Beloved brother enemy, I sing my sword song for you The lullaby of obliteration So I can wake up with a smile And bliss in my heart and bliss in my heart and bliss in my heart Coexistence, conflict, combat Devastation, regeneration, transformation That is the best I can do for you I see a grey gloom on the horizon That promises a powerful sun to rise, melt away all moons It will make the old fires of purification, purification Look like dying embers, look like dying embers «Krigsgaldr» — Heilung
— Тебе не нужно было устраивать представление, чтобы прилюдно приплести к нам девочку, — тихо сказал Ао в безопасной тени гендзюцу. — Нужно было, — покачал головой Иширо. Они курили после ужина, наблюдая, как Окабе Канаде кропотливо мыла общие котлы и чужие миски. На детском лице не было ни обиды, ни гнева за такую неблагородную и неблагодарную работу. Наоборот, она выглядела даже умиротворённой, будто её сознание находилось и здесь, и где-то там, в мире детских грёз. Сизый дым смешивался с тёмно-синими сумерками и дымом догорающего костра. Странно, что Ао чувствовал себя в лагере безопаснее, чем в родной Деревне. Впрочем, он был уверен, что не единственный имел подобное ощущение. — Раз ты пришёл к нам, а не куда-то ещё, значит, ты и сам видел в этом смысл, — добавил Иширо. — Ну. Пришёл вызов, и я вызвался. — Пф-ф! Как будто ты не мог присоединиться к другому отряду, или вообще уйти на западный фронт. Не криви душой, Ао, я тебя знаю, как облупленного, — Иширо выдержал паузу, затягиваясь и выдыхая дым. — Она то ли блаженная, то ли ангел, с такой-то чакрой. Я никогда ничего подобного не чувствовал за весь мой стаж работы и богатый послужной список. Я, а ведь это уже моя личная третья война, и кого мне только не приходилось встречать среди своих и чужих. Понятно, чего Амеюри в неё вцепилась, как утопающая за соломинку. От чакры Канаде-чан отдаёт не столько запахами, сколько ощущениями, причём личными, крупицами воспоминаний покоя и счастья, или чего-то другого, необъяснимого, но такого же… светлого, что ли, — и Иширо помрачнел. — Всякая шваль может к ней прибиться, ища утешения. Или убить. Безумцы любят в момент исступления уничтожать прекрасное, на которое нельзя замахиваться. — А Ринго? — Не доживёт такими темпами до следующей зимы. Может, поэтому она за дочку и не держится. Глупая, — Иширо покачал головой. — Может, боги ей потому и дали возможность найти девочку первой, только чтобы достойно умереть. — Она многое пережила, — заметил Ао. — Я не согласен с её… воспитательским подходом, но, тем не менее, логически могу объяснить такое поведение. — Это правда, что девочке за плохие оценки не давали еду? — Правда, да. Она повадилась к проституткам ходить. Учила их читать за онигири. И Ао против воли помрачнел, вспомнив, как, ведомый почти потусторонней интуицией, в определённые дни незаметно следил за маршрутом Канаде в бордель и в дом Ринго. Ему было не совестно и не жалко оставить четыре сенбона в зрачках злонамеренных к детской шее грязных подонков. Один был чуунином, а второй — поваром. Казнил он их на равных правах. Ни тот, ни другой не могли чувствовать чакру, как оинин, или АНБУ, или Мечник, и всё равно невидимое притяжение влекло их, недостойных, как к роднику с живой водой по жаре. Влекло, наверное, вдвойне или втройне сильнее, чем того же Иширо, потому что им, в отличие от старого ниндзя, нечем было утешиться и не на что было обернуться. Их очевидно никогда не любили, и сами они тоже не смогли никого полюбить. Может, поэтому Ао и убил их таким способом. Растерялся. Заглянул в лица, рассчитывая точечно ударить в сердце, а из глаз на него уставилась пустота. Живые мертвецы, туманные твари, жертвы режима, ночные кошмары. — Кто её, кроме нас, хоть чему-то действительно научит? — вдруг снова заговорил Иширо. — Защитит? Ты сам почувствовал чакру Куросуки. Дрянной он, конечно, мальчишка, стра-а-ашно завистливый… А всё потому что трус. — Ему тоже недолго жить после Ринго, если не сбежит и не спрячется в какой-нибудь забытой богами местности. Он не годится для владельца Кибы. Даром что сильная стихия молнии. — С характером у него беда. Плохо, что меч вряд ли дальше передаст. У Кушимару тоже нет ученика. Суйказану повезло… Джинпачи похоронил наследника своего Шибуки где-то год назад… Его парнишка, говорят, дерзнул сразиться один-на-один с Золотым Расой, — усмехнувшись, Иширо покачал головой. — Молодая самонадеянность… А у Джинина ученик от заражения крови слёг, когда только всё началось. — Мангетсу передали Хирамекарей, — поделился Ао. — Н-да? Это же как старину бывшего владельца угораздило? — Говорят, Акасуна но Сасори зашёл с фланга. Кукловодов Суны всегда надо учитывать в бою, даже когда их не видно: они могут в миг изменить ход битвы. Ты сам мне так когда-то говорил. — Говорил, — Иширо спрятал дотлевший бычок в кармане. — Я несколько раз пережил бабку Сасори на поле боя. Славным она была противником, красивым… Впрочем, — он резко переменил тему, — Мангетсу своему мечу идеально подходит, нечего сказать. А про Джузо знаешь что-нибудь? — Ему хотят дать Забузу, — Ао скривился. — Когда мальчишке ломать рога закончат, естественно. Я Джузо лично не спрашивал, но все знают, что он противится решению свыше. Кубикирибочо ведь не терпит психов, ему систему ценностей подавай. Где там у Забузы эта система? Нет её. Ему тоже недолго с мечом ходить, если унаследует. — Н-да, — вздохнул Иширо. — Так ты думаешь, девочке будет лучше с нами, — вернулся к изначальной теме разговора Ао. — Лучше с нами, чем с кем-то другим. Посмотри на них и попробуй мне возразить. Здесь дело даже не в её талантах, хотя их много. И вряд ли она станет оинином… Скорее, — Иширо задумчиво потёр подбородок. — А я не знаю, как объяснить. Не от мира сего она. И потенциал у неё… Нет, нет, лучше пусть будет с нами. Однажды… однажды появится спрос на надежду. — Ты думаешь? — скептически поднял бровь Ао. — В Киригакуре такому сейчас нет места. — Колесо Сансары никогда не перестаёт крутиться. Ты просто ещё слишком молод, чтобы увидеть, как быстро всё меняется. В твоей старости мир будет другим, помяни моё слово. Если доживёшь, конечно. Главное, сохранить в себе хотя бы любопытство. Ао не стал спрашивать своего старого учителя о Ягуре, собиравшемся стать джинчуурики хвостатой черепахи, чтобы прийти к власти. Каратачи, благословлённый на вечную юность, обещал мирные перемены на поприще войны — Ао никогда не терпел лицемерия. Нет правды там, где мир делится на чёрное и белое, где лик детства используется как реклама. Истина не продаётся, не преподносится, страшно заглянуть в её лицо и не отвернуться, и куда страшнее потерять её из виду, потому что раз вкусив, невозможно отказаться от следующей порции, хочется вымаливать ещё и ещё, особенно в эпоху крови, дыма и тумана, когда так легко забыть о том, откуда пришёл, и так легко сойти с намеченной тропы. Каратачи примерял на себя маску истины, словно актёр театра теней, но не ему было дано принести мир на грешные побережья страны Воды. Его взгляд остановился на девочке, раскладывавшей на берегу чистую посуду. Канаде что-то тихо бормотала под нос, и природная чакра вокруг неё с каждой секундой почти физически становилась легче. Он искоса посмотрел на замолчавшего Иширо и молча активировал Бьякуган под повязкой. Её собственная энергия сливалась с окружающей в танце эфемерного дыма, песка, воды, или пепла, и уносилась ввысь, к безмолвным звёздам. В слиянии ему мерещились лица. Некоторые он знал лично, какие-то видел в книжке Бинго, а другие, совсем юные в своих очертаниях, были ему незнакомы. Тихие шаги предзнаменовали появление Джузо, меч он оставил у костра. Иширо взмахом руки включил пришедшего в гендзюцу. — Что она делает? — нехарактерно тихо просил Бива, почти растерянно, что никак не вязалось с его внешним обликом. Ао понимал его ощущения. Он уже видел это, тогда, после выпуска, когда Канаде убаюкивала души детей, выпуская их в небо призрачными белыми чайками. — Молится за нас и за тех, кто пошёл дальше, — также тихо ответил Иширо. Созданы из света мы — не из материи грубой. Сила течёт в нас, и мы едины с Силой. Мы приходим из Неё и возвращаемся в Неё. Смерть — это только начало. Нет эмоции, есть покой. Нет неведения, есть знания. Нет страстей, есть ясность мысли. Нет хаоса, есть гармония. Нет смерти, есть Сила. Она течёт в нас, и мы едины с Ней.***
И даже самым могущественным умам не под силу осознать алгоритм судьбы, когда они идут её путями, поскольку живые только и способны, что смотреть вдаль, ввысь и оборачиваться назад. Не вознестись им над картой своего путешествия, не перелистнуть вперёд, не отмотать назад, не посмотреть в чужие книги, не обойти краеугольных камней, перекрёстка и распутья. Не избежать неизбежного. В каком бы мире ни жила сущность, рождённая под именем «Оби-Ван Кеноби», как бы она себя ни называла, многое оставалось прежним, общим и неумолимым. Например, Квай-Гон Джинн принимал, но не любил своего падавана. И только за миг до смерти, когда были сказаны слова о ребёнке с Татуина, к нему приходило осознание собственной скупости, недальновидности и глупости, но ему никогда не хватало дыхания и сердцебиения, чтобы успеть выдавить из себя самое нужное, самое необходимое. То, от чего косвенно зависела судьба галактики. Простого и тяжёлого в своей искренности: «прости меня, я люблю тебя, как моего ребёнка». Но Квай-Гон Джинн оставался упрямым даже в смерти. Он никогда не успевал договорить — и возвращался призраком в изменившийся до неузнаваемости мир живых, омрачённый смертями невинных и светлых, как раскаявшийся грешник, только чтобы успеть сказать и принести с собой простую в своей силе надежду, что никогда, никогда не поздно измениться. Так было в мирах, где сущности по имени «Оби-Ван» было суждено идти под руку с сущностью Квай-Гона. В других мирах было немного иначе, но суть оставалась та же. Порой, чтобы любить изо всех сил, искренне и чисто, нужно быть человеком, которого любовью обделили, чтобы нести её, как флаг, как дар, изначально или уже потом, но умереть с ней на устах… Зажечь таким образом больше свечей, или хотя бы несколько, чтобы потом уже они несли свет, и чтобы их воск не пах отчаянием. Сущности по имени «Оби-Ван» в любом мире, в любой жизни, было суждено провести часть детства в траншеях, на фронте, познать тоску и боль, отчаяние и опустошение в груди — и выйти из войны, и научиться жить дальше, и прожить её снова, проживать до тех пор, когда не настигало принятие, пока потерянность и следование правилам не уступали место свободному духу, который нёс в себе две вещи: добро и реформацию. Такова была суть «Оби-Вана Кеноби»; и успех его жизненной миссии лежал в скорости достижения высшей цели, принятии самого себя, потому что только познавший себя, только принявший себя, может стать камнем, брошенным в воду. Только смелый, только отважный. Знал ли Оби-Ван Кеноби, в отчаянии и одиночестве взмолившийся к пескам пустыни, на что обрёк своё новое отражение в параллельной реальности? Нет, не знал, потому что ему не дано было знать. Знал ли он о последствиях? Нет, не знал, потому что ему не дано было знать. В одной далёкой-предалёкой галактике джедаи сбивались с ног и ломали головы над пропажей девочки, таинственно исчезнувшей прямо перед объективами камер наблюдения. Дети плакали и боялись. Брук Чан кусал ногти и плакал в подушку; он дразнил и задирал Оби-Ван с неугомонностью мальчика, ещё не знавшего, что такое влюблённость. Квинлан, Бант и Луминара оплакивали дорогую сердцам подругу и отказывались верить в её смерть. Мудрейшие магистры разводили руками и медитировали над ужасом того, как легко своевольная Сила может забрать человека, без объяснений, без пролога, а Квай-Гон Джинн, всё ещё Мастер Ксанатоса, чувствовал непонятную и тяжёлую утрату, будто его обокрали, будто его лишили чего-то важного, даже необходимого, что непременно должно было быть, но чего вдруг не стало. Джедаи корускантского Храма чувствовали, что Оби-Ван Кеноби не должна была исчезнуть; её предназначение осталось в Силе мягким нежным туманом неизвестного, но следы детских ног медленно поглощали эфемерные дюны времени. Магистр Дуку физически ощущал отсутствие маленькой свечи, которой никто не сулил величия, хотя у него была своя ученица, Комари Воса, и у него в мыслях не было брать четвёртого падавана. Скорбь сковала мудрого Йоду, и он не находил слов, чтобы её объяснить. Храм тяжело переносил утрату несмотря на то, что она казалась, с глобальной точки зрения, незначительной.***
Надежда джедайского будущего, между тем, кое-как просуществовала два года в далёкой-предалёкой галактике. А поняла она это, потому что на свой десятый день рождения, обозначенный в документах как дата, в которую её нашли, Ао и Иширо подарили ей набор для фуиндзюцу, включавший в себя бумагу, пару чистых свитков, чернила и кисть. А ещё передали ей зарплату за год на фронте вместе с премией за хорошо выполненную работу. Нельзя было сказать, что её готовили для работы с охотниками, поскольку у генинов не было специализации, она намечалась только после повышения в ранге, когда за развитыми талантами стояла практика. Ао усердно, но мягко вбивал в неё тайдзюцу, наметив подходящий стиль, зиждущийся на скорости и гибкости; научил скрывать чакру, чтобы пропадать с радаров вражеских сенсоров; подтянул метание кунаев и сюрикенов и перевёл на более тонкое искусство владения сенбонами. Научил заодно делать пучок и вплетать в него иглы. Иширо познакомил её с азами языка символов фуиндзюцу; подарок на день рождения Канаде был нужен непосредственно для перехода на новый уровень — создание простых печатей. А с кендзюцу иногда вызывался помочь Джузо, то ли от скуки, то ли от любопытства, то ли потому, что рядом с Канаде никогда не ошивался надоедливый Куросуки. — Удивительно! — воскликнула она, с сияющими глазами рассматривая подарки, за которые предварительно полчаса кланялась, потому что одних благодарностей было недостаточно. — Я — гражданин! И у меня есть зарплата! И… и паспорт! И… и прописка! Ого! — она обернулась посмотрела на оининов с улыбкой, от которой болели щёки. Вся её чакра искрилась неподдельным детским счастьем. — У меня есть доказательства моего существования! Джузо, пивший вечерний чай неподалёку, поперхнулся. И громко закашлялся. — Канаде, — лицо Ао болезненно скривилось, — это… не должно было быть поводом для такой радости. Иширо хихикнул в рукав. — Я немедленно перестану, сенсей! — воскликнула девочка, немедленно сжимая губы. Она всё равно и выглядела, и в чакре ощущалась удивительно одухотворённой. — Не-не-не! — вскинул руки Ао. — Отставить переставать радоваться! Я не это имел в виду! — А-а! Хорошо! Тогда, можно, я ещё чуть-чуть порадуюсь? — она светилась счастьем, как сотни бенгальских огней. — Ур-ра! Ур-ра-а-а! — Канаде ликующе подпрыгнула, ударяя кулаком в воздух над собой. — Теперь у меня есть всё, чтобы быть человеком! Джузо, едва откашлявшись, опять поперхнулся, потому что решил не вовремя смочить горло. Иширо, в порыве человеколюбия и товарищества, отошёл, чтобы похлопать его по спине. Каких странных людей притягивала к себе Канаде, в которой раз подумал Ао, и каких странных отталкивала. — Это неправильно, — сказал ему тем же вечером Джузо, когда Канаде, отмыв посуду, ушла с Иширо тренироваться рисованию простых печатей кистью. — Что именно? — поинтересовался Ао. Голоса старика и девочки доносились до него издалека; он не мог разобрать слов, но хорошо улавливал интонации, добрые. Иширо, несмотря на заслуженную годами опасность и чёрствость характера, относился к Канаде очень лояльно. Хотя, что было в этом удивительного, если и сам Ао оказался в орбите её светлой детской души, и если владелец Кубикирибочо, несмотря на кровожадную репутацию, старался держать Окабе в периферии зрения, когда находился в лагере, отпугивая таким образом бойцов послабее духом, защищая её от зависти Куросуки. — Паспорт, прописка, зарплата, — вздохнул Джузо, присаживаясь рядом с Ао. Наверное, они выглядели со стороны странно, как тандем палачей разного вида, как белое и красное вино. Внешне противоположные, в самой сути практически одинаковые. — Что-то, чёрт возьми, с этим миром не так. Ей бы, наверное, сладкого… Свечки, там, и торт. Я видел, как оно у других, — он почти незаметно повёл подбородком в сторону запада, — вон там. Можно было бы леденцы, хотя бы. А она… радуется доказательству своего существования. Тч. То ли мы все с ума сошли, то ли мир ебанулся. — Ебанулся, — легко согласился Ао. — Не ты один об этом думаешь. Но какая тут радость, когда мы кочуем с места на место, оставляя за собой прах и пепел? — А нахера? — обернулся на него Джузо. — Вот ты мне скажи, охотник. Вы, следопыты, умные. Нахера? Война идёт уже шесть лет. Я в душе не ебу, зачем это всё. — Кому-то захотелось пожадничать, а Кири любит большие драки. — Именно. Архипелаг у нас есть, остров Узумаки потонул, когда клан вырезали. Страна Волн нам нахер не сдалась, мы её, даже если захватим, не удержим. Зачем тогда? Ива — просто жадная сволочь, им гегемонию подавай — и тоже не удержат, или скучно станет, на нейтральных самураев полезут. Кумо в прошлой войне прошляпила некоторые возможности. Коноха просто проебалась с этим своим Хатаке Сакумо, они не могли не вступить, а Суна борется за границы, стараясь не потерять нажитое. А мы? Нам-то что? Могли бы закрыться ото всех, сил поднабрать, город благоустроить, детей нормальных воспитать… — Нам могли бы объявить войну остальные державы за нашу наглость, и тогда не было бы союзников. — Пф, мы океан знаем лучше кого бы то ни было на данный момент. Они бы не прошли. — От изоляции пострадала бы экономика. — И хер бы с ней! — Да я согласен, Джузо! Согласен, — Ао устал потёр виски. — И детям, по идее, должно житься легче, чем предыдущему поколению, в этом смысл эволюции. А сейчас деградация. — Мне это не нравится! — Никакому нормальному человеку с критическим мышлением это не нравится. — И что с того? Разве кто-то что-то делает? Посмотри, блять, на Ринго со своим Куросуки. Она собственную дочь с днём рождения не поздравила. Не учит её больше ничему… Что с нами не так, а? — Амеюри умирает, между прочим. — А у меня глаз, что ли, нет? Понятное дело, что умирает. И что? Это разве повод руки опускать? — Ты согласен с Канаде, значит? — не смог не поинтересоваться Ао. — Хм, — Джузо нарочито небрежно сложил собственную иллюзию, потом требовательно пошевелил пальцами, и Ао пришлось поделиться с ним сигаретой. Джузо прикурил с щелчка; такая простая техника стихии огня, всего-то ранг Е, но очень полезная. — Ты знаешь, — долгую паузу спустя заговорил Джузо, раскурив сигарету, — я как-то в детстве чуть не утонул. Смешно, да? Ниндзя Кири тонуть не полагается. Я был неосторожен. Противник пихнул меня под воду, а течение подхватило и понесло вглубь, как добычу. Воздух в лёгких закончился. И я увидел, — странное чувство отразилось на его лице, — увидел, куда уходят души. И услышал голос, который их зовёт. Но мне тот голос сказал: «твоё время ещё не пришло». Через мгновение меня вытянул сенсей… ты сам знаешь, как откачивают. Приятного мало. Но я был жив. — Что за голос? — нахмурился Ао. — Тот голос, которому молится Канаде, — уверенно и легко ответил Джузо. — Ты разве не видишь, как она разговаривает с ним? Как голос отвечает ей? Нет? А ты прислушайся. Эта энергия, в которую мы уходим и которая всегда с нами, любит её. Даже Иширо это понял, мы с ним уже обсудили. Она, наверное, медиум, или как таких называют. А может, дело в чём-то другом. Может, ангел, как сказал мне Кушимару… Даже Кушимару понял, с кем имеет дело, этот портной человеческих тел, любитель оставить добычу болтаться на деревьях, как дань природе. У него рука не поднялась запугать девочку. Веришь, или не веришь, а это о чем-то говорит. — Говорят, Фугуки на неё облизывался. — Суйказан на всех облизывается, — отмахнулся Джузо. — Особенно на тех, у кого вкусная чакра. Он по юности несколько раз сливался с Самехадой, чтобы выжить. Ну и чокнулся немного. Кстати, ты же не против, что я девочке даю азы владения танто? Мне твоё согласие нахер не нужно, но, полагаю, тут нужна вежливость, или что-то такое. — Ты ей преподаёшь столько же, сколько и я, — сухо ответил Ао. — Год. И только сейчас решил спросить? — Не, ну а что, хорошо сидим, — осклабился Джузо. Ао тяжело вздохнул. — Канаде уже почти готова нести дозор, — сказал, проглотив комментарии по поводу адекватности мечников. — А после него совсем немного осталось до участия в боевых действиях. Учи на здоровье. У неё будет больше шансов выжить. — Тем более, что скоро меня пошлют обратно за Забузой, — мрачно заметил Джузо. — А дальше не будет ни времени, ни лишних сил, все личные ресурсы пойдут на маленького головореза. Он меня бесит. За ним будет нужен постоянный присмотр. Ао молча согласился. Конечно, он не лез в дела других преподавателей Академии, поскольку сам был «сезонным»: слишком ценным, чтобы ему отказали в необходимом больничном, но слишком полезным, чтобы остаться совсем дела — новый глаз приживался медленно, разум и руки работали исправно. Ему дали класс после того, как казнили Кайри, и Ао послушно читал необходимые лекции, проводил спортивные занятия и, разумеется, наблюдал за порученными ему детьми. Другие преподаватели и ученики его не интересовали, и он сам нарочно не интересовался — и даже так Момочи Забуза засветился на его радаре. Не каждый тренированный шиноби умеет подсознательно вызывать Ауру Убийства, не говоря уже о ребёнке, ещё не ставшим генином. С философской точки зрения, какими удивительными были одногодки-выпускники, Канаде и Забуза, — как две стороны одной монеты или два полюса, дети одного и того же режима, ангел и демон, маленькие убийцы, несущие такую разную смерть. Кири сначала породила мальчика-мясника, под стать государственности Третьего, а потом расщедрилась и дала девочку, чья чакра сияла и манила, как путеводная звезда, чтобы корабль не сбился с курса, чтобы путники выбрались из болота, чтобы заблудшие вышли из тумана. Конечно, Джузо охотнее проводил бы время с Канаде, а не с Забузой. Мальчишка был обречён умереть рано, раз его выбрали в наследники Кубикирибочо, которому он не подходил характером. Впрочем, он и так был бы обречён, потому что даже самые долгие войны однажды заканчиваются, и тогда мясники не находят себе места в мире и покое, и перемены уводят их в безымянную могилу. К тому же в период мглы и мрака звезда, хотя бы одна, особенно нужна. Не режиму, а людям. С такими, как Забуза, всё было наоборот — жестокий режим лелеял безумных палачей, но люди желали им только смерти. С точки зрения политики Третьего, Момочи всё сделал правильно. Безродный перегрыз как таких же дворняжек, как он сам, так и тех, что с родословной. Но за несоблюдение правил, за наглость, за дерзость, с мальчишкой работали АНБУ, надевая на детскую шею цепь покрепче. К зверям и отношение звериное, если не зверское. Когда Хозуки Шигетсу попытался провернуть похожее, чтобы переплюнуть обезумевшего от страха и ярости сироту с улицы, его остановила Канаде. Надломилась она уже потом, по пояс в воде. Благо, что Ао так быстро её нашёл, улизнув как можно скорее от Третьего и его ревизоров. Они долго комментировали спокойствие девочки перед лицом смерти. Разумеется, Канаде убивала без ярости и жестокости, без азарта, без гордости. Уж она-то, наверное, всегда знала, что смерть — это продолжение пути. Но ей претила мысль переворачивать за других такую важную страницу. Она не считала себя в праве решать и даже боялась возможности такого выбора. Хорошо, что единственным, кто заметил это во время экзамена, был Ао. С другой стороны, никто, кроме него, Бьякуганом не обзавёлся. Канаде была его любимицей из всех детей, с которыми он когда-либо имел дело. Хоть как-то состязаться с ней в его глазах могла только юная Мей, но она принадлежала к клану Теруми, несмотря на второй кеккей-генкай, который её мать ухитрилась унести в своём чреве с территории страны Камня; Теруми были соблазнительницами из старых легенд о межклановых распрях, роковыми красавицами, сводящими с ума мужчин лицом, телом и характером. Канаде манила к себе совершенно иначе, к ней тянулась не слабая плоть, а души — для спасения в жизни или в смерти. В Мей зиждилось слишком много наследства её клана, чтобы вызвать подобный эффект, хотя у девочки тоже имелись свои железобетонные принципы. Будущее было за ними, в этом Ао не сомневался, отнюдь не за Ягурой.