Леди Каллиг, Дарт Нокс

Глава I Каллиг была тонкой и немного похожей на мальчика со своими коротко подстриженными волосами и сощуренными глазами. Ее потенциал настораживал Танатона так же, как и амбиции ее наставницы. Но ему нравилось, как она говорила: — Лорд Заш прыгает выше головы, — уверенно заявила Каллиг во время разговора по головиду, — и я не одобряю то, что она делает. Она думает только о себе и своими действиями наносит вред Империи. "Девочка, — хотелось ответить ему, — все ситхи думают только о себе. Амбиции Заш вполне понятны, но она слишком безоглядна и не готова стать владыкой. Я хочу избавиться от нее, и я от нее избавлюсь. Но как ты можешь мне помочь?" — Я могу быть вам полезна, — Каллиг оперлась ладонями о консоль и наклонилась вперед. Она не могла прочитать его мысли через головид, пока она еще не настолько хорошо владела Силой. — Чем, интересно? — Я могу помочь разобраться с Заш, — предложила Каллиг. — С чего ты взяла, что я в этом заинтересован? — удивился Танатон. — Да или нет? — перебила она. — Я действительно могу помочь. Но тогда мне потребуется новый учитель. Танатон засмеялся бы, он бы захохотал — так легко читались ее мотивы. Она не хотела рисковать, оставаясь со впавшим в немилость учителем, который явно окажется в могиле быстрее, чем в кресле в Совете, и собиралась переметнуться под защиту более сильного владыки. Вместо этого он усмехнулся: — Ты не первый ученик, мечтающий сменить учителя. Но мне больше не нужны ученики. — Я — особенный ученик, — объявила Каллиг. — Вы можете испытать меня, чтобы убедиться в этом. — Не собираюсь этого делать, — заверил ее Танатон. — Но твоя наглость делает тебя достойной ученицей Заш. — У меня есть омни-диск с информацией об артефактах, которые собирает Дарт Заш. И о ритуалах, которыми она интересуется. Я уверена, что вам пригодится эта информация, — быстро сказала Каллиг. Она казалась разочарованной. — И ты уверена в том, что я ничего об этом не знаю? — У меня есть доказательства того, что Заш убила Дарта Скоушу! — Каллиг заметно торжествовала. — Какие, например? — Танатон заинтересовался. Он не мог понять, как Заш устранила своего соперника, и это его беспокоило. — Я передам вам информацию только при личной встрече. — Ты не будешь ставить мне условия, — отрезал он. — Но и по-другому я ничего не скажу, — Каллиг упрямствовала. — Мой лорд, неужели вы боитесь встречи со мной? — Я не считаю ее заслуживающей внимания. Рано или поздно Заш падет, — Танатон оценивающе разглядывал ее ученицу. — Но ведь лучше раньше, чем позже. Танатон молчал. Он не мог полностью ощутить Каллиг через головид, но чувствовал ее безусловную веру в свои слова; она намеренно не блокировала свой разум, видимо, пытаясь доказать свою честность. Какой бы информацией она не располагала, она верила в ее ценность. — Я встречусь с тобой на Коррибане, — наконец ответил Танатон. — Но если ты лжешь... — Я говорю правду, мой лорд, — вспомнив о приличиях, Каллиг церемонно поклонилась. Воротник ее мантии замялся, обнажая хрупкую, тонкую шею; тень интимно скользнула в глубокую ямочку между ключицами, видневшуюся в самом низу ее инквизиторского воротника. Уязвимость жизни в ней завораживала. Танатон мог бы сломать ей шею через головид прямо с того места, на котором стоял, но решил этого не делать — пока. Глава II При личной встрече Каллиг производила все то же впечатление уязвимости, обманчивое, конечно — в ней и правда скрывался большой потенциал. Пока ее связь с Силой была неустойчивой, но при должном обучении она обещала стать настоящей ситхской ведьмой. — Доказательства убийства Дарта Скоуши, — потребовал Танатон вместо приветствия. Пока он ждал в погребальной камере гробницы Наги Садоу, от скуки он изучал барельефы, рассказывавшие о вероломных учениках. Владыки прошлого очень энергично искореняли предательство и хотели, чтобы потомки об этом не забывали. — У меня их нет, — твердо сказала Каллиг. — Но... — Никаких "но", — перебил Танатон, придушив ее Силой. Каллиг вскинула руку, вытянув в его сторону пальцы, на кончиках которых потрескивали и гасли белые искры, но создать молнию у нее так и не получилось: не так-то просто сосредоточиться, когда за горло держит невидимая рука. — Владыка, умоляю, — прохрипела она. Шейка у нее была тонкая, хорошенькая — сейчас, казалось, каждая ее жилка трепетала от страха и боли, вздрагивая от предчувствия близкой агонии. Владыка ослабил хватку и позволил ей упасть на пол и отдышаться. — Неверный ответ, — сказал он. — Тебя следовало бы убить за то, что ты потратила мое время. Каллиг, стоявшая на четвереньках, зашлась в приступе кашля. Ее тщедушное тельце содрогалось от спазмов, а капельки слюны, вылетавшие изо рта, оседали в толстом слое пыли на полу. — Но владыка... — пробормотала она. — Встань, — Танатон движением руки поставил ее на ноги. — Как Заш убила Дарта Скоушу? — Я могу быть вам полезна! — выкрикнула Каллиг. — Заш доверяет мне, гордится мной. Я стану вашими глазами и ушами, а если надо — то и карающей рукой!.. — Очень в этом сомневаюсь, — покачал головой Танатон. — Как Заш убила Дарта Скоушу? Я спрашиваю в последний раз, ученица. Каллиг молчала. На ее лице отражалась внутренняя борьба — соврать или сказать правду. — Я не знаю, — выпалила она. Танатон снова придушил ее — на этот раз не сдавливая шею, а перекрыв доступ воздуха в легкие. Лицо Каллиг побелело, с ее руки сорвалась молния и ударила в стену за его спиной, отколов кусок от барельефа. Ученица извивалась, как червяк на крючке, царапая ногтями шею и грудь. Когда ее губы посерели, Танатон снова ее отпустил: — Заш не убивала Дарта Скоушу, — просипела Каллиг, опять шлепнувшись на пол. Ее мантия покрылась пыльными разводами, а лицо покраснело. — Его убила я по ее приказу. — Ты — всего лишь ученица. Хочешь сказать, тебе под силу выстоять против владыки ситхов? — спросил Танатон. Но на этот раз Каллиг говорила правду: он чувствовал это. — Как? Она все ему рассказала, полузадушенная и напуганная: как долго леди Заш готовила покушение и, наконец, нашла способ вывести из строя имплантаты Дарта Скоуши и избавиться от его трандошанских телохранителей, как отправила Каллиг в ее покои, напутствовав ее победить или умереть, но желательно — в обоих случаях — принести своей наставнице победу. — Ты понимаешь, что своим признанием подписала себе смертный приговор? — спросил Танатон, дослушав. — Если так, то убейте меня, — голос Каллиг срывался. — Нет, — заложив руки за спину, он наблюдал за тем, как она поднимается с пола. — Не каждый день ученик способен выжить в поединке с владыкой, тем более — выжить и победить. Ты будешь служить мне. А мне потребуется информация об исследованиях Заш: планеты, на которые она тебя посылает, и артефакты, которые она ищет. — И вы возьмете меня в ученики? — вскинулась Каллиг. — Если ты докажешь, что достойна стать моей ученицей. Он поклялся уничтожить и Заш, и ее наследие: признавшуюся в убийстве владыки ситхов Каллиг тем более нужно было казнить. Но она оказалась интересным случаем и выжила в поединке с Дартом Скоушей, что казалось Танатону невозможным для ситха ее уровня. Поэтому пока он решил выждать и понаблюдать за тем, как Каллиг проявит себя в служении ему. Глава III — Владыка? — Каллиг подошла к столу, почтительно держась на расстоянии вытянутой руки. На то, чтобы научить ее хорошим манерам, у Танатона ушло не так уж и много времени. — Дарт Заш вызывает меня к себе, — добавила она, помолчав, — и говорит, что будет ждать меня в Темном Храме. Я думаю, самое время нанести удар, — ее глаза загорелись, но она осмотрительно добавила: — Если вы считаете, что и правда пора. — Суть ритуала, который она готовила, в том, что Заш собирается захватить твое тело, — Танатон оперся локтями о стол и сплел пальцы под подбородком. — Она умирает, и собирается продлить свою жизнь за счет твоей. У нее осталось не так уж и много времени, но именно это и делает ее уязвимой, — он быстро разгадал планы Заш, и мог бы не открывать их Каллиг, но ему было интересно видеть ее реакцию на предательство наставницы. — Мое тело? — она выглядела озадаченной, но недолго. — Я этого не допущу! — девушка сжала зубы с такой силой, что желваки на скулах заиграли. — Заш опытнее и могущественнее, чем ты. Но если ты победишь ее, ты докажешь, что достойна быть моей ученицей. — Можете быть уверены, владыка, я справлюсь, — она ответила подобострастнее, чем следовало бы. Глаза Каллиг в последние месяцы потемнели, вокруг них проступила лиловатая сосудистая сетка. Она училась быстро, даже слишком быстро: Заш следовало бы внимательнее следить за своей первой ученицей вместо того, чтобы брать с Коррибана все новых и новых учеников, отметил он про себя. — Вы ведь тоже когда-то были рабом, владыка? — осторожно спросила Каллиг, подходя к столу чуть ближе. Она сократила расстояние между ними до локтя, и теперь напряженно следила за его реакцией. — Был. И мой пример доказывает, что рожденный в рабстве может быть взращен для великих дел. — Вы человек исключительной судьбы, — хитрость Каллиг была шита белыми нитками, и Танатон усмехнулся. Когда она вздыхала, ее ключицы поднимались, а ямочка между ними легонько опускалась, углубляясь. Так ли она вздыхала в руках любовника? Каллиг правильно истолковала его взгляд. Сначала она посмотрела на него немного удивленно, а потом в ее глазах появилось плохо скрытое самодовольство. — Если вы позволите, владыка, я хотела бы отблагодарить вас, — она как будто бы колебалась, произнося эти слова, — за покровительство. — Раб расплачивается собой, — ему было приятно смотреть, как она изменилась в лице. — Ситх всегда может предложить нечто большее. — Я предлагаю себя, — Каллиг вздернула подбородок. Она всегда вздергивала подбородок, когда злилась. — И я предлагаю себя не как рабыня, из страха, а из любви. Дарт Танатон расхохотался, и Каллиг вспыхнула. — Из любви? — переспросил он насмешливо. Каллиг подошла еще ближе, наклонилась к нему и поцеловала, запустив пальцы ему в волосы. Поцелуй был крепким, свежим и чуточку слюнявым, но неожиданно сильно его возбудил, но Танатон ничем этого не показал, не ответив на него. Когда Каллиг отстранилась: ее широкоскулое личико казалось разочарованным. Он провел большими пальцами по бугоркам ее скул, по угловатой нижней челюсти, царапнул родинку у самого рта — и впился в него поцелуем, прикусив ее пухлую, влажную нижнюю губку. Глава IV Когда Тенеб Кел был моложе, то, занимаясь любовью с женщиной, он занимался любовью только с ее вагиной, иногда тугой, иногда равнодушной и широкой, мокрой и хлюпающей, или почти сухой, иногда он занимался любовью с ее грудью или ягодицами, но никогда — с ней самой. С ее шелковистыми волосами, вспотевшими полосочками кожи под грудью, с губами и ушками с маленькими мягкими мочками, со шрамами и родинками на лопатках, тем самым лишая себя удовольствия от самой близости, и сводя все к яростным толчкам в нутро любовницы в нетерпеливом ожидании оргазма. С течением времени он сделал для себя открытие, что прикосновение к обнаженной кожи к коже может приносить почти такое же удовольствие, как сам половой акт. Но к тому времени у появилось много других забот и дел, требующих его внимания, да и особо сладострастен он никогда не был, поэтому плотские удовольствия как утоление своей страсти потихоньку отошли на второй план: он быстро нашел другие способы кормить своих демонов, а этот забросил, постепенно почти перестав испытывать в нем потребность. С Каллиг вспомнилось все быстро. Проводя пальцами по впадинкам ее подмышек, щекоча завитки золотистой шерсти на лобке, прикусывая ее сосок — твердый и выпуклый, похожий на крупную бусину — он чувствовал почти такое же удовольствие, как когда раздвигал пальцами ее половые губки и проводил от мясистого основания клитора к выпуклому отверстию вульвы, чувствуя, что от его прикосновений она словно с каждой минутой течет все сильнее и сильнее. Каллиг вздрагивала и жмурилась именно так, как он себе представлял, и ее ключицы ходили именно так, как он думал. Хрупкость ее тела контрастировала с темной энергией Силы, наполнявшей ее, и он хотел ее, хотел почти так же сильно, как не хотел вести, а хотел — хотя бы на одну ночь — стать ведомым и подчиниться ее молодому, нетерпеливому желанию тогда, когда от этого ничего не зависело и это ни на что не влияло и ничего не решало. Именно поэтому он так охотно покорился, когда Каллиг влезла на него верхом и прижала его руки к постели, просунув пальцы между его пальцев: — Сегодня ты мой, владыка, — она впилась губами в его кадык так, словно собралась вырвать его с мясом. Танатон выгнулся ей навстречу, но Каллиг уперлась костлявыми коленками ему в бедра. — Мой, — она повторила эти слова с почти молитвенным упоением. Высвободив одну руку, она огладила его уже начавшую дряблеть грудь и обвела ногтем темный сосок, в следующее мгновение обхватив его губами. Танатон попытался усадить ее на член, положив руку ей на узкую ягодицу и легонько надавив, принуждая ее опуститься, но Каллиг снова прижала его ладонь к кровати. — Нет, владыка, нет, — ему нравилась эта игра. Она не пускала его в себя, дразнила — головка члена скользила между ее половых губ, упираясь во влагалище, почти входила — но все равно отстранялась, снова целовала его, кусала, тискала, любила его всем своим телом: узким лобком, грудками, елозившими по его груди, ступнями, которыми терлась об его ноги, и он тянулся ей навстречу, свободный в своей почти противоестественной покорности. Танатон легко мог бы столкнуть ее с себя, погрузить в стазис и насиловать, неспособную не то что пошевелиться, а даже закричать. Он все еще контролировал ситуацию, но наслаждался бездействием, наслаждался тем, что Каллиг ласкает его так, как сама этого хочет, и делает с его телом — с его членом и мошонкой, с его грудью, животом и боками, с его ягодицами и бедрами — то, что ей заблагорассудится. Когда она наконец направила в себя его член и с размаху на него села, Каллиг и Танатон застонали одновременно. Оба они были распалены страстью и любовной игрой и слишком долго ждали именно этого мгновения, чтобы все еще стараться растянуть удовольствие. Они и не старались. Каллиг крепко стиснула коленками его бедра, а Танатон, схватив ее за груди, зажав соски между пальцев, вынудил ее наклониться, чтобы еще раз впиться в ее дразнящий рот. Она оперлась рукой о его плечо, когда он стиснул ее ягодицы, насаживая ее на себя; она уже не сопротивлялась, не пыталась играть в госпожу, а просто отдавалась ему, то вдруг делаясь узкой, как девственница, — такой тугой, что ему было почти больно — то податливой, как сырое тесто. Он не почувствовал тот момент, когда уже не было никаких сил терпеть, но когда он подошел, Танатон позволил себе роскошь подчиниться инстинктам и пойти на поводу у желания, у Каллиг, терзавшей его своей страстью — и кончил, сильно, не заботясь о ее удовольствии, такой красивой и такой отвратительно доверчивой. Глава V Когда Каллиг связалась с Танатоном по гололинку, — он в это время уже был на Корелии — он испытал одновременно и гордость, и сожаление. — Заш мертва, — отдышавшись, сказала она. Кажется, она позвонила ему сразу после поединка — тени вокруг ее глаз углубились, залегая сизыми перьями от верхних век к крыльям носа, а лоб блестел от пота. Судя по тому, что он видел, она сидела, прижавшись спиной к какому-то алтарю. — Учитель, — добавила Каллиг победительно. — Кто-нибудь видел тебя, когда ты входила в Храм? — перебил ее Танатон. — Нет. — Свидетелей убийства Заш тоже не было? — Конечно же, нет, — у Каллиг еще хватило сил выглядеть недовольной. — Я была ее личным ассасином. Я знаю, как делаются такие дела. — Нет, не знаешь, — Танатон легонько коснулся ее горла — несильно, напоминая о том, что не терпит подобного обращения от вчерашних аколитов. Каллиг испуганно отпрянула, часто задышав: — Простите, учитель, — она сложила руки перед лицом и поклонилась, удерживая голинк, парящий перед ее лицом, Силой. — Я пока еще не твой учитель. — Но вы же говорили... — Убийство Заш — не последнее испытание. В данный момент меня интересует артефакт, находящийся в Темном Храме. Принесешь его — и мы поговорим о продолжении твоего обучения, — вкрадчиво предложил Танатон. Он не обязан был ее уговаривать. Но Каллиг верила в то, что он действительно видит ее своей ученицей, поэтому иногда он говорил с ней ласковей, чем обычно. — Я буду ждать тебя в своих покоях на Цитадели. — Хорошо, владыка. В следующий раз, когда вы увидите меня, я вернусь уже с артефактом, — Каллиг кивнула и отключилась, а Танатон откинулся в кресле, положив руки на подлокотники. У него действительно сильно болела спина. Он был осторожнее, чем Заш, истощившаяся в изучении Темной Стороны и в неполные сорок лет вынужденная постоянно поддерживать иллюзию молодости и красоты — ее настоящий облик был дряхлым, как праматерь зла, и отвратительным, как мумия из коррибанской гробницы. Но его тело, хотя и не состарилось до времени, было уже не молодо. Возможно, однажды ему пригодятся ее ритуалы — он посмотрел на голокрон, стоявший на краю стола. Голокрон, разумеется, доставила Каллиг. Он думал о том, что она и правда могла бы стать его ученицей. Нетерпеливая, но талантливая и неглупая: ничего не нужно разжевывать, все понимает на лету. Дарт Танатон не зря выбирал в ученики бывших рабов — они редко обманывали его ожидания и, как правило, оказывались сильнее и смышленее чистокровок. Пусть Совет подозревает его в сентиментальности и в том, что, рожденный рабом, он таким образом помогает «себе подобным», выполняя мифический долг чести, дело было в здравом расчете — и более ни в чем другом. У Каллиг был потенциал. Этот же потенциал делал ее потенциально... опасной. Заш извратила ее, испортила, и Танатон не был уверен в том, что сможет ее переучить, да дело и не в обучении было. Он сомневался в том, что сможет Каллиг контролировать. Ситуация в Совете обострилась, и от учеников он, в первую очередь, ждал преданности и покорности, вспоминая себя и учителя Калифо. Однажды он сам может оказаться на его месте — и кто же станет новым молодым Тенебом Келом, которому прикажут убить своего наставника? Если на его месте окажется Каллиг, она не станет сомневаться. Он отправил ее в гробницу, в которой обитал безумный и опасный призрак ситхского алхимика, не предупредив ее и не дав времени подготовиться. Призрак был сильнее и Заш, и Скоуши вместе взятых, и это было все равно как если бы он собственными руками вогнал ей в грудь световой меч. Каллиг двигалась прямиком в лапы к собственной смерти, и, хотя Дарт Танатон не сомневался в правильности своего решения, он немного сожалел, что был вынужден его принять. Каллиг могла бы стать хорошим ситхом. Слишком хорошим, на свою беду. Глава VI Каллиг стояла перед ним. От ее робы пахло гарью и затхлой сыростью гробниц, по обе стороны рта у нее появились глубокие темные заеды. Похоже, пока он считал ее мертвой — надеялся, что она мертва, Сила не давала ему определенного ответа, ведь Танатон так и не почувствовал ее смерть, но и живой не ощущал ее тоже. С другой стороны, гибель от руки мстительного призрака могла быть до того похожа на затянувшееся страдание в наивысшей своей точке, — а в какой-то момент он понял, что Каллиг испытывает боль, которую не каждый сит бы выдержал — что он принял его за смерть и удовлетворился этим ответом. В конце концов, Каллиг заслуживала этот шанс, которым так и не сумела воспользоваться. — Вот ваш артефакт, владыка, — не сводя с него взгляда пожелтевших глаз, она передала ему голокрон, и Танатон отметил про себя, что под ногтями у нее виднеются багровые кромки запекшейся крови. — Ты... преуспела, ученица, — он церемонно кивнул, забрав у нее ненужный и никогда не интересовавший его голокрон, не имевший ни малейшего отношения к его исследованиям. В общем-то, единственная польза от этой старинной безделицы, содержащей безумный бред свихнувшегося ученого — это удовольствие от обладания артефактом, не дававшимся в руки ни одному владыке. — Я так понимаю, учитель, призрак алхимика, убитый собственным сыном, который ждал меня в гробнице и о котором вы мне ничего не сказали, был частью испытания? — монотонно проговорила Каллиг. Что-то в ней изменилось, и это были не просто пережитые страдания и усталость. Танатон обратил внимание и на другие метки Силы, не так бросавшиеся в глаза, как заеды у рта и потемневшая радужка глаз, признаки, незаметные непосвященному, и это его беспокоило. Она стала сильнее, значит, она готовилась к встрече с ним. Она не могла самостоятельно расширить и упрочить свои связи с Силой, ведь все, чему она научилась, она узнала у Заш и у него, а ни он, ни ее прежняя наставница не были настолько глупы, чтобы дать Каллиг такое мощное оружие против себя. Прощупывая ее в Силе, Танатон чувствовал чье-то еще присутствие. Что-то пряталось в ней, как тень в пустынный коррибанский полдень таится у самых подножий статуй владык. — Мне действительно жаль, что ты не осталась там, в гробнице, — сказал Танатон, помолчав. — Очень жаль. Он ударил ее молнией в грудь, отбрасывая к стене, но Каллиг сдвинулась не больше, чем на локоть. Она выставила вперед руки, уперев кулак в ладонь, молнии обтекали ее, разбиваясь обо что-то, похожее на кинетический щит, но это не было силовым щитом, и не было похоже на ту защиту, которую она обычно выставляла. Это была даже не ее Сила. — Ты поглотила призрака из гробницы, — Танатон не ослаблял натиска. — И пользуешься им, как щитом. Ты думаешь, что меня это остановит? — на какое-то мгновение он почувствовал азарт. Каллиг снова оказалась умнее, чем он ожидал. Это доставляло ему лишние неудобства, в каком-то смысле задевало его гордость, — ни один аколит не доставлял ему столько проблем — но тем сильнее было удовольствие от попыток сломать ее сопротивление. — И не его одного, — зарычала Каллиг, она ярилась, как настоящая ситхская ведьма. — Ты думаешь, что я просто дам тебе убить меня, владыка? У меня другие планы! Она проговорилась слишком рано, и Танатон понял, в чем слабое место ее защиты. Духов было два. Один из них был малоуправляем — видимо, безумен, скорее всего, погиб насильственной смертью — дух гробницы, заключил он. Второй — более спокоен, более предсказуем, он и служил главным источником энергии, основой щита Каллиг. Но там, где они дух сливался с другим, и где их энергия вливалась в Каллиг, подпитывая ее Силой, и находилось избыточное напряжение: более спокойный дух передавал энергию медленнее, чем безумный призрак, и это была такая явная брешь в защите, такая детская ошибка, что на мгновение он почувствовал себя обманутым. Впрочем, сокрушался он недолго. Выждав, пока Каллиг поверит в совершенство своей защиты, Танатон ударил. Это было похоже на один очень точный выстрел, или на удар в основание лавины, после которой снег несется с горы, сметая все на своем пути — он сломал связь между духами, и энергия, переполнявшая Каллиг, вдруг не нашла выхода. Энергия призраков обратилась внутрь нее, слишком сильная, чтобы быть обузданной, и слишком яростная, чтобы ее тело могло это выдержать. Каллиг закричала. Она потянулась к световому мечу, но уже начала заваливаться на бок, падая на колени. Танатон заложил руки за спину и спокойно наблюдал за тем, как она умирает, не делая попытки прервать ее страдания. Ему было любопытно, как она встретит свои последние минуты. — Мне действительно очень жаль, — он наступил ногой на длинную рукоятку двухклинкового светового меча, который она все-таки смогла вытащить, но не могла поднять. Она с трудом подняла к нему голову — ее лицо стремительно чернело, как обгорающая головешка. Темная Сторона пожирала ее изнутри. Желтые глаза Каллиг постепенно засасывала чернота. Она выговорила проклятье растрескавшимися губами, на которых вздувались кровавые пузыри — и уронила его, затихнув. Танатон вышел из кабинета, велев слугам прибраться. Это была одна из его обязанностей, пусть и не всегда приятная — следить за тем, чтобы молодые лорды не нарушали равновесие сил и не прыгали через голову, не получали слишком много власти в одни руки. Ему было и правда жаль Каллиг, но Заш не оставила ему выбора. Глава VII Каллиг была еще жива. Он видел, как моляще кривятся ее губы, как она снова и снова пытается подняться с пола, но падает, и световой меч укатывается под стол. Он снова наступал сапогом на ее тонкое, птичье запястье и наблюдал, как чернеет ее лицо, как призраки пожирают ее изнутри, воспользовавшись тем, что баланс, — совершенное равновесие, в котором она поддерживала их взаимодействие — оказался нарушен. Каким пригожим когда-то было ее лицо без трупных пятен, проедающих щеки насквозь! Ей следовало бы меньше полагаться на практику и больше читать, изучать ситхские голокроны, подумал тогда Танатон: Заш следовало бы лучше учить ее. Но Заш собиралась захватить ее тело, а вовсе не вырастить себе преемницу, так зачем было ей стараться? Когда он очнулся, ему показалось, что он все еще чувствует ее в Силе, но ощущение было слабым и ускользающим: слабее, чем когда он почти потерял ее в погребальных камерах Темного Храма. Нет, Каллиг была мертва, и Танатон снова испытал сожаление. Сожаление было слабостью. Сомнение в принятом решении было слабостью: он не имел право ни на то, ни на другое, но он не сомневался. Он поклялся уничтожить Заш — и уничтожил ее руками ее же ученицы, как Заш в свое время избавилась от Дарта Скоуши. Была в этом некоторая ирония: Каллиг всегда оставалась инструментом в чьих-то руках и никогда не действовала сама по себе. Может, в этом и заключалась ее сила, ее мастерство: она была идеальным ассасином, лучшим убийцей, которую мог пожелать владыка. Но Танатон все же видел в ней и задатки ситхской ведьмы: жаль, что она первой досталась Заш. Заш извратила ее, испортила, забила голову мечтами о могуществе, на которое ни она, ни тем более ее ученица не смели рассчитывать. Единственное, что держит молодых ситхов вместе и удерживает Империю от распада — это традиции. Лорд не может так быстро становиться владыкой: если все станут владыками, и не будет никого, кто станет подчиняться, наступит хаос. Танатон не уговаривал себя — он просто размышлял. В его суждениях не было не единого слабого места — кроме Каллиг, пожалуй. Но она и не была слабостью — она оставалась... сожалением. Плотским сожалением. Когда-то Тенеб Кел спал один потому, что был рабом и радовался жесткой подстилке и короткому сну, не надеясь на большее. Потом Тенеб стал аколитом, но и тогда разделить ложе ему было не с кем: в ночи своей молодости он ворочался на узкой и жесткой койке в Академии — койке, слишком узкой для двоих, да и не было у него тогда времени на любовные связи: он постигал Темную Сторону и всеми силами пытался доказать владыке Калифо, что достоин быть его учеником. Когда он стал владыкой, — вчерашний ученик, ни дня не носивший титул лорда — у него были какие-то недолгие увлечения женщинами из высшего общества Каас-сити, которые он позволял себе для простого утоления физической потребности; но самой верной и постоянной его любовницей оставалась Темная Сторона. Тот единственный раз, когда он позволил Каллиг остаться в своей спальне, запомнился ему особенно хорошо. Он хотел бы коснуться ее сейчас — как тогда, когда она лежала с ним рядом и гладила и целовала его грудь, улыбаясь, как будто бы ей не нужны были ни его власть, ни его покровительство, они были просто любовниками, которых никогда не связывала ни кровь, ни давно запланированное, но отсроченное убийство. Каллиг казалась такой уязвимой. Он упивался этой ее уязвимостью, когда нарочито грубо хватал ее за по-девичьи тонкие запястья, когда ее голова откидывалась назад на худой шее и он впивался ртом в жилы, напрягшиеся на ней. Он, казалось, мог сломать ее как тростинку, но сколько в ней было страсти и яростного сопротивления, сколько нежелания уступить! — именно это ведь ему и нравилось. Она не сдавалась. Поэтому ее хотелось ломать. Кусать тонкую кожу, под которой вздрагивали прожилки синих венок, с вывертом щипать за бледно-розовые соски, зарываться ртом между ее ног и стискивать в ладонях узенькие ягодицы. А она все равно твердила: "Мой", как будто бы забывая, что отдается члену Темного Совета. И тогда Танатон забывал, что носит титул владыки, забывал о том, как многим ему пришлось пожертвовать, чтобы этого титула добиться. Танатон исчезал, и оставался Тенеб Кел. И еще — та девочка, господская дочка, так непохожая и так похожая на Каллиг. Та была крутобедрой, сливочнокожей, светловолосой, такой красивой, что Тенебу казалось, что на нее, как на солнечное затмение, можно смотреть только через закопченное стекло. А эта была костлявой, как пичужка, но огонь Темной Стороны выжигал ее изнутри, и страсть придавала ей сил не умирать, цепляться за жизнь, сражаться — и выстоять против двух владык. Почти выстоять Но теперь Каллиг была мертва. И сидя в полумраке комнаты для медитаций, больше похожей на погребальную камеру вроде той, из которой Каллиг связалась с ним, уверенная в том, что он возьмет ее в ученицы, он думал о ней, о том, как похожа ее судьба на его судьбу. Она тоже была рождена рабыней, но кто-то из ситхов почувствовал в ней Силу и отправил ее на Коррибан; учитель Каллиг, как и его учитель в свое время, впал в немилость к Совету; ей, как и ему, пришлось сразиться с ним — и победить. В конце концов, она, как и Танатон, мечтала о большем, чем участь личного ассасина, к счастью, или к сожалению, не преуспев. Но дело было даже не в ней, а в Заш и в правилах, которые существуют для всех. В традициях, скреплявших все слои общества, от владык до ничтожнейших из рабов. И в принципах Танатона, от которых он никогда бы не отказался. Но, снова погружаясь в медитацию, он вспомнил еще одну женщину, приходившую ему на ум, когда он думал о Каллиг — Экзал Кресш. Глава VIII Экзал Кресш была надменной чистокровкой, потомком владыки Лудо Кресша. Она гордилась своим положением ученицы Императора и считала, что оно принадлежит ей по праву. Насколько Тенеб Кел, выслеживавший ее на станции на орбите Ленико-4 презирал и ненавидел ее, предавшую Империю, свой народ, все, во что он верил — настолько и восхищался: ее силой, ее страстью, ее мастерством. Она чуть не убила его, там, в Голубом Блоке. Экзал была ситхом-воином, под ее натиском Тенеб чувствовал себя как между молотом и наковальней. Он испугался — даже сильнее, чем боялся во время поединка с Калифо перед лицами членов Темного Совета. Он был ситхом-инквизитором, хорошо обученным, ловким и смертоносным, но от ее стремительной и яростной атаки он на мгновение потерял сосредоточенность, вслед за ней — равновесие в Силе, и, перестав балансировать между ее потоками, чуть не лишился жизни. Экзал могла бы убить его, если бы захотела. И Кодекс, который Тенеб начал цитировать, — от отчаяния и чтобы укрепить свою волю в поединке — ничем не смог бы ему помочь. Чистокровка, хоть и предавшая своего учителя, сражалась так, словно несла гнев самого Императора. Она чувствовала себя обманутой, и на бесплодных равнинах Ленико-4, покрытых толстым слоем пепла, похожего на тусклый серый снег, он узнал, почему — и понял, что толкнуло ее на предательство. Так же он понял, как использовать полученную информацию в своих интересах. Все-таки воины проигрывали инквизиторам в умении оборачивать любые обстоятельства себе на пользу. Хотя знание, явившееся ему в видении, было слишком опасным и он понимал, почему Экзал Кресш предпочла молчание обвинениям, брошенным в лицо, но Тенеб Кел знал — слишком многое было поставлено на карту. Его жизнь, его честолюбивые планы, мечты и амбиции, желание превзойти своего учителя, подняться к новым вершинам владения Силой, тайные надежды на величие — все зависело от решения Совета, которому Тенеб Кел должен был доказать, что, может быть, стоит большего, чем лорд Калифо. И когда он вернулся к ним, он пришел не просить о снисхождении, он пришел заключить сделку. Тенеб Кел шантажировал их, вынудил сделать себя владыкой — и теперь он спрашивал себя, чем он был лучше той же Каллиг: только тем, что ей меньше повезло? Темный Совет до сих пор не простил ему его наглость, этим своим поступком он нажил себе могущественных врагов... Но, видимо, недостаточно могущественных, чтобы противостоять ему в открытую. Нет, все было не так. Владыка закрыл глаза, снова сосредотачиваясь на медитации. Он нужен Империи. Он — один из немногих членов Темного Совета, действительно понимающих важность строгого классового разграничения, традиций, соблюдения правил. Он поддерживает порядок. Каждый ситх стремится к власти, но что есть неупорядоченная власть? Хаос. Неограниченная власть должна принадлежать тем немногим, кто действительно может ей распорядиться. Если каждый вчерашний лорд... впрочем, он начал повторяться. Каллиг начала этот бесконечный внутренний монолог, Каллиг и должна его закончить. Что было в этой девчонке такого особенного, что теперь его мысли ходят по кругу, как хромые банты, думал Танатон с закипающим раздражением: сколько он уже видел лордов, подобных Заш, считавших себя умными и осмотрительными, веривших, что находили ритуалы, забытые на протяжении тысячелетий? Император давно уже отмел большинство из них как бесполезные, а ситхи все еще искали дополнительные источники власти и могущества, с помощью которого пытались обойти волю Совета. Но пока он, Дарт Танатон, жив, этому не бывать. Но один вопрос беспокоил его, навязчиво зудел на грани восприятия: не превратился ли он с течением времени в того самого цепного пса Совета из своего видения? Нет, этого не могло быть. Все, что он делал, он делал по собственному желанию, для того, чтобы упрочить своего положение и укрепить позиции Совета и Империи. Но Каллиг... Каллиг была мертва: он убил ее, сделав то, что должен был сделать. Но это не значило, что Танатон, если бы у нее остался выбор, не предпочел бы оставить ее в живых. Глава IX Каллиг была жива. Осознание этого обожгло его, как удар плети. Дарт Танатон остановился, и его ученик замедлил шаг, заглядывая ему в лицо — тревожно, но с некоторым... ожиданием. Каждый ученик мечтает однажды занять место своего учителя. Танатон предпочитал окружать себя ситхами могущественными, но не настолько, чтобы открыто соперничать с ним или противостоять ему; и такими, эмоции которых легко читались что в Силе, что на лице. — Владыка? — спросил Ролан, но Танатон отослал его кивком головы: — Иди. На Кореллии шла война. Империя и Республика терзали планету контрабандистов, разрывая ее на части, но, несмотря на совместные усилия владык — Танатон даже подумывал объединить силы с Дартом Воуроном — перевес так и не клонился ни на чью сторону. Его разум, все его чувства, Сила нужна была ему для сражений — но осознание того, что Каллиг жива, било его сильнее электрического тока. Проклятые Цепи Силы. Он чувствовал ее боль так остро, словно она была его болью. Танатон остановился, сверху вниз, со стальной галереи, глядя на плац, где перед капитаном строились имперские коммандос. За долгие годы в Совете, проведенные в исследованиях и поединках, за многолетнее свое ситхское обучение он привык к боли, научившись воспринимать ее не столько телом, сколько разумом, и умел ее подавлять, подпитывая силы страданием, что делало ее полезной, но не менее мучительной. Он видел Каллиг так отчетливо, словно она сейчас стояла перед ним. Лицо и руки Каллиг были покрыты ожогами, обожженные легкие с трудом впускали в себя воздух. Когда она приоткрывала рот, чтобы застонать, ее растрескавшиеся губы сочились кровью. Короткие волосы местами выгорели, и на черепе появились глубокие проплешины ожогов. Все это со временем могло излечить кольто, но ее ненависть и воля к жизни, переплетенные тесно, как ядовитые змеи, потрясали его. Каллиг умирала, но она была все еще жива. Призраки в ней затаились: ведь сосуд, в котором они были заключены, сосуд тела Каллиг, грозил разбиться. Они, казалось, и надеялись получить свободу, и не хотели ее получать. Танатон видел опасность, заключенную в попытках защитить себя при помощи неупокоенных духов: ситх, привязывающий их к себе, рискует или однажды потерять над ними контроль, или не справиться с их силой и погибнуть, как чуть не произошло с ней — но она выжила. Похоже, Танатон ее недооценил. Когда он успел так просчитаться? Ему пришлось обхватить себя рукой вокруг ребер, чтобы выиграть время для того, чтобы переключить сознание, и, перепрыгивая с одной волны Силы на другую — Сила пронизывала само здание базы, дюрастиловую галерею, пространство вокруг — заблокировать боль, которую она вливала в него мощным потоком. Обожженная кожа, в некоторых местах выгоревшая почти до кости, полуразрушенная нервная система, которая восстанавливалась наполовину благодаря кольто, наполовину — благодаря техникам самоисцеления, которых Каллиг никогда не знала, но по наитию открывала для себя, поправляя непоправимое с упорством, с которым мог действовать только человек, не знающий, что то, что он делает, настолько сложно, что почти невозможно - может быть, возможно для джедая, но никак не для ситха... Он чувствовал в ней присутствие двух ее духов, которые, понимая, что их хрупкое вместилище балансирует на грани небытия, молчали, забившись куда-то в глубины ее сознания: он не мог их ощутить, только знал, что они там. Ее храбрость и упрямство выводили его из себя; сосредоточившись, Танатон закрыл канал, который вел в ее разум, не без труда вышел из белого шума обрывков ее мыслей и ощущений. Он не мог оборвать Цепь — никто не смог бы — но мог выкинуть Каллиг из своей головы. Это было крайне важно: злоупотребление Цепями Силы может привести к излишней синхронизации сознаний и к утечке информации. Хотя искушение упрочить связь и использовать ее зеркалящий эффект в поединке было очень велико, он решил сразу от него отказаться — или оставить на крайний случай. — И где же ты сейчас? — сказал он вслух, не боясь быть услышанным. Он искал ее и не мог найти: ее разум был похож на пылающий уголек в ворохе золы и пепла. Он касался каждой системы, каждого звездного скопления и планеты, полуоглохший от гудения Силы, наполнявшего их: шла война, и хотя он и упивался высвобождающимися эмоциями — страстью, страхом, гневом и предвкушением — он нигде не мог ее найти. Каллиг делала то, что у нее всегда получалось лучше всего — пряталась в Силе, и это было единственным, что она могла сейчас сделать — прятаться и выжидать.