Маски

Дилюк злился. Нет. Дилюк был в бешенстве. Как Кэйе только ума хватило привести этого фатуйского грача в «Долю ангелов»? А этот… Панталоне? С таким видом признался в намерении обанкротить «Рассвет», словно говорил о погоде. Проклятые Фатуи, Бездна бы их поглотила. …Дилюк сидел на подоконнике в своём кабинете, в который раз перечитывая и сверяя смету на закупку сырья для винного сусла. Пройдясь глазами в… надцатый раз и убедившись, что всё сходится до последней моры, он снял очки и перевёл взгляд в окно, которое выходило на двор винокурни. — Какого… На подходе к главному зданию, у самой лестницы, он увидел высокую даму в белом и чёрно-красном. За ней, отставая на два шага, следовали две ведьмы цицинов. Схватившись за «Волчью погибель», Дилюк поспешил на перехват. Он уже догадывался, что эта дама — ни кто иная как Синьора, Восьмая из Предвестников клятых Фатуи. Встретив их на входе, он преградил путь и потребовал: — Убирайтесь! — Господин Рагнвиндр, — улыбнулась Синьора. — И это хвалёное гостеприимство Мондштата? — Я неясно выразился? Уходите! — Ах, Дилюк, Дилюк… Дамы, подождите нас снаружи. Переглянувшись, ведьмы цицинов развернулись и направились прочь, а Синьора, подняв руки в примирительном жесте, продолжила: — У меня нет ровно никакого желания устраивать здесь бардак. Не против, если мы продолжим разговор в более… конфиденциальной обстановке? — С чего ты решила, что я намерен тебя слушать? — Наверное потому, тебе следовало кое что знать, — фатуи приблизилась к Дилюку и сложила пальцы домиком. — Это касается твоего так называемого «братца» Кэйи. — И что же ты хочешь сообщить? Что он балагур? Пьяница? Ловелас и повеса? — Дилюк откровенно издевался. — Нет, нет и нет, дела обстоят несколько серьёзнее. Тебе следовало бы поменьше ему доверять, учитывая то, кем является его отец. — Отец Кэйи? Дилюк только крепче сжал рукоять меча. — Кэйа сирота. Мой отец нашёл его, когда он забрёл на винокурню и поранил глаз о виноградные лозы. — Это то, что Крепус тебе рассказал. Бедный, бедный Дилюк… Должно быть, ты не догадывался, что твой отец многое от тебя скрывал. О Кэйе, о его отце… И, конечно же, о своей принадлежности к Фатуи. — Наглая лгунья! Неужели ты думаешь, что я поверю кому-то вроде тебя, Ла Синьора? — Дилюк сморщил нос, выражая своё к ней отвращение. — Ты такой же как и твой отец, Дилюк, законченный идеалист. Что ж, придётся открыть тебе глаза. Как ты думаешь, откуда у обычного винодела Глаз Порчи? Крепус Рагнвиндр был фатуи. И не просто фатуи — он был Предвестником номер десять… пока не повстречал твою мать. Ах, любовь! Аж тошнит. Видел бы ты, как Бригелла увивался за той зеркальной девой, как ухаживал… Марией, кажется. Да. Жаль её. Любовь её не пощадила. Дилюк не знал, что и думать. Нет, это неправда, Синьора врёт, как маг Бездны. Но… — Лет двадцать пять тому назад Бригелла решил остепениться и бросить службу Царице. Неслыханная дерзость, — Синьора сменила тон, сочась раздражением. — Но ведь все мы, от самого Педролино до последнего новобранца, повязаны кровью и клятвами Царице. Уйти — значит выбрать смерть. Однако… Педролино великодушно отпустил Бригеллу и Марию, дал им денег и разве что платочком не помахал. Но после… Кажется, я немного ушла от темы, о чём я… Ах, да, Кэйа. Так вот. Кэйа тебе не сиротка. Он — сын нашего лидера. Многое объясняет, не так ли? — Прочь! — процедил Дилюк. … Слова Панталоне легли в этот пазл как нельзя кстати. Кто-то не позволил ему обанкротить винокурню. И как подметил Кэйа, после сражения с Барнабасом ни один Фатуи даже мимоходом не забредал на виноградники, не говоря о том, чтобы устраивать диверсии. Словно всем им было приказано избегать Рагнвиндров и самого Альбериха. Если так подумать, единственный с тех пор раз, когда Дилюк столкнулся с ними, он сам полез в их гнездовье в поисках Святой Лиры Барбатоса. То, что «Дотторе» казнили за «самоуправство» — если это и в самом деле так, то Педролино явно из кожи вон лез, чтобы Фатуи и пальцем не тронули ни Кэйу, ни кого-либо из Рагнвиндров. …Неужели Синьора не врала? — Бездна! — процедил Дилюк вслед уходящим Кэйе и Панталоне. Но теперь Синьора мертва. И единственным, кто может дать вразумительные ответы, остаётся сам Педролино. Но захочет ли он их дать? Вопрос всё ещё остаётся открытым: почему Шут так поступил со своим сыном? Зная Кэйу, тот пришёлся бы к месту в свите своего родителя: иногда его поведение достойно Фатуи. … — Господин Педролино! Администратор «Гёте» поспешил встретить Предвестников, едва те переступили порог отеля. — Наши апартаменты готовы? — Пульчинелла не стал размениваться на вежливость и перешёл сразу к делу. — Дело в том, что… — администратор почесал затылок. — Мы располагаем лишь пятью номерами люкс, соответствующими требованиям. — Я согласен поселиться в обычном, — безразлично пробубнил Капитано. — Боюсь, что нет. Все остальные номера заняты дипломатами Фатуи. Педролино и ухом не повёл, но решать ситуацию как-то надо. Даже если она смешнее игры со стульями в детском садике, где стульев всегда на один меньше чем игроков — то-то кому-то да усядется на коленки. Итак, пять апартаментов, шесть Предвестников. Сандроне всё же девушка, ей следует поселиться отдельно. Панталоне — неженка и нытик, привыкший к роскоши, посели его с кем-нибудь в один номер — и он будет ворчать и жаловаться до самого отбытия в Снежную. Пульчинелла всё же в довольно почтенном возрасте, даже для эльфа, к тому же, если верить его прислуге, храпит как автоматон из Каэнри’ах и попёрдывает во сне. С Дотторе же селиться нет никакого желания ни у самого Педролино, ни у Капитано. Но селиться с Капитано — считай, прозрачно намекнуть остальным, что у лидера и Первого Предвестника интрижка. Да плевать. — Скажите, мои апартаменты рассчитаны на двоих? — О, да, господин Педролино. Их раньше занимала Синьора со своей свитой, места хватало всем. Капитано тихонько захохотал в шлем. Уж если Синьора поместилась со всей своей свитой и гардеробом, то можно было бы взять к себе и Тарталью, будь он жив. — Надеюсь, вы не против поселиться в моих апартаментах, Капитан? — Почту за честь, господин Педролино. — Тогда следуйте за мной, я покажу вам апартаменты. Это в верхней мансарде. … — Пульчинелла, должно быть, спать пошёл… Заселившись, Капитано поспешил принять ванну. Благо, что наличие водопроводных труб по последнему слову техники из Фонтейна позволяло набрать её не прибегая к помощи прислуги. Набрав воды и растворив в ней немного желе пиро слайма, Арундолин, не стесняясь присутствия Пьеро, разделся донага и погрузился в тёплую воду. Забавно, что здесь, в Гёте, ванны стоят прямо в спальнях, прям как в Заполярном дворце. — А Панталоне где-то валандается, — хмыкнул Шут, безмятежно глядя в окно. — Эй, Пьеро… Как думаешь, кто из Архонтов первый попытается нас уничтожить? Я ставлю на Вельзевул. — Моракс отдал свой Гносис добровольно, как и Буер. А Барбатос — всего лишь наивный мальчишка. И ты прав, не стоит недооценивать Вельзевул, она может настроить остальных против нас. Остаётся лишь надеяться на то, что у Моракса хватит ума и милосердия противопоставить ей свой голос. — Да, надеяться на доброго дедушку Моракса, — Капитано улыбнулся, почёсывая заросший щетиной подбородок и щуря красные глаза с чёрными белками, не привыкшие к обилию света. Его графитовая кожа, обожжённая пламенем Бездны и впитавшая её копоть, переливалась на свету алмазными отблесками, а чёрные как смоль длинные волосы водопадом растекались по плечам. — А Буер? — Не стоит недооценивать и Буер. Девчонка умна и расчётлива, она прекрасно понимает, какая сила в её руках, просто сдерживает мощь и направляет в правильное, по её мнению, русло. Какую сторону она примет — Бездна её знает, и мне кажется, Дотторе о ней чего-то недоговаривает. Он её боится. — Дотторе вечно чего-то недоговаривает, — хмыкнул Арундолин. — Пьеро… иди ко мне! Оглянувшись, Шут улыбнулся краем губ, снял с лица маску и положил её на подоконник. Расстегнул пуговицы рубашки одну за другой, и подойдя к ванной, скинул её и аккуратно сложил, оставил на тумбе, стоящей рядом. Так же поступил и со штанами. — Ты с самого утра какой-то чересчур задумчивый. И вряд ли дело в предстоящих переговорах, — заметил Арундолин. Пьеро снял бельё, залез в ванну, погрузился в тёплую воду и улёгся в объятия своего первого рыцаря, положил голову ему на плечо и устало прикрыл глаза ладонью. Капитано лишь трепетно обнял его, прижал к себе и оставил невесомый, почти целомудренный поцелуй на его шее. Пьеро улыбнулся мимолётной ласке и тихо вздохнул. Их подобие «отношений», на самом деле, длится не первую сотню лет. Страсть между ними давно утихла. Но ей на смену пришла эта хрупкая чувственность, позволяющая им двоим на время снять с себя бремя, возложенное на них Царицей, и просто побыть людьми. И теперь, оставаясь наедине и обнажаясь друг перед другом, они могли оставить свои холодные, невозмутимые и неприступные «Я», снять их вместе с маской и шлемом, повесить вынужденную, но такую необходимую бессердечность вместе с меховыми накидками на вешалке у двери. — Тебя что-то гнетёт? — Только одно, Рунд. Я всё думаю о своём сыне. Как он отреагирует, если я расскажу ему правду? — Ты собираешься и дальше притворяться, как будто это не так? Может, он и счастлив в своём незнании, но мне больно смотреть, как ты притворяешься холодным и бесчувственным. — Кэйа — моё сокровище, Рунд. И я легко пожертвую своим счастьем в пользу его благополучия. — Может и так. Но мне кажется, он поймёт, если узнает всю правду. — Бригелла регулярно писал мне. В письмах он говорил, что Кэйа весьма своенравен и склонен воспринимать всё по-своему. И к тому же… если сын Крепуса узнает, кем был его отец, он наверняка настроит Кэйу против меня. Всё же, Дилюк не мог не возненавидеть Фатуи за то, что натворил пятнадцатый клон Дотторе. Протяжно вздохнув, Педролино убрал руку от лица и поднял глаза к потолку. — Всё ещё проклинаю тот день, когда позволил Бригелле взять себе тот Глаз Порчи, будь он неладен. — Откуда ты мог знать, что Крепус с ним не совладает? — Арундолин пригладил волосы Пьеро и чмокнул в висок. — Даже я думал, что Бригелла достаточно силён, чтобы справиться с силой Умбра Глаза Порчи. Так что прекрати винить себя и отпусти сожаления. Виновных ты наказал, себя корить уже незачем. Пьеро лишь поджал губы. — И мне кажется, пора оставить старые догмы Фатуи в прошлом. Селестии нет — нет и смысла быть жестокими ни к другим, — Арундолин покрепче прижал к себе Пьеро, — ни к себе. Поговори с Кэйей. Может быть, он простит тебя, если выслушает. … — Пульча? Разве вы не собирались идти спать? Панталоне был удивлён, встретив Пульчинеллу в коридоре. — Перемена климата доставляет жуткие неудобства, — по-старчески проворчал мэр. — Но мне удалось немного освежиться, так что ещё живу. Сейчас собираюсь подкрепиться немного. Составите компанию? — С удовольствием. Ранний ужин протекал в неловком молчании, пока Пульчинелла не нарушил тишину. — Знаете, Панталоне, я ненавижу похороны. После победы над Селестией все работы в Снежной были остановлены на неделю. Во-первых, страна скорбела по Царице, во-вторых — хоронили сначала Тарталью и Арлекино, а после — повесившуюся Коломбину. В тот вечер у Панталоне даже язык не повернулся высказать возмущения об остановке работ по всей стране. Когда в Собор привезли сразу два гроба, а среди Предвестников не оказалось Тартальи, сердце банкира словно само остановилось. О Пульчинелле и говорить не стоило — мэр голосил без остановки, причитал, проклинал Селестию и Небесный порядок, молился Царице так, словно она могла его услышать. Капитано пришлось едва не силой оттаскивать его от гроба Тартальи, а Педролино потом отпаивал мэра — валерьянкой или алкоголем, кто знает… Но… Педролино — и отпаивать кого-то валерьянкой? А на следующий день служанки нашли Коломбину мёртвой. Но даже сейчас, спустя почти месяц, несмотря на внешнее спокойствие и переменную ворчливость, Пульчинелла всё ещё подавлен. — И я скучаю по нашему мальчику, — мэру, казалось, кусок в горло не лез. Под «нашим мальчиком», естественно, подразумевался Тарталья, одиннадцатый и самый юный Предвестник, что какое-то время до того служил под началом и покровительством Пульчинеллы. Яркий, шумный, никогда не унывающий… парень жаждал силы, признания и уважения, но вместе со своим задорным, живым характером во всём Фатуи он был не к месту. Слишком жизнерадостный, слишком живой. Но он был до смерти верен Царице и своей семье, которую оберегал и спонсировал за счёт своего жалования в Фатуи. И в конечном итоге он погиб. Погиб вместе с Царицей. Панталоне всё ещё выплачивает жалование Тартальи, которое отдаёт его семье до последней моры — как дань уважения. — Я тоже ненавижу похороны, Пульча.