! От встречи и пыток до самой экзекуции! - Значит, так решил кто-то из старших офицеров. Либехеншель, например. Почему и нет? - Тогда я сейчас пойду и убью его! - Стой, придурок! - А ты останови меня! - Я пойду с тобой и не дам тебе наделать глупостей. Ты меня понял? – Франкенштейн строго посмотрел в глаза Хольцеру. – Понял, я тебя спрашиваю?! - Да… - тихо отозвался тот. - Тогда пошли. Ох, тоже еще героя кусок… Мужчина помог растерянному летчику привести в порядок одежду, чтобы выглядеть как можно более опрятно, поправил собственную форму, и только потом вместе с ним направился к гаражам, чтобы сесть в машину и направиться на территорию материнского лагеря, где у расстрельной стены их ожидал Либехеншель с плененным радистом… Тряска в машине была относительно недолгой, поскольку с легкого пинка и угрозы применить силу и связи шофер ехал достаточно быстро. Теофиль не мог никак успокоиться и всю дорогу держал своего спутника за руку. Перчаток на них не было. Ученый прекрасно понимал нервы юноши и просто не реагировал. Когда они приехали, недовольный задержкой комендант только раскинул руки в приветствии и усмехнулся. Выйдя из автомобиля первым, Франкенштейн насильно отстранил руку Хольцера, чтобы тот не компрометировал ни себя, ни его. На месте казни стояли трое эсесовцев с автоматами, сам комендант, а у стены на коленях стоял босиком, в одних драных брюках и разорванной окровавленной рубахе пленник, тот самый Тао. Избитый, израненный и дрожащий от холода. Он смотрел прямо перед собой, не замечая никого. Изо рта вырывались облачка пара, но по тому, как дергались губы, можно было понять, что холодный воздух причиняет боль явно сломанным зубам. Руки его были крепко перемотаны веревкой. - Вы задержались! Иоганн! Теофиль! Нам-то ничего, а вот осужденный замерзнет до расстрела! – рассмеялся Либехеншель. Услышав имя летчика, Тао дернулся и обернулся. Взгляд стал осознанным и каким-то полностью обреченным. Заметив, что и бывший любовник на него смотрит, радист закрыл руками лицо. - Когда прибыл заключенный? – в обход коменданта, обратился к одному из эсесовцев Франкенштейн. - Вчера вечером, Герр Гольдненфукс! – отчеканил тот. - Какого черта? – обратился уже к начальнику лагеря ученый. - Это во благо Тео, - тот отвел взгляд. – Он бы не смог выбить из него признание и убил бы его раньше, чем этот подписал бы документы. - Или вас попросили поступить так, м? Та самая сестра вашей жены? - Кузина… - кашлянул Либехеншель. - А мне какая разница? Вам его не жаль? - Это не ваше дело, воистину. - Ну, допустим, допустим, - Франкенштейн даже немного рассердился. Ему было просто искренне жаль этого парня. Тем временем Теофиль подошел к пленнику и положил руку ему на голову. Взъерошив слипшиеся от крови смоляные волосы, он встал спиной к эсесовцам и незаметно поцеловал его в висок. Со стороны это выглядело так, будто он наклонился что-то ему прошептать. - Почему все так? – силой заставив арестанта опустить руки, негромко сказал он. Начинал потихоньку падать снег. Тао поднял на него полный боли и грусти взгляд. Под левым глазом красовался огромный синяк, на скулах – ссадины, губы разбиты, а улыбка уже не была такой ослепительной. На шее явно просматривались следы от веревки, которой его душили во время пыток. Ногти, естественно, у пленника отсутствовали. - Если бы я знал, что тогда летели ты и Эри, я бы ни за что не передал ту шифровку… - радист расплакался. – Прости меня… Это по моей вине… - Тао, как же ты так мог, как?! Как ты смог работать на русских?! – абсолютно неверяще прошептал Хольцер. - Потому что мне пообещали, что я смогу закрыть после войны бронью одного единственного человека. Если меня не вскроют до самой победы…если я выживу. Я хотел защитить тебя, Теофиль. Ты же столько русских летчиков угробил… столько раз бомбил их части. Ты бы получил много-много лет лагерей. Я не мог допустить, чтобы это с тобой случилось… - вцепившись обеими руками в руку Теофиля, сбивчиво шептал радист. - Но… но иваны же могли и проиграть, - попытался возразить ему тот. - Нет, уж поверь. Этого медведя нашему орлу не одолеть, ни при каких обстоятельствах. И это факт, мой солнечный заяц… - Так, достаточно! – рявкнул Либехеншель, заметив, что обстановка между этими двумя стала уж совсем интимной. – Дайте ему пистолет! Пусть он уже совершит свою вендетту! Эсесовцы по приказу отстранили Хольцера от Тао и вручили ему в руки пистолет. Тот сжал его дрожащими пальцами и смотрел, будто не понимал, что же ему такое дали и что с этим делать. - Стреляй, - прошептал, чуть улыбаясь пленник. – Стреляй! Теофиль отошел на пару шагов и вытянул руку, прицеливаясь получше. Ему отчаянно хотелось плакать или изменить положение и застрелиться самому. Но… он чуть прикрыл глаза, вдохнул, выдохнул, а затем уже смог посмотреть на любовника снова. Тао стоял и улыбался. Закрыв глаза, он чуть запрокинул голову. - Прощай… - едва слышно проговорил Хольцер. - Я люблю тебя… - ответил ему с той же улыбкой Тао. Порывом ветра подняло снег и закружило на открытой площадке так, будто снежной стеной эти двое отгорожены ото всех остальных. С летчика сорвало фуражку и длинные волосы разметались в разные стороны. Грохнул выстрел. С аккуратной дыркой между глаз и абсолютно счастливой улыбкой Тао повалился на снег спиной. Раскрытые глаза с выражением умиротворенности смотрели в небо. Франкенштейн едва успел сделать резкий рывок, подлететь к Теофилю и отобрать у него пистолет, который уже был приставлен к виску. Пусковой крючок щелкнул, но второго выстрела не последовало. Предусмотрительно был заложен только один заряд. - Труп отправить в мою лабораторию! – на подошедших к безжизненному телу людей ученый хорошенько рявкнул. – И если это будет не он, то я туда вас положу и буду потрошить на живую! И Либехеншеля тоже! Мне с рук сойдет! Перепуганные солдаты кинулись выполнять указания. Франкенштейн же повел находящегося в прострации Хольцера к машине. - Как его звали? – тихо спросил он. - Тристан Александр Отто. Зачем тебе это? - Я сделаю для него надгробный камень…