*
Установка шатра из шкур длилась недолго — ну, было бы ещё быстрее, не чувствуй Сукуна себя таким чертовски рассеянным, возводя два шатра одновременно — и, после того, как он убедился, что тот хорошо защищал от снежной бури, Сукуна заполнил его привезёнными с собой мехами. Он набрал веток и древесины, чтобы развести костёр. Делать это во время бурана было затруднительно, но ему как-то удалось прикрыть огонь от ветра. Всё это время он продолжал бросать взгляды на Мегуми, который сидел подле дерева. Он не мог выноси́ть вида того, как тот тяжело дышал и обнимал себя в поисках утешения. — Х-холодно, — пробормотал Мегуми, едва Сукуна подошёл к нему. Когда Сукуна дотронулся до кожи Мегуми, она всё ещё горела. У него совершенно определённо был жар. — Я развёл костёр около шатра. Я понесу тебя… — Нет! — завопил Мегуми и оттолкнул руку Сукуны. Сукуна нахмурился, и бессмысленный гнев начал закипать у него внутри. Как только его омега посмел отвергнуть его?! — Это для твоего же блага! — крикнул он, и Мегуми тут же вздрогнул и склонил голову в повиновении. Сукуна напряжённо выдохнул. — Хорошо, — прошептал он и без усилий поднял Мегуми. Тот оставался спокойным, не брыкался, а наоборот, казалось, искал его тепла. «Как ему и следовало». Сукуна был здесь, чтобы успокоить его, защитить его и наполнить. Эти мысли казались ему такими естественными, несмотря на внутренний голос, который говорил, что он терял контроль. Что он поддавался проклятью. Нить становилась всё тоньше и тоньше. Сукуна опустил Мегуми на землю внутри шатра и начал его раздевать. — Что ты делаешь? — спросил Мегуми в бреду. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, глаза не могли как следует сфокусироваться. Сукуна чувствовал тепло его кожи и сладкий, густой запах, исходящий от него по мере того, как Сукуна снимал всё больше слоёв одежды. — Твои вещи пропитались потом, — объяснил Сукуна бархатным голосом. — Это только усилит твой жар. Он даже не был уверен, имели ли его слова смысл или служили лишь оправданием. Голос внутри просто приказал ему избавиться от всякой преграды между ними. — Зачем тебе было подвергать себя такой опасности? — тихо спросил Сукуна. Он собственнически провёл ладонью вниз по его шее. — Когда ты пахнешь так сладко? Когда то, что делает твоё тело, — это самая естественная, замечательная вещь в мире? Он приблизился к нему, будучи не в состоянии остановиться. Это было исключительно ради заботы. Он, конечно, не тронул бы его… Или… опорочил бы его? Дыхание Сукуны потяжелело. Всё было так, словно он получил передозировку самым соблазнительным, ломающим мозг наркотиком, который только существовал. Прямо перед ним; беззащитный, без единой души поблизости, которая могла бы встать на пути. Мегуми не отвечал, вместо этого он ахнул, когда Сукуна дотронулся до него. Был ли он вообще в состоянии оттолкнуть его? Бороться с ним, закричать в гневе и страхе в протест его приставаниям? — Слишком жарко, — пробормотал Мегуми, несмотря на то, что на нём оставалось лишь нижнее белье. Всего несколько минут назад он замерзал. Если бы Сукуна находился в здравом уме, то он бы воспринял это как признак того, что Мегуми был серьёзно болен. Что если Сукуна не смог бы найти помощь, то ему следовало бы самому лечить Мегуми. Но затем на передний план выходил его запах, который наполнялся сладостью и густел с каждой секундой, который был здоровее, чем когда-либо. Все следы того ужасного подавителя исчезли. Лихорадка же была нормой для течек, разве нет? И разве сделать то, что альфе полагалось сделать, не было единственным способом избавить омегу от болезненных симптомов? «Наполнить его». — Скажи мне, чего ты хочешь? — гортанно произнёс Сукуна. Всего одного слова было бы достаточно. Полуприкрытые глаза Мегуми следили за голосом Сукуны. Несмотря на исступление, когда затуманенные глаза Мегуми встретились с его, он мог сказать, что частичка Мегуми всё ещё присутствовала там. Того Мегуми, к которому он привык: всегда смотрящего на него с подозрением и недовольством. Мегуми был там, но что он мог сделать, чтобы дать отпор собственной природе, кроме как поддаться ей? Глаза Мегуми внезапно зажмурились от боли, и он свернулся, схватившись за живот. Сукуна погладил его по спине. — Чтобы это прекратилось, — беспомощно проронил Мегуми. Сукуна тяжело сглотнул. — Ты ведь знаешь, что подразумевается под облегчением твоих симптомов, верно? Мегуми медленно, вымученно выдохнул. Его веки были закрыты, лицо повёрнуто в сторону от Сукуны. После долгих секунд молчания Мегуми кивнул. Он лишь слегка пошевелился, но Сукуна этого не упустил. Нить оборвалась. Это было похоже на то, будто его мозг отключился. Он двинулся без раздумий; его руки просто знали, куда лечь, и не было места для мысленных дискуссий с самим собой о том, что правильно, а что нет. Все рациональные мысли исчезли, превращая Сукуну в ничто иное, как животное. Его рот был на теле Мегуми, он облизывал и смаковал вкус влажной кожи, глубоко вдыхая его запах. Помимо невероятно громкого биения собственного сердца, пульсировавшего в каждой жилке его тела, он слышал короткие вздохи и стоны Мегуми, которые тот так отчаянно пытался заглушить. Сукуна схватил его руки и прижал их, зацеловывая его шею сверху вниз и прикусывая кожу острыми зубами. Он почувствовал, как та покрылась мурашками под ним, а всхлипы, теперь не скрываемые ничем, стали громче. Сукуна добрался до бёдер Мегуми и остановился. Он поднял свой взгляд и посмотрел на его лицо, распуская шнуровку на нижнем белье Мегуми. Его щëки были густого красного цвета, а голова была запрокинута назад; Мегуми избегал зрительного контакта. Сукуна почувствовал, как его захлёстывает волна ярости. Одним грубым рывком Сукуна сдёрнул бельё к ногам, оставляя Мегуми полностью обнажённым. Затем он потянулся к его лицу. Грубым движением Сукуна схватил его за подбородок, заставляя того встретиться с ним глазами. — Не своди взгляд со своего альфы, — тихо, но настойчиво сказал Сукуна. — Понял? Глаза Мегуми были широко распахнутыми и влажными, слёзы грозили пролиться из них. Его губы были плотно сжаты, и он заскулил. — Отвечай мне, — потребовал Сукуна. — Да, — выпалил Мегуми, и его голос был так чудесно наполнен эмоциями: похоть, боль, поражение и покорность — всё смешалось воедино. — Хорошо… Как только я начну, я не остановлюсь, — сказал Сукуна, хоть это и были пустые слова. Он уже начал, и он не был уверен, что даже Мегуми было бы под силу остановить его.*
Сукуна не был из тех альф, которые пропускают прелюдию. Он всегда разогревал своих партнёров, дразнил их до тех пор, пока те не могли ничего сделать, лишь умоляя о большем, о том, чтобы он ускорился. Некоторые могли бы подумать о Сукуне совершенно иначе: что он эгоистичный альфа, который преследовал только свои желания без особой заботы о других. Если бы ситуация была идеальной, возможно, Сукуна бы удивил Мегуми. Он бы действовал медленно, довёл бы его до пика прежде, чем вошёл бы в него, и шептал бы на ухо такие вещи, которые заставили бы его жаждать продолжения. Возможно, это бы наконец изменило мнение Мегуми о нём. Однако Сукуна потерял контроль: как животное, которое поступало лишь так, как диктовала ему простая биология. Он так горел желанием раздеться, что, может быть, порвал свою льняную рубашку в процессе. Как только его штаны были расшнурованы, а член, уже болезненно твёрдый и полный желания, выскочил наружу, Сукуна не стал терять ни минуты. Он не потрудился проверить, насколько мокрым был Мегуми, или растянуть его пальцами, подарив хорошие ощущения. Дырочка Мегуми уже сжималась и блестела, а его бёдра и ягодицы лоснились от смазки. Сукуну не волновал болезненный горловой стон Мегуми, когда он ворвался в его тело, или то, что твердеющий член Мегуми был влажным от предсемени — одиноким и нетронутым, поскольку Сукуна до сих пор прижимал его руки к земле. В тот момент всё, о чём он мог думать, — это то, как плотно Мегуми сжимал его, насколько правильно было находиться внутри, и то, что у него была лишь одна работа. «Наполнить его».***
Он чувствовал себя так, словно его расщепили. Раскололи пополам во многих смыслах. Как будто его сознание находилось где-то далеко, в то время как тело ещё никогда не было таким живым и восприимчивым к новым ощущениям. «Я не хочу этого», — говорила одна часть. Он никогда не представлял, что его первый раз будет таким: грубым, безжалостным и спровоцированным течкой. Другая часть, та, что контролировала ситуацию, или, скорее, та, из-за которой он потерял контроль, говорила ему, как сильно он в этом нуждался. «Всё так, как должно было быть». Мегуми не мог остановить наворачивающиеся на глаза слёзы, которые потекли вниз по щекам. Не то чтобы Сукуна мог их увидеть: сейчас Мегуми был перевёрнут на живот, лицо уткнулось в меха снизу, пока Сукуна зверски вколачивался в его тело. Это было похоже на то, как если бы на него обрушивались самые неистовые волны; одна за одной, давая ему едва ли секунду, чтобы попытаться перевести дыхание, прежде чем Сукуна снова появлялся рядом, толкающийся в него, переполняющий своими размерами и силой. Сукуна крепко держал руки на его бёдрах — пальцы впивались в кожу и определённо оставляли синяки, — следя за тем, чтобы Мегуми не мог увернуться от его толчков. И худшее во всём этом было то, насколько хорошо это ощущалось. Было больно, было чересчур, это было последнее, чему Мегуми бы пожелал произойти — и всё же… Существовал свой комфорт в той полноте, которую он чувствовал. Каждое растяжение было столь же манящим, сколь и напряжённым, а когда Сукуна попадал по его простате, Мегуми видел звёзды. Пока Сукуна вбивался в него, заставляя следовать ритму, собственный член Мегуми был зажат между его телом и мехами, и трение только усиливало его чувствительность. В какой-то момент ему показалось, что он излился, но он не был уверен. Каждое ощущение обострилось, и у Мегуми не было ни мгновения, чтобы замедлиться, подумать и заново оценить ситуацию. Всё, что он мог делать, — это лежать и принимать, слабо подмахивая толчкам Сукуны и издавая сломанные стоны. Сукуна поглощал его, его окружение и мысли. Всё было так, словно Мегуми больше не существовало. В тот момент он был просто омегой своего альфы. — А-альфа, — заскулил он, чувствуя, как Сукуна набухает внутри. Он не мог удержать слова, которые говорил, звуки, которые издавал, ничего не мог поделать с тем, как он двигался; казалось, словно кто-то другой использовал его в качестве марионетки. Сукуна теперь был полностью на нём, его вес почти что выбивал воздух из Мегуми, а амплитуда толчков уменьшилась. Вместо этого он бездумно толкался внутрь, не вытаскивая длину. Мегуми не осознавал, насколько сильно он полагался на эти крошечные перерывы, когда Сукуна ненадолго отстранялся, пока наполненность не стала постоянной. Его стоны стали прерывистыми, глубокое дыхание сменилось короткими, отчаянными вздохами, пока Мегуми пытался принять его в себя. Сукуна рычал ему в ухо; он не произнёс ни одного целого предложения за всё время, пока трахал его. Словно он едва ли был человеком. — Не надо больше, — Мегуми удалось робко попросить в перерывах между собственным хныканьем, но Сукуна не слушал. Мегуми начал понимать, что Сукуна был близко, когда внезапно почувствовал себя гораздо более узким. У Сукуны формировался узел. — Я- Я не выдержу, — проскулил Мегуми дрожащим голосом, когда ощутил, что тот увеличился ещё сильнее, растягивая его стеночки. Он попытался освободить руку, чтобы похлопать Сукуну, чтобы заставить его услышать, но его захват был невероятно крепким. — Принимай, — прорычал Сукуна, и Мегуми взвыл в меха в поражении. По началу боль была невыносимой, и он был уверен, что его действительно разрывают. — Дыши, — приказал Сукуна, и, когда Мегуми постарался контролировать дыхание, боль медленно отступила, сменяясь иным ощущением. Удовольствием и облегчением. Он непристойно заскулил и ахнул, когда Сукуна излился. Его сперма была тёплой и, казалось, никогда не заканчивалась. Сукуна прерывисто толкался в него, кончая, и Мегуми был таким чувствительным, что этого хватило, чтобы испытать оргазм в последний раз. Дымка, наполненная похотью, едва развеялась, как Мегуми почувствовал, что Сукуна лижет его шею. Прямо на месте запаховой железы. Сработали инстинкты Мегуми: не омежьи, а его собственные, и ему удалось вырвать руки из хватки Сукуны. Он закрыл железу обеими ладонями, защищая её. Мегуми мог находиться в сильном подчинении, будучи во власти течки, однако это было тем единственным местом, к которому он бы не позволил ему прикоснуться. Последствия, если бы Сукуна клеймил его, были бы слишком серьёзными для Мегуми, чтобы он просто поддался собственной похоти в интимный момент. Сукуна на это ничего не сказал, а Мегуми не поворачивался, чтобы встретиться взглядами. Вместо этого он закрыл глаза и позволил усталости унести себя прочь.*
Когда Мегуми снова проснулся, на улице было темно. По-прежнему шёл сильный снегопад, но огонь, который продолжал поддерживать Сукуна, согревал их. По всей видимости, пока Мегуми спал, Сукуна выходил охотиться. Два освежеванных и нанизанных над костром кролика медленно зажаривались. Не говоря ни слова, когда Сукуна увидел, что Мегуми проснулся, он протянул ему чашку с дымящейся водой, в которой плавали засушенные чайные листья. Мегуми поблагодарил его и сделал глоток. Чай успокаивал его горло. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Сукуна. — Хм… — задумался Мегуми. — Пойдёт, я думаю. После этого они почти не разговаривали. В голове Мегуми крутилось слишком много не до конца сформировавшихся мыслей. Он находился в моменте просветления, но вскоре, как он думал, его сознание бы снова затуманилось. Любой разумный разговор следовало бы заводить по окончании течки. После того, как они поели, они снова потрахались. В этот раз всё было немного менее пылко и, возможно, чуть более милосердно, чем в первый раз, но всё равно чрезмерно напористо и, вероятно, в каком-то смысле безэмоционально. Они ни разу по-настоящему не целовались, и когда Сукна касался губами его тела, его действия были исключительно анималистическими. Влажно и с зубами, так, словно Мегуми был куском мяса. Они трахались инстинктивно и первобытно по своей сути, и, возможно, оно было и к лучшему. Таким образом Мегуми было бы легче отделить это — нечто рождённое из-за чистой необходимости, от действительно романтических занятий любовью в будущем. С кем-то, кого Мегуми бы полюбил, а не с альфой, который просто оказался рядом, чтобы удовлетворить плотские желания. Всю ночь они поочерёдно трахались, делали перерыв и засыпали. И когда наступило утро, Мегуми почувствовал себя больше похожим на самого себя. Ну, настолько похожим, насколько это было возможно после того, что произошло.*
Каждое утро, сразу после пробуждения Мегуми, наступал короткий момент, когда его мозг ещё не совсем успевал проснуться. Он бы подумал, что вернулся обратно в Ямаяку, в свою родную постель в цитадели, готовый начать новый день. Выказать утренние приветствия отцу и приступить к своим обязанностям принца. Затем он бы осознал, где находился на самом деле, и вспомнил бы всё, что изменилось. Этим утром он не просто был в другом месте, отличном от его дома, но и спал с тем, кого считал своим врагом. С тем самым мужчиной, который разрушил его жизнь. Отнял отца. Схватил его самого в плен. И с тем, с кем он теперь трахнулся. Несколько раз. Осознание пробирало до костей. «Кто ты вообще такой?» — спросил он себя. Мегуми вывернулся из объятий Сукуны и сел. Он был голым, его тело покрывали отметины. Его мышцы болели, особенно задница. Он был почти уверен, что в нём до сих пор оставалась сперма. Он перевёл взгляд на Сукуну, который по-прежнему спал. Было странно видеть то, каким невинным он выглядел во время сна, когда лишь пару часов назад он вёл себя как одичавшее животное. И он, и Мегуми. Оба. Может, течка Мегуми спровоцировала его гон. Он тоже был обнажён, беззастенчиво красуясь своим блестящим от пота торсом. Мегуми плотно закутался в шерстяной плед. Как Сукуне было не холодно? Мегуми уже замерзал, а его течка ещё не до конца закончилась. Симптомы, впрочем, почти исчезли. Он больше не лихорадил. Возможно, сцепка действительно помогла. Возможно, Мегуми было бы очень плохо, если бы они не потрахались. Но подавители не несли смертельную опасность, так что… вероятнее всего, он бы справился. Это вообще того стоило? Сцепиться с Сукуной только для того, чтобы избавиться от лихорадки? Разве не казалось, что он сделал это лишь ради удовольствия? Чтобы испытать то, каково это — заниматься необузданным, первобытным сексом во время течки? «Мне не грозила никакая реальная опасность», — продолжал повторять он себе. — «Я просто сильно возбудился». Впрочем, в одном он был убеждён. Он будет нести вину за то, что переспал с Сукуной, всю свою жизнь.***
— Обратно ты сможешь ехать самостоятельно? — поинтересовался Сукуна, когда они начали собираться. — Ты не пахнешь так… — …возбуждённо? — закончил Мегуми. — С этого момента со мной всё будет в порядке. Течка, вероятно, пройдёт к завтрашнему дню. Сукуна кивнул. Между ними снова воцарилось молчание, тяжёлое и некомфортное. Всё было так, как если бы он ощущал миллион противоречивых вещей одновременно. Первой его мыслью было то, что он никогда ещё не чувствовал себя так хорошо, как во время сцепки с Мегуми. Ничего даже близко не стояло. Он не был уверен, что и когда-нибудь бы приблизилось. Его второй мыслью было то, что он вёл себя так, будто был одержим демоном. Его единственным страхом было потерять контроль, и это именно то, что произошло. Это заставило его пренебречь Мегуми. Он проигнорировал его желания, не позаботился об его удовольствии и просто преследовал своё собственное: эгоистично и так не похоже на него. Мегуми вообще понравилось? Он кончил несколько раз и так сладко стонал, но действительно ли это отражало его эмоции? Он был рабом своей омеги. Как Сукуна был рабом своего альфы. Они поддались собственным инстинктам, но последствия могли оказаться куда более серьёзными, чем Сукуна предполагал. Сукуна обращался с любой омегой, которую приводил в постель, лучше, чем он обращался с Мегуми, а Мегуми был… кем-то иным. Если кто и заслуживал удовольствия, которое, как Сукуна знал, он был способен доставить, то это был он. — Мегуми, мне так жа… — Мы сделали то, что должны были сделать, — перебил Мегуми. — Мы сделали то, что думали, что должны были сделать, — поправил он. Его голос был холодным и профессиональным, словно он разговаривал с торговым партнёром, а не с кем-то, с кем только что провёл сцепку. — Сейчас всё закончилось. И я бы был признателен, если бы мы никогда больше об этом не говорили, — сказал Мегуми, а затем повернулся к нему спиной. Сукуна сделал глубокий вдох. Как он мог так пренебрежительно относиться к ситуации? Конечно, они действовали на инстинктах, но это должно было иметь значение. Сукуна лишил его девственности, и он ожидал от него как минимум какой-то реакции. Если не хорошей реакции, то хотя бы гнева. Сожаления. Ярости. Чего-то, что, по крайней мере, признало бы произошедшее между ними. «Ты сам делаешь из этого важное событие», — говорил ему внутренний голос. «Ты трахнул его. Достиг цели, и теперь ты можешь двигаться дальше». Сукуна наблюдал за тем, как Мегуми безуспешно старался скрыть свою хромоту, пока двигался к Нуэ. Возможно, Мегуми был в таком ужасе от того, что Сукуна с ним сотворил, что он предпочёл бы не признавать этого. — Как скажешь, — пробубнил Сукуна себе под нос.*
Снежная буря утихла, так что обратная дорога прошла легко. Они не разговаривали, и Сукуна продолжал смотреть на Мегуми, чтобы убедиться, что тот был в порядке. Выражение его лица всегда было отстранённым, как будто он пребывал глубоко в раздумьях. Всякий раз, когда он замечал взгляд Сукуны, его спина выпрямлялась, а Сукуна отводил глаза. Такого рода напряжение между ними было новым и досадным. Завоевания Сукуны на сексуальном поприще никогда не были неловкими. Обычно они просто никогда не разговаривали. В конце концов, большинство людей, с которыми переспал Сукуна, — это омеги из эскорта, и всякая роль, что они играли в его жизни, была сексуального плана. Поначалу у Мегуми тоже было такое предназначение. Сейчас же уверенность Сукуны пошатнулась.*
— Добро пожаловать обратно, — сказал Чосо, обращаясь к Сукуне, когда они столкнулись с ним у ворот. — Принц уже собирался организовывать поисковый отряд для вас. Я ответил ему, что вы, вероятнее всего, в порядке, — произнёс он, и его знающий взгляд переместился на Мегуми. Их запахи наверняка пропитывали друг друга. — Мы решили переждать метель, — объяснил Сукуна, хотя он знал, что его генерал не купится на подобную отговорку. — Я помогу вам с лошадьми, — предложил Чосо, и они проехали к конюшне. Как только Мегуми расседлал Нуэ, он тут же исчез. Ему так не терпелось убраться от него подальше. Эта мысль оставила горькое послевкусие на языке Сукуны. Почему это вообще имело значение? «Всё уже кончено». «Живи дальше». Он бы мог найти кого-нибудь другого. Ещё одну омегу, кого-то, кто не был бы в течке, и просто провести обычную незамысловатую ночь вместе. Он был слишком одержим Мегуми, идеей переспать с ним, что забыл о своей привычной натуре. А теперь, когда он наконец переспал с ним, он должен был чувствовать наслаждение от достигнутой цели и готовность перейти к следующей. Ощущения от их ночи были замечательными, и всё же… Как получилось, что вместе с этим он чувствует такое неудовлетворение?*
Сукуна надеялся избегать Юджи так долго, как только мог, но это не имело большого значения, когда он появился в ту же минуту, как Сукуна ступил в тронный зал. — Где ты был? Где Мегуми? — спросил Юджи голосом полным отчаяния и беспокойства. — Я уверен, что он где-то поблизости, — пробормотал Сукуна, приближаясь к своему трону. Он поднял корону, что размещалась рядом. Он вздохнул, наблюдая за тем, как лицо Юджи искажалось в ужасе по мере того, как тот подходил ближе. Неизбежная ярость его маленького братца, конечно же. — Ты… — бросил Юджи, уже звуча абсолютно убитым горем. Если бы у Сукуны было более мягкое сердце, возможно, он бы проникнулся его эмоциями и почувствовал себя немного виноватым. Однако всякая вина, что нёс в себе Сукуна, была связана не с Юджи. — Ты трахнул его? Слова, вылетевшие изо рта Юджи, были ему чужды, отчего казалось, что подобная мысль вызывала у него ещё большее отвращение. — А так сказать не можешь? — саркастично ответил Сукуна, зная, что сейчас было не время его донимать. — Ты причинил ему боль, ты, чудовище… — Он в порядке! Неужели ты думаешь, что я сделал бы это против его воли? И снова ты не можешь удержаться и не предположить обо мне худшее, — закричал Сукуна. — Ты даже не прикасаешься ни к кому в течке! Ты бы мог сдержать себя, как и всегда, так почему не сейчас?! — Мы сделали то, что должны были! Мегуми принял подавители, от которых ему стало плохо, и это осложнило течку. Кстати говоря, как, чёрт возьми, он вообще их достал? Я определённо не назначал аудиенцию с Нанами. — Даже не смей пытаться свалить вину на меня. Всё, что я делал, — это слушал и уважал желания Мегуми. Когда ты хоть раз так поступал, а? Раскалённая добела ярость растеклась по венам Сукуны, затмевая рассудок. Когда кто-то жалил его, даже если это был его собственный брат, Сукуна всегда жалил больнее. — Прошлой ночью. Когда он стонал, называя меня своим альфой. Юджи сомкнул губы, а его глаза стали ледяными. — Ты бессердечный, — ответил Юджи. — Говоришь о нём так похабно. Для тебя всё сводится к сексу, ты никогда по-настоящему не уважал его. Однажды ты осознаешь, насколько одиноким тебя это сделает. Сукуна скрестил руки. — Приношу свои извинения за то, что переспал с твоей пассией, — сказал он насмешливым тоном. — Возможно, это поможет тебе понять, что бездействие ни к чему не приводит. В следующий раз сделай шаг первым. — Я сделал, — произнёс он. — Я поцеловал его. И я буду ухаживать за ним. То, что ты воспользовался Мегуми во время течки, этого не изменит. Ярость, которую испытывал Сукуна, казалось, затвердела льдом, укрепляясь в его внутренностях. — Я готов простить и вложить нож в ножны. В конце концов, тебе ведь всё равно, верно? Не то чтобы у тебя были чувства к нему. Ты исполнил то, что так давно желал. Сукуна глубоко, беззвучно вдохнул. — Делай, как знаешь, — ответил он так равнодушно, как только мог, перед тем как покинуть зал. Он старался игнорировать ураган, всё ещё бушевавший внутри него, который, казалось, только усилился, когда Юджи упомянул поцелуй. Он знал, что это было за чувство, но он не осмеливался признаться в нём самому себе. «Не то чтобы у тебя были чувства к нему».***
Был поздний вечер, но Годжо всё ещё не спал. Он занимал себя думами, как и всегда. Миллион импульсивных идей посещали его голову каждый день, так что, естественно, ему было, над чем поразмыслить. Он не ожидал обнаружить Мегуми, свернувшегося в углу библиотеки, который читал в столь поздний час, но, тем не менее, это был приятный и любопытный сюрприз. Ещё до того, как они обменялись словом, Годжо заметил, что его запах был другим. Ну, его запах не особо не отличался. В нём присутствовали нотки сладости; чего-то такого, что Годжо уже чувствовал перед началом течки Мегуми. На этот раз он также был окутан запахом другого человека: того, с кем Годжо был знаком. — Привет, — поздоровался Годжо. — Изматываешь себя? Мегуми закрыл книгу. — Я не могу уснуть. — Слишком много мыслей? Мегуми кивнул. — Значит, теперь нас таких двое. Как прошла твоя… поездка на охоту с королём? — поинтересовался Годжо, и он увидел, как губы Мегуми сжались. Он был проницательным, как и сам Годжо. — Я всё ещё воняю? — спросил он, расслабив плечи. Незначительный жест, но он был маленьким показателем того, что Мегуми было рядом с ним комфортно. Он это ценил. — Совсем чуть-чуть. — Я мылся несколько часов, — сказал Мегуми, проводя ладонью по лицу. Годжо улыбнулся. — Ну, феромон — это больше, чем просто запах, который можно сразу смыть. Он выветрится постепенно. — Хоть что-то хорошее в этом ужасе, — пробубнил Мегуми. Он потрепал страницы книги, прежде чем замереть. Он нервно посмотрел на Годжо. — Могу я… быть честным с Вами, ненадолго? Годжо вскинул брови. — Конечно. Я весь внимание. Мегуми запрокинул голову и уставился в потолок. — У меня кризис. Годжо мог себе представить. — Внутренний, полагаю? — О, да. Он глубоко в моих мозгах. — Ах, самый раздражающий кризис из всех. Понимание себя, того, что мы делаем и по какой причине. Это из-за Сукуны, не так ли? — Ну, в каком-то смысле. Он был занозой, полной тайн, с момента нашей встречи, но сейчас… Я чувствую, словно подвёл самого себя, свой народ и… Годжо представилась возможность, как будто раненое маленькое существо показалось перед ястребом. Уязвимое и неприкрыто лежащее для захвата. Возможно, Годжо произвёл бы впечатление более славного человека, если бы не воспользовался возможностью. Однако он никогда не делал что-то лишь для того, чтобы показаться славным; не когда перед ним открывались куда более интересные перспективы для изучения. — Твоего покойного отца, — дополнил Годжо, и восхитительное, почти дьявольское чувство разлилось у него в груди, пока он наблюдал за тем, как глаза Мегуми расширились от ужаса. Словно он прочёл его мысли. — Я могу только предположить, что это вина тяготит тебя. Принц павшего королевства несёт тяжёлое бремя, и каждый сделанный им выбор, скорее всего, так или иначе приведёт к сожалениям. Будь то сокрытие личности в целях самосохранения или интимная связь с врагом, чтобы справиться с течкой. Я неправ? Мегуми застыл, как загнанное в угол животное, и после короткого момента эйфории Годжо понял, что ему следовало объясниться. — Чтобы внести ясность, у меня нет намерений раскрывать твою личность. Или делиться нашими разговорами с другими. То, о чём мы с тобой говорим, я предпочитаю держать при себе. Невозмутимая маска была сорвана с лица Мегуми, и его полностью уязвлённый вид, пусть даже на мгновение, кружил Годжо голову. Но момент заканчивался, и Мегуми быстро взял себя в руки. Несмотря на разоблачение, он не был тем, кто теряет бдительность надолго. — Как давно Вы знаете? — спросил Мегуми. Годжо оценил то, что он не прикинулся дурачком, словно это была ложь. Мегуми был умнее этого и не держал Годжо за глупца. — Какое-то время. Поначалу я этого не знал, однако ты показался мне загадочным. Мне было поручено выяснить, был ли наследник империи всё ещё жив и кто им являлся. Немного покопавшись, я нашёл твоё имя в реестре. А когда ты представился как Фушигуро, что, как я обнаружил, было родовым именем покойной королевы, связь стала довольно очевидной. Мегуми скрестил руки. — Вот и всё, значит. Полагаю, это было неизбежно… — Пока нет нужды сдаваться. Я не планирую сообщать об этом королю или кому-либо ещё. Нам по-прежнему предстоит вытащить тебя отсюда, так или иначе. Зелёные глаза распахнулись, в этот раз не от ужаса, а от надежды. — Вы собираетесь мне помочь? Несмотря на то, что моё существование представляет угрозу для Фукумы? Годжо улыбнулся. — Конечно. Он присел за письменный стол рядом с Мегуми и наклонился к нему поближе. — Я скажу тебе то, что редко говорю другим. Я не присягаю на верность ни одному из королевств. Политика, учитывая все обстоятельства, безмерно мне докучает. Однако моя верность принадлежит людям: тем, кого я считаю заслуживающими её. Мегуми нахмурился. — То есть Вы будете действовать за их спинами, несмотря на то, что являетесь членом совета? — Когда ты так говоришь, — усмехнулся Годжо, — Ну… Ничего не могу поделать с тем, что двигаюсь туда, куда занесёт меня ветер. Никто на самом деле не ожидает от меня безоговорочной преданности, так почему я должен её проявлять? — …Но зачем из кожи вон лезть, чтобы помочь мне? Я не сделал ничего, чтобы заслужить Вашей верности; раз на то пошло, я обманывал Вас… — Ты обманывал меня ровно столько, сколько я сам тебе позволил, — поправил Годжо. — Причина, по которой я помогаю тебе, осталась прежней. Я просто так хочу. Признаю, что твоя личность в самом деле делает всё более интересным. И, возможно, — хотя я в курсе, что тебе не понравится, — я испытываю к тебе каплю сожаления. Принц, брошенный на съедение волкам собственной семьёй, страдающий от поражения в войне и потери отца. Печальная история, которой, я думаю, не помешал бы хороший конец… Мегуми молчал, обдумывая слова Годжо. — Что вы хотите, на самом деле? — наконец спросил он. — Как и сказал ранее, я был честен. Деньги или власть наследника для меня ничего не значат. Кажется, ты с подозрением относишься к идее безвозмездной помощи. Почему так? — поинтересовался Годжо и склонил голову набок. — Всем что-то от тебя надо, независимо от того, насколько бескорыстными, по их же заявлениям, являются их намерения. — Я полагаю, что всё потому, что люди знают, что у тебя есть, что им дать. — Теперь у меня ничего нет. Ни власти, ни денег, ни признания. Годжо улыбнулся. — У тебя есть кое-что. Даже если ты не осознаёшь, что используешь его, к тому же довольно эффективно… Это то, что сохраняет тебе жизнь. — Моё тело? — спросил Мегуми с тяжёлым взглядом. — Твой ум. Но и это тоже. Думаю, можно с уверенностью сказать, что теперь Сукуна не причинит тебе вреда. Возможно, ты обвёл его вокруг пальца. Мегуми прислонился спиной к стене, закрывая глаза в знак поражения. — Эта ситуация за гранью нелепости. Я предал каждого, кто пострадал от вторжения. Себя больше всего. Чувство вины съедало его настолько, как если бы он сам претворил это преступление в жизнь. — С тобой всё будет в порядке. Сейчас, может быть, впервые в жизни ты можешь позволить себе побыть несовершенным. Насладись этим. Оставь тревоги на другой день. Годжо с любопытством наблюдал за ним; он видел, как мысли бушуют под его спокойным нравом. Было бы интересно посмотреть на путешествие Мегуми, на то, где бы он оказался. Или где бы сломался.