***
Ягер сел за стол в аудитории. Его окружала пара сотен смотрящих глаз, в которых то и дело светился неподдельный интерес к бою. — И запомните, у вас скоро выпускной экзамен. Он будет проходить без отдельной сдачи теории, которую вы все так любите и зазубриваете, и на нее же рассчитываете в бою. — А как это без теории? — ученик с дальнего ряда задал вопрос. — Будет только практика, и, следовательно, через нее мы проверим то, как вы усвоили материал. На сегодня все свободны, — рявкнул Ягер, и дети мигом посыпались из аудитории. Мужчина еще устало сидел в кабинете, звон в ушах никак не проходил. — Простите, Герр Ягер, — робко подошедший Тилике вернул Клауса в реальность, мягко положив на один из погонов руку. — Чего тебе, Тилике? — Только что звонил Герр Генерал. Рейхсфюрер согласился на встречу с вами. Завтра рано утром нужно быть у главного здания управления. После, вы поедете в лагерь. — Почему только один? — недоумевал Ягер, рассматривая все документы и справки, которые протягивал Тилике о лагере «SIII». — Там больше всего выживших танкистов. К тому же Рейхсфюрер полагает, что вам незачем так далеко ехать. Курсанты могут и этим обойтись. — Ну что ж, в чем-то он прав, — Ягер кивнул Тилике, и они вместе удалились из аудитории. Тилике редко не соглашался с начальником, но в этот раз он действительно не понимал, почему Ягеру так засела эта идея. Он был уверен, что у большинства из курсантов ничего не получится, ведь подобные испытания не входили в постоянную основу обучения. Но сегодня парнишка не желал больше думать ни о чем. Усталость за все эти дни сказывалась. Завтра они должны будут поехать к Рейхсфюреру, однако чем закончатся эти переговоры, как для начальника, так и для Тилике, оставалось загадкой.***
Ягер шел по коридору твердой, уверенной походкой. Сегодня у него было хорошее настроение, ведь разговор с Гиммлером прошел как нельзя лучше, и мужчина уже собирался подойти к машине, и наконец-то уехать в тот лагерь, начать искать там танкистов, и устраивать порядки в лагере. К тому же Рейхсфюрер лично сказал ему, что это просто необходимо сделать. Однако строгий голос генерала отрезвил его и заставил развернуться. — Вы что-то хотели, Герр Генерал? — Ягер сделал максимально приветливое лицо, на которое только мог быть способен. Генерал остановился, развернулся и, несмотря на спешку на совещание с Гитлером, произнес: — Да, я забыл тебе сказать. Завтра в лагерь приедет моя племянница. Пожалуйста, проследи за ней, — с добротой в голосе произнес Генерал. Ягер не поверил своим ушам. Он едет туда искать мишени для курсантов, но никак не следить за малолетней девчонкой. — Герр Генерал, вы же понимаете, что это — концентрационный лагерь, а не ботанический сад. Что она там будет делать? К тому же вы знаете почему я туда еду? Неужели вы и это хотите на меня взвалить? — Ягер, не преувеличивай. Она туда едет пообщаться и развеяться. А то она совсем заскучала, сидя в своих берлинских апартаментах. — Но… — Ягер не успел открыть рот, как его уже перебили. — Никаких «но», Герр Штандартенфюрер! Езжайте, удачи вам! Разговор был окончен, и Клаус поплелся до машины, в которой томился его адъютант. Подойдя, он со злостью дернул ручку и уселся, хлопнув дверью. — Что случилось? — аккуратно спросил юноша. — Что-что... Поехали в лагерь. По дороге тебе расскажу, — они стали неспешно отъезжать от ворот управления, и на километре пятнадцатом Клаус произнес: — Гудериан взваливает на меня свою племянницу. — В каком смысле «взваливает»? — В прямом. Завтра она приедет туда, в лагерь, чтобы гостить в доме коменданта лагеря и болтать с его женой. — Не понял. Это ведь лагерь! Он уверен что..? —воскликнул Тилике и сразу притих, продолжая следить за дорогой. — Думаю, да. Вроде, Генерал не похож на идиота. Однако порой мне кажется, что мы все идиоты, Тилике. Дорога медленно уходила сквозь облака и лесные массивы. Они медленно отдалялись от города и пыльной жизни. Все казалось Клаусу малозначимым. Мир казался пустым. Он смотрел как дома сменяют друг друга, как жизнь потихоньку смотрит на него другими глазами. Глазами не столь безжалостными, как в городе, и глазами не столько ужасными. К вечеру, когда солнце клонилось к закату, они прибыли в лагерь. И тогда настроение у Клауса упало хуже некуда. Лагеря — единственное место, которое казалось мужчине хуже фронта. Ведь там у тебя есть право бороться, а тут его нет. Да у тебя в принципе ничего нет. Он медленно вышел из машины и под приветственные аплодисменты поздоровался с комендантом лагеря — Вальтером Гриммом. Мужчина лет пятидесяти с многочисленной сединой в волосах и с легкой щетиной встретил их как и подобает примерному национал-социалисту: с оркестром, флагами и рукой в позиции. Конечно, Клаус был далеко не в восторге. Он уже давно разочаровался в этой системе, и теперь приветствие выглядело куда напыщеннее, и пахло формальностью и враньем, нежели действительно чем-то стоящим. Беседа прошла в коротких фразах и просьбе сфотографироваться. Она была выполнена. Дальше последовала просьба проверить документацию и проштудировать списки всех находящихся тут танкистов. Вальтер все понял и не стал препятствовать. — Герр Штандартенфюрер, вам понадобится переводчик, если вы всё же хотите общаться с русскими, — Ягер косо посмотрел на него и признал правоту старика. Он кивнул в знак согласия и через минут пятнадцать к нему привели девушку, всю перепуганную и без особых жизненных сил. Она топала неуверенно, медленно перебирая трясущиеся ноги. Грубый охранник в форме СС волок её за собой, как мешок с картошкой, и чуть ли не заставил её сесть на колени перед Ягером. Только грозный взгляд полковника помог удержать переводчицу на ногах. А девушка была прекрасна. На какую-то долю секунды тусклые и уставшие глаза заключенной встретились с айсбергами Клауса, после чего девушка опустила голову. И этого робкого взгляда темно-карих глаз хватило, чтобы с концами влюбиться, без каких-либо устоев, и забыв про любые принципы политики и клятвы службы. Нет смысла отрицать, что в тот миг у Ягера остановилось сердце. У этой слабой девушки были прекрасные темные глаза, как сама земля; белое, как мрамор, лицо; тонкие и худые пальцы. Клаус любовался ею, никак не скрывая этого. — Герр Штандартенфюрер, по вашему приказанию переводчица прибыла, — строгий голос солдата вернул Ягера обратно в реальность. Он придал взгляду прежнюю строгость и приказал выйти солдату и, прочистив голос, представился и сообщил запуганной девушке, что ей ничего не угрожает, и она тут не потому, что совершила что-то из рук вон выходящее. Девушка всё время смотрела в пол, опустив голову, но после слов Ягера об отсутствии наказания немного расслабилась.***
Всю дорогу до камеры и обратно Анна ощущала приступ рвоты, который всячески в себе подавляла. Та атмосфера, в которой она находилась, была полностью привычна и изучена, однако мужчина, что сегодня стал ее новым начальником, сразу зарекомендовал себя, как явно не жестокий и убивающий рады выгоды человек. Анне трудно было представить, что ее жизнь вот так перевернется и, что, встретив этого человека, она снова будет думать о лучших временах. Они шли вместе по темным коридорам подвалов, и за это время Анна уже успела привыкнуть к тому что, мужчина отдавал себе отчет во всех своих действиях, в отличие от коменданта — Вальтера, которому было далеко всё равно на происходящее в лагере. Только когда приезжала лагерная администрация и проверяющие инспектора, лагерь приводили в более-менее приглядный вид, а тиф и дизентерию удавалось скрыть. Среди заключенных ходили разные слухи. Наиболее частым был о торговле на черном рынке, в чем была доля правды. Анна знала, что Вальтер многие свои дела проворачивает через черный рынок и дает взятки проверяющим, чтобы они лишний раз не тревожили и выписывали предписание, что тут всё по правилам и устоям. Про то, что в лагере существуют фальшивомонетчики, тоже знали немногие, но Анна входила в их число. Остановившись у камеры, солдаты потребовали Клауса подождать, сообщив, что мол без Вальтера они не могут допустить его в камеру, и на всякий случай позвали офицеров — адъютантов Гримма. Однако Ягер был человек не из робких, и даже не собирался церемониться. Ему нет дела до того, кто тут командует. Он был главнее, и принял решение провести небольшую манипуляционную игру. Он тоже был хорошо информирован о происходящем в лагере, только в его случае информация исходила от проверенных источников. Ему не составило труда надавить на нервишки офицеров, сообщив, что в противном случае он пустит сюда инспекцию, от которой Вальтер еще долго будет отходить, и за несоблюдение норм и порядков они все будут повешаны. Вишенкой на торте стало сообщение о приказе самого Рейхсфюрера. Офицеры и охрана были вынуждены отступить и дать пройти ему и Анне. И вот они оказались в темном помещении карцера, на койке которого лежал, свернувшись калачиком, полу-живой человек. Оказалось, что это был русский танкист, — Николай Ивушкин. Ярцева переводила каждое слово, трясясь от того, что сделает что-то не так, и тут же получит пулю в лоб. Голос её периодически подрагивал, как и неимоверно худые руки. Начался диалог, и что-то в этот момент в девушке щелкнуло. Штандартенфюрер не был садистом, хотя, конечно, он заставил ее помучиться, и манипуляция была в его арсенале чуть ли не главным оружием, но Анну поразило то, что он дал шанс заключенному. Впоследствии это вызвало удивление и у Ивушкина, лежавшего и больше походившего на труп. С таким Анна сталкивалась впервые. Сам разговор прошел не так, как изначально предполагал Клаус, однако он увидел тут Ивушкина — давно забытого врага, который помог не умереть ему на фронте, а наоборот, отбросил своим снарядом в берлинские кабинеты. И пока его соотечественники морозили себе задницы и умирали, он командовал ими из далекого, хорошо прогретого кабинета. Ягер был удивлен встречей и решил, что всё это не просто знак свыше, а, вероятно, знак того, что пора заканчивать с военным делом и уходить в спокойную гражданскую рутину, пока его не пристрелили, как собаку в районе Украины или в других лагерях. Сам же Ивушкин в тот вечер мало что помнил, да и особо не хотел. Он помнил две незнакомые, размытые фигуры, и одну вспомнил только после слов о бое в сорок первом. Да, хорошо немец-то поднялся за счет него. А его жизнь помотала по лагерям, и тут как не крути, но он тоже отсиживался, хоть и рискуя каждый раз своей жизнью. Но судьба почему-то каждый раз оставляла его в живых, и Коля в подсознании понимал, что только рад этой встречи. После неё мало что светит ему в этой жизни. В этот же вечер в кабинет Ягера позвонил Генерал Гудериан и сообщил, что ровно в восемь часов утра, завтра, сюда прибудет его племянница. Также было ясно сказано, что Вальтера он уже предупредил. Полковник, как и положено, сказал, что все будет сделано на высшем уровне, рассказал про нашедших танкистов и про то, что скоро курсанты смогут сдать экзамен и пойти в бой, потому что кому как не Ягеру понимать, как фронт сейчас нуждается в офицерах и рядовых. Их перебрасывали откуда это было возможно, а лагерных перегоняли из лагеря в лагерь маршами или убивали. Вся верхушка была озабочена только двумя вещами. Первая — как остановить русских. Если от английских и американских войск можно было как-то отбиться, то от этих никогда не сдающихся русских — нет. Это была прямая смерть. А вторая — как не сеять панику в народ, который был подобен волнам в море. Качался от одной новости к другой, от одного кошмара к другому.