О видах крови и незаданных вопросах

От неё гораздо меньше пахнет Двуногими и больше старостью, и в этом есть нечто неправильное, до свербежа в носу неестественное. Ещё – тоскливой безнадёжностью, что совсем уж дико и как будто прилипло к ней от другой кошки, никакого отношения к ней не имеющей. Только как будто – она сама стала этой другой кошкой, на самом деле всё более чем предсказуемо, если предположить хоть часть того, через что она уже успела пройти. Но новые запахи – подвальной сырости, неживой вони Чудищ и сухой остывшей пищи со следами его клыков – также прочны, и скоро Бич привык бы к ним – если б захотел привыкать. – Два совета: учись быстрее и не лезь в дела, которые не понимаешь, – говорит он, дождавшись, пока кошка расправится с последним куском, с крошками и влажным следом от куска, и поднимет на него, устроившегося на плоской крышке мусорного бака, голову. – В том районе выбрасывают еду достаточно регулярно, но будешь хлопать пастью – упустишь и эту долю. И... здесь не принято менять место кормёжки без разрешения. – Но даже так, отослав её к точке, где отбросы не отбивают когтями и зубами, а Двуногие не разбрасывают яд, за ней, разумеется, придётся следить. Чтоб не снюхалась с кем не надо и не наболтала глупостей, а не потому, что ему есть до неё дело, совсем нет. Возможно, Айва всё-таки начинает понимать, что-то проясняется и перекраивается в её голове, и в её рыжих глазах мелькает, помимо застарелой тревоги, новая искра. – Спасибо, – шелестит она, опуская голову – ветхая шерсть на изношенных костях, тень от себя прежней, и предводитель походя замечает, что предпочёл бы помнить её другой, если уж не получилось забыть. Это так неправильно, потому что её не должно здесь быть. Она должна быть в сытости и уюте, доживать там век и не вмешиваться в жизнь его племени. И не пополнять собой ряды отбросов-смертников, которым не протянуть на улицах дольше нескольких лун. Двуногие бывают сущими уродами, да, он прекрасно помнит. Но прежде чем он соскальзывает с места, кличет Костяка или Кирпичную, Айва открывает пасть снова, и хоть голос её по-прежнему иссушенно-тих, слова ясны: – Мне... мне невыносимо жаль, что это произошло с тобой. Он замирает с напряжёнными мускулами – в животе, полном наполовину, давит странная тяжесть. Что "это"? Что он провалил шанс найти новый дом с рождения? Что выжил именно таким образом и именно тут? – А мне нет. Здесь всё идёт так, как я хочу, знаешь ли, – передёргивает он плечами. Было бы о чём жалеть. От её одобрения или осуждения ему не станет ни холодно, ни жарко. Будь на её месте Чулок или Рубинка – может, скользнула бы тень злорадного удовлетворения, но доказывать что-то стареющей кошке кажется пустой тратой воздуха. Она ещё услышит о его деяниях, почует липкий страх, увидит тех, кто после бунтов великодушно был оставлен в живых, но несёт на себе отметины былого безрассудства – это лишь дело времени, и на удар сердца Бич снова задаётся вопросом, не проще ли закончить всё сразу – проще для всех. Не дожидаться холодов, болезней, неприятных дилемм или их отсутствия. Что он делает сейчас, так это оттягивает логичный финал из глупой, не стоящей того прихоти... разве нет? – Тот Крошка, которого я помню... – Айва моргает: слезящиеся глаза мутны, и не факт, что её взор не искажён в этот миг, и один кот не переплавляется в её мыслях в другого. – Я так надеялась, что он выживет, что его храбрость поможет ему в этом жестоком мире, – слова сыплются из её пасти, и любое из них точно на чужом языке, понимаемом с усилием и очень смутно. – Но мне то и дело кажется, что я сплю и вижу странный сон... и я не знаю, рада я ему или боюсь его. Оба они хранят молчание несколько ударов сердца, медленных, настороженных – с обеих сторон. И вот вам живое подтверждение: первая фраза – причина, по которой он не будет приближать развязку никоим образом; вторая – причина, по которой он точно не выпустит эту кошку из виду и не помешает естественному ходу событий сильнее, чем рискнул бы ради другого полезного кота. С той разницей, что пользы от Айвы не будет. Но решение он уже принял. – Что ж, совет третий... – тянет Бич, на миг отгородившись от мира и кошки внизу за закрытыми веками. – Не болтай на эту тему, тему родства, если не хочешь проблем. Не поднимай её вообще, и у тебя всё будет в порядке, насколько здесь это возможно. – Не поднимать... даже наедине с тобой? – Внезапная проницательность старухи удивляет, но не сбивает с толку: правда, кому как ни ей и когда как ни сейчас уточнить эту деталь. – Особенно. Ты ведь пока так и не поняла очевидного... Одним тягучим движением он спрыгивает-перетекает с бака на землю, громко цокают по асфальту когти, Айва дёргается, и Бич заглядывает ей в лицо снизу вверх, как было года назад и так и не переменилось. – "Крошка" сдох очень, очень давно, – ровно говорит он, встречая взгляд матери и не пытаясь искать там остатки тепла из прошлого. – А у "Бича" семьи не было.