more than I can take

We got a hope in hell It's a long way down But we got this far So we're not gonna give up now It's a hope in hell © A Hope In Hell — All Good Things

      Оминис расхаживал по комнате из стороны в сторону, нервируя соседей. Но сделать ему замечание не рисковал никто — Кирби один раз попытался и едва не нарвался на драку. Аббот оказался умнее и помалкивал, только иногда вставляя комментарии. И лишь обычно неугомонный Сэллоу вел себя непривычно тихо. О том, что с ним произошло, он не говорил, хотя выглядел так, словно поцеловался с дементором.       Друзья не вмешивались: до них дошли слухи о смерти Соломона Сэллоу. Говорили, что дядя Себастьяна скончался во сне от сердечного приступа, к которому привело злоупотребление алкоголем. Даже Блэк сжалился, на день выписав парню разрешение на пропуск занятий, чтобы тот мог попрощаться с опекуном. Из Фелдкрофта Сэллоу вернулся еще более тихим и подавленным, чем был до этого. Но не в привычке слизеринцев было лезть в душу, когда об этом не просят.       В том, почему Мракс действует всем на нервы, сомнений тоже не было ни у кого. Наверное, только он сам и Гринвич верили, что им удается скрывать чувства от окружающих.       И именно тот факт, что «звезда факультета» уже третьи сутки находилась в больничном крыле, вернувшись в сознание всего день назад, превращал Оминиса в загнанного зверя, мечущегося из угла в угол и срывающегося на всех, кто неудачно подвернется под руку. Чаще всего подворачивался Сэллоу, и соседи по комнате искренне сочувствовали приятелю, который и так потерял дядю, так еще и был вынужден терпеть нападки Мракса.       Но только Оминис и Себастьян знали, почему «слизеринский принц» срывал злость и волнение именно на лучшем друге. Сэллоу и сам винил себя за то, что Гейл оказалась на грани жизни и смерти — он призвал инферналов, которые нанесли отравленную рану. Из-за него Абигейл вообще попала в эти катакомбы. И именно его дядя произнес заклинание, из-за которого Гейл ударилась головой и потому так долго не приходила в себя. Ослабленный организм девушки тяжело поддавался лечению.       Все стало намного хуже на третий день, когда Оминис все же набрался смелости навестить подругу в лазарете. И застал картину, которая окончательно выбила его из колеи: Малфой что-то эмоционально и оживленно рассказывал, а Гейл задорно смеялась его словам.       На голову Мраксу словно вылили ледяную воду. В суете и сумасшествии их приключений и общей трагедии он совершенно забыл о том досадном факте, что любовь всей его недолгой жизни теперь принадлежит другому. Тому, кто дарит ей красивые платья и водит на балы, а не таскает по грязным катакомбам и призывает Адское пламя, рискуя ее жизнью. Тому, кто может положить к ее ногам весь магический мир, а не поставить под угрозу одним лишь фактом знакомства с ней.       Откуда Оминису было знать, что на самом деле Малфой прятался в лазарете от чрезмерного внимания очередной покинутой поклонницы, лишь притворяясь обеспокоенным и заботливым кавалером?       Хотя Родолф и впрямь беспокоился — ему категорически не хотелось потерять столь ценный и занимательный кадр, как Гринвич. Более того, каким-то невообразимым образом он привязался к этой странной и колючей девчонке, которая в отличие от большинства знакомых ему девушек совершенно не поддавалась его очарованию и на каждую его попытку быть милым отвечала порцией сарказма. Он даже не смог удержаться и поделился своими мыслями со Стефанией, которую всерьез взволновало появление лучшего друга в компании его непримиримой соперницы на приеме у Мраксов, но в тот вечер Родолф лишь отмахнулся — поначалу он воспринимал новенькую пятикурсницу как диковатую зверюшку, но со временем и впрямь стал считать Абигейл интересной и достойной уважения девушкой, несмотря на то, что ее происхождение было окутано тайной.       И вот теперь эта полная жизни и сарказма, неунывающая (и, по мнению Малфоя, иногда вовремя не затыкающаяся) девица лежала поломанной куклой на койке лазарета, всего за пару дней похудевшая едва ли не до прозрачности. Она с трудом могла сама подняться с постели и очень нуждалась в помощи, хотя ядовито огрызалась каждый раз, заявляя, что она в состоянии все сделать сама.       Родолфу почему-то очень хотелось оторвать голову придурку Мраксу с его гордыней. Малфой усмехнулся — вот уж удивительно, кто бы мог подумать, что именно он будет считать гордыню недостатком? Но как бы то ни было, доля романтизма, похороненная на дне его холодного сердца, твердила, что сейчас не он, а Оминис должен сидеть у кровати Гринвич и носить ей вкусности в обход внимательной школьной целительницы.       Яд инфернала удалось нейтрализовать, но мадам Чиррей разводила руками — повреждение головы было очень серьезным, и когда Абигейл сможет полностью восстановиться — неизвестно. Если бы девушка обратилась за помощью сразу, таких последствий можно было избежать. Но Гринвич затянула с лечением, положившись на действие Рябинового отвара. Почему именно так произошло — оставалось загадкой.       Натсай Онай, вместе с которой они вступили в схватку с бандитами тем утром, утверждала, что Гейл отделалась парой царапин и легким испугом, и с готовностью согласилась задержаться, чтобы ответить на пару вопросов констебля Сингер.       Где пропадала Гринвич с тех пор? Что успело с ней произойти между событиями того утра и тем, как Мракс и Сэллоу принесли ее в лазарет, без сознания, перепачканную в крови и дрожащую от лихорадки?       — Тебя это не касается. — Довольно резко ответила ему Гейл, когда Малфой не без доли сарказма поинтересовался.       — Почему же. Очень даже касается. Если ты не забыла, у нас с тобой уговор. Кроме того, ты еще должна заставить Мракса снять с меня проклятье. — Припомнил девушке Родолф, однако, не слишком настаивая на ответе. Он уже давно понял, что добиться чего-то от Гринвич, оказывая давление, бесполезно. Упрямство этой девчонки было достойно распределения на Гриффиндор.       — Я поговорю с Оминисом. Но не могу ничего обещать, сам понимаешь. — Гейл немного стушевалась. Все же доля вины, похоже, действительно лежала и на ней.       Только теперь, маясь от безделья и головной боли в лазарете, она задумалась — почему Мракс вообще наложил проклятье на Малфоя? Нет, было очевидно, что оно стало последствием их выходки на приеме. Но с чего Оминису так злиться, если он сам же и отверг Абигейл? Если бы это просто задело гордость юноши, вряд ли он стал бы мстить подобным образом. Гейл не всегда понимала поступки Оминиса и его логику, но, насколько она могла судить, раскидываться проклятиями было не в его характере. А значит, ей было просто жизненно необходимо поговорить с юношей начистоту. Оставалось надеяться, что то, что произошло в катакомбах, разрушит стену отчуждения, выстроенную из обид и недомолвок.       Шарп задавался теми же вопросами, что и Малфой. Декан Слизерина явно волновался за свою протеже, и потому наведывался в лазарет с завидной регулярностью. Однако, мадам Чиррей строго настрого запретила устраивать своей пациентке допрос. По крайней мере, до полного выздоровления Абигейл. А потому, бывшему мракоборцу приходилось довольствоваться лишь безобидными колкостями.       — Мисс Гринвич, — профессор Зельеварения нагрянул в больничное крыло спустя всего час после того, как Гейл пришла в себя, — мне помнится, я настоятельно просил вас заглянуть в мой кабинет после того, как вы почувствуете себя лучше. Я не могу припомнить, чтобы рекомендовал вам вместе с мисс Онай объявлять войну бандитам или искать какие-либо другие приключения на вашу буйную голову.       — Простите, профессор. Я не могла оставить подругу в опасности. И не предполагала, что все обернется настолько драматично. — Абигейл все еще с трудом ворочала языком, а каждое слово отдавалось в голове тупой болью.       — И потому не придумали ничего лучше, чем подвергнуть опасности саму себя? Что ж, это, разумеется, похвально, что вы не оставляете друга в беде. И все же от вас я ожидал большей предусмотрительности и осторожности в вопросах собственной безопасности. — В глазах наставника Гейл рассмотрела нечто похожее на разочарование, что больно кольнуло прямо в сердце. Или это напоминали о себе не до конца зажившие ребра?       — Простите, профессор… — Только и оставалось повторять девушке.       — И все же, — продолжал он, — меня интересует, как так вышло, что мисс Онай вернулась в Хогвартс в сопровождении профессора Онай, в то время как вы исчезли в неизвестном направлении и позже очутились в лазарете с серьезными травмами?       — Это связано с тем, о чем вам, я уверена, рассказывал профессор Фиг. — Девушка терпеть не могла врать своему наставнику, что, однако, не мешало ей делать это не моргнув и глазом и с самым честным лицом, на какое она вообще только была способна.       — Я полагала, что мне удалось найти ниточку, которая могла бы дать подсказку о действиях Ранрока. Но, судя по всему, я ошиблась. Я собиралась направиться к профессору Фигу, сразу же как вернулась в замок. Но, к сожалению, уже не смогла этого сделать.       — Я понимаю. — Задумчиво протянул Шарп. — То, о чем мы с вами говорим, очень деликатный вопрос. И все же, вы должны были сначала связаться с кем-то из преподавателей. Например, со мной или профессором Уизли. А не кидаться в бой вот так — без подстраховки, плана и важных сведений. Учитывая вашу роль в нынешних событиях, это, мягко говоря, безрассудно.       От дальнейших расспросов и наставлений Гейл спасла мадам Чиррей, которая потребовала дать больной отдохнуть. Профессору Шарпу ничего не оставалось, кроме как настоятельно потребовать у целительницы не выпускать Абигейл из лазарета без его личного разрешения.       Подруги и соседки тоже не оставляли Гринвич без внимания, навещая ее ежедневно. Точно так же, как и профессор Фиг. Иногда Малфой даже ощущал сочувствие к старику — шестикурскик своими ушами слышал, какой разнос устроила ему Уизли за то, что тот не смог уследить за девушкой и допустил подобное. Замдиректора говорила что-то о высшей цели и общем благе, но блондин старался не вникать в ее высокопарные речи, хоть ему и было любопытно, отчего Уизли считает девчонку такой особенной.       Родолф даже как-то застал Себастьяна Сэллоу, который украдкой пробирался в лечебное крыло, словно пытаясь скрыть этот факт. А затем долго разговаривал с лежащей без сознания Гейл, изредка касаясь ее руки.       Мракс появился лишь на третий день, когда сам Родолф в очередной раз тут прятался. Но прежде, чем Малфой или Абигейл успели его заметить, круто развернулся и вылетел из лазарета с такой скоростью, словно за ним гнались обезумевшие пятиноги.       Если бы Оминис только знал, что Абигейл не переставала звать его, даже не приходя в сознание. И спрашивала о нем у Малфоя, как только открыла глаза.              — Оминис, почему ты не навещаешь Абигейл в лазарете? — Себастьяну надоело ходить вокруг да около. Надоело бояться, что за любое лишнее слово Мракс отправит его в Азкабан.       Сэллоу и сам знал, что все потерял. Теперь, когда первый шок схлынул, и пришло сознание, ему было тошно от самого себя — от того, во что он превратился. Он никогда не сожалел о том, что применил Круцио к Абигейл. Не сожалел о том, как обманывал друзей и манипулировал преданностью Оминиса. Он готов был пойти дальше по этой темной дороге вполне осознанно, даже если бы ему пришлось шагнуть на нее в одиночку.       Но он никогда не хотел становиться убийцей. Может, он смог бы сделать это, но точно знал, что Анна никогда не простит. Теперь же, когда его дядя лежал в могиле, сестра покинула деревню, не обещая вернуться, Оминис не скрывал своего разочарования и презрения, а Гейл, к которой он все еще питал нежные чувства, едва смогла избежать смерти. Он собственными руками убил все, что было ему дорого. Может, он и впрямь не был способен увидеть грань? Кто лишил Анну шанса на спасение? Дядя, разрушивший реликвию, или же он сам, игнорирующий просьбы не торопить события, пока они вместе во всем не разберуться? Ведь по факту ни Гейл, ни Оминис никогда не отказывались искать лекарство. Предпринимать новые попытки. Не просили его опустить руки и смиренно ждать смерти сестры. Наоборот. Они всегда были рядом, помогая, поддерживая. И вот чем он им отплатил. Абигейл едва не погибла. Оминис наступил на горло своим принципам и совести, которые позволяли ему выжить в его сумасшедшей семейке.       Наверное, именно поэтому Себастьяну так хотелось теперь поступить правильно. Хотя бы раз за долгое время.       Именно поэтому он вновь наведался в больничное крыло после отбоя. К счастью, Гринвич еще не спала и даже казалось рада была его увидеть. Сэллоу невольно задался вопросом — сколько же терпения и всепрощения в этой хрупкой девочке, если она не стала прогонять того, из-за кого оказалась в таком положении?       — Здравствуй, Себастьян. — Мягко улыбнулась Гейл, стоило ему занять свободный стул у ее постели.       — Прости меня. Я…я натворил много ошибок, правда? Я обещаю тебе, что дам обет. — Голос юноши был тихим и потерянным. — Это не исправит того, что уже случилось. Анна не выдала меня, но и знать не желает, отвечает только на те послания, что пишет Оминис. Говорит, что больше у нее нет брата, что я умер для нее в тот момент, когда отнял жизнь дяди.       — Сэллоу, ты же не ждешь от меня утешений? Не рассчитываешь, что я буду сейчас рассказывать, какой ты хороший, а она не права? — С легким смешком спросила Абигейл.       На самом деле ей действительно было жаль друга. Сейчас он напоминал ей щенка под дождем, такой же одинокий и несчастный. Вот только этот лохматый «щеночек» умел очень быстро садиться на шею, если дать хоть немного слабины. Гейл убеждала себя, что обязательно посочувствует и пожалеет его, но только после того, как Сэллоу даст Непреложный обет: не использовать непростительные заклинания и не пытаться спасти сестру с помощью темной магии.       — Нет… Конечно, нет. — Покачал головой юноша, нервно проводя рукой по вечно растрепанным волосам. — Я… Мне просто хочется верить, что ты все еще мой друг. Что у меня осталось хоть что-то. Потому что сейчас кажется, что я потерял все.       — Себастьян, если бы я поставила на тебе крест, если бы перестала в тебя верить, ты уже был бы в Азкабане. Но я не перестала. — Девушка глубоко вздохнула, подбирая слова. — Нам придется непросто. Слишком много боли, слишком много зла, слишком много обмана. Я не доверяю тебе. Оминис не доверяет тебе. Ты и сам себе не доверяешь.       — Ты, как всегда, права. И поэтому, я согласен принести тебе Непреложный обет. Любой, какой попросишь.       — Не мне. — Короткий ответ Гейл заставил Сэллоу резко вскинуть голову. — Оминису. Он заслужил это, как никто другой. Я же буду свидетельствовать.       Когда дело касалось их общего друга, Абигейл доверяла Оминису. Но были и другие причины для такого решения — она все еще не была уверена, что сможет выжить во всей этой истории с древней магией. Ранрок слишком силен и опасен. И в случае, если она погибнет, обет Себастьяна утратит свою силу. Гейл была уверена, что Оминис позаботится о Сэллоу, как делал это многие годы. Они справлялись до нее, значит, смогут и после.       — Но… — Себастьян хотел возразить, что они с Мраксом уже не так близки, и он сам хотел бы, чтобы именно Абигейл приняла его обет, но девушка была непреклонна.       — Сэллоу, ты сейчас не в том положении, чтобы диктовать условия.       — Прости, ты права. Тебе стоит отдохнуть. Я, пожалуй, пойду. — Парень еще раз поправил волосы, не зная, куда деть руки.       — Доброй ночи, Себастьян. — На прощание вновь улыбнулась Абигейл, но Сэллоу лишь кивнул, погруженный в свои размышления.       Гейл ждала, что Оминис тоже навестит ее, хотя бы поддерживая общую тенденцию устраивать паломничество к ее больничной койке. Но прошел один день, прошел второй. И вот уже заканчивалась учебная неделя, но Мракс так и не появился.       — Оминис, почему ты не навещаешь Абигейл в лазарете? — Себастьян, не дождавшись ответа друга, повторил свой вопрос.       — Там и без меня народу хватает. — Оминис добавил веса своему ответу, разнося в щепки очередную статую какой-то многострадальной ведьмы.       С тех пор, как Гейл попала в лазарет, Мракс вообще довольно часто устраивал погром в крипте. Иногда Сэллоу присоединялся к нему, и они тренировались. Оминису это было категорически необходимо — хотя бы для того, чтобы перестать так часто срываться на окружающих.       Обстоятельства последнего времени окончательно выбили из колеи наследника Слизерина. Он уже не мог понять, что именно чувствует и в какой момент — волнение за Абигейл или обиду на нее же из-за Малфоя? Беспокойство за Себастьяна или злость за все, что тот натворил? Правильно ли он поступил, когда пошел на сделку с совестью и не стал сдавать Сэллоу? Верно ли поступает, скрывая от Гейл планы отца?       Оминиса разрывало от этого чувства противоречия, от непонимания собственных ощущений. До ужаса хотелось поделиться с кем-то, но с кем? Раньше он мог все рассказать своему лучшему другу. Когда они стали настолько чужими? Когда каждый пошел своим путем? И есть ли еще шанс у их дружбы?       — Мне кажется, она ждет тебя. — Себастьян вновь заговорил, словно читая мысли Мракса.       Оминис хмыкнул — все же, несмотря ни на что, Сэллоу слишком хорошо его знал.       — А о моих чувствах ты не думал? Не приходило в голову, что мне может быть неприятно и больно говорить с ней? — В надломленном голосе сквозили злость и боль, которыми была пропитана душа.       — Почему ты вообще оттолкнул ее? У вас все шло хорошо. Так хорошо, что и представить нельзя было. И не ври мне про статус и прочую чушь, тебя никогда это не волновало, иначе ты общался бы не со мной и Анной, а с Малфоем и его свитой. — Себастьян не лез в отношения своих друзей сразу по ряду причин: во-первых, его куда больше волновало спасение Анны, которое теперь обернулось катастрофой, и во-вторых, он и сам до недавних пор лелеял надежду добиться ответных чувств со стороны дорогой ему девушки. Теперь же оба этих фактора потеряли свою актуальность.       — Как интересно, что ты упомянул Малфоя. Ты же, увлеченный темной магией, наверное и не заметил, что они с Гринвич нашли общий язык. Судя по всему, во всех смыслах. — За злостью этих слов крылись боль и ревность.       — Что ты несешь? — Сэллоу действительно не замечал ничего подобного.       — Видишь ли, в чем дело. На помолвку моего дорогого братца Марволо Малфой явился в компании нашей подруги. Как ты понимаешь, она не сопротивлялась, напротив, стала звездой вечера. Если верить тому, что говорят, ее платье стоило дороже всего вашего дома в Фелдкрофте. Подсказать, откуда оно могло взяться у сироты? Я сам слышал, что они целовались. Интересно, достаточно ли Малфою было одних только поцелуев за такие подарки? — Оминис уже не сдерживался, переходя на крик.       — Ты лжешь! Этого не может быть! Абигейл не такая! Как ты смеешь говорить о ней, как о какой-то продажной девке?! Она не могла бросить тебя ради платьев! Только не Гейл! — Себастьян задыхался от возмущения. Он не верил, что девушка, едва не пожертвовшая жизнью из-за него, способна продать любовь за дорогие тряпки.       Мракс был зол как разъяренный дромарог. Что-то темное внутри требовало разрушить веру Себастьяна в Гейл, сказать, что она именно такая. Но зачем? Ведь правда была в том, что именно он сам отверг девушку. Да, он совершенно не ждал, что Гринвич так быстро найдет утешение в объятиях бывшего врага. Но имел ли он право сердиться на нее за это? Особенно после того, что она сделала для Сэллоу. И для него самого.       После всех злых слов, что он ей сказал, она не прогнала, не оттолкнула. Она совершенно не боясь держалась за него, когда они оказались в окружении инферналов, когда Оминис призвал Адское пламя. Ни на секунду не усомнилась, предложив именно ему стать тем, кто примет клятву Себастьяна. Сохранила трезвость ума, когда они все сходили с ума от боли и горя. Нашла решение, способное помочь Сэллоу, когда сама уже не могла даже держаться на ногах. Если бы после всего этого он говорил о ней плохо, он был бы последним мерзавцем, достойным своего отца.       Мракс тяжело привалился к стене, расстегивая верх рубашки, чтобы легче стало дышать. После яркой вспышки злости его словно покинули все силы разом.       — Нет, конечно нет. Во мне говорят обида и ревность. Глупо, правда? Ведь это я сам. Я оттолкнул Гейл. Испугался. Того, что может сделать мой отец. Того, что Гринвич, как и ты упрямая, не остановится, даже когда ей будет угрожать опасность. Особенно если будет угрожать опасность. — Себастьян не перебивал друга, слова которого звучали как исповедь. — Я думал… я думал, ей будет так же больно и плохо, как и мне самому. Винил себя, что причинил ей столько зла. А она просто взяла и явилась в Мракс-мэнор под руку с Малфоем, вся такая прекрасная и сияющая, завоевывала внимание и сердца. А я стоял там как идиот и бил бокалы в бессильной злости. Я злюсь на нее, но так скучаю. Там, в катакомбах, мне ненадолго показалось, что все это в прошлом, что у нас есть шанс. Но затем я пришел в лазарет и наткнулся на Малфоя. Гейл так смеялась над его шутками, что даже не заметила меня.       — Ты действительно идиот, Оминис. — Немного подумав, ответил Сэллоу, тем не менее, не поясняя свои слова.       «По уши влюбленный идиот», — добавил про себя Мракс.       Абигейл выписали из лазарета к концу недели — мадам Чиррей сделала для нее все возможное и невозможное, не только поставив девушку на ноги, но и даже немного откормив. О жутком состоянии, в котором Гринвич принесли в больничное крыло, напоминал лишь уродливый шрам на животе — заставить без следа исчезнуть рваную рану, нанесенную инферналом, не могла даже магия.       В этот раз Гейл решила поступить как ответственная девушка и прилежная ученица, направившись прямиком к профессору Шарпу — целительница все равно доложила бы ему о том, что пациентку выписали. А значит, оттягивать момент экзекуции не стоило. К счастью для Гринвич, там же находился и профессор Фиг.       Наставники даже не заметили появление девушки, увлеченные горячим спором. Абигейл хотела было зайти позже, но поняла, что разговор имел непосредственное отношение к ее многострадальной личности. А потому, вместо того, чтобы покинуть кабинет или привлечь внимание к своему присутствию, просто осталась стоять на месте.       — Элеазар, я согласен с вами в том, что мисс Гринвич — единственная, кто обладает достаточными талантами к древней магии, чтобы пройти испытания тех, кого вы назвали Хранителями. Но она ребенок! Она ваша подопечная! — Абигейл еще не доводилось видеть их саркастичного и холодного декана настолько взволнованным. — Мерлин и Моргана, вы хоть понимаете, какой опасности собираетесь подвергнуть девочку?! Мы оба знаем, на что способен Ранрок. Гринвич неделю лежит пластом в лазарете! Да я уже не понимаю, откуда в ней силы котел поднять на моих занятиях, а вы хотите отправить ее сражаться с армией гоблинов?!       — Не говорите глупостей, Эзоф. Разумеется, я не хочу этого. Но у нас нет выбора. Ее выбрала судьба. Она прошла испытания Хранителей. Они верят в нее, как верю и я. Никому, кроме девочки, не откроется путь к последнему Хранилищу, которое жаждет получить Ранрок. И ради этого он готов разобрать по камню весь Хогвартс. — На сердце Гейл потеплело. Пусть все это и отдавало безумием, но мысль о том, что опекун верит в нее, придавала сил.       Осознание, что кто-то в тебя верит, было странным и непривычным, но таким невероятно-окрыляющим. Ради этой веры Абигейл готова была свернуть горы, а не только выйти на битву с гоблинами.       — И что вы предлагаете? Спокойно проводить занятия, пока маленькая девочка спасает волшебную Британию? Только сумасшедший стал бы возлагать подобное на ребенка!       — Нет. Как только грянет опасность, вы должны убедить директора собрать всех учеников в Большом зале, и защитить его. А затем, по возможности, отправиться нам на помощь. Я не оставлю Абигейл и пройду с ней весь этот путь. Не только как наставник, но и как ее опекун. Ваша задача — защитить детей. Они не должны пострадать. — В голосе Фига звучала обреченность. Похоже, он был уверен, что Ранрок совсем скоро атакует Хогвартс, под которым находилась последняя сфера с древней магией, извращенной темными эмоциями и болью людей, которую Исидора собирала годами.       По спине Абигейл пробежали мурашки. Совсем скоро решится ее судьба. И, судя по всему, шансы выжить у девушки не так уж велики. Что ж. Она давно решила для себя, что не отступит. Лодгок не отступил. Мириам не отступила. Профессор Фиг не собирается отступать.       Опекун был прав: только она сможет открыть проход в хранилище. Только от нее зависит, получит ли Ранрок то, чего так жаждет, или нет.       Набравшись смелости, девушка наконец постучала в дверь, привлекая к себе внимание.       Март быстро вступал в свои права, беспощадно испепеляя теплым солнцем остатки зимнего снега. Природа просыпалась, большинство студентов радовались приходу теплого сезона. Только пятый и седьмой курс встречали весну с изрядной долей скепсиса — чем ближе к лету, тем меньше времени остается на подготовку к экзаменам, что означало бесконечную зубрежку и отсутствие времени на развлечения.       Абигейл экзамены интересовали мало. В начале года девушку охватывала нервная дрожь — успеет ли она подготовиться к СОВ? Сможет ли нагнать программу? Не ударит ли в грязь лицом перед теми, кто учился в Хогвартсе намного дольше? Теперь же все это казалось таким незначительным, таким простым и банальным. Разве важны экзамены, если ты можешь до них и не дожить?       И все же Гейл продолжала исправно ходить на все занятия, выполнять домашние задания, изучать списки экзаменационных вопросов и зарабатывать призовые очки для факультета. Хотя бы для того, чтобы окончательно не сойти с ума в этом вихре опасностей и драм. Проводила время с соседками, тренировалась с Имельдой, обменивалась колкостями, правда, уже вполне безобидными, с Малфоем, гуляла с Поппи и Натти. И даже пыталась наладить контакт с Себастьяном, который все же сдержал свое обещание. И это был единственный раз, когда Абигейл обменялась с Оминисом больше, чем парой слов, потому как тот вечер закончился очередной некрасивой ссорой.       Это произошло почти через неделю после выписки Абигейл. Они втроем собрались в крипте после ужина, чтобы никто не мог побеспокоить или обратить внимание на их отсутствие.       Гейл немного потряхивало от ощущения ответственности этого момента. Оминис выглядел мрачнее тучи, а Себастьян нервно расхаживал из стороны в сторону, постоянно поправляя волосы и не зная, куда деть руки.       — Не будем тянуть время. Быстрее начнем, быстрее закончим. — Первым сдался Сэллоу. Но это было и не удивительно, ведь именно ему предстояло связать себя обещанием, от которого зависела его жизнь.       — Гейл, ты готова? — Голос Оминиса звучал на редкость мягко. Абигейл уже стала забывать, каким тактичным и заботливым он умеет быть, когда захочет. И сейчас этот голос ударил разрядом молнии куда-то под сердце.       — А разве к такому можно быть готовой? — Ответила Гейл вопросом на вопрос.       — Пожалуй, что нет. — Улыбка блондина была нервной. — Но разве у нас есть выбор?       — Пожалуй, что нет. — Вернула девушка ему его же слова, доставая палочку из ножен.       Себастьян дрожащей рукой обхватил предплечье Оминиса, и Мракс повторил жест друга. Абигейл приложила палочку туда, где их руки соприкасались, произнося немного архаичную, но необходимую вербальную формулу, начинающую обряд. Тугая веревка тут же обвила переплетенные руки парней.       — Клянешься ли ты, Себастьян Сэллоу, никогда и ни при каких условиях не использовать непростительные заклятия и не просить кого-либо использовать их вместо тебя, по твоему желанию? — Гейл боялась, что голос будет дрожать и она что-нибудь напутает, но слова текли сами. Однако, Мракс заметно дернулся от формулировки.       — Клянусь. — Юноша почти шептал, но говорил твердо.       — Клянешься не обращаться к темной магии или же темным магам для поисков лекарства от проклятья, постигшего Анну Сэллоу?       — Клянусь. — Этот ответ дался с Себастьяну с большим трудом.       — Я принимаю твою клятву. — Так же тихо и уверенно ответил Оминис.       Веревка обратилась золотой нитью и словно впиталась в ткань и кожу.       Спустя всего несколько секунд юноши разжали все еще дрожащие руки.       — Я рад, что ты принял это решение, Себастьян. — Наконец заговорил Оминис, и в его тоне и осанке было заметно облегчение, которое испытал юноша, получив надежду на то, что для его лучшего друга еще не все потеряно. — Анна тоже будет рада узнать.       — Ты говорил с Анной?! — Тут же встрепенулся Сэллоу.       — Она все еще бесконечно зла на тебя за то, что ты натворил. Но, хотя она все еще не желает иметь с тобой ничего общего, она заметно оживилась, когда я сказал о Непреложном обете. Думаю, это может стать первым шагом к вашему примирению.       Себастьян лишь кивнул, тут же отворачиваясь. Почему-то именно сейчас ему не хотелось, чтобы друзья видели слезы, навернувшиеся на глаза.       — Думаю, нам пора возвращаться в гостиную. Скоро отбой. — Вновь заговорил Мракс, заставляя Гейл вернуться в реальность.       Новость о том, что Оминис поддерживает связь с Анной, не стала для девушки открытием, но неприятно кольнула ревностью.       — Есть еще кое-что. — Абигейл подошла ближе к приятелю. Себастьян, понимая, что он тут третий лишний, ушел в другой конец крипты, чтобы им не мешать. — Я хотела попросить тебя, Оминис. Сними уже проклятье с Малфоя. — Хотя Гринвич, в отличие от своего якобы-кавалера, и не была уверена в том, что зеркальную пакость наложил именно Мракс, обида заставляла ее голос звучать более твердо и уверенно.       — Понятия не имею, о чем ты говоришь. Кто-то наложил на Малфоя проклятье? Тогда ему стоит обратиться в лазарет, я тут не помощник. Узнаете, кто проклял этого хлыща, с радостью пожму ему руку. — Вопреки его словам, улыбка тут же слетела с лица юноши, что только убедило Гейл в том, что Родолф был прав.       Это пробудило в слизеринке внезапную ярость — значит, сам спокойно себе общается со своей ненаглядной Анной, а ей ставит палки в колеса? Пусть и не настоящие колеса, но все же.       — Мракс, прекрати ломать комедию. Не нужно держать меня за идиотку. Какого дементора ты вообще творишь?! Ты сам сказал, что я тебе не нужна, сам прогнал. А теперь мешаешь жить дальше?! Да что же ты за человек вообще?! — Распалялась Абигейл, надеясь достучаться до совести блондина.       — Что, если ты решила поиздеваться над Малфоем перед Рождеством, то это — справедливая месть, а как я, так кошмар и катастрофа? Или ты не готова разделить с любимым семь лет несчастий? — Черты лица Оминиса заострились, выдавая его эмоции.       — Не припомню, чтобы Родолф устраивал тебе засаду и пытался спалить волосы!       — Кто знает, может мне он тоже чем-то не угодил.       — И чем же? Уж не тем ли, что привел меня на прием, где таким как я, по твоему, не место? Неужто мое появление так замарало дом высокородных Мраксов? — Абигейл где-то глубоко внутри понимала, что ее несет куда-то не туда, но остановиться уже не могла: копившаяся так долго обида наконец нашла выход. — Если для тебя я недостаточно хороша, это вовсе не означает, что все считают именно так! — Глаза уже жгли горькие слезы, а голос надломился. Гейл хотела выбежать из крипты, не дожидаясь ответа, но Оминис неожиданно схватил ее за руку.       — Я… Я сниму проклятье. — Щеки юноши покрылись румянцем, а голос растерял былой огонь.       И все же этого было уже недостаточно, чтобы заведенная и злая девушка успокоилась. Абигейл лишь выхватила руку и направилась к выходу, не удостоив Оминиса ответом. Вместо нее достаточно громко говорили взрывающиеся под воздействием неконтролируемой древней магии поддоны и статуи, которых осталось не так уж много.       Как только дверь за ее спиной захлопнулась, в тишине крипты раздались одинокие аплодисменты.       — Поздравляю, друг. Если ты именно таким способом добивался расположения интересной тебе девушки, то где-то ты прокололся. — Вновь подошел к Оминису Себастьян.       — Заткнись, Сэллоу. И без тебя тошно. — Резко оборвал его блондин. — Пойдем в гостиную, там еще где-то оставалось сливочное пиво.       Себастьяну не оставалось ничего, кроме как пожать плечами и замолчать. Спорить с Мраксом, когда он в таком состоянии, было себе дороже — эту истину он усвоил уже давно.       Абигейл же была не в том настроении, чтобы возвращаться в социум. Сейчас ей нужно было успокоиться, и лучше всего для этого подходила Выручай-комната.       Приняв ванну с успокоительными растворами, Гейл перестала бояться, что предметы вокруг нее вновь начнут взрываться.       Чтобы немного отвлечься от мыслей об Оминисе, девушка принялась изучать письма Соломона Сэллоу, до которых у нее все никак не доходили руки. Теперь, когда самого мужчины уже нет в живых, а его племянница покинула Фелдкрофт по собственной воле, в этом не было особенного смысла, кроме как дать возможность Себастьяну увидеть полную картину поступков его дяди.       Содержание писем, однако, вновь заставило сердце Абигейл сбиться с ритма. Из них следовало, что Соломон заключил сделку, и не с кем-то, а с Виктором Руквудом. Главарь банды и бывший пособник Ранрока обещал помочь в поиске лекарства для племянницы экс-мракоборца в обмен на то, что Соломон не станет лезть в его дела или мешать гоблинам вести дальнейшие раскопки рядом с Фелдкрофтом. Судя по всему, Себастьян все же ошибся, и Соломон не так уж равнодушно реагировал на присутствие людей Ранрока рядом с деревней. До тех пор, пока не пообещал это Руквуду.       Однако, чем дальше Гринвич читала, тем больше мрачнела. Как и следовало ожидать, бандит хладнокровно обманул отчаявшегося мужчину. Руквуд утверждал, что лекарства не существует. И угрожал, что в случае, если Соломон попытается что-то предпринять, будь то поиски лечения или попытки помешать гоблинам, Виктор без единого колебания обнародует тот факт, что Соломон связывался с ним. Что поставило бы огромный крест на и без того не идеальной репутации бывшего мракоборца. И, что хуже всего, подвергло бы угрозе детей.       Гейл требовалось время, чтобы переварить эту информацию. Только к третьей кружке успокоительного травяного сбора она, наконец, смогла уложить все в своей голове.       Соломон действительно видел в племяннике самого себя. Он считал (как выяснилось, небезосновательно), что Себастьян может свернуть на кривую дорогу. Боялся, что юноша повторит его путь — от подающего надежды молодого человека, до того, кто не гнушается пренебрегать законом и прибегать к помощи темной магии.       Абигейл тяжело уронила голову на ладони — как рассказать Сэллоу о том, что дядя все же пытался искать лекарство для Анны? Что строгость к самому юноше была порождением страха, а не недостатка любви? Может, Соломон не был хорошим или хотя бы приятным человеком, но по-своему любил племянников. Хоть и не мог правильно до них это донести, совершая множество ошибок в их воспитании.       Это осознание окончательно выбило боевой дух из девушки, и на нее разом накатила усталость последних дней. «Завтра. Я поговорю с Себастьяном завтра. Он имеет право знать».       Однако этому «завтра» не суждено было случиться: с самого утра Абигейл ждало письмо от Олливандера, который с восторгом сообщал о готовности «особенного заказа». А потому девушке пришлось перекусить на скорую руку и бежать в Хогсмид.       Не самым приятным выдалось пробуждение и для Оминиса. Всю ночь он ворочался без сна, размышляя о том, что же он творит. Слова Абигейл ударили по больному. Почему он продолжал ссориться с ней, хотя на самом деле больше всего на свете хотел обнять? Почему говорил гадости, хотя мечтал шептать на ухо милые глупости, чередуя их с поцелуями? Разве Гейл была виновата в том, что ее характер и сила воли оказались сильнее, чем у Оминиса? Разве должна она была расплачиваться за то, что может жить без него, в то время как сам Мракс, кажется, окончательно сошел с ума?       И все это не говоря о том, что за эту неделю он так и не набрался смелости сказать о медальоне. «Да когда я уже перестану быть таким трусом?!» — укорял себя парень, пытаясь побиться головой о подушку. Вероятно, стена в этом плане была бы полезнее, но выбирать ночью в общей комнате общежития не приходилось.       «Завтра. Я поговорю с ней завтра. И извинюсь за то, что вел себя как сволочь и действовал на нервы ей в последние несколько месяцев. По крайней мере, в таком случае я смогу быть ближе к ней, хотя бы как друг. Потому что пора признаться, Мракс, ты не можешь прожить и нескольких дней вдалеке от нее».       Однако, этому «завтра» не суждено было случиться — у судьбы были совершенно иные планы на ясный воскресный день.       Олливандер ждал Абигейл уже с самого утра, нетерпеливо переступая с ноги на ногу у прилавка.       — А, вот и вы! — Радостно поприветствовал девушку пожилой мастер.       В руках он держал продолговатую коробку, ничем не отличающуюся от сотен таких же, расположенных на длинных стеллажах. Но вот содержимое превзошло любые ожидания Гейл: палочка, длиной не менее 14 дюймов, была выполнена словно из сияющего серебристыми лучами горного хрусталя. Тонкие нити увивали рукоять, растворяясь искрами в аккуратных рунах на самой палочке.       — Она выглядит просто потрясающе… — Интуитивно Гейл понизила голос, словно опасаясь спугнуть красоту, что каким-то невероятным образом взывала к ее душе, тянулась нитями к горячему клубку магии в груди.       — Должен признаться, я многое повидал на своем веку, но мне никогда не доводилось раньше создавать нечто столь прекрасное и совершенное, как эта палочка.       — Мужчина нежно поглаживал коробку, будто боясь прикоснуться к шедевру, который создал. — В ней заключена особенная, уникальная магия. Эта палочка не подходит для обычного волшебства. Хотя, полагаю, вы и сами знаете об этом, не так ли?       — Спасибо, сэр. Вы даже не представляете, как много сделали для меня. Для всех нас. — Гейл поклонилась, выражая искреннюю и глубокую признательность мастеру, который, вероятно, даже не представлял, какой именно внес вклад в общее дело защиты магической Британии.       Девушка намеревалась поскорее вернуться в замок — ей нужно было поскорее поговорить с профессором Фигом о хранилище и с Себастьяном — о его дяде.       Но стоило двери закрыться за ее спиной, как Абигейл увидела того, кого меньше всего ожидала встретить в Хогсмиде ясным воскресным утром. По странной причине, обычно оживленная улочка была совершенно пуста.       — Тише, тише. Никто не придет на помощь. Я все предусмотрел. — Улыбнулся Виктор Руквуд, едва Абигейл достала свою палочку из ножен. — Такая драма вовсе ни к чему. В свете информации, которой теперь обладает Ранрок, у нас с вами общие интересы, мисс. — Темный волшебник поднял руки в примирительном жесте, не убирая, однако, палочку.       — У нас нет и быть не может общих интересов! — Перед глазами Гейл стояли строки из писем Соломона Сэллоу, над наивной надеждой которого насмехался этот мерзавец.       — Вот как? Позволишь гоблинам получить то, что принадлежит нам по праву? — Голос Руквуда стал вкрадчивым, а наигранная беззаботность исчезла без следа. — Последнее хранилище принадлежит волшебникам. Было бы очень глупо не объединить усилия. — Говорил мужчина таким тоном, будто обладал исключительным правом владения на творение Исидоры. — Что это там у тебя? — Резко изменился в лице Виктор, заметив коробку, которую девушка так и не успела спрятать в сумку. Теперь он больше похож был на хищника, учуявшего дичь. — Не связан ли столь неожиданный визит к мастеру волшебных палочек… С нашим общим делом?       — Понятия не имею, о чем вы. — Гейл якобы наивно похлопала глазами — все равно Руквуд не поверил бы ее словам. Тем не менее, кончик волшебной палочки девушки все еще был направлен ему прямо в голову.       — Хранилище мое по праву рождения! — В голосе мужчины появились рычащие нотки. Хищник готовился к прыжку.       — Сомневаюсь, что Чарльз Руквуд с этим бы согласился. — Абигейл ощущала, как внутри натянулась струна, а в крови бурлил адреналин. И все же девушка продолжала язвить даже перед лицом смертельной опасности — такова была ее натура.       — Какая самонадеянность. — За усмешкой волшебника показалось нечто похожее на уважение. — Как глупо однако с моей стороны, взывать к разуму ребенка. Я всегда говорил: детей должно быть видно, но не слышно!       Абигейл почувствовала, что ее словно ударила молния. В голове моментально возникла картина: они с Себастьяном идут по тропинке осеннего Фелдкрофта. Грустный голос друга раздался в воспоминаниях: «Кто-то произнес: «детей должно быть видно, но не слышно», а затем была вспышка. У нее просто не было шансов». Промелькнули перед глазами страницы писем, в которых Руквуд обещал помощь Соломону Сэллоу в обмен на услугу со стороны бывшего мракоборца. Этот мерзавец проклял Анну сам! И еще имел наглость издеваться над отчаявшимися родственниками своей жертвы!       Гейл стоило большого труда сдержать рвущуюся наружу магию — все вокруг девушки уже искрило, а в пальцы, держащие волшебную палочку, болезненно кололо. Но если она потеряет контроль, пострадает не только Руквуд, но и Хогсмид.       — Ублюдок! — Успела выкрикнуть девушка, прежде чем кто-то схватил ее со спины и затащил в воронку трансгрессии.       Первое, что увидела Абигейл — уже знакомые руины замка Руквудов. Она стояла посреди дворика, покрытого грязью и каким-то мусором, в окружении остатков банды «Пепламб». Сам Виктор Руквуд оставался на возвышении, явно планируя наблюдать за шоу со стороны.       Древняя магия пропитывала это место даже теперь, перекликаясь с магией Гейл, взывая к ней. Сдерживать эту кипящую энергию не оставалось сил, и с громким криком девушка отпустила контроль.       По руинам словно пронесся вихрь, обрушивая остатки крепости прямо на бандитов, которые еще не успели сориентироваться. Раздались одиночные залпы заклинаний, но отразить их не составило большого труда. Прямо за ними — Круцио, от которого пришлось уворачиваться. Руквуд не участвовал в битве, оставаясь зрителем этого сумасшедшего театра. Депульсо — один из бандитов теряет сознание, ударившись головой о стену. Резкий разворот, Экспульсо — каменная колонна рушится в опасной близости от еще двоих, выводя их из строя. Но Гейл не успевает отразить летящее в нее Диффиндо — на руке будет еще один уродливый шрам, но ей уже не привыкать. Инсендио — куча какой-то соломы загорается перед дуэляткой банды, отвлекая ее внимание, пока девушка обезоруживает ее с помощью Экспеллиармуса. Бомбарда — возвышение, на котором стоит Руквуд, опасно покосилось, вынуждая главаря банды самому вступить в бой. Кроме него и Гринвич не осталось никого, способного оказать достойное сопротивление. Все вокруг уже пылает в огне. Точно таком же, какой сейчас горит в груди юной волшебницы.       — Надо было присоединиться ко мне. — Зловеще рычит Виктор, вальяжной походкой направляясь к уже измотанной боем Абигейл. — Авада Кедавра!       — Экспеллиармус! — Одновременно с ним выкрикнула девушка. Она знала, что шансов у нее мало: только очень сильный и опытный маг может попытаться отразить страшнейшее из непростительных проклятий.       Но, к удивлению как самой Гринвич, так и Руквуда, с лица которого сползла самодовольная улыбка, красный луч обезоруживающего заклинания столкнулся в воздухе с зеленым.       Абигейл чувствовала, как тяжело сдерживать столь разрушительную магию — все ее тело было словно натянутая тетива, а в голове колокольным набатом билось напряжение. Серебристые нити, тянущиеся по руками от груди, вплетались в красный луч магии, заставляя смерть отступить еще на шаг, но этого было мало.       Все закончилось резко и неожиданно: не было ни криков, ни ругани, ни проклятий. Просто красно-серебристый луч вытолкнул зеленый, заставив его удариться в грудь хозяина. Туда же, куда врезались нити древней магии. Вряд ли Виктор Руквуд успел хотя бы понять, что произошло, прежде чем его тело обратилось пеплом.       Девушка тяжело опустилась на промерзшую землю, которая уже успела пропитаться вытекающей из раны на руке кровью. Почему-то хотелось смеяться — похоже, нервное. «Натти и Поппи будут в восторге!» — Первое, о чем подумала Абигейл. «И Себастьян тоже. Все это время он искал не там. А значит, еще есть надежда для Анны», — эта мысль была грустной. Гринвич должна была бы радоваться за друга, который еще может спасти сестру. Но перед глазами почему-то стояла отвратительная картина: счастливый Оминис кружит на руках такую же счастливую и здоровую Анну Сэллоу. Что ж, похоже, Гейл появилась в жизни этих троих только с одной целью — подарить им надежду и исчезнуть.       Словно черт из табакерки посреди руин появилась констебль Сингер в окружении волшебников.       — Ну вот, констебль, вы снова пропустили все самое интересное. — Нервно усмехнулась Абигейл. Грубить взрослым было нехорошо, но сейчас вообще все вокруг казалось каким-то странным и нереальным. Однако, девушка задохнулась на середине вдоха, заметив среди сопровождающих констебля своего декана. — Профессор Шарп, я не специально, честное слово!       — Мисс Гринвич, я бы запретил вам покидать Хогвартс до конца учебного года. Но с вашим талантом притягивать неприятности, боюсь, школа может не выстоять. — Мужчина потер виски, как делал всегда, когда был чем-то раздражен. — Я искренне не понимаю, как вы умудряетесь оказаться в эпицентре сражения, меньше чем через неделю с того момента, как покинули больничное крыло.       — Виктора Руквуда нигде нет. — Крикнул какой-то незнакомый мужчина, из тех, что прибыли вместе с Сингер и теперь осматривали руины, связывая лежащих без сознания бандитов с помощью Инкарцеро.       — Мисс Гринвич, может быть, вы поделитесь с нами, как так получилось, что одна школьница обезоружила целую банду на их же территории? И куда подевался Руквуд? — Обратилась к девушке констебль, явно подозревая какой-то подвох.       — Да мне особенно ничего не пришлось делать. — Гейл пожала плечами. — Руины старые, ветхие. Рухнули в самый неподходящий, для бандитов, конечно же, момент. Мне пришлось сразиться всего с парочкой, пока Руквуд наблюдал со стороны. А когда он вмешался в бой… — Вместо ответа девушка указала пальцем на гору пепла, которая осталась от того, кто наводил ужас на всю Шотландию.       — Это вы его так? — Немного отойдя от шока продолжила задавать вопросы страж порядка. Девушка вновь пожала плечами.       — Формально, он сам. — Ответ Абигейл остался непонятен для присутствующих, так что ей пришлось пояснить. — Он пытался убить меня проклятием Авада Кедавра. Я отразила с помощью Экспеллиармуса. Чары столкнулись и отрекошетили в Руквуда, превращая его в пепел. Если от его палочки что-то осталось, думаю, Приори Инкантатем это покажет. Свою палочку также могу предоставить для экспертизы, если вам это нужно.       — Не то, чтобы я вам не доверяю, мисс Гринвич, но это действительно помогло бы. — Уже мягче обратилась к девушке констебль Сингер. В глазах Шарпа промелькнула гордость: он явно был доволен своей ученицей. Далеко не каждый волшебник сможет противостоять непростительным заклятиям, тем более, успешно. Да и о чарах Приори Инкантатем было известно не всякому пятикурснику, что еще раз подтверждало, что Абигейл действительно была одной из наиболее сильных и умных волшебниц, что бывшему мракоборцу доводилось обучать.       — Констебль, если у вас не осталось вопросов, я бы предпочел, чтобы моя студентка вернулась в Хогвартс. Ей срочно требуется осмотр школьного целителя. — Обратился декан к стражу порядка, прежде чем Гейл успела возмутиться. Констебль благосклонно кивнула, принимая объяснения бывшего коллеги.       — Профессор! Зато у меня есть вопрос. Как вы здесь оказались? — Теперь, когда все было позади, в Абигейл проснулось врожденное любопытство.       — Мистер Олливандер обратился ко мне за помощью, как только Руквуд вас похитил. Мист… Профессор Шарп был неподалеку, и вызвался оказать нам помощь, тем более, что дело касалось его ученицы. Мы сразу же направились туда, где по нашим сведениям в последнее время часто видели Руквуда и его бандитов. — Ответила Сингер вместо зельевара.       Профессор молча помог Абигейл подняться.       — Советую задержать дыхание. — Сказал он, прежде чем трансгрессировать их обоих на дорогу, ведущую из Хогсмида в Хогвартс. — Ближайшее место, где доступна трансгрессия. В школе перемещения ограничены и доступны только директору. — Ответил профессор на немой вопрос Гейл, который, очевидно, читался у нее на лице.       Новость о том, что Абигейл вновь оказалась в лазарете, привела Оминиса в настоящую ярость. А слухи о причине — в бешенство. Неужели эта девчонка настолько не дорожила своей жизнью, чтобы соваться в пасть к Виктору Руквуду в одиночку, меньше чем через неделю после того, как мадам Чиррей вытащила ее с того света?! Какого дементора Оминис вообще так волновался, переживал, пытался оберегать эту дуру от своего папочки, если Гейл делала все, чтобы умереть как можно быстрее?! Являлась на прием в Мракс-мэнор, вместе со своей подружкой пуффендуйкой лезла в драконье гнездо, бросала вызов самому опасному бандиту Британии вместе со всей его шайкой?!       Оминис не помнил, когда в последний раз был настолько зол на кого-то. Себастьян, который сообщил другу новость, практически вылетел из крипты, не без оснований опасаясь за свою жизнь — от заклинаний Мракса разве что не тряслись стены их тайного убежища.       Абигейл, как подтвердила целительница в присутствии профессора Шарпа, который все же настоял на немедленном осмотре, отделалась не слишком серьезной раной на руке и легким испугом. Еще немного поворчав, декан все же отпустил Гринвич, при условии, что она немедленно отправится в гостиную Слизерина, отдыхать и заниматься тем, чем и положено студентам — домашним заданием, от которого никто не собирался ее освобождать, даже за такие заслуги, как победа над Виктором Руквудом.       Гейл спорить и не собиралась. От небольшого отдыха она действительно бы не отказалась. Тем более, что девушка рассчитывала прятаться за сильной спиной Имельды от всех, кто хочет устроить ей допрос из-за слухов, которые наверняка уже успели расползтись по школе.       Но прежде, чем Гринвич успела проскользнуть в женское общежитие, ее остановил Себастьян. Вообще-то, она и сама планировала с ним поговорить в ближайшее время, в свете новостей о его дяде и проклятье сестры. Но Сэллоу даже слушать не стал.       — Тебе срочно нужно в крипту! С Оминисом что-то не то! Я знаю, вы не очень хорошо ладите в последнее время, но я не могу доверить это никому, кроме тебя! — Выпалил парень, едва Абигейл успела открыть рот, чтобы его поприветствовать.       — Что произошло?! — Тут же встрепенулась Гейл.       «Из огня да в полымя…» — мелькнула мысль. И почему все неприятности решили свалиться на нее разом?       — Долго объяснять, нужно срочно действовать! Я сейчас тоже приду туда, мне нужно забрать кое-что из вещей Оминиса из нашей комнаты!       Абигейл мрачно кивнула — ей ничего не оставалось, кроме как развернуться и быстрым шагом направиться к их убежищу.       Как только Гринвич скрылась из виду, Сэллоу тяжело рухнул в кресло, стоящее в гостиной.       — Не знаю, что за крипта, но сработано неплохо. Им давно пора поговорить. — Хмыкнул Малфой, устраиваясь в кресле напротив. — Огневиски? — Кивнул блондин на бутылку и бокал, которые держал в руках.       — Не откажусь. — Хмыкнул Себастьян. — Вот только не пойму, с чего бы тебе радоваться, ведь вы с Абигейл, говорят, пара? — У шатена были все основания не доверять шестикнурснику.       — Если пообещаешь сохранить это между нами, так уж и быть, расскажу. — Манерно растягивая слова, откликнулся аристократ.       Сэллоу пожал плечами и кивнул — кому он мог рассказать, кроме Оминиса и Абигейл?       — Гринвич, конечно, красавица, умница и вообще девушка довольно необычная, но наши с ней взаимоотношения носят исключительно деловой характер. Она помогает мне, я помогаю ей. — Раскрыл свой козырь Малфой, разливая огневиски по бокалам.       — С чего это такая щедрость? — Сэллоу все еще относился к словам старого противника с недоверием.       — Мерлин, какая щедрость, о чем ты? Я в выигрыше, Гринвич в выигрыше. Все довольны. А если ты о том, что просто так упустить возможность закрутить роман с нашей «звездой», то я не дурак. И не слепой, в отличие от твоего приятеля Мракса. Потому как он единственный, кто не видит чувств нашей прекрасной девочки.       — И что же у вас за договор? — Себастьян позволил себе немного расслабиться, услышав от Малфоя те же слова, которые не решился вслух сказать Оминису.       — А вот это, мой друг, тебя не касается. Что ж, предлагаю выпить за то, чтобы наши голубки прекратили ходить вокруг да около, и наконец разобрались в своих чувствах. — Родолф сменил тему прежде, чем Сэллоу начал спорить. — А пока мы ждем их триумфального возвращения, ты расскажешь мне, откуда вы перед Рождеством взяли оборотное зелье. — Блондин одарил своего визави хищной улыбкой. Этот вопрос не давал ему покоя с тех пор, как он сопоставил все факты и догадался, как именно Гринвич удалось организовать ту подставу.       Ожидая, пока пятикурсник подберет со стола упавшую челюсть, Малфой сделал глоток обжигающего напитка. Сегодня он праздновал еще и тот факт, что зеркальное проклятье было снято.       Депульсо, Диффиндо, Десендо, Конфринго – одно за другим летели заклинания, с хирургической точность попадая в цель и разнося не только тренировочный манекен, но и груды поддонов и прочего хлама, которым была заставлена крипта. Создавалось впечатление, что Мракс решил превратить в ничто, в прах и пепел, свое тайное убежище. То, что объединяло их с Себастьяном, а затем и с Абигейл. Стереть из реальности, из памяти то, что причиняет боль. Выместить злость на друга, который перешел границы, на возлюбленную — раз она совсем не дорожила своей жизнью, то почему он должен ее ценить?       Девушка стояла, прислонившись к стенке у входа, не решаясь сделать шаг или начать разговор. Очевидно, Сэллоу ее провел. Гейл даже улыбнулась хитрости приятеля. Им с Оминисом давно пора было поговорить. Похоже, это было очевидно не только ей. Но в том, что Мракс готов к откровенному разговору, Гейл еще сомневалась. И не без оснований: после всего, что они вчера наговорили друг другу, сложно было представить спокойную беседу, без взаимных оскорблений и упреков.       — Протего! — Рефлекторно выставила она щит, когда кусок статуи отлетел в ее сторону.       Оминис тут же замер и развернулся, безошибочно определяя место, где стояла девушка.       — Гринвич! — Абигейл даже удивилась, как ему удалось прошипеть ее фамилию с первой буквы до последней. — Остолбеней! — Полетело заклинание в ее сторону, без единого предупреждения.       — Протего! Депульсо! Остолбеней! — Едва успела она защититься и контратаковать. Мракс был действительно хорош в дуэлях.       — Протего! Бомбарда!       — Совсем свихнулся?! — Прокричала девушка, уворачиваясь от взрывающего заклятия. — Глациус!       — Протего! — Оминис не ответил, лишь продолжая молча атаковать. — Экспеллимеллиус!       — Протего! Экспеллиармус! — Да, Мракс был хорош в дуэлях. Но у Абигейл было больше опыта.       Когда палочку Оминиса, служившую ему как глазами, так и оружием, ловко перехватила Гейл, он в растерянности застыл посреди комнаты.       Девушка ринулась к другу, хватая его за воротник рубашки. Мантия, пиджак и жилетка валялись где-то под грудой хлама, там же, судя по всему, стоило искать и галстук.       — КАКОГО! ДЕМЕНТОРА! ТЫ! ТВОРИШЬ! — Чеканя каждое слово и глядя в ничего не видящие глаза, практически прокричала Абигейл.       Но вместо ответа Оминис сделал то, чего она ожидала меньше всего на свете. Он поцеловал ее. Резко, порывисто, горячо. Почти со злостью впиваясь в губы девушки, наплевав на весь мир. Словно пытаясь этим поцелуем передать ей всю ту боль, что так долго копилась в его сердце. Поцелуй — крик о помощи, поцелуй — крик о боли, поцелуй — тоска. Ни намека на нежность, трепет, ласку.       Абигейл опешила от такого неожиданного поведения парня и рефлекторно попыталась его укусить. Но вместо того, чтобы прийти в себя и отпустить ее, он только сильнее впивался в губы, крепче прижимал к себе, и ко вкусу поцелуя примешивался вкус крови.       Не отдавая себе отчет в том, что она делает, вместо того, чтобы продолжать вырываться, Гейл ответила. С той же горячностью, с той же силой. В ее сердце тоже хватало боли, которой хотелось поделиться. И Абигейл вкладывала в этот поцелуй все свое отчаяние, всю тоску, все волнения и страхи. Обнимала его до хруста в костях, и он отвечал ей тем же. В глазах мелькали искры, не хватало воздуха. Но прекращать это безумие не собирался ни один из них.       Падали коробки, хрустела под ногами каменная крошка, отлетали в сторону пуговицы рубашек. Но все это оставалось незамеченным. Все вокруг перестало существовать, оставляя в центре мрачной полуразрушенной крипты лишь двух поломанных подростков, так обиженных друг на друга. Но еще сильнее — тоскующих по возможности друг друга касаться.       С каждым мгновением огонь внутри нарастал. И вот уже становилось недостаточно просто целовать и обнимать. Руки парня неловко и неумело, но требовательно скользили по телу Абигейл, исследуя каждый изгиб, чуть сжимая нежную шею, касаясь грубого шрама на спине и совсем нового на животе. Сколько же он мечтал об этом, не веря, что это еще возможно в реальности.       Она и сама не отставала, зарываясь руками в шелковистые светлые волосы, покрытые пылью разрушенных скульптур, короткими жалящими поцелуями касаясь шеи, словно силой вырывая из его горла стоны после всех этих недель молчания. Эта провокация невысказанной обиды лишь подогревала и без того пылающую огнем кровь слизеринского принца, заставляя отвечать тем же самым — целовать шею, прикусывая нежную кожу, не в силах сдержать рвущиеся наружу эмоции. Учащенное дыхание и короткие вздохи такой желанной и так обидевшей его девушки были ему наградой.       Рубашка юноши, окончательно лишившись пуговиц, осталась лежать где-то среди мусора — никто и не понял, в какой именно момент это произошло, но контраст холодного воздуха, горячей кожи и почти обжигающих касаний нежных рук сводили Оминиса с ума. Абигейл исследовала его тело так же, как он сам касался её. Будто не было зрения, и все решали прикосновения. Но ей и не нужно было его видеть — даже с закрытыми глазами она могла перечислить каждую родинку, каждую черту его лица — так много раз она представляла себе его, закрывая глаза.       Гейл прижималась к нему изо всех сил, чуть царапала нежную кожу острыми ноготками, заставляя почти задыхаться от переполняющих чувств. Наслаждалась этим проявлением слабости, словно это было признанием вины, извинением, которого она так долго ждала.       Запнувшись о какой-то поддон, они упали, оказываясь на полу, и прижатая к холодному камню Абигейл почти дрожала от смеси злости, страсти, нетерпения, желания и обиды, разгонявших кровь. Тонкая ткань формы не могла скрыть того, как сильно ее желают, что будило небывалый азарт.       Он мог сколько угодно отталкивать ее, играть в молчанку, уходить от разговора, грубить. Но тело лгать не могло — Мраксу нравилось, очень нравилось то, что он чувствует с Гейл, и это воодушевляло, пьянило девушку, подталкивая действовать все смелее, повинуясь интуиции.       Секунда, и вот уже Оминис лежит на холодном полу, а Гейл нависает над ним, целуя в губы, шею, скулы, пересчитывая поцелуями созвездия родинок на щеке, дразнит его, проводя руками по груди, в которой сердце колотилось как сумасшедшее.       Судорожные вздохи и почти болезненное удовольствие, написанное на лице слизеринского принца — ей кажется, что еще ничего прекраснее она не видела. Каждый его тихий, почти умоляющий стон пьянит сильнее, чем огневиски. В голове лишь мутный туман, тело горит, будто охваченное Инсендио. Кто же будет победителем в этой дуэли?       Оминис вновь заставляет ее перекатиться, оказываясь сверху. Он слышит каждый удар ее сердца, что бьется в том же бешеном ритме, что и его собственное, покрывает поцелуями шею, прикусывает мочку уха, не осознавая того, переходит на парселтанг, когда шепчет ей, как она прекрасна, и как же, он, Мерлин ее подери, на нее зол и обижен. Абигейл не понимает ни слова, но этот тихий шепот заставляет мурашки пробежать по спине. Ужасающе прекрасно. Оминис не видит, но чувствует, как дрожит ее тело, как она неловко пытается извернуться, чтобы стать еще ближе к нему. Как он сам, поддаваясь какому-то первобытному инстинкту движется ей навстречу…       Но все заканчивается так же быстро и неожиданно, как и началось.       — Не так. — Коротко, полушепотом произносит он, перемежая слова короткими поцелуями. — Не так. Не здесь. Не сейчас. — И наконец заставляет себя оторваться от девушки. Кажется, это дается ему с таким же трудом, как страннику в пустыне — оторваться от источника воды. Но он понимает, что если не остановится сейчас, то не остановится вообще. Это было неправильно, нечестно. Не так, как он себе представлял долгими бессонными ночами.       Где-то на задворках черепной коробки билась мысль, что Оминис сбежал, в очередной раз оставив девушку без объяснений. Что поступил неправильно, не так, как должен был, вылетев из крипты, схватив палочку и кое-как успевая на ходу натянуть мантию, чтобы скрыть следы не свершившегося преступления.       Но сейчас он просто не мог ничего с собой поделать — юноше казалось, что всего несколько секунд отделяли его от того, чтобы окончательно упасть в глазах Абигейл, позорно перепачкав белье и форменные штаны.       И все это не говоря о том, что оставаясь рядом с ней, он не смог бы заставить себя остановиться, что перешел бы все разумные грани. А Гейл заслуживала чего-то получше, чем близость с ним на грязном полу полуразрушенной крипты.       По правде говоря, Мракс был уверен, что она заслуживает всего самого лучшего. Себя он к «лучшему» отнести, разумеется, не мог. Вот только после того, что произошло несколько минут тому назад, Оминис готов был признать себя последним мерзавцем и эгоистом, ведь теперь он ни за что не отпустит Абигейл, не позволит еще хоть кому-то притронуться к ней. Если понадобится, даже пересмотрит свои отношения с темной магией — пусть этот хорек Малфой еще хоть пальцем попробует ее тронуть. Отправит к прародителям собственного отца или же сам сбежит на край света вместе с Гейл. Но не отпустит.       Ему с трудом удалось добраться до мужского общежития Слизерина — внутри все еще пылал огонь. Казалось, чтобы превратить в эйфорию скопившееся напряжение, Оминису даже не нужно было прикасаться к себе, достаточно вспомнить, как жадно и жарко целовала его Абигейл, как смело проводила дрожащими руками по его обнаженной коже.              В комнате Мракс не стал долго задерживаться, схватив первую попавшуюся рубашку, он направился в душевые, полностью игнорируя подколки друзей и хитрый смешок Сэллоу.       Он не был способен даже думать, пока в его крови разливался сладкий яд желания. Всего пара движений, и болезненное возбуждение обратилось молнией удовольствия, поразившей каждую клеточку тела, как никогда прежде.       Оминис съехал по холодной стене с тихим стоном. Его колотила мелкая дрожь, а в голове постепенно рассеивался туман, возвращая юноше способность ясно мыслить. «О, Мерлин, что я натворил… Как вообще от злости и ругани мы перешли… Перешли к этому?!»       Абигейл так и осталась сидеть на холодном полу крипты, время от времени поправляя рубашку, которая, растеряв половину пуговиц, так и норовила съехать. Из груди вновь рвался нервный смех.       Гейл всегда казалось, что она неплохо умеет справляться с загадками и головоломками, но поведение и поступки Оминиса, поцелуй его дементор, Мракса, переходило все мыслимые и немыслимые границы, вызывая желание побиться об стену головой. Или побить об стену головой его самого.       Как вообще она должна была все это понимать?!       То он отталкивает ее, практически прямо говоря, что она не достойна столь высокородного господина, то умоляет спасти Себастьяна, словно Сэллоу хоть когда-то делал так, как его просят. Потом срывается и кричит, что Гейл не уберегла его лучшего друга, будто ее саму за это не истязала совесть. Играет в молчанку и оставляет странные послания, ничего не объясняя и игнорируя любые попытки поговорить. Говорит ей гадости, а затем опять игнорирует.       Без предупреждений кидается смертельно опасными заклинаниями, а затем целует так, что ноги подкашиваются и мозг лишается способности мыслить.       А затем вновь сбегает, ничего не объяснив.       Абигейл хотелось смеяться и плакать — она практически буквально лезла в пасть голодному дракону, помогла упечь за решетку большую часть банды браконьеров во главе с Селвином, убила Руквуда его же заклинанием. Но вот заставить одного заносчивого и невыносимого подростка поговорить с ней откровенно оказалась не способна.       И что прикажете со всем этим делать?