— Вот почему вы, люди, мне противны, Дима. То, что ты сейчас делаешь, отвратительно, — раздраженно отзывается Харитон из стеклянного контейнера на столике возле дивана, на котором непривычно для своего образа интеллигентного ученого вальяжно восседает Дмитрий Сергеевич Сеченов — ведущий ученый страны, герой СССР и теперь еще и единоличный хозяин «Коллектива», а следовательно — всего мира. — Просто хочу, чтобы ты знал.
— Тебе ли не все равно, Харитон? — как-то медленно, будто лениво отвечает Сеченов, даже не скашивая взгляд в сторону старого друга. Нового (и теперь уже единственного) врага? — Я хотя бы не намеревался всех переубивать и превратить в себе подобных, в отличие от некоторых…
— Да уж лучше смерть, чем это!
Дмитрий отмахивается от него рукой, как от назойливой мухи.
— Завали ебало, Харитон.
Это
за него отвечает Сергей, стоящий перед шефом в весьма вульгарном облачении: на бывшем майоре нет ничего, кроме нижнего белья и кроваво-красных туфель на шпильке, из-за которых он, и без того высокий, выглядит столь же внушительно, как и близняшки, что разлеглись у дивана полубоком по обе стороны от их общего хозяина, словно подражая тому. Научиться ходить на таком высоком каблуке было той еще задачкой, так как нейрополимерных капсул с подобными знаниями никто по понятным причинам не создавал, но гордость, с которой Дмитрий Сергеевич смотрел на него во время его первого удачного дефиле, того стоила.
Ей и сейчас сквозит взгляд любимых карих глаз, и уже только это наполняет Нечаева щекотным ощущением
счастья на уровне обнаженной сейчас груди. Шрамы на ней поистине жуткие, как и на всех живых участках его тела вплоть до бедер, поскольку ниже них уже начинаются протезы, но Сеченова это как будто нисколько не заботит. Он смотрит на своего мальчика исключительно со смесью гордости и желания, если не сказать откровенного голода, однако руки терпеливо держит по швам, чтобы не прервать персональное представление слишком рано. Все-таки Серёжа готовился для него. А взять его он
и так может в любой момент, в любом месте и в любой позе.
Внизу живота уже теплится предвкушение от этой мысли, но Нечаев только закусывает губу, медленно проводя ладонями по бедрам, от них к бокам, на миг задержавшись на плоском животе, чтобы сложить большие и указательные пальцы в треугольную фигуру. От контраста прохлады кабинета и искусственного тепла протезов рук по спине тут же пробегают мурашки, но это ощущение меркнет в сравнении с тем пожаром, что бушует внутри от взгляда хозяина. Пользуясь его полным вниманием, Сергей не может не покрасоваться, сжимая между мускулистыми плечами еще более внушительные грудные мышцы. Чем сразу же зарабатывает удовлетворенную ухмылку и кивок. На это Нечаев
невольно улыбается. Любая похвала — приятна.
По негласной команде он подходит к дивану практически вплотную, не забывая покачивать бедрами при ходьбе. Так, как Дмитрию Сергеевичу нравится. Цокот каблуков странным образом кажется даже приятным. Его движения плавные, почти изящные, несмотря на впечатляющие габариты его натренированной фигуры и тот факт, что ходить на каблуках для него все еще жутко непривычно. Все-таки, к облегчению майора, шеф не требует носить их на постоянной основе. Дмитрий Сергеевич в принципе очень к нему лоялен и добр, и Сергей
не может не быть благодарен ему за это. Он задирает одну ногу, легонько нажимая носком туфли на заметный бугорок на брюках шефа. И едва успевает сохранить равновесие, когда Сеченов внезапно властно хватает его за щиколотку этой самой ноги и поднимает ее выше, на уровень груди. И ведь не боится же, а только смотрит на него будто бы с вызовом. Сергей в курсе о его взгляде, но не может оторвать собственный от его груди. Этой шпилькой легко проткнуть кожу, возможно даже достать до самого сердца.
Если оно у него вообще есть.
Он растерянно моргает: странно… откуда у него такие мысли.
От них его отвлекает голос, на удивление, Харитона:
— С огнем играешь, Дима.
Сеченов его игнорирует, наконец отпуская ногу Серёжи и одновременно с тем отдавая ему спокойный приказ:
— Приготовь его для себя.
Оказывается, пока Нечаев завороженно смотрел перед собой, шеф уже успел расстегнуть молнию на брюках. Повторять дважды нет необходимости. Колени устроившегося между ног хозяина П-3 уже касаются холодного пола, а пальцы сминают брюки на бедрах — сегодня можно. Его глотка, натренированная за последний год до совершенства, с легкостью проталкивает в себя чужой ствол до самого корня, поскольку и рвотный рефлекс уже давно позабыт. Дмитрий откидывает голову на спинку дивана и с улыбкой прикрывает глаза, опуская руку на черную макушку. Харитон в своей стеклянной тюрьме еще что-то ворчит, едва слышное за пошлым влажным звуком, кажется, про «форменное безобразие», но никто его не слушает. Сеченову на его недовольство плевать и в менее пикантные моменты, чем этот, а Сергею просто куда больше нравится ритмично двигать головой и получать в награду тихие сдержанные вздохи своего Волшебника. Чувствовать его пальцы, ласково перебирающие чуть отросшие волосы. Он не стриг их специально, зная, как Сеченов любит сжимать их в кулак, когда берет его со спины или в нетерпении натягивает его глотку на член. Сегодня шеф, впрочем, нежен. Не торопит и только гладит по голове, как послушную собачку.
— Умница, — похвала от хозяина таким приятным хриплым голосом отдается сразу в паху. — Ты знаешь, что делать дальше…
П-3 почти обидно от того, как рука шефа несильно, но настойчиво отодвигает его голову назад, вынуждая выпустить его изо рта. Но долго расстраиваться ему не приходится, так как он тут же забирается на диван, впиваясь шпильками туфель в обивку. Сеченов съезжает на диване чуть ниже, чтобы дать ему больше свободного места. Его мальчик все-таки совсем не маленький, несмотря на носимое им ласковое прозвище. И все же чувствовать его немалый вес на своих бедрах Дмитрию более, чем просто приятно. Может быть, потому что в то же время Серёжа, которого он едва успевает хотя бы избавить от нижнего белья, уже седлает его до конца одним слитным движением. Предварительная растяжка и обильно смоченный слюной ствол сделали процесс проникновения практически безболезненным. Легкий дискомфорт от собственной нетерпеливости Нечаев успешно игнорирует, хватаясь руками за плечи не возражающего против этого хозяина, сосредотачиваясь строго на желании угодить и своих движениях. Ему легко это удается. Все они до единого выбивают из обычно сдержанного академика стоны чистейшего наслаждения, потому что майор безоговорочно ̶з̶н̶а̶е̶т̶ угадывает, в какой именно момент нужно сильнее сжать его внутри, а в какой — приподнять таз или просто покрутить им. Нечаев с наслаждением прикрывает глаза в предвкушении того, когда внутри нежных стенок распустится жемчужный бутон чужого удовлетворения. Смотрит вниз из-под влажных ресниц на шефа с любовью, граничащей со слепым обожанием. И этим глазам почти можно поверить.
Если бы в них не клубилась молочная белизна.
