Леди Каллиг, Дарт Нокс

Глава X Когда Кхем Вал внес Каллиг на борт "Фурии", и дроид поместил ее в кольто-камеру, она не сразу пришла в сознание. Никто, даже Андроникус Ревел, признававший, что видел в жизни больше полутрупов, чем звезд в Неизведанных Регионах, не верил в то, что она выкарабкается. Дашад, тот просто был верен ей до конца, — она ведь победила его в честном поединке, а последним, кто наносил ассасину поражение, был сам владыка Тулак Хорд, этим Каллиг завоевала его безусловное уважение; а Заш, ее наставница, пытавшаяся захватить ее тело, но по ошибке забравшаяся ему в голову, просто не могла допустить, чтобы после всех ее стараний Танатон победил. Призраки, делившие с Каллиг ее тело, молчали. Плавая в кольто, Каллиг иногда слышала их шепотки: ей казалось, что они что-то замышляют, но она сходила с ума — ей казалось, что все вокруг замышляют предательство. Тяжелее всего была обострившаяся связь с Танатоном — к ней не сразу вернулась способность рационально мыслить, но когда вернулось, заново осознав произошедшее, она обезумела от ярости — он пытался убить ее, а теперь еще и влез к ней в голову, в ее мысли, шпионил за ней, как будто бы одного предательства было недостаточно! Вскоре она поняла, что дело было даже не во владыке, каким бы могущественным он ни был, а в Цепях Силы. Заш рассказывала об этой таинственной связи, иногда устанавливавшейся между двумя форсьюзерами. Такова была связь Изгнанницы, Митры Сурик, и Дарт Треи, владыки Нихилуса и Темного Джедая миралуки Визас Марр. На самом деле в Цепях Силы не было ничего таинственного, но Каллиг не понимала, почему Сила связала ее именно с ее несостоявшимся убийцей. Это было даже забавно, размышляла она, плавая в кольто, когда самые изнурительные боли перестали ее мучить — у нее ведь появилось много времени на раздумья. Ее пытался убить Дарт Скоуша, могущественный сит и опытный фехтовальщик — пусть и лишенный трандошанских телохранителей и помощи имплантатов, он все еще оставался опасным противником; пытался уничтожить мстительный призрак в подземной гробнице, куда Танатон послал ее на смерть; наконец, он пытался убить ее сам, и, хоть Каллиг и считала свою защиту почти совершенной, она оказалась обманута. И эта ошибка, вызванная чрезмерной уверенностью в своих силах, чуть не стоила ей жизни. Дарт Танатон. Ее владыка, любовник и убийца. Предательство не слишком ее удивило, ведь в глубине души она понимала, что все не может быть так просто: даже когда Заш взяла ее в ученики в обход чистокровного ситха, Каллиг понимала, что такое везение не случайно, и, значит, не сможет продлиться слишком долго. Ее опасения подтвердились, когда наставница заманила ее Темный Храм и попыталась захватить ее тело; так же она знала, что Танатон ведет двойную игру, но верила, что успеет почувствовать опасность и защитится от нападения. Но сейчас тяжелее всего ей было именно от того, как она просчиталась: думая о своей глупости и недальновидности, Каллиг испытывала к себе отвращение. Особенное отвращение к себе она чувствовала, когда вспоминала о том, как Танатон ласкал ее, как неистово она ему отдавалась — и не испытывала к нему ненависти, понимая, что не жалеет о том, что стала его любовницей, пусть даже и рассчитывая через это получить над ним дополнительную власть. Но то, что работало с обычными мужчинами, не срабатывало с лордом ситхов. Каллиг была так ужасающе наивна, когда думала, что сможет манипулировать Танатоном только при помощи своих молодости и ненасытности, выполняя все его прихоти в постели. Но, все эти месяцы спустя, самым постыдным ей казалось то, что ей нравилось все, что он делал с ней — и даже израненным полутрупом, плавающим в липком, сладковатом вареве кольто, она не могла не вспоминать о ночах, проведенных вместе, со сладострастной дрожью во всем теле, и не желать большего. Ему было за пятьдесят, ее владыке и врагу, а он был все еще красив, так красив, что дух захватывало. Впервые увидев его по гололинку во время разговора с Заш в той кантине, она молчала, ожидая, пока наставница закончит разговор, как зачарованная рассматривая тонкие черты его бледного, властного лица, красноватый отблеск глаз, темные пятна порчи на веках и подглазьях, густые седеющие волосы, зачесанные назад, и широкий твердый воротник мантии, обрамляющий по-юношески гибкую шею. От Танатона так и веяло мощью Темной Стороны, опасностью и таинственными знаниями, которыми Каллиг только мечтала обладать. Ее собственная наставница, к которой она испытывала определенную симпатию, но не слишком уважала, — Заш не умела производить то впечатление, какое обычно оставляли другие владыки — показалась ей мелочной и суетливой, и, в общем-то, не такой уж и мудрой. И вот тогда она впервые задумалась о том, что было бы, если бы ее учителем был Дарт Танатон. Иногда, пока Каллиг плавала в кольто, ей являлся ее далекий предок, лорд Алоизиус. Она не была полностью уверена в том, что бредит или действительно видит его, Призрака Силы, но он подолгу и с видимым удовольствием с ней разговаривал. Алоизиус распекал ее своим бесплотным голосом, похожим на завывание ветра в водосточных трубах фабрики, где Каллиг в свое время работала сборщицей урожая: — Глупое дитя. Ты поверила ситху! Сначала ты отправилась в гробницу, из которой ни один ситх не вернулся живым, не подготовившись, потом ты пошла на встречу с ним, один раз уже пытавшимся тебя убить, подготовившись только наполовину! Если бы я не знал, что моя кровь течет в твоих жилах, наверняка, если бы я не чувствовал себя в биении твоего сердца, я бы сказал, что ты не имеешь ни малейшего отношения к моему славному роду! — Перестань, — устало огрызалась Каллиг. Она никогда не держалась с ним с дочерней почтительностью: лорд Каллиг был хорошим советчиком, но был слишком занудлив, любил пространно говорить и часто повторялся в своих монологах. — Тебя самого предали и убили, воспользовавшись твоей доверчивостью, сам говорил. Видимо, это у нас семейное. — Я призывал тебя учиться на моих ошибках, а не повторять их, — упорствовал призрак. На это ей возразить было нечего. Учиться, а не повторять. Каллиг ненавидела учиться. С самого первого дня на Коррибане она прокляла бессмысленную зубрежку. Ей нравилось действовать, а не просиживать зад над голокронами в пыльных библиотеках, но Танатон перехитрил ее именно потому, что он-то как раз учился много и с удовольствием, и знал больше, чем десять таких Каллиг, и три ее наставницы, три Дарт Заш вместе взятых. Но Каллиг поклялась, что не повторит своих ошибок, и если только выйдет из кольто-камеры, станет действовать наверняка — и не оставит Танатону ни единого шанса. — Для того, чтобы не повторять ошибок, следует помнить, как все начиналось, — заметил лорд Каллиг, и на этот раз ей нечего было ему возразить: дух предка был прав. Глава XI Каллиг родилась на транспортнике, который вез ее мать, имущество Имперской Торговой Компании, на далекую планету-колонию. Она, как и тысячи других рабов, должна была трудиться на плантациях, выполняя работу слишком мелкую и деликатную для того, чтобы можно было доверить ее дроидам-сборщикам урожая: собирать чайные листья для чая одного из самых дорогих сортов, подававшегося к столу только в богатейших семьях Каас-сити. Имперские граждане ценили хороший чай, а с нежными верхними листочками лучше справлялись, бережно отделяя их от черенков, ловкие человеческие руки, чем неповоротливые манипуляторы дроидов. Каллиг с детства привыкла к тяжести электроошейника и не без труда научилась прятать норовистый характер, казаться сговорчивой и покладистой, старательно не доставляя хозяевам особых проблем: покорные рабы жили дольше, а она никогда не собиралась умирать, хотя и иллюзий у нее тоже не было. Работа в поле была изнурительной, но Каллиг не жаловалась — хотя тогда ее еще звали не леди Каллиг, а просто "Кали". У нее не было ни умений, ни талантов, выделявших ее среди других рабынь, да и особенно красивой она никогда не была, так что рассчитывать на то, что кто-нибудь из служащих возьмет ее в свой дом на склоне горной долины, где жили свободные "контрактники", как иногда случалось с ее подругами, она не могла. Конечно, потом они всегда возвращались на поле, но урвать хоть кусок господской жизни со сладкими пирогами, голонетом и красивыми, пусть и поношенными платьями, мечтала каждая рабыня. Кали с утра до вечера гнула спину в поле под присмотром охранных дроидов, сгружая корзины свежих, клейких, дурманно пахнущих чайных листочков в репульсорный трак, и жизнь ее медленно ходила по кругу, как унылая банта на цепи, пока однажды, в один душный летний день, посмотреть на рабов не пришел ситх — вернее, ситхская ведьма: отвратительная старуха в черном, с обвисшим лицом, похожим на перевернутую бадью прокисшего теста, кроваво-красными глазами и пурпурными губами, в уголках которых протянулись черные заезды. Судя по всему, она была родственницей управляющего — кто-то как-то обмолвился, что в роду у господина Юлара были ситхи; во всяком случае, он, такой гордый в своей серой, немного похожей на военную, форме, угодливо ходил за ней по плантации, то и дело кланяясь и справляясь, не желает ли тетушка охлажденного чая или кусочек рикшейта. — Тетушка желает, чтобы ты заткнулся, жалкий слизняк, — рявкнула старуха совсем не старушечьим, а звонким и молодым голосом. Каллиг, которая как раз возвращалась со своей корзиной к кустам и шла вдоль невысокой, но смертоносной электроизгороди, по другую сторону которой и стояли господин Юлар и его тетушка, не выдержала и расхохоталась. Голову ей напекло, не иначе как, но управляющий был надутой мерзкой жабой, и по его вине Кали и другие рабы могли неделями просиживать в карцере: приятно было посмотреть, как ведьма его отбрила. Управляющий изменился в лице и начал громко звать надсмотрщика по комлинку, чтобы тот влез на спидербайк аж на другом конце поля и выдрал нахалку, но женщина-ситх посмотрела на него таким взглядом, что Юлар весь съежился и посерел, становясь одного цвета со своим щегольским кителем, скроенным так, чтобы максимально напоминать армейский мундир. — Подойди-ка сюда, — ведьма проворно спрыгнула в овраг и подошла к самой изгороди. Кали поставила корзину у кустов и встала на безопасном расстоянии от потрескивающей электричеством ячеистой сети, огородившей поле. — Посмотри мне в глаза, — потребовала она, когда девушка, как и положено рабыне, отвела взгляд, и Кали, подчинившись, снова на нее посмотрела. Эта женщина ее не пугала — хотя и выглядела так, что и родианец бы рядом с ней показался красавцем — а скорее вызывала у Каллиг какой-то болезненный интерес. Она ощущала огромную силу, скрытую во внешне дряхлом теле, и сила эта находила отклик в ее душе — девушка чувствовала себя дюрастиловой стружкой, неумолимо притягиваемой магнитом, и не могла противиться этому страшному притяжению. — Смотри, — ведьма взялась за ограду, и Кали отвернулась, закрыв лицо руками: она ждала, что сейчас во все стороны полетят искры и раздастся запах горелого мяса, но ничего не было — ни оглушительного электрического треска, ни криков и просьб о помощи. Ситх держалась за ячеистую дюрастиловую сеть под напряжением в сотни киловатт так, словно та была не опасней садовой ограды. Но под ее ладонью само пространство ломалось, искажалось, как будто бы ее тело было защищено кинетическим щитом вроде тех, что стояли на броне у надсмотрщиков — но только невидимым. — Как вы это делаете? — спросила Каллиг, зачарованная этим странным зрелищем. — На Коррибане научишься так же, — сказала ведьма и добавила, залившись кудахчущим смехом: — Если продержишься достаточно долго, чтобы научиться. В тот же день Кали освободили от работ. С нее сняли электроошейник и выдали ей новую одежду взамен ее обычных лохмотьев — это были кроваво-красная роба, мешковатые штаны, тугой пояс и мягкие сапожки. Когда она заходила на борт шаттла, что должен был доставить ее на имперский крейсер на орбите планеты, с которой должен был стартовать транспорт, везущий ее в Коррибанскую Академию, Каллиг все еще не могла поверить в то, что все творящееся с ней происходит не во сне, а наяву. Ситхская ведьма почувствовала в ней Силу — ту неведомую, опасную и притягательную Силу, которая делает людей особенными, делает их свободными, могущественными: делает их ситами. Теперь Каллиг предстояло стать одной из них, и, наблюдая за тем, как зеленая планета-ферма становится все меньше и меньше по мере того, как транспорт удаляется от ее орбиты, Кали — будущая леди Каллиг — не чувствовала ни страха, ни сожаления: только предвкушение. Если Коррибан — ее единственный шанс стать свободной, то она ухватится за него зубами и ногтями, и либо справиться, либо умрет, стараясь. Глава XII На Коррибане надменные ситхи-учителя соседствовали с людьми-аколитами, забраки и тви’леки в рабских ошейниках — с полками имперских штурмовиков, расквартированных у самого подножья Академии, полевые лаборатории лордов — с огромными древними гробницами, вырубленными в желтом песчанике. Долина Темных Лордов, которую Каллиг впервые увидела, сойдя с шаттла, потрясла ее воображение. Исполинские статуи и трапециевидные громады усыпальниц тянулись по всей протяженности пустынного лога, насколько хватало взгляда. Люди, копошившиеся у их подножий — и ситы, и рабы, и имперские солдаты — казались похожими на крошечных черных муравьев. Коррибан потрясал своим величием, но у него, как и у всех ситхских святынь, была и оборотная сторона — планета-кладбище сводила с ума. В слабых духом вселялись призраки древних владык, рабы убегали в пустыню навстречу верной смерти в клыках и когтях диких ту’кат, солдаты становились одержимыми и палили друг в друга, уверенные в том, что сражаются с противником. Многие молодые ситхи погибали, не дожив до конца Испытаний и так и не найдя себе могущественного покровителя, способного закончить их обучение: иногда их убивал Коррибан, иногда — другие честолюбивые претенденты, не желающие ни с кем делить своих будущих наставников. Единственным правилом поединков в Академии было то, что убийцу не должны застать на месте преступления: иначе, пусть и победивший, он должен был быть казнен. Каллиг легко свыклась с тем, что теперь она сама по себе: тяжелее было привыкать спать с открытыми глазами и ежеминутно ждать удара в спину. Надзиратель Харкон, к которому попала ее группа аколитов, уже успел выбрать себе любимчика — надменного чистокровного ситха, красивого, как древний бог его предков, с плоским красным лицом, остроконечными лобными и надбровными отростками, и узким разрезом красных глаз. Остальным Харкон сразу заявил, что они — пыль под ногами его фаворита, Ффона Альте, и точно не доживут до испытаний: могут даже не стараться. — Это мы еще посмотрим, — ответила ему Каллиг. Надзиратель был мужчиной среднего роста, носатым, с татуировкой на глазу и в центре лба. Он легко выходил из себя: тогда его лицо наливалось кровью и сливалось по цвету с багровой кожей его любимчика. — Что я слышу, — издевательски начал Харкон, прохаживаясь перед ней. — Считаешь себя особенной, наверное, если сит изо всех рабов выбрал именно тебя? Тела таких особенных, — он наклонился к самому ее лицу, из его рта у него пахло хуже, чем из пасти у мертвой ту’каты, — гниют в подземельях на каждом повороте. — Вот именно что считаю, — огрызнулась Каллиг. Первым и единственным, что она усвоила из ситхского кодекса — это уверенность в том, что настоящий ситх не склоняется ни перед кем и никогда, и лучше умрет, чем покорится. Она не знала, насколько это правильно, но после долгих лет неволи она наслаждалась своей свободой и готова даже умереть — что за нее, что после нее. После такой свободы и умереть было не жалко. И тогда в комнату надзирателя вошла Заш, резко прервав их перепалку, и потребовала показать ей учеников, задержав взгляд на Каллиг; хотя впоследствии она разговаривала в основном с надзирателем, девушка не могла избавиться от ощущения, как будто бы ее оценили и нашли для чего-то исключительно хорошо подходящей. Позже Каллиг узнала, что владыки, присматривающие себе учеников, иногда посещают прикрепленных к ним надзирателей, чтобы сделать выбор заранее. Тогда еще не знала, что Заш сделала свой выбор, но если бы узнала — даже если бы вместе с этим знанием ей открылось, что ждет ее дальше — она была бы счастлива, ведь обучение у леди-куратора стало второй самой большой удачей в ее жизни. Глава XIII Заш не показалась Каллиг ни опасной, как Дарт Скоуша, ни могущественной, как Дарт Танатон, ни пугающей, но притягательной, как ситхская ведьма, распорядившаяся отправить ее, безвестную рабыню, на Коррибан, потому, что почувствовала в ней Силу. Она была женщина как женщина, только под глазами сизые тени — Каллиг уже знала, что эти тени — отметины, которыми Темная Сторона награждает самых верных своих последователей. Кроме этих теней, да вкрадчивых интонаций, которые выдавали в Заш человека, который знает значительно больше, чем говорит, и умеет значительно больше, чем показывает, в ней не было ничего особенного — как, впрочем, и в самой Каллиг, которая всю жизнь считала себя самой обыкновенной, а оказалась необыкновеннее многих из тех, кто знал ее всю жизнь и на полном серьезе считал себя особенным — господина Юлара, например. Разумеется, глядя в вязкие, темно-корускового цвета глаза леди Заш, подергивающиеся мечтательной дымкой, — дымка эта была похожа на густой медовый туман, но по смертоносности замыслов, которые за ней скрывались, она была скорее сравнима с ядовитыми испарениями болот Нал-Хатты — Каллиг понимала, что никогда не повернется к своей леди спиной и по возможности в ее доме станет спать с открытыми глазами, как советовали коррибанские старожилы. Но Заш помогла ей пройти Испытания и обойти надменного красавца-ситха Альте, которого послала на верную смерть. Конечно, Каллиг и сама чуть не погибла от руки дашада, личного ассасина Тулака Хорда, погруженного в стазис в его гробнице в ожидании своего владыки, но вот в чем Заш точно нельзя было упрекнуть, так в том, что она не платила по счетам. После Испытаний леди Заш объявила Каллиг своей ученицей и сразу же забрала ее на Дромунд-Каас. — Вместе мы достигнем так многого, моя ученица, — ее леди мечтала вслух, когда Каллиг и она прибыли на Дромунд-Каас. Выйдя из спидера городского такси на посадочной площадке перед угрюмой черной громадой Цитадели, в недрах которой заседал Темный Совет, они шагнули в полумрак ее главного входа. Правее располагался мандалорский Анклав, левее — Тайная Канцелярия и штаб разведки, но сияющие красно-коричневые глаза Заш, не стреляя по сторонам, напряженно всматривались во мрак освещенного зеленоватыми иллюминационными лампами зала, стены которого изгибались высокими арками, ведущими в покои владык. — Чего именно — многого? — спросила Каллиг, откидывая капюшон тяжелого темного плаща. Инквизиторские одеяния ей совсем не нравились: они были неудобными, многослойными, высокие и жесткие воротники сковывали движения, в то время, как множественные трубы и провода систем жизнеобеспечения, непрактично свешивавшиеся со спины и талии, по мнению Каллиг, делали сита, одетого в такой боевой костюм, не просто легкой, но заманчивой добычей. Она уже начинала завидовать ситхам-воинам, охранникам владык, чьи могучие фигуры маячили в арках, и их практичной, гибкой броне из темного дюрастила, но когда Каллиг задумывалась о том, сколько весит такая броня, она проникалась теплыми чувствами к проводам и трубкам. Сможет ли она когда-нибудь подобрать себе доспех по вкусу — жесткий, но достаточно гибкий, не легкий, но прочный, простой, и не перегруженный ненужными деталями? — Самых разных вещей, — покои Заш находились в коридоре за одной из арок, в самом его конце. Ее кабинет был даже меньше, чем леди занимала на Коррибане, и Каллиг посетила неприятная мысль, что она рано радовалась, что попала в ученицы к влиятельному ситху — похоже, Заш была вовсе не так сильна и уважаема, как хотела казаться, раз позволила задвинуть себя в угол. — И начнем, пожалуй, с титула владыки ситхов для меня и, скажем, небольшого поощрения для тебя, — Заш облокотилась о край стола и очаровательно улыбнулась, словно прочитав мысли Каллиг. — А еще, ученица, я совершенно не вижу тебя в роли инквизитора или ситхской ведьмы. Скорее уж ассасина... Думаю, тебе следует приобрести себе боевой костюм, лучше подходящий для твоих нужд и моих целей, чем то, что выдали тебе в Академии. Каллиг начала постигать основы блокировки сознания и, как говорили ее коррибанские учителя, достигла в этом определенных высот — она научилась очень тонко и точно чувствовать, когда в ее голове был кто-то, кроме нее. Но хотя ее не оставляло подозрение, что Заш читает ее мысли, она никак не могла поймать движение Силы, которое бы прямо на это указывало. — Как скажете, госпожа, — ей ничего не оставалось, кроме как согласиться. — Не госпожа, — поправила ее Заш, потрепав Каллиг по щеке. — Учитель. — Не доверяй этой ведьме, маленький ситх, — сумрачно предостерег Каллиг Кхем Вал, когда она вернулась к дашаду, поджидавшему ее на посадочной платформе. Несмотря на то, что из-за близости к мандалорскому Анклаву на ней толклись наемники самых разных рас — от краснокожих и рогатых деваронцев до родианцев с их выпуклыми мушиными глазами — человек-ящер все равно привлекал слишком много внимания. — Я и не доверяю, — откликнулась Каллиг. Она почти не кривила душой. Почти. Заш была увлекательна, как головоломка на стене заброшенной усыпальницы, как утыканный ловушками путь охотника за головами, и Каллиг никак не могла разгадать ее полностью. Она была коварна, утонченна, изощренна — и безжалостна к своим врагам, в то же самое время оказываясь слаще меда и податливей воска со своей ученицей. Что же служило причиной такого неожиданно добросердечного отношения Заш к ней, неужели только то, что Каллиг хорошо служила ее целям? Она не верила, что расположенность Заш так легко объяснима. Владыка была перекручена, как ядовитая лоза, и настолько же опасна — присматриваясь к ней, Каллиг с удивлением поняла, что она могла быть настолько же серьезным противником, как Дарт Скоуша, если не серьезнее: для того, чтобы неудачи ее врагов оборачивались для нее победами, Заш даже не нужно было выходить из кабинета. Пусть большинство ее побед и были добыты руками Каллиг, от этого они не переставали быть победами, и Каллиг ни на минуту не забывала, кто на самом деле за ними стоит. Она — ученица, ассасин — всего лишь инструмент, и мастером, умело этим инструментом владеющим, могла быть только Заш — и никто иной. Глава XIV К концу своего пребывания на Дромунд-Каас и перед отлетом на Нар-Шаддаа, Каллиг была настолько очарована Заш и увлечена ей, — ее острым умом, ее изысканными манерами, саркастичным чувством юмора, словно в насмешку прикрывавшимся воспитанием и чувством такта — что наставнице не стоило больших трудов ее соблазнить. Каллиг никогда не привлекали женщины, но Заш была одновременно и нежна, и настойчива — к тому же, она была ее наставницей и она просто не могла ей отказать. Вернее могла, но совершенно не хотела. Заш научила Каллиг искусству поцелуя: — Просто впиться в партнера, как обезумевшая ширака, недостаточно, моя дорогая, — объясняла Заш, взяв лицо Каллиг в руки и приникая ртом к ее рту: она чуточку раздвигала ее губы и щекотала языком десны. А потом она просовывала в рот Каллиг язык и начинала двигать им взад-вперед, словно подражая движениям мужчины при половом акте, когда он проникает в женское нутро и, чуть выйдя, входит снова. Когда Каллиг пыталась обхватывать ее язык губами и сосать его, Заш начинала щипать ее за плечи и шлепать по спине — так Каллиг понимала, что либо не усвоила урок, либо опять поторопилась. Мужчины, с которыми Каллиг вступала в недолгие связи — иногда это были рабы, очень редко — господа (она не пользовалась особым успехом у холеных имперских чиновников на плантации) — были торопливы и всегда брали ее грубо и быстро: задрав юбки на голову, колотились об нее, как банта на случке, а потом, отвалившись, некоторое время лежали рядом и уходили. Поэтому у Каллиг возникло представление о физической любви как о чем-то порывистом и страстном, животном удовлетворении возникшей потребности, которая у нее появлялась сравнительно редко — она почти никогда не хотела своих любовников, чаще всего, у нее просто не было выбора. Когда она стала ситом, выбор вроде бы появился, но она продолжала с подозрением относится к воинам или имперским солдатам с похожими на лопаты ладонями, широкими плечами и мощными бедрами: она, конечно, больше не была той девчонкой в электроошейнике, которая даже защитить себя толком не умела, но и представлять себя с таким мужчиной на каких-нибудь атласных простынях, как в третьесортной голодраме, тоже не могла. Конечно, Каллиг слышала о том, что некоторые женщины предпочитают женщин, и даже как-то застала двух девушек из фасовочного цеха миловавшимися в ангаре репульсорного трака, но сама для себя не могла понять, как именно женщина может спать с женщиной, если у нее нет члена и нет ничего, что могло бы его заменить — какой же это тогда секс? Однако Заш смогла ее переубедить. — О, моя дорогая, — притворно вздыхала она, лаская маленькие крепкие груди Каллиг и притягивая ее к себе. Каллиг никак не могла отделаться от мысли, что узкие и тонкие ладони Заш до противного похожи на ее собственные, но когда леди протолкнула между ее ног колено и крепко прижала его к ее промежности, она поняла, что начинает возбуждаться. — Тебе еще так многому предстоит научиться... Как оказалось, член вполне могли заменить пальцы или язык — и тем, и тем Заш владела в совершенстве, доводя Каллиг ими до исступления. Теперь ее изумляло, насколько мало и плохо она знала свое тело и представить не могла, насколько увлекательным и возбуждающим может быть движение подушечек пальцев по волоскам в паху, или каким наслаждением может быть просто ощущение горячего и влажного дыхания любовницы на своей коже, но Заш не уставала искать — и находила — все новые и новые способы заставить Каллиг выкрикивать ее имя во время оргазма и просить еще. Когда они сплетались, словно змеи, в ее покоях в Цитадели, и Заш ложилась на нее всем телом, а Каллиг оплетала ее ногами, и они терлись друг о друга, едва соприкасаясь губами в невесомых поцелуях, она понимала, что ничего не знала о любви и страсти — до тех пор, пока Заш не показала ей, какой прихотливой может быть чувственность. Но Каллиг училась не только искусству любви. Она училась — старательно, и не всегда успешно — умно говорить, выжидать, скрывая свои чувства; училась использовать людей в своих целях, но использовать так, чтобы они оставались довольными и в следующий раз сами приходили просить о сотрудничестве; оттачивала владение световым мечом, крадясь по слабо освещенным переходам Цитадели; пряталась в Силе, становясь таинственной невидимкой с двуручной смертью на поясе, пылающей и шипящей, как огонь. Заш научила ее многому, так многому, и, хотя Каллиг и находила ее помощь неоценимой, чем дальше, тем меньше она одобряла решения своей наставницы. Заш ходила по лезвию бритвы, и, как бы ни желала Каллиг добиться успеха, она точно знала, что нельзя до бесконечности искушать судьбу — и вот тогда Дарт Заш, руками Каллиг успешно избавившейся от Дарта Скоуши, и заинтересовался Танатон. И именно это и стало началом конца. Глава XV Каллиг была довольна собой. Конечно, ее положение при Заш нельзя было назвать слишком уж прочным — ее наставница использовала людей, чтобы погружаться в интересующие ее области жизни, как во внутренности к’лор’слага, а потом выбрасывала, как грязные перчатки. Но за последние месяцы она многому научилась и, что самое важное, ее связь с Силой, с Темной Стороной упрочилась. Нельзя сказать, чтобы Заш чему-нибудь прицельно обучала Каллиг, как было с учителями в Академии — казалось, у нее нет на этого ни особого желания, ни времени. Но задания, которые она давала своей ученице, с каждым днем становились все сложнее и необычнее, поэтому она училась по мере их исполнения — училась льстить, недоговаривать, манипулировать мнениями и чувствами. Хотя Каллиг и старалась не терять времени даром, все свободное время проводя в тренировках, пробираясь по джунглям Дромунд-Каас или сражаясь с восставшими рабами на строительстве статуи Дарта Воурона, которое затеял, но так и не смог закончить его ученик, лорд Кет, она неизменно получала больше, чем рассчитывала — больше, чем ее мог бы научить любой, даже самый искусный мастер-мечник на тренировочной площадке. Тем неоценимее были ее новые знания и умения: ведь они всегда основывались на личном опыте. Каллиг научилась распределять энергию так, чтобы даже смертельно устав, быть готовой к новому рывку. Она экспериментировала с Силой и теперь могла применять силокенез на больших расстояниях, чем раньше. Молнии Силы, которые давались ей плохо, наконец-то перестали обжигать ей руки; достигнув определенной концентрации, она даже сумела перераспределять болевые центры, что сделало ее более выносливой и, как надеялась Каллиг, менее чувствительной к возможным пыткам. Она помнила свою яростную готовность умереть, сражаясь за свою личную свободу и право выбирать свою жизнь, которая охватила ее на Коррибане, но чем дольше Каллиг жила в Каас-сити, спала в собственной постели (а иногда и в постели своей наставницы), ходила, куда хотела, и делала то, что хотела — если в этот момент не выполняла одно из многочисленных поручений Заш — тем меньше ей хотелось умирать или уж тем более жертвовать собой. Напротив, она бы с большим удовольствием пожертвовала другими, если бы это помогло ей достичь своей цели — стать таким ситхом, которому никто бы и никогда не посмел бы указывать. Об этой своей мечте — никогда больше не исполнять приказы, а только их давать — Каллиг рассказала только Кхем-Валу. Ассасин был уродлив, как дохлый хоук, кровожаден, безжалостен и поклялся однажды отведать ее плоти, отплатив за нанесенное поражение, но жажду безграничной свободы и власти он понимал как никто другой. — Ты похожа на тех владык, которых я знал, маленький ситх, — сказал ей дашад, выслушав ее признание. — Когда ты впервые пришла в гробницу моего лорда, я думал, что поглощу тебя с легкостью и сломаю одним щелчком, — он сделал жест когтистыми пальцами, как будто бы сбивал муху с плеча. — Но ты оказалась достойным противником. Однажды я буду гордиться тем, что служил тебе. — Но ты слишком доверяешь ситхской ведьме, — тяжелая нижняя челюсть Кхем-Вала, казалось, выдвинулась вперед еще больше. — Однажды она убьет тебя, маленький ситх, и будет пировать твоей плотью. — Она не станет меня есть, — возразила Каллиг. — А вот убить очень даже может. Но я ей и не доверяю. — Дух твоего предка предупреждал тебя, — напомнил Кхем Вал. — Он тоже доверял, и был повергнут рукой моего господина. Но твоя наставница — не Тулак Хорд: в смерти от ее руки нет чести. Каллиг тогда не ответила ему, но задумалась. Когда она спускалась по переходам и широким винтовым лестницам Темного Храма, она искала гробницу древнего лорда, чье имя было стерто из древних датабаз и старинных голокронов. По поручениям Заш, вечно искавшей все новые и новые артефакты, Каллиг облазила множество таких усыпальниц, но эта оказалась особенной. Призрак, обитавший в ней, оказался достаточно силен, чтобы чуть не испепелить и Каллиг, и дашада молниями Силы. А потом он склонился над ней — силуэт высокого мужчины в традиционной ситхской маске, состоящий из плотной серой дымки, наполнявшей погребальную камеру — и сказал звучным голосом существа, которому больше не нужны были ни легкие, ни глотка, ни язык для того, чтобы производить звуки: — Встань, плоть моей плоти. Твои успехи наполняют мое сердце ликованием. Лорд Каллиг был ее предком. Во всяком случае, он уверял Каллиг, что был ее предком, да и она сама чувствовала смутное узнавание, стоя рядом с дымной, ускользающей сущностью, которая то становилась достаточно плотной, чтобы обрисовать рослого худощавого мужчину, то растекалась, словно утренняя дымка в джунглях Дромунд-Каас. — Заш замышляет недоброе, — предостерегал он вслед за Кхем Валом. — Ее помыслы полнятся предательством и убийством, ее сердце черно. Она готовит ритуал, которого тебе следует опасаться, дитя. — Какой ритуал? — быстро спросила Каллиг, но ее предок так и не смог определенно ответить на этот вопрос. Его присутствие пробуждало в ней смешанные чувства. Она никогда не боялась ни самых мрачных проявлений Силы, ни ее призраков — ситх и не должен — но лорд объяснил ей, почему она всегда чувствовала такое неизъяснимое волнение у старинных курганов, храмов и упокоищ. В Силе Каллиг обладала способностью притягивать духов, до конца так и не изученной ситхскими мистиками: они чувствовали ее лучше, чем других (и на большем расстоянии), и стремились выйти с ней на контакт, не в силах противиться притяжению ее жизненной энергии, как мотыльки, летящие на тусклое сияние светового стержня. — Будь осторожна, мое дитя, — увещевал ее Каллиг перед тем, как она собралась уйти. — Если ты погибнешь, наш род прервется. В тот самый день она и взяла, с разрешения предка, себе новое имя: больше не Кали, но леди Каллиг. И хотя слова о ритуале в погребенном в оплетенном лианами и обросшем папоротниками руинах Темного Храма по большей части остались для нее пустым звуком, призрак был прав — Каллиг чувствовала, что Заш что-то замышляет. И единственным, кто мог помочь ей расправиться с ее хитроумной наставницей, был на дух не переносивший ее Дарт Танатон — и Каллиг решила рискнуть, заручившись его помощью. Глава XVI Даже больше, чем внезапная новость о собственном аристократическом происхождении и знакомство со своими далеким предком, лордом Каллигом, Кали — теперь уже Каллиг, новую леди Каллиг — поразило то, что Дарт Танатон, ее могущественный союзник, был рожден рабом, как и она сама. Когда-то владыку звали Тенеб Кел, и он был учеником лорда Калифо, даже не носившего титул владыки ситхов. Конечно, он и сам отличился: участвовал в атаке на Коррибан, который Империя отбила у Республики, и даже сражался во главе корпуса, собственноручно убив адвозца-губернатора, посаженного в кресло Сенатом, уверенным в своей безнаказанности, но главным было то, что Танатон когда-то был таким же, как Каллиг — безвестным учеником опального лорда, который всего добился собственными силами. А еще Тенеб Кел стал одним из самых молодых владык: ему было чуть за двадцать, когда Темный Совет, вместо того, чтобы казнить его за преступления учителя, ожидавшего своей участи в темницах Цитадели, пожаловал его титулом владыки ситхов. Не нужно было быть хитроумной ученой семи пядей во лбу вроде Заш, чтобы понять, что по доброй воле Совет его даже лордом бы не сделал; значит, Тенеб Кел, будущий Дарт Танатон, смог их заставить — но как? Чем вообще можно угрожать Совету, чтобы тот сделал тебя владыкой в обход законов, старинных ситхских правил, регламентирующих отношения между лордами, и традиций; да и что за человеком должен быть тот, кто вообще на подобное решится? Каллиг знала ответ. Тенеб Кел был очень храбрым молодым ситхом, и она искренне им восхищалась, пусть со временем он и превратился в того брюзгу и зануду, каким она его знала, убежденного консерватора и стойкого традиционалиста, который не терпел молодых и амбициозных владык, прыгающих выше головы, и собственноручно пресекал любые попытки нарушить существующее положение вещей. Обращаясь к нему за помощью, Каллиг и не надеялась, что Танатон поможет ей или вообще захочет помогать — она надеялась, что помочь ей захочет Тенеб Кел, и не просчиталась. Хотя сначала владыка чуть не прикончил ее, и, пытая с помощью Силы, вынудил сознаться в убийстве Дарта Скоуши — впоследствии Каллиг возненавидела себя за эту слабость: она должна была вытерпеть все, что он только захочет ей причинить, но не давать ему своим признанием власть над собственными жизнью и смертью. В этом случае, стоило Танатону объявить о сказанном ей, Совет казнил бы и Заш, и ее ученицу — но он был очень силен, и все ее тренировки, самонадеянность и вера в то, что с новыми техниками ситхских медитаций она сможет противостоять любой боли достаточно долго, пошли прахом. Однако Танатон предпочел приберечь ее признание на потом, и Каллиг все-таки стала служить ему, передавая владыке информацию обо всех заданиях Заш, которые выполняла. Дарт Танатон завораживал ее. Если Заш, в сущности, мало чем отличалась от Каллиг, — если только тем, что была старше, и опыта у нее было больше — то Танатон казался прижизненным памятником собственным гордыне и могуществу. Вскоре Каллиг узнала, что хотя члены Темного Совета связаны скорее взаимной ненавистью, чем заботами о благе Империи, многие из них готовы даже пожертвовать старинной враждой, объединяясь для противостояния Танатону, но Владыка был настоящим колоссом — да не незавершенным, вроде того, у которого Каллиг побывала в джунглях, а колоссом коррибанским, стесанным пустынными ветрами, но все еще величественным напоминанием о былых победах. Он смотрел на нее своими темно-красными глазами под порченными веками как на личинку к’лор’слага или на полудохлую шираку — равнодушно и пренебрежительно, иногда с некоторым интересом, иногда с насмешкой, как будто бы его забавлял ход ее мыслей или какие-то решения, непохожие на те, что обычно принимали ситхи. И, возможно, именно поэтому, Каллиг загоралась азартом доказать ему свою настоящую ценность — она хотела, чтобы однажды он признал, что она полезнее многих его слуг и учеников. Хотела, чтобы он понял, насколько она может быть незаменима. Хотела, чтобы он, как Заш, гордился ей. Хотела, чтобы он пожелал ее, наконец. Чтобы надменный Тенеб Кел, так скоро и удачно забывший о рабском ошейнике, вожделел ее, как мужчина женщину, как вожделеют и владыки, и обыватели, и рабы. Честолюбие и плотское желание были неотделимы друг от друга: Каллиг хотела его потому, что он был могущественен, и потому, что даже в своем возрасте был очень красив. Потому, что он пренебрегал ей, и потому, что ученики трепетали при его появлении. Потому, что при взгляде на его тонко очерченный рот ее бросало в жар: она представляла, как эти губы впиваются в ее плоть, обхватывают ее соски, прижимаются к ее рту. И потому, что он был смертоноснее лозного кота, и всегда настигал свою добычу, даже если поначалу та и думала, что ей удалось скрыться. На его теле Каллиг нашла множество отметин прошлого — на шее под самым затылком две глубокие ямочки-шрама свидетельствовали о том, что именно здесь под кожу входили контакты электроошейника. Грудь и бока у него были «чистые», покрытые совсем другими шрамами, боевыми, но на спине, впиваясь в нее пальцами, когда Танатон входил в нее, она нащупала едва заметные, старинные рубцы от хлыста: он был рабом, теперь она знала это наверняка, находя подтверждение этому, выписанное хлыстом и ошейником на его коже. Он стал настоящим господином, но иногда, когда он прижимался к ней всем телом, и она оплетала его ногами и руками, стремясь, казалось, врасти в него, слиться с ним всем своим существом, стать частью его величия, его власти, его Силы и его слабостей — она чувствовала в нем того мальчика-раба, которым он когда-то был. Каллиг наполовину ощущала его в Силе, наполовину — в прикосновениях и поцелуях, которые становились пылкими и грубыми, и нетерпение, сквозившее в его движениях, эта жадность до удовольствий, которую не поймет тот, кто годами был их лишен, кто не мог даже собой распоряжаться, а с детства привыкал быть вещью — выдавала Танатона с головой. Каллиг любила его: понимание этого приводило ее в исступление, и она беззвучно закричала в кольто-камере, ударив руками по стеклу, по которому пошла глубокая кривая трещина. Вибрации Силы вокруг нее нарастали, а в ушах звучали два шепота, два духа, напоенные ее яростью, перебивая друг друга, говорили с ней, каждый — пытаясь заставить другого замолчать: "Ты добилась, чего ты хотела, маленькая гадюка? Он предал тебя, так же, как меня предал мой ученик, мой сын — нужно было удавить его, еще когда он только появился на свет: они все предают, все, все!" "Ритуал не обещает неуязвимости, и у него, разумеется, есть побочные эффекты. Если бы душ было больше, они могли создать более стабильную защиту. Ты удивительно плохо слушаешь, владыка". Она закричала: Сила ударила во все стороны, разбивая стекло. В розовых потоках кольто она упала на пол, изрезав колени о транспаристиловые обломки, посыпавшиеся на дюрастиловую палубу. Глава XVII Каллиг слышала топот ног: тяжелые шаги дашада, стук металлических ступней дроида о палубу, дробные удары пяток Андроникуса, который ворвался в медблок первым, поднял ее и уложил ее на стол, который служил и смотровой кушеткой, и операционным столом. Дроид сообщил, что загружает в себя обновления медицинских программ, пока Кхем Вал голосом Заш потребовал, чтобы кто-нибудь срочно достал кольтовые шприцы. — Главное, чтобы не остановилось сердце, — обеспокоенно сказала Заш. Каллиг была уверена, что та сложила руки на груди, потирая большим пальцем подбородок. — Реанимировать нам нечем... Впрочем, можно использовать молнии Силы, но проклятье! В этом теле я беспомощна, — Заш злилась недолго: дашад замотал угловатой головой, с рычанием прижав к лицу трехпалые ладони: — Это мое тело, оно не принадлежит тебе, — он всем корпусом качнулся в сторону, ударившись плечом о переборку, о которую в ярости начал биться головой. Каллиг, шепотки в ушах которой стихли, рассеяно наблюдала за происходящим. Из-за долгого пребывания в кольто ее движения были заторможены, а все реакции — замедлены. Она могла погрузиться в Силу и, медитируя, довольно быстро все восстановить, но после таких умственных усилий ей потребовался бы долгий отдых. Проще было подождать, что предпримут ее... компаньоны? Союзники? Слуги? Она не знала, как назвать разношерстный сброд, летающий на ее корабле, по-другому. Может быть, проще было бы сказать «команда». Ее команда. "Они могут быть твоими людьми, — напомнил лорд Каллиг. В его присутствии духи забивались в самые темные уголки ее сознания, изо всех сил стараясь не попасться на бесплотный взгляд ее предка, как будто бы он представлял для них угрозу, с которой они не могли справиться, даже объединив усилия. Это было похоже на то, как в водоеме мелкие рыбки расплываются, почувствовав, как со дна поднимается хищник. — Даже слугами, но при этом, одновременно, и чем-то большим. Ты можешь учиться у каждого из них, учиться и учить, учить даже тех, кто по рождению своему отрезан от силы, как дроид и пират, например. Но не забывай историю моего падения: только безоглядное доверие ведет к поражению и смерти. Контролируемое недоверие — всегда лучше, чем неконтролируемая паранойя, которой страдают большинство владык и которая ослабляет их сильнее, чем они думают". Мысли у нее в голове ходили тяжело и медленно, как астероидные обломки, плывущие в вакууме глубокого космоса. Пока дашад пытался выбить Заш из своей головы, а дроид сигнализировал о восьмидесятипроцентной загрузке обновлений, Андроникос обшаривал ящики, но не в поисках кольто. В одной руке у него был зажат металлический инъекционный шприц, а другой перебирал стимуляторы, хмурясь. — Эй, — поймав ее взгляд, он мотнул головой в сторону Кхем Вала. — Старая леди и убийца опять не поладили, а жестянка отключилась. Но если ты спросишь меня, я скажу, что тебе не нужен кольто, — он вытащил стимулятор в матовой синтетической упаковке и, зажав его между пальцев, аккуратно проколол ее иглой, наполняя стеклянную колбу в основании шприца зеленоватой жидкостью. — Я видел, как приводят в сознание парней, слишком долго просидевших в банках. Каллиг наблюдала за ним молча. У нее пересохло во рту, но она не хотела просить его дать ей воды, она вообще не любила просить. Если укол поможет ей прийти в себя, не терзая истощенное тело попытками войти в Силу для медитации, она сможет все сделать и сама — выпить воды, пойти в освежитель, может быть, поесть — вряд ли на борту есть что-нибудь кроме «калорийных пищевых пакетов Зорга», но она вдруг почувствовала себя такой голодной, что готова была за один присест съесть два бантовых стейка и закусить кастрюлей острого риса. Андроникус подошел к ней и двумя пальцами уверенно принялся нащупывать вену на шее. У него были шершавые руки, и от них пахло машинным маслом и бластерной полиролью: так пахли солдаты и военные летчики, так пахло в казармах на Коррибане и так пахли мужчины, насиловавшие Каллиг тогда, когда она еще не могла себя защитить. Сощурившись, она наблюдала за его действиями, но от Ревела не исходило никакой угрозы — угроза существовала только в ее воображении. Но когда она подумала о том, что могла бы сломать ему ребра о переборку движением руки, а потом пропускать через него ситские молнии до тех пор, пока он не превратится в дымящуюся головешку, то сразу почувствовала себя немного лучше. — Давай, ситх. Ты же не собираешься просто так взять и сдохнуть? — пират поймал ее взгляд. У него были темные глаза, похожие на едва тлеющие угли, под ними залегли сероватые тени, незаметные на смуглой коже. Калиг не ответила: когда игла проколола ее кожу и вошла в вену, она едва ощутимо вздрогнула, но Андроникос взял ее за плечо и немного прижал к столу. — Я не собираюсь биться в конвульсиях, — просипела она. Собственный голос казался незнакомым: он стал ниже, в нем появилась незнакомая хрипотца и Каллиг поняла, что это все обожженные голосовые связки. Танатон заставил ее гореть изнутри, тело, не справлявшееся с обращенной против него энергией, принялось уничтожать само себя. Он поплатится, пообещала она себе, закрывая глаза. Слышишь меня, Тенеб Кел, беззвучно проговорила она, ты заплатишь за все, что ты со мной сделал. По ее телу прошла судорога. — Что ты с ней сделал? — дашад выиграл битву за контроль над своим телом и схватил Андроникуса за шиворот, приподнимая его над полом. — Скажи ящерице меня отпустить, — спокойно сказал пират, ласкающе положив ладонь на рукоять бластера, торчащую из кобуры у него на поясе. — Я не трогаю твои вещи только тогда, когда и они не трогают меня. — Успокойся, Кхем, — приказал Каллиг, сжимая и разжимая кулаки. Ее била дрожь, сердце колотилось, как бешеное, а зубы стучали. Если организм сейчас не выдержит, думала она в панике, ей никто не сможет помочь — дроид завис на загрузке девяносто девяти процентов и повторял, что изменения в общей программе проверяются на наличие вирусов. Наконец, она зажмурилась, пожав пальцы на ногах, и медленно выдохнула. Сила текла сквозь нее, она проходила сквозь "Фурию" и глубокий космос, пронизывала планеты и черные дыры. В Силе Андроникус казался спокойным и уравновешенным, но внутри него пылало неугасимое пламя — в нем было столько страсти, неудовлетворенности чем-то, подавляемой ярости и жажды чего-то, чего он и сам толком не мог объяснить, что, будь он ситом, это могло бы здорово облегчить борьбу Каллиг с Танатоном. Дашад казался сгустком тьмы, тьмы холодной и спокойной, изредка озарявшейся сполохами смутных желаний: похоже, он опять был голоден. И где-то далеко, за множеством звезд и солнц, за торговыми путями и бесконечной войной, Каллиг чувствовала Танатона, с удивлением понимая, что он не ненавидит ее — и от этого ей захотелось убить его, отравив каждую последнюю секунду страданием, еще сильнее, потому, что от того, что она ощутила, она пришла в неописуемую ярость. Он действительно сожалел о том, что вынужден был с ней сделать. Но еще больше он сожалел о том, что она выжила. Глава XVIII Каллиг сидела в своей каюте и медитировала. Сначала контакт с Силой — прямой, не на уровне ее вибраций, ощущавшийся кожей, даже не сознанием, а самой подкоркой — отнимал у нее много сил, но медитация не отбирала их, а восстанавливала. Чувствуя единение с живой Силой, она всегда лучше понимала себя и происходящее. Сейчас ее организм восстанавливал себя потому, что, находясь в кольто, она приказала ему регенерироваться быстрее. Каллиг не вполне понимала, как это произошло, но догадывалась, что это было связано с ее отчаянным желанием жить — выжить любой ценой, выжить, чтобы отомстить. Она ненавидела Танатона, ненавидела его всеми фибрами души, за то, что он предал ее дважды: послав на смерть и чуть не убив, но ненависть, как утверждал лидер Реванитов, Тари Даркспаннер, лагерь которых она нашла в джунглях Дромунд-Каас неподалеку от строительной площадки Колосса, являлась оборотной стороной, а не противоположностью любви. Противоположностью любви было отвращение или же полное равнодушие — как раз то, что джедаи называли "бесстрастностью" и что являлось основой их Кодекса. Но они, как и ситхи, ошибались, утверждала она. Бесстрастность делает человека таким же уязвимым, как и слепая ярость. В ярости ты бросаешься, как бешеная ту’ката, снова и снова, норовя впиться в горло и не замечая наносимых ран, уничтожая, истощая себя; в полном бесстрастии ты ничего не желаешь и не хочешь, ты отказываешься ото всего и постепенно перестаешь быть частью этого мира — ничто тебя не трогает, ничто не волнует, говорила Тари. Она привела в пример ситх0ских призраков: ситхи, упивавшиеся страстью и цеплявшиеся за жизнь, за эмоции, жили на износ и всем своим существом не хотели умирать, после смерти оставались привязаны к местам своего погребения или убийства. Джедаи, при жизни еще отказавшиеся ото всех чувств, после смерти становились едины с Силой, избегая тягот посмертного существования: то есть, вся их жизнь была ожиданием смерти и освобождения через нее. Каллиг оказалась настолько потрясена этой мыслью, что перед медитацией возвращалась к ней снова и снова. Она никогда не смотрела на джедаев, верных псов Республики и вечных противников Империи ситхов с этой стороны, но теперь джедайское спокойствие, так удивлявшее ее, начало казаться ей отталкивающим и жутким. Темная Сторона много давала, но много брала взамен — теперь это казалось ей честной сделкой. Все честнее, чем оказаться благостным и ко всему равнодушным мертвецом еще при жизни. Но это никак не разрешало ее внутренний конфликт. Она ненавидела Танатона и желала ему умереть тысячью смертей, она хотела бы сдавить его глотку Силой — как он любил проделывать с ней даже в постели, когда она пыталась вдохнуть и не могла, воздух не шел в легкие, и она билась в его руках, доставляя ему какое-то извращенное удовольствие своими конвульсиями — и наслаждаться тем, как он хрипит, его сиплые мольбы о пощаде звучали бы для нее изысканнейшей музыкой. Но она знала, что он не застонет — ни звука не сорвется с посеревших губ: он слишком горд, чтобы просить пощады, и если будет умирать, умрет, проклиная ее. Как и она сама, в общем-то. Каллиг обжигало жаркой краской стыда и вины, но она даже не знала, перед кем она так виновата в том, что хочет убить его своими собственными руками, только своими, чтобы перед тем, как световое лезвие его меча прожжет его внутренности, снова увидеть его лицо, почувствовать вкус ее губ, запах кожи, отчего-то пропахшей пеплом, как будто бы он весь выгорел в погоне за единственной своей настоящей любовью — безраздельной властью. Положим, с участием в делах Совета других членов он ничего поделать не мог, а вот устранять возможных конкурентов, вроде Заш, вполне — над чем и трудился не покладая рук. Он никогда не связывался с теми, кто был сильнее его, думала Каллиг, и сердце ее сладко замирало от ненависти и презрения. Трусливый, на словах — лозный кот, на делах — вомп-крыса. Опасливый, вечно действующий с оглядкой на более могущественных лордов и объясняющий свою войну с молодыми претендентами заботой о традициях. Жалкий, такой жалкий, навсегда в глубине души оставшийся рабом — как она любила его, и для того, чтобы понять, что страсть ее не была страстью, а была всепоглощающей любовью, неутолимой жаждой, потребовалось умереть — и возродиться из пепла. — Моя любовь, — сказала Каллиг. Она не могла и не хотела больше этого отрицать. — Моя любовь, да будет смерть тебе. Глава XIX Перед Дартом Танатоном открывался впечатляющий вид: Каас-сити, умытый недавно прошедшим дождем, тускло отсвечивал черным транспаристилом небоскребов. Кое-где между домами вздымались островки скальной породы, поросшие упорными местными деревьями и кустарниками, неприхотливыми и готовыми расти хоть на голом камне. Их строители и проектировщики столицы ситхской империи оставили как символическое напоминание об укрощенной лесной стихии: но стихия так и не была укрощена до конца. Джунгли отступили, все еще хищно окружая Каас-сити, словно в ожидании своего часа. Однажды у Дарта Танатона, тогда еще Тенеб Кела, было видение о том, что город будет разрушен. Он видел, как руины поглощала бушующая зелень, и как хищные звери охотились на посадочных площадках, а птицы вили гнезда на вершинах небоскребов. Все однажды будет разрушено, обратиться в прах, забудется последующими поколениями, для которых слова о могуществе Империи будут не более, чем прекрасной легендой или страшной сказкой — в зависимости от того, какая сторона победит. Дарт Танатон был уверен в том, что, когда встретится с Каллиг снова, убьет ее в поединке, на этот раз — наверняка. Но его не оставляло ощущение предопределенности и обреченности этой дуэли. Он снова убьет ее, размышлял он, на этот раз, возможно, световым мечом — вряд ли она придет к нему так же плохо подготовленной, как в тот раз, но почему его не оставляет чувство, что на этом все будет кончено не только для нее, но и для него. Она была живучей и упорной, как те жалкие деревца, цеплявшиеся корнями за камни и росшие в вечном смоге столицы Империи. Слабые, бледные, чахлые, но продолжающие цепляться за жизнь. Она стоила обоих его учеников, и он любил ее — любил, как дочь, любил как ситха, которым не собирался позволить ей стать, но не слишком ли поздно было ее останавливать? Нет, не поздно, отвечал он себе. Он должен уничтожить ее потому, что поклялся уничтожить и Заш, и ее учеников, стереть все упоминания о ней из архивов. Клятва, данная владыкой ситов, должна быть выполнена, иначе как сит, проявивший глупое милосердие, может считать себя ситом? Но его не оставляла мысль, что все могло сложиться совсем по-другому. Если бы Каллиг в академии первой нашла не Заш, а он, если бы она стала его ученицей и он с самого начала отслеживал каждый ее шаг, учил ее, натаскивал, как лорд Калифо учил его самого. Если бы однажды он доверил бы ей своих людей, и гордился бы ее победами, и говорил о ней, как о своей ученице, непревзойденном ассасине, о котором другие владыки могли лишь мечтать. Если бы он вырастил ее настоящим ситом, не подделкой, которой сделала ее Заш, а тем, кем она и должна была стать. ...если бы он снова мог провести пальцами по ее скулам, по родинке у рта, и впиться в ее рот поцелуем, от которого его плоть забывала обо всех тех прожитых годах, и заботах, и делах, требующих его участия, о бремени власти, сладостном, но иногда таком изматывающем. Если бы в ответ она едва ощутимо выдохнула, и снова он почувствовал сладкий запах и вкус ее дыхания, ее рта, и прошептала бы, зная, что сводит его с ума даже не наготой, а одним своим присутствием: — Я живу, чтобы служить вам учитель. Он любил ее. Но она должна была умереть. В этом и заключается весь смысл, это и значит — быть ситом: не бояться причинять боль, особенно — причинять боль себе, и жертвовать самым дорогим, если это нужно для того, чтобы стать сильнее.