*
Прошло три недели с тех пор, как Юджи уехал. Через неделю он должен был вернуться в Фукуму. Мегуми всегда держал это в голове, задумываясь, каково было бы снова его увидеть. Годжо передал ему письмо, которое, по всей видимости, было от Юджи. Оно было адресовано Годжо, вероятно для того, чтобы Сукуна не узнал о нём. Мегуми несколько дней хранил вскрытый пергамент рядом с собой, не читая. Было ли это из-за гнева? Или из-за неловкости? Он размышлял об этом снова и снова: о последней сцене между ними, перед тем как Юджи уехал. Да, он был зол на него за то, что тот уехал без него. Но взять Мегуми с собой в разгар течки у него не было никакой возможности. Мегуми мог понять это теперь, но боль не ослабевала. Он бы мог подождать, придумать причину, почему поездку пришлось бы отложить на неделю. «Это не имеет значения. Он там, а я здесь». В конечном итоге он взял письмо с собой на улицу, когда вышел на прогулку во внутренний двор. Ему было интересно, как обстояли дела в Империи. Вполне возможно, что она превратилась в пепел, лишённый жизни. Или, возможно, у его людей была надежда воспрянуть снова. Мегуми глубоко вдохнул свежий утренний воздух, сев на каменную скамейку, и открыл письмо. «Дорогой Мегуми». Его почерк был не таким аккуратным, как у Мегуми, но достаточно отражал образованность Юджи. Штрихи были торопливыми, но чёткими, хотя в некоторых местах всё равно виднелись чернильные кляксы. «Я чувствую себя ужасно из-за того, как мы расстались в Фукуме, как я бросил тебя. Я не знал, как реагировать в той ситуации, и боялся причинить тебе вред или подвергнуть опасности. Полагаю, что мне всё равно удалось ранить тебя, и за это я прошу прощения». Мегуми бегло просмотрел остаток извинения, так как Юджи, казалось, не скупился на чернила, чтобы выразить то, насколько сильно он сожалел. Затем Юджи начал говорить о Ямаяку. «Твой дом красивый. Он так отличается от Фукумы, в самых лучших смыслах. Я могу только представить, насколько захватывающим был бы вид без разрушений и пролитой крови. Многие здания всё ещё стоят, и люди всё ещё могут жить здесь. Но многие потеряли свои дома, свои семьи, свой урожай, и их моральный дух подавлен. Они скорбят, так же как и ты, по потере своего королевства, своего лидера, и…» По мере прочтения письма зрение Мегуми становилось всё более расплывчатым, и, когда слёзы упали на пергамент, просачиваясь в чернила, он не смог продолжить. Его тело тихо сотрясалось, пока слёзы катились по щекам. Он мог лишь поверить написанным Юджи словам о том, что империя не была полностью разрушена. Он не мог узнать и увидеть самостоятельно, увидеть лица его людей. Осиротевших детей, тех, кто потерял свои дома, и тех, кто потерял свободу. Он не мог утешить их или пообещать счастья, как и не мог пообещать им вернуть их любимых. Он не мог ничего им сказать, несмотря на то, что принц — король — служил маяком надежды в такие времена, потому что его там не было. Насколько они знали, он тоже умер. Или хуже: струсил и бросил их, когда те сильнее всего полагались на него. Он был жалок, даже не подобие принца. И он определённо не мог восполнить пробел, оставленный его отцом.*
Он засунул письмо под меховой жилет. Когда его разум успокоился и слёзы перестали течь, он начал замечать странные звуки, доносящиеся из леса. «Колокола?» Он слышал музыку? Мегуми внимательно прислушался, думая, что окончательно потерял рассудок. Но из леса действительно доносился колокольный перезвон. Мегуми, охваченный любопытством, последовал за звуком. Протоптанная дорожка вела со двора в лес, и как только рельеф начал уходить вверх, он добрался до замшелой каменной лестницы. Взглянув наверх, Мегуми мог рассмотреть сооружение, проступающее сквозь густые деревья. «Святилище». Вдоль лестницы были расставлены фонарики, уже зажжённые, несмотря на светлое раннее утро. Мегуми медленно и тихо поднялся наверх, оглядываясь по сторонам. Святилища не были распространены в империи. В прошлом — да, когда поклонение и пиетет играли бóльшую роль в обществе. Сейчас же все святыни, на которые можно было наткнуться в империи, обветшали и стояли заброшенными. Если подумать, он ещё не видел святилищ в Фукуме помимо этого или даже намёка на религию в городских стенах. Однако это святилище… было прекрасным. Деревянные стены были выкрашены в красный, а крыша была покрыта черепицей; всё здание сохранило первозданный вид, и это значило, что за ним кто-то ухаживал. Колокольчики свисали с балок на потолке и, покачиваясь на ветру, издавали музыку. Сооружение в целом было небольшим, но достаточно просторным для того, чтобы внутри могли находиться люди. И кто-то находился внутри. Мегуми узнал его по одному только запаху. Сукуна со скрещенными ногами сидел спиной к нему на соломенной циновке, перед ним располагались каменные статуи львов, лис и монаха. Незнакомые Мегуми символы были выведены на свитках и дощечках, висевших на стене. Тлели благовония, оставляя после себя струйки дыма, поднимающиеся к потолку. Несмотря на убранство святилища, Мегуми не мог отвести взгляд от Сукуны. Он был одет в кимоно, но ткань на торсе и руках была спущена вниз, собираясь у его бёдер. Спина была полностью обнажена, что выставляло на свет больше татуировок, как две фигуры, похожие на разрубленных змей. — Присоединишься ко мне в медитации? — внезапно спросил Сукуна, застигнув Мегуми врасплох. Сукуна слегка повернул голову, не меняя расслабленного положения. — Невежливо посещать святилище, не выразив своего почтения, — сказал Сукуна, и Мегуми почувствовал, как его щёки вспыхнули от смущения. — Мне нечего преподнести. — Твоё время — всё, что нужно, — сказал он и подвинулся, освободив место для Мегуми, чтобы тот сел. Чувствуя себя вынужденным сделать это, просто исходя из того, что нужно вести себя уважительно в священном месте, Мегуми сел, неуклюже повторив позу Сукуны. Находиться так близко к нему было неловко, но всё-таки в тот момент Сукуна не казался угрожающим. Мегуми посмотрел на него, всё ещё пребывая в замешательстве, но глаза Сукуны были закрыты. — И как мне… медитировать? — наконец спросил он. — Ты просто делаешь вдох, выдох и расслабляешься. И совершенно ни о чём не думаешь. Глаза Сукуны приоткрылись. — На самом деле… Иногда я думаю даже больше. Полагаю, что работают оба варианта. Зависит от того, чего ты пытаешься достичь. Очищения разума? Забытия? Или более высокой цели? Сукуна взглянул на Мегуми с любопытством в карминных глазах. Сейчас они не выглядели такими пугающими. Тёплыми, быть может. — Я случайно наткнулся на это место, мне ничего на самом деле не нужно. — Всем что-то нужно. Что занимает твой разум, Мегуми? Мегуми немного дёрнулся. Его интересовало то, о чём думал Сукуна. Интересовали его чувства, как они работали. Способен ли он был испытывать чувство вины? Мог ли сопереживать другим? Он вторгся в другое королевство только по одной причине — власть. Чтобы брать и брать, и брать, невзирая на то, какую боль это причиняет. Тот, кто способен на такие вещи, должен был быть бессердечным. Глубоко внутри Мегуми фантазировал о том, чтобы раскрыть свою истинную личность, держа нож у горла Сукуны, только для того, чтобы получить каплю удовлетворения, наблюдая за тем, как его лицо изменяется в осознании. Эта мысль была такой омерзительной… Не имело значения, насколько позволительной она казалась, разве это не то, что порождало таких безжалостных монстров, как Сукуна, в первую очередь? — Ненависть, — буркнул Мегуми. Как он мог сидеть здесь и медитировать рядом с тем, кто захватил его дом, кто убил его отца? И насколько же далеко от пути справедливого и доброго человека собирались завести его эти мысли о мести и ненависти? — Она пожирает тебя, — сказал Сукуна, и Мегуми не был уверен, было ли это догадкой или наблюдением. — Она заставляет тебя дрожать как осиновый лист. Потому что твоё тело никогда не испытывало подобного, — добавил он, и это было наблюдением. Мегуми сжал свои бёдра ладонями — кожа побелела до костяшек. Он дрожал: эмоции становились слишком сильными, чтобы его тело могло их вынести. — Лишь после встречи с тобой, — произнёс Мегуми шёпотом. Природа его слов была кошмарной и ядовитой. Никогда за миллион лет ему не пришло бы в голову сказать такое кому бы то ни было, вне зависимости от того, что они сделали. Это не подобало ни принцу, ни королю. Сукуна отвёл глаза. Мегуми украдкой посмотрел на него. Это оскорбило его? Обидело? — Ты когда-нибудь сожалел о том, что сделал? — спросил Мегуми. Сукуна сделал вдох и распрямил ноги. — Все мы играем различные роли в спектакле, что называем жизнью. Я следую традициям. Я правлю так, как правили до меня. Я ценю амбиции, дисциплину и мощь. Я не жаждал, чтобы кто-либо считал меня варваром. Но я не святой. Я могу молиться, но откуда мне знать, перерожусь ли я после смерти или буду признан испорченным? Жизнь попросту слишком коротка и прелестна, чтобы тяготить её сожалениями. Он встал и отвернулся от Мегуми. — Если ты ищешь кого-то, кто не уступает твоим ценностям, какими бы благородными и милостивыми они ни были, то ступай и вынашивай что-нибудь с моим братом или с другим скучным паинькой, раз тебе так хочется. Собираясь уходить, он еще раз взглянул на Мегуми. — Однако… я думаю, что ты жаждешь большего, чем праведность, Мегуми. Ты можешь сам себя удивить. После чего Сукуна оставил его в святилище одного. Мегуми больше не дрожал, и переполняющая его в тот момент ненависть утихла. И всё же он не понимал Сукуну. Он был всем тем, чем не был Мегуми, и часть его хотела дать разумное объяснение его поведению, несмотря на их различия. Что он знал, так это то, что ему было трудно отвести взгляд. Ему бы хотелось свести всё к нездоровому любопытству, когда что-то или кто-то, будучи настолько ужасным, завораживало так, что тебе не оставалось ничего, кроме как смотреть. Мегуми, однако, не был уверен, всё ли теперь было так просто.***
У Сукуны оставалась всего пара дней свободы. Или свободы в смысле отсутствия постоянного осуждающего присутствия брата рядом с собой. Они с Юджи всегда были двумя сторонами той же монеты: один импульсивный, а другой осторожный. Один грубый, а другой кроткий. Тот, кто гнался за своими желаниями и стремлениями, и тот, кто неподвижно стоял в стороне. Для незнающих людей они выглядели похожими. Братские узы между ними были очевидны: не только по внешности, но вплоть и до вторичного гендера. Однако здесь сходства прекращались. Или, по крайней мере, так думал Сукуна. Юджи, когда уезжал, вёл себя как сам не свой. Он был более дерзким и отвечал на выпады Сукуны. Не нудно, словно жужжащая над ухом муха, как это всегда с ним было. На этот раз он говорил уверенно. Причина этого была так же очевидна, как играющие гормоны у подростка, который переживал пубертатный период: он испытывал похоть. Может быть, даже был влюблён. Возможно, идея о том, что Юджи влюбился, не была поразительной: он определённо был похож на человека, кто на такое способен. Сукуна всегда представлял себе, что Юджи был бы доволен тем, что остепенился, получил метку и женился на ком-нибудь неприметном и скучном, жил бы за городом со своими пятью детьми или что-то в этом роде. Кто угодно из городского борделя бы сгодился. Если Юджи хотел баловать и жалеть бедную, сломанную бездомную омегу, то выбора там было предостаточно. Только не его. Мысли о нём выводили Сукуну из равновесия. Он спал с другими не так часто, как привык, а если и делал это, то не мог не представлять Мегуми на месте омеги, которую трахал. Что тонкая талия, за которую он хватался, была его, что волосы, которые он оттягивал назад, были блестящими и мягкими прядями цвета полуночного неба. Что глаза, уставившиеся на него снизу вверх, пока влажные губы обхватывали его длину, были зелёными, может, даже сердитыми и обозлёнными. В такие моменты он выглядел исключительно мило. С закрытыми глазами представить, что это он, было легко. Однако одна вещь полностью разрушала погружение в иллюзию. Запах. Он бы никогда не смог сравниться. Не имело значения, насколько сладкими или пьянящими были запахи других. Он не был уверен, было ли дело в его подсознании или в том, что запах Мегуми просто пришёлся ему по вкусу, но в любом случае Сукуна привык к нему. Дело было в том, что он ещё не добился желаемого. Должно было быть. Это был трепет погони, жажды недостижимого; он постоянно видел и чувствовал Мегуми, но, несмотря на это, не мог присвоить. «Я мог бы», — продолжал говорить себе Сукуна. Мало что смогло бы его остановить. Но он бы не запятнал Мегуми или свою репутацию, раз уж на то пошло: не из-за доброго сердца, а просто потому что он был выше этого. Был альфой лучше. Ему никогда не приходилось опускаться до того, чтобы навязывать себя кому-либо, потому что он делал так, чтобы те, с кем он ложился в постель, желали его. Мегуми был раздражающе упрямым и благонравным. Однако Сукуна любил трудности, и это только заставляло его хотеть Мегуми ещё сильнее. Сукуна откинулся на спинку кровати, его тело распалялось, а мысли метались в голове, несмотря на то, что он был один. Он не дрочил вечность. Ему всегда удавалось найти кого-нибудь для удовлетворения собственных потребностей, даже посреди ночи. Но в некотором смысле дать волю воображению было легче в одиночестве. Рядом не было другого запаха, который бы отвлекал его. Он мог представить в голове аромат Мегуми достаточно чётко, чтобы почти одурачить себя и поверить в его реальность. Он сомкнул пальцы вокруг члена, и хотя это не могло создать ощущение тёплой, скользкой и тугой дырочки, возможно, он мог представить ладонь Мегуми на месте своей. Бледные, длинные, ласковые пальцы ритмично двигались бы вверх и вниз под его руководством. Да, правильно, Мегуми был неопытен. Ему бы понадобилась помощь. Он сам в день их первой встречи сказал, что к нему не прикасались. Сукуна был убеждён, что то была не просто стратегия, чтобы спасти себя от осквернения непрошеным альфой, а правда. Конечно, было сложно говорить о том, насколько далеко в сексуальном плане зашёл кто-то неклеймёный, но Мегуми не производил впечатление человека, который бы раздавал минеты и дрочку направо и налево. Только не такой ханжа, как он. Нет, Мегуми бы нервничал, особенно с ясной головой и не в течке. Он бы не знал, как двигаться, как удовлетворить кого-то или как позволить себе быть удовлетворённым. Может, он бы задрожал от прикосновений Сукуны. Кто-то настолько обделённый вниманием, как он, был бы чувствительным. Задохнулся бы воздухом, когда Сукуна коснулся бы его сосков; лицо бы залилось яркой краской, а глаза бы избегали зрительного контакта. Но Сукуна бы заставил его смотреть. Просто чтобы он мог поймать крохи эмоций и удовольствие, закипающее в глазах Мегуми; это неуверенное выражение постепенно перетекло бы в лицо, охваченное похотью. Нуждающийся и потворствующий своим желаниям, позволивший своему упрямому фасаду пасть и обнажить другую сторону. Сторону, которая желала Сукуну и его прикосновений. Сукуна не задумываясь ускорился, и картинка в его голове была настолько живой, что он скоро достиг пика. Его бёдра затряслись, и, кончая, он издал бесстыдный возглас — почти полноценный стон — а сперма густыми протяжными полосами растеклась по животу. Разум Сукуны опустел. Он не мог вспомнить, когда в последний раз испытывал такой сильный оргазм, и тот факт, что он довёл себя так рукой, подпитываясь фантазиями о Мегуми? Возможно, это должен был быть знак того, что Сукуна сходил с ума. Что ему нужно было взять себя в руки и оборвать растущую одержимость кем-то незначительным для его жизни. Все предупреждающие знаки были налицо, но Сукуна продолжал их игнорировать. Напротив, он только сильнее убедился, что продолжит добиваться Мегуми, и для этого ему придётся работать усерднее. Лишь для того, чтобы превратить фантазии в реальность. И, когда его любопытство будет удовлетворено сексом с Мегуми, одержимость исчезнет, а он найдёт новые цели: другие тела, с которыми будет ложиться в постель ночь за ночью. Такова была его природа.*
Завоевать расположение того, кто громко и публично выразил к тебе свою неприязнь, было задачей не из лёгких. И, как признался Мегуми в святыне, это была не просто неприязнь, а ненависть. Альфа в здравом уме вероятно бы взбесился. Изначально реакция Сукуны на неповиновение Мегуми не была хорошей. Но это было перед его солдатами, гостями, друзьями и эскортом. Все они восхищались своим королём и признавали его главенство. Когда кто-то из нижайших рангов, кто во всех отношениях находился под ним, перечил ему и отказывался признавать в нём своего альфу, это посылало опасный сигнал. Другие могли последовать примеру. Так что, естественно, Сукуна вышел из себя. Оглядываясь назад, он понимал причину ненависти Мегуми к нему. Он знал реакцию людей на вторжение, убийства и осаду. Люди были мертвы, трупы сожжены, а правители свергнуты. Но всё это было частью правил. Когда вы без дела сидели на своём зо́лотом отделанном троне, позволяли себе становиться слабее и терять подготовку, вы были обречены рано или поздно столкнуться с жестокой реальностью войны. Бывший король империи познал это на горьком опыте. Мегуми, по-видимому, воспринял это чересчур лично, и пока Сукуна пытался объяснить, что так всего лишь работал мир, убедить его оказалось не так просто. Они были слишком разными. Мегуми был слишком благородным, слишком одержимым добротой и нравственностью. Если Сукуна хотел однажды переспать с Мегуми, возможно, ему следовало надавить на эту его сторону.*
Сукуна постучал в дверь Мегуми посреди ночи. Он терпеливо подождал, пока не услышал мягкий приближающийся звук шагов. Дверь отворилась, и показался Мегуми, сонно потирающий глаза. — …Что тебе надо? — спросил он медленным и хриплым ото сна голосом. Сукуна нескромно опустил взгляд на его тело. Его ноги были босы, и он был в длинной льняной майке, достававшей до бёдер. Сукуна уже успел рассмотреть его всего на источнике, особенно персиковые изгибы сзади, но он страстно желал снова увидеть его обнажённым. — Одевайся. Я знаю, что уже поздно, но я хочу тебе кое-что показать. И рассказать, — произнёс Сукуна. Мегуми замешкался у двери. — Зачем? В чём дело? — Узнаешь. Ничего не случится, поверь мне. Мегуми скрестил руки: — Я не верю тебе. Сукуна вздохнул и шагнул ближе. — Тогда рискни. Мне кажется, что на самом деле прогулка покажется тебе познавательной. — Если ты меня убьёшь, то я буду преследовать тебя, — ответил Мегуми перед тем, как захлопнуть дверь. Сукуна ухмыльнулся. — Не стращай меня весельем, — бросил он через дверь.*
Когда Мегуми снова открыл дверь, он был полностью одет, а на его лице красовалось раздражённое выражение. — Давай покончим с этим, — выдал он нетерпеливо. — Расслабься, принцесса, — сказал Сукуна, показывая дорогу. — У нас впереди вся ночь. Они оказались в конюшне, где их осёдланным и подготовленным ждал чёрный жеребец Сукуны — Кай. Воздух, особенно окутанный пеленой тьмы, был неприятно холодным. Постепенно наступала зима. — Ты сядешь передо мной, — произнёс Сукуна, жестом приглашая его залезть. Мегуми сложил руки и нахмурился. — Я вполне способен ездить самостоятельно. — Не сомневаюсь, — ответил Сукуна, улыбаясь с намёком. — Однако я знаком с опасностями здешней местности. Со мной ты доберёшься в целости и сохранности. В конце концов Мегуми уступил. Несмотря на предложенную Сукуной помощь, он без проблем запрыгнул в седло сам. Возможно, этот гибкий маленький омега был сильнее, чем казался. — Куда мы вообще направляемся посреди ночи? Это едва ли кажется подозрительным, — сказал Мегуми, когда Сукуна сел позади него. Сукуна взял поводья и незаметно вдохнул опьяняющий запах Мегуми. Он был так близко, почти касался его. — Не волнуйся об этом. Вид будет прекрасный. Когда они тронулись, движения Кая сближали их всё сильнее и сильнее. Сукуна мог почувствовать, каким напряжённым был Мегуми, как отчаянно он старался сохранить прямую спину, избегая касания. Сукуна, с другой стороны, начинал испытывать воодушевление. — Почему ты просто не расслабишься и не насладишься прогулкой? — прошептал он в его ухо. — Т-тут темно! Ты вообще что-нибудь видишь? Здесь могут прятаться хищники, а мы даже не заметим их приближения. Сукуна улыбнулся. — Я уже говорил, что знаю эти места. Если хищник приблизится, я защищу тебя. Здесь не о чем волноваться. Листья рядом с ними зашуршали, и Мегуми резко подпрыгнул. Его спина вжалась в грудь Сукуны. — Что это было?! — спросил Мегуми, и вскоре за этим последовал звук хлопающих крыльев. — Птица, — фыркнул Сукуна. — А, — тихо промямлил Мегуми, очевидно смущённый. Не то чтобы Сукуна имел что-то против. На самом деле, маленький испуг лишь придвинул Мегуми ближе к нему; кожа и мех потирались друг о друга. Ему придётся сконцентрироваться, чтобы держать член в узде. Если Мегуми начал бы чувствовать, как что-то тычется ему в зад, это определённо напугало бы его. Вместо этого Сукуна сосредоточился на маневрировании меж деревьев. Было трудно что-то рассмотреть, но иногда луна выглядывала из-за облаков, и тогда Сукуна понимал, что они на правильном пути. Кроме того, Кай был знаком с маршрутом и легко обходил препятствия без навигации Сукуны. — Лес наиболее красив в тёмное время суток, — произнёс Сукуна, так как Мегуми хранил молчание. — Он кажется таким безмятежным, несмотря на ночных животных. Здесь тихо и мирно. Тебе нравится? Мегуми заёрзал перед ним, и Сукуне пришлось в очередной раз напомнить себе не заводиться. — Днём он нравится мне больше. — Может быть, это изменит твоё мнение, — сказал Сукуна, когда они приблизились к пейзажу у подножия горы.*
Деревьев становилось всё меньше, и как только они добрались до поляны, гора, как всегда, представляла собой прекрасное зрелище в лунном свете. — Мы пришли, — оповестил Сукуна и спешился. — И, кажется, в удачный момент, — добавил он, когда Мегуми также спрыгнул с лошади. Луна как раз проходила над вершиной, таинственно очерчивая её контуры. — Ты привёл меня сюда, просто чтобы полюбоваться хорошим видом? — спросил Мегуми. Сукуна ухмыльнулся. — Если дело было бы в этом, то я мог бы просто посмотреть на тебя. Если Мегуми и покраснел, то было слишком темно, чтобы это заметить. — Но нет. Эта гора важна. Она играет ключевую роль в предании о происхождении Фукумы, какой мы знаем её сегодня. Видишь ли, это древнее королевство, оно уходит корнями глубоко к традиции, которая насчитывает тысячу лет. Желаешь послушать о ней? Мегуми вздохнул и прислонился к булыжнику. — Ну, раз уж ты притащил меня сюда, проделав весь этот путь… Конечно. — На самом деле эта гора — спящий вулкан. Демоны и божества проживают здесь, даже сейчас, хотя мы не можем их видеть. Они облюбовали этот клочок земли, когда тут жило всего несколько человек. Люди приносили им в жертву животных и дарили подарки взамен на гармонию, богатые урожаи и предотвращение извержения вулкана. Долгие годы всё было мирно, пока чужеземцы случайно не наткнулись на эти земли. — А затем… Война? — предположил Мегуми. — Должна была быть. Она в любом случае была бы быстрой, потому что местные жители не владели продвинутым оружием, а иноземцы попросту превосходили количеством. Естественно, проживающие на вулкане божества были в ярости от вторжения чужаков на их территорию. Так что, чтобы дать отпор, они приготовили великую жертву. В ночь полной луны извергся вулкан. Жар и пепел обрушились на земли и поселения и разложили до костей тела как чужеземцев, так и местных. Божества, пожертвовав природой и родом людским, вернули Фукуму к её необитаемому, ничейному виду. Или так они думали. Сукуна повернулся, указывая в другом направлении. Мегуми проследил за его взглядом. Было слишком темно для того, чтобы что-то рассмотреть, но он только что понял, как высоко они находились. Вдалеке едва-едва виднелись рыжие огни города. А за ними, за обширными болотами в лунном свете переливалась вода. Океан. — Они недооценили чужаков. Некоторым из них удалось отступить обратно к кораблям, на которых они приплыли. Огонь до них не достал, а пепел сам по себе был недостаточно эффективным. Но коренное население без кораблей или подобной им защиты было слишком слабо, чтобы пережить извержение. А захватчики, они остались. Строили новые поселения по мере того, как земля восстанавливалась, а природа снова раздавалась цветом. И так родилось королевство. Некоторое время они молчали, слушая ночь. — Но… Божества же не хотели, чтобы всё так обернулось? — спросил Мегуми. Сукуна повернулся к нему. — Нет. В попытке прогнать захватчиков они пожертвовали даже теми, с кем жили в гармонии. Это был урок, что несмотря на божественность, они не были всесильны. Что людьми нельзя было манипулировать так легко. — Впрочем, они остались довольны. Люди переняли часть старых традиций и не делали ничего такого, что могло было рассердить богов. Так что в конечном итоге жизнь просто продолжила идти своим чередом, — добавил Сукуна. Мегуми скрестил руки. — Итак, могу я спросить, почему ты захотел рассказать мне это? Сукуна открыл рот, чтобы ответить, но Мегуми перебил его: — Что-то… что-то вроде: «Война — это естественно, ожидаемый результат жизни»? — Что я собирался сказать, так это… мне жаль. Глаза Мегуми сделались шире. — Я сожалею о том, что тебе и твоему народу пришлось пережить от рук моего королевства. И да… Для нас это естественный образ жизни, потому что это первопричина нашего выживания. Сильнейший выживает, — произнёс Сукуна. — Но ценой жизни слабых? Действительно ли это оправдывает войну? — Для тех из нас, кто эгоистичен, — да. Но иногда это выгодно слабым. Те, кто выживают, становятся сильнее. Даже худший опыт в конце концов всё ещё опыт. Сукуна изучал Мегуми, рассматривал то, как он напряжённо думает, и восторгался тем, как его глаза почти искрились в лунном свете. По его спокойной и стоической манере держаться было сложно прочесть, чувствовал ли он всё ещё ту же ненависть по отношению к нему, что и раньше. — Это один из способов смотреть на мир, — признал Мегуми. — Но он жестокий. Он может подарить чувство власти и силы, но заставит ли он других людей сопереживать тебе, если ты не можешь проникнуться их горем? Сукуна нахмурился. — Мне не нужно людское сочувствие. Это не необходимое качество, чтобы править. — Не сейчас, возможно, — пробубнил Мегуми. — Но внезапно ты совершишь ошибку. Тогда капля сочувствия как раз могла бы тебя спасти. Сукуна не был уверен, что на это ответить, будучи немного оскорблённым подобным намёком. Сукуна не ошибался. Он был рождён, чтобы править, и обучен, чтобы стать успешным королём. Лучшим из королей. — Мы можем вернуться? Становится довольно холодно, — произнёс Мегуми, плотно прижимая руки к телу. — Конечно, — сказал Сукуна и, не отдавая себе отчёта, отстегнул свою меховую накидку. Когда Мегуми оседлал Кая, Сукуна накинул её ему на плечи. — О, тебе не нужно… — начал Мегуми, но Сукуна оборвал его. — Пустяки. Такая температура для меня — ничто. В конце концов, тебе ещё предстоит пережить зиму Фукумы. Мегуми, похоже, в конечном итоге принял накидку. Сукуна не мог не ощущать собственническое желание, когда Мегуми носил то, что принадлежало ему. Что-то, что было пропитано его запахом. Другие альфы, которые подходили бы к Мегуми, заметили бы это; они даже могли бы подумать, что тот был занят. «Хорошо». Он не хотел, чтобы кто-то ещё прикасался к нему.***
Сердце Мегуми бешено колотилось всю обратную дорогу до крепости. Это было из-за ясного осознания, что накидка Сукуны окутывала его, делая и без того крепкий от одного лишь дыхания в шею запах намного более интенсивным. Его мозг деградировал, позволяя инстинктам отдаваться звоном в ушах. Мегуми хотел бы, чтобы Сукуна был либо бетой, либо омегой: кем-то, чей запах не был бы таким назойливым. Так было бы легче ненавидеть его полностью, без влияния инстинктов, которые находили его феромоны привлекательными. Они делали его менее собранным, увеличивали вероятность раскрыть его слабые места. Если бы он не был королём, а Мегуми кем-то с секретами, которые нужно было беречь, это не имело бы такого значения. Но сейчас Мегуми постепенно приобретал паранойю из-за того, что его могли разоблачить. Что Сукуна обнаружит что-то на него. Всё, что угодно, что заставило бы Мегуми подчиниться. Это было последнее, чего он хотел.*
Оказавшись внутри, Сукуна проводил его до покоев. — Спасибо за эту ночь, Мегуми, — мягко произнёс Сукуна. Уверенно и почти нежно он взял руку Мегуми в свою и преподнёс к губам. Он поцеловал ладонь, и касание, хоть и короткое, было невероятно тёплым. Мегуми растерялся. Сукуна извинился перед ним, поблагодарил его и поцеловал руку? Сукуна, который казался лишь дикарём в глазах Мегуми, обходился с ним мягко и уважительно. Мегуми нервно сглотнул. Это должно было быть уловкой. С какой целью, он не знал. — Мне, эм… понравился рассказ. Я не знал об истории Фукумы. Сукуна удовлетворённо улыбнулся. — Я могу рассказать тебе ещё больше в другой день. — Ладно. — Спокойной ночи, — сказал Сукуна, перед тем как уйти не попрощавшись. В своей комнате Мегуми прислонился к двери. Его сердце всё ещё колотилось в груди. Хотя накидка исчезла, запах Сукуны по-прежнему витал в воздухе. Но глубоко внутри Мегуми знал, что это была не единственная причина, по которой его сердце билось так сильно. Он был сбит с толку как джентельменским актом Сукуны, так и собственными мыслями и чувствами, которые уже больше не казались такими чёрно-белыми. И затем, в центре всего, была вина. Вина за то, что он позволил убийце отца залезть ему под кожу, разрешил попытки вскружить ему голову. Если тому удастся, то это будет предательством по отношению к его почившему отцу.