Sing to me I am not doing well Getting tired of my own words Sing to me 'Cause I can't hear myself Through the loudness of my own hurts Call me selfish when I say this, say this I'm kinda helpless, and I need you Sing to me 'Cause I'm not doing well «Sing to me» — MISSIO
Дорогой суслик, Ты когда-нибудь задумывался о том, что такое жизненный путь? Наверное, это не те слова, с которых стоит начинать письмо. Было бы лучше написать о чём-нибудь другом: о лобстерах, например, свежих и сочных, о приливах и отливах, о гибискусе, — но искренность встала костью в горле и, боюсь, я никак не могу выдохнуть. Знаешь, бывает такой редкий момент, когда осколки воспоминаний, отголоски прошлого, все принятые в них решения, ошибки, слёзы, кровь, смех, прикосновения — всё вдруг складывается в разноцветную мозаику, в огромную картину. Жизнь выбрасывает тебя на берег, и ты вдруг видишь, и впервые становятся понятными все «зачем» и «почему», с которыми ты взывал в воздух шёпотом или криком, запрокинув голову. Вот только почему так страшно? Где радость, что ничего не было зря, и что у тебя действительно есть своя тропа, ещё никем не пройдённая? Я пишу тебе это сонная и пьяная. Сонная, потому что очень много безотлагательной работы. Пьяная, чтобы, вспомнив твои понимающие глаза и надёжные руки, не сделать какую-нибудь глупость. Хочется выть, но это несолидно. Хочется сбежать, но это трусость. Хочется откровенности и невозможного. Получается только молча жалеть себя, глядя на опустевший стакан рома. Пока он не опустел, я смотрела, как садится солнце над океаном, думала о твоих волосах***
Она медленно сползла по стене своего нового большого кабинета. С инаугурации прошла всего неделя, а силы уже, казалось, были на исходе. Хотелось свернуться в клубок и плакать. И в этом не было чьей-то конкретной вины. Канаде никогда не задумывалась о том, как её видят. Старая детская установка «я спряталась, значит, я не привлекаю внимания и могу делать, что хочу» оказалась ошибочна. Спрятать чакру было недостаточно. Что же касается доброго сердца, чистой души — их не укроешь. А если попытаешься, надев маску, она прилипнет к лицу, и тогда всё естество пойдёт трещинами. Она думала, что может жить, как считает нужным, потому что никто не находит её ни по-человечески привлекательной, ни интересной; верила, что единственным, что отличало от других, была светлая чакра. Внимание собиралось на сильных и смелых, а Канаде никогда не считала себя таковой из-за правил и рамок эпохи. Ей следовало бы догадаться, что она притягивала людей искренностью, пропагандой чего-то простого и великого одновременно. Кого, как не идеолога, объединившего народ всех сословий и возрастов, посадить в кресло власти? Со вздохом поднявшись на ноги, Канаде, покачиваясь от усталости, вышла из кабинета. Телохранителей к ней ещё не приставили, хвала Силе, поэтому рассчитывать на личное пространство всё ещё было можно. Еле передвигая ноги, она вылезла на крышу башни. Над Киригакуре медленно восходило солнце, и лёгкий утренний туман медленно исчезал в разрушенных домах. Когда-то в ночи прошёл дождь, поэтому к солёному воздуху примешивался запах влажной земли. Город больше не выглядел серым. Казалось, атмосфера уныния капитулировала вместе с Ягурой. Знакомая чакра мелькнула на периферии, потом приблизилась. — Ты как? — спросил Ао-сенсей, приземляясь рядом с ученицей. Канаде молча смерила его сонным, немного расфокусированным, взглядом. И ничего не ответила, отвернувшись. Сенсей не был виноват в том, что именно её выбрали на пост Мизукаге. Он вообще находился в столице, когда это произошло — оппозиционное движение решило захватить и Кири, и дворец даймё одновременно, чтобы революция не растянулась, и чтобы погибло как можно меньше людей. Ао, Ширагику и наибольшая часть оининов отправилась вместе с Йоко и «старой» аристократией, поскольку, если в битве за Кири требовались специалисты ниндзюцу, громкие и мощные, грубые в своём боевом стиле, для захвата дворца лучше подходили воины методичные и тихие. Впрочем, с отрядом Ао отправился и Утаката, на случай какого-нибудь неприятного сюрприза. Присутствие же Канаде, единственного мастера фуиндзюцу оппозиции, было необходимо в Кири по очевидным причинам. Единственный однозначный плюс назначения Окабе в должность заключался в том, что её пока никто не спросил про запечатывание биджу: в кого, как и каким образом. Её подход могли бы счесть предательством, потому что она, на самом деле, не запечатала Исобу. Не совсем, по крайней мере. Утаката изначально присоединился к движению оппозиции только потому что его убедил в этом Рокуби. Именно поэтому Канаде и сорвалась из страны Ветра обратно в лагерь — о важности встречи с джинчуурики намекнул в коротком письме Джузо. Поговорить с Сайкеном, взявшим контроль над телом Утакаты, получилось не сразу, но разговор был основательным. Мало того, что биджу подтвердил пребывание Ягуры под гендзюцу, он ещё и обсудил с ней Исобу. Как объяснил ей демон, их всех, до единого, создали по принципу внутренней противоположности. Инь-янь, белое и чёрное, индивидуальное духовное и физическое. Но в некоторых биджу, если конкретнее, в четырёх из девяти, контраст был немного другим: инь-янь, чёрное и белое, индивидуальное духовное и физическое, коллективное духовное и физическое. К последним относились Ичиби, Ниби, Санби и Йонби. Сайкен не счёл нужным объяснять, почему младшие биджу были созданы по другому принципу; тем более, что для более глубокого разговора не было ни времени, ни возможности. Однако ему удалось объяснить Канаде разницу, а также дать понять, что Узумаки, придумавшие печати для джинчуурики, её не учли, поэтому младшие хвостатые находились в ещё более неудобном положении, чем старшие. В частности, поэтому «сильные мира сего» ошибочно считали биджу с меньшим количеством хвостов слабее. В общем, формально Исобу был запечатан в вазу посимпатичнее. Канаде наплела очевидцам что-то про «лучше не рисковать, да и желающих нет». На самом деле, в вазе покоилась лишь солидная часть чакры Хвостатого, поддерживавшая его огромную физическую форму, а сам он вернулся в океан, растворился в нём, чтобы восстановить силы, подлечить уставший от гендзюцу и заточения разум, и чтобы вернуться к своим прямым обязанностям — отводить корабли от скал, пасти рыб и других обитателей океана, спасать утопающих, контролировать водные стихийные бедствия. Канаде сочла своё решение не только человечным, но и разумным, а позиция Мизукаге удобно защитила от лишних расспросов. На этом плюсы шляпы, впрочем, заканчивались. — Я тебе кофе принёс, — вдруг сказал Ао. — А? — Канаде выдернуло из мыслей. — Где? — Держи, — ей вручили термос и чашку. — С молоком и сахаром. — Крепкий? — Дефибриллирую, если что. — А-а, — Канаде неловко налила себе порцию. Пригубила. Потом махом опрокинула, как стопку. Поморщилась. — Забористый, спасибо. После ещё двух заходов отставила от себя чашку и термос и уселась в позу безнадёжного человека, ожидавшего кофеиновый удар по мозгам. — Мне сказали, — вдруг снова заговорил сенсей, — у тебя был нервный срыв, когда тебе дали шляпу. — Экзистенциальный кризис, — поправила его Канаде. — Почему? Она на него ошарашенно уставилась. — В смысле «почему?! Мне никто не сказал, что меня рассматривают как кандидатуру! Все знали! Все! Кроме меня. — То есть тебе не пришло в голову, — Ао смотрел на неё озадаченно, — что мы всеми сословиями объединились под твоим началом? — Шиноби организовывали изначально вы с Мей, а Йоко окучивала аристократов. А я всякие мысли писала. — Какая же революция без идеологии, — пожал плечами Ао. — Ты думаешь, я просто так тебя зверски тренировал? У каждого лидера своё политическое видение. — У меня оно философское. — Политика — это борьба философий. Канаде, сникнув, тяжело вздохнула. Уселась поудобнее, обняв колени. Ао неловко положил руку ей на плечо. — Я могу понять твои переживания, — медленно проговорил. — Но не… экзистенциальный кризис. Разве ты не получила, чего хотела? — А я не знаю, чего я хотела, — буркнула Канаде, опустив взгляд. — Сначала мне было нельзя чего-то хотеть, а мечталось только о том, чтобы… достойно выжить. Потом, когда Ягура пришёл к власти, все мои желания стали… совсем простыми, инстинктивными… В стране Железа передо мной поставили цель — написать работу. Не для себя, для других, потому что им это было нужно. Значит, и цель была не моя, мне её навязали. И только в манифесте, — глаза сами собой налились грустью, — я… снова начала мечтать. Не для других на этот раз, сенсей. А для себя. Я начала понимать, чего на самом деле хочу… и, вот, мне дали шляпу. Как будто… Она тяжело вздохнула. — Как будто мне нельзя мечтать о моём счастье, — горло зачесалось от желания опять расплакаться, — только об общем. Разве не может быть и того и другого? Разве я… разве я не заслужила? — А ты разве знаешь сейчас, чего хочешь? — приподнял на неё бровь Ао. — Смутно, — она слабо пожала плечами. — Но знаю. Ничего грандиозного. — Тогда что тебе мешает быть счастливой, находясь в позиции Мизукаге? — Ну… во-первых… мне кажется, я недостойна должности. — Бред, — отрезал Ао. — Почему недостойна? — Разве я очень сильная? — Канаде, не выводи меня из себя. Ты гений фуиндзюцу и гендзюцу. Ты — единственный повстречавшийся мне сенсор, который видит ауры и ощущает эмоции. А я знаю многих. — Но я-то только со шляпой узнала о том, что представляю из себя что-то выдающееся! — с горечью воскликнула Канаде. — И что с того? — не понял Ао. — Сенсей, я не знаю самой себя, — она обернулась на собеседника. — Не знаю. Как я, чёрт возьми, могу управлять Кири, если … если я понятия не имею о таких базовых вещах? — Драматизируешь, — фыркнул Ао. — Может, ты себя не знаешь, но мы тебя знаем. Причём весьма хорошо. Лучше, чем ты думаешь, — он вдруг посерьёзнел. — Понять тебя не всегда можем, это правда. Но такова ведь обратная стороны монеты всех нонконформистов… Талант, или гений, или интересная перспектива мысли в обмен на одиночество. У большинства людей всё иначе — посредственность, но куда большее количество «родственных душ»… вкупе с горечью осознания быть неизбежно забытыми через десять-тридцать лет после смерти. То, что ты обречена на вечную память, я знал с самого начала. И Ринго знала. И Иширо. Что касается остального «костяка» нашего движения — время рассудит. Хотя посмотри на того же Забузу. Он уже выиграл. — Это потому что он тоже одинок, — покачала головой Канаде. — Точнее, — задумчиво прикусила губу, — он, как и я… один. Но не одинок. — Вы с ним всегда были особенными. По-разному, но… суть та же самая, — пожал плечами Ао. — И потом, разве кто-то из наших не нонконформист? Спасибо системе Кири, — он сардонически улыбнулся, — остальные банально не выпускались из Академии. Канаде понуро хмыкнула. И сенсей вдруг совсем по-отцовски, по-доброму, приобнял её, прижав к тёплому боку. — Ты всю жизнь была окружена «особенными», — продолжил он понимающе, — поэтому не понимала, что «нормально», а что нет. Может, и к лучшему. Гордость не вскружила тебе голову, да и тяжесть абсолютного одиночества ты не познала в полной мере, не так ли? — Угу, — по-детски кивнула Канаде, уставившись на свои колени. — Тогда, — вздохнув, продолжил он, — почему тебя так тяготит должность Мизукаге? Почему ты её боишься? — Плохая идея, сажать пацифиста в кресло диктатора. — Нормальная, — осадил её Ао. — Прекрасная. Не аргумент. Что ещё? — А вдруг власть изменит меня? — Канаде робко посмотрела на него. — Вдруг я изменюсь в худшую сторону? Вдруг я… не справлюсь? — Справишься, — уверенно произнёс Ао. — Ты очень упряма в том, что действительно нужно. Ещё сомнения? — Власть может отдалить меня от народа… — Не отдалит, потому что ты, в отличие от многих, к власти никогда не стремилась. Что ещё? — А любовь? — А что не так? — нахмурился Ао. — Ну, — Канаде помялась. — Хочется. — Будет, — отмахнулся он. — Уж тебе-то вообще не нужно переживать по этому поводу. Ты красивая, умная, сильная, гениальная, смешная… эксцентричная… у тебя много талантов и интересов. Ещё ты легко сходишься с людьми. — И ещё у меня теперь шляпа, — мрачно добавила Канаде. — Я теперь знаю, почему «шляпа» — это что-то плохое, а «дело в шляпе» — это что-то хорошее. Так вот, «шляпа» у меня, а у Кири и страны Воды «дело в шляпе». А возможность уйти от «шляпы» я, — она выдержала театральную паузу, — прошляпила. Ао не нашёл эту шутку смешной. «Вот Раса точно бы воздухом поперхнулся». — Шляпа, — вкрадчиво проговорил сенсей, — служит, если угодно, фильтром. Чтобы всякие недостойные подумали десять раз, насколько они презренные мудаки и грязь под ногтями. Канаде на него с удивлением взглянула. — Моим девочкам — только самое лучшее, — строго заявил он. — Мей уже счастлива в отношениях. Кисаме сильно над собой вырос, и отец из него неплохой — претензий нет. Остались ещё ты и Суирен. — Это что, — со смешком наклонила голову вбок Канаде, — если кандидаты на наши сердца не будут соответствовать твоим стандартам, отлавливать их в густом тумане будешь? — Я отец или кто? — раздражённо повёл плечами Ао. — Сказал же. Вам — всё самое лучшее. Думаешь, я шучу? Нет. — А Ширагику что по этому поводу думает? — Уже придумала мне с дюжину теоретических алиби для теоретических ситуаций. Но, — он прочистил горло, — я это всё к чему. Делай, что хочешь с Кири и с нами. Нормально всё будет. — Я не знаю, как править, — нервно рассмеялась Канаде. — Нет никаких учебников! В любом случае выйдет «делай, что хочешь, и будь, что будет». — И хрен с ним, — жизнеутверждающе заявил Ао. — Мы тебе всегда выскажем наши точки зрения и во всём поможем. Мы с тобой, понимаешь? До конца, до точки. А потом и в вечности найдёмся. Нам не привыкать находить своих наощупь в густом тумане. — И то верно, — слабо улыбнулась Канаде. Оставшийся кофе в термосе она не стала допивать. И в кабинет не вернулась. Ао с готовностью пообещал посидеть за неё над важными бумагами, оставшимися после Ягуры — перед началом нового стоило отсортировать старое. Пока город досыпал последний час до будильников, Канаде вышла к океану и, прямо в одежде, зашла в холодную воду по самую грудь. «Приветствую, добрая звезда», — эхом отозвалось в природной чакре от Великой Черепахи. «Приветствую, добрый хранитель волн», — молча откликнулась Канаде. У её ног мелькнула стайка тонких серебряных рыбок и весело унеслась в сторону лазурного горизонта. Она не жалела о решении дать Санби максимальную свободу из всех возможных в текущей эпохе. И знать кому-то ещё об этом было необязательно. Подышав солёным воздухом, впитав в себя спокойствие волн, Канаде вернулась в квартиру сенсея, в свою старую комнату и уснула, чувствуя себя обнадёженной и обласканной, утешенной. В её сне по воздуху пустыни, озаряемой солнцами-близнецами, плавали огромные разноцветные рыбы и били хвостами киты. Знакомый старик с добрыми печальными глазами, светящийся синим, пытался подружиться с морской фауной, делая широкие пассы руками. Завидев хозяйку сна, он, просияв, многозначительно ткнул пальцем в небо. — Менеджмент! — провозгласил. А потом, подмигнув, исчез.