Death has come around my mind so often in a sleep We're dreaming 'bout a winter you won't see And despite the lies that tie a man, you held your head so high You're often on my, always on my mind You're on my– And we wait The thought keeps buzzin' round my head since knowing you were gone Wondered how I'd failed to see it coming on And in my dreams I often think of you, I wonder where you've been See, I don't remember all too much since then «We Wait» — Other Lives
Сама коррекция печати, как и предполагала Канаде, заняла немного времени, хотя, разумеется, над чертежами пришлось покорпеть — они не требовали чего-то сверхвыдающегося, скорее просто нуждались в крайне скрупулёзном подходе. Необходимо было заменить каждую составную часть базы, осторожно подбираясь к элементам, которые мастер фуиндзюцу переписать бы не смог, то есть применить эффект «Дедушкиного Топора», только с усовершенствованиями. Канаде не была уверена, складывался ли в таком случае парадокс или нет — печать оставалась печатью, и её задача не менялась, только функции использования и манера применения существенно разнились от изначального варианта. По поводу же «потустороннего элемента» пришлось долго консультироваться с Исобу. Фактически, чтобы изменить основные параметры печати, необходимо было договориться с Шукаку. С этим… могли быть проблемы. Помимо того, что Ичиби было максимально неудобно находиться в Гааре — печать предрасполагала к полному владению живым телом, даже диктовала это, но дух Каруры мешал полному слиянию, — все прошлые разы Шукаку тоже был запечатан плохо. Точнее, не то, что бы плохо, но… жестоко и отвратительно. Если бы Шукаку поймали Сенджу и Узумаки, ситуация не была бы патовой; они мало того, что всё-таки хоть как-то учитывали специфику биджу, но и поделились базовыми печатями, от которых в дальнейшем можно было бы отталкиваться. Мало кто знал из ныне живущих, но Ичиби, задолго до Первой войны, был порабощён священниками, которые ему же прежде и поклонялись — и Канаде не сомневалась, познакомившись с фуиндзюцу стиля клана Акасуна, что база там была… скверная. Что конкретно сделали с Шукаку жрецы-предатели, Исобу не сказал. Зато намекнул, что пустынные храмы лично развалили остальные биджу до того, как их нашли и поработили Сенджу и Узумаки. Младшего брата они всё равно тогда не успели найти. Но они искали, искали долго, потому что чувствовали агонию Шукаку. Ичиби после этого уже не был прежним. Из всех биджу люди принесли ему больше всего горя, и из доброго хозяина песков Шукаку стал жестоким карателем. Мало того, что он хватался за любую возможность проливать кровь, так ведь и на самой стране Ветра отразилась его великая обида. Пустыня стала опаснее. Высыхали колодцы. Пески позабыли вкус дождя. В контексте разговора с Исобу Канаде стали, впрочем, понятнее мотивы создания такой специфической печати для Гаары. Она всё равно осуждала метод Акасуны но Чиё за жестокость; помимо прочего, жертвоприношение невинной души не могло решить проблему страны Ветра. Но Окабе понимала, что таким образом старушка-кукловод хотела искупить вину своего народа перед Хранителем Пустыни. Она хотя бы попыталась. Даже Раса не знал специфику обстоятельств Шукаку — Канаде пришлось уговаривать его оставить Чиё в покое хотя бы из уважения. Задача перед Окабе стояла не из лёгких, хотя она была уверена, что её планы должны были дать благоприятные результаты. Приходилось ставить саму себя под удар. Как «младшие», так и «старшие» биджу реагировали на её чакру. В случаях с Кьюби, Хачиби и Рокуби пассивное употребление личной энергии Канаде придавало им достаточно сил, чтобы, вне зависимости от печати, почти беспрепятственно завладевать телами своих джинчуурики, пусть и ненадолго. На Исобу, прежде оторванного от своего естественного места обитания, она оказывала скорее лечебный эффект; как сказал Канаде сам Санби, его существование после Ягуры из болезненного стало приятным, потому что ему удалось довольно быстро восстановиться. И это получилось конкретно из-за чакры Канаде. Его теория подтверждалась тем самым случаем в Суне, когда Шукаку сознательно паразитировал на чужой жизненной энергии. И это всё означало только одно — Канаде предстояло «накормить» Ичиби досыта. И, возможно, потом слечь на несколько дней для восстановления. Расе об этом заранее было знать совсем не обязательно. В назначенный день делегация Кири и несколько специально отобранных шиноби Суны собрались на западе страны, у океана, как и договаривались. С Четвёртым Казекаге были Матсубаяши Пакура, Баки, Чиё и тот самый кукловод с тёмно-синими узорами на лице, Сокол. Последние двое присутствовали как ведущие специалисты фуиндзюцу Суны. Канаде почти не нервничала. Сила намекала, что исход собирался быть нужным, хорошим. Она также говорила, что должно было произойти что-то… неизбежное. Что-то, отчего нельзя было ни скрыться, ни убежать. Какой-то узел фатума должен был распутаться. И Канаде относилась к этому сообщению… настороженно. Бесстрашно, но нервно. Никому не нравится шагать в пропасть неизведанного, если выбор сделан не лично. Ночь была тихой, когда все оказались в сборе. Блондин, Яшамару, привёл с собой мальчика — и когда в огоньке детской чакры мелькнула демоническая тень, ноги Гаары подкосились, и его поймали руки дяди. Исобу увёл за собой сознание Шукаку, чтобы позволить Канаде внести базовые коррекции. Океан был спокоен и оглушителен в тишине тёмно-синей ночи. Почти идеально круглая луна оставляла неровную дорожку на чернильно-чёрной воде. Облака висели высоко, болтаясь на небе старыми рваными парусами. Гаару положили на траве, подальше от песка, и шиноби Суны воткнули в разворошённую землю факелы. Канаде распустила волосы, спрятав заколки в юкату — и засияла почти так же ярко, как ночное светило, почти так же тепло, как языки пламени. И приступила к работе, приподняв тунику мальчика. За каждым её движением неотрывно и внимательно следили. Когда она покончила с зависящими от неё элементами, Канаде подняла голову на Расу. — Гаара будет спать ещё какое-то время, думаю. Но совсем скоро из него выйдет часть Шукаку, и мне надо будет с ним поговорить. Не паникуйте и не вмешивайтесь… Я постараюсь ему помочь. — Ему? — нахмурившись, переспросил Раса. — Так ты знаешь, — старческим скрипучим голосом констатировала Чиё, не без удивления посмотрев на Пятую Мизукаге. — Знаю ли я, что сделали с Шукаку жрецы? — уточнила Канаде, запечатывая обратно кисти и чернила. Она поднялась на ноги. — Знаю. Из всех остальных только на лице Сокола не отразилась озадаченность. — Тогда ты должна понимать, — проговорила Чиё, — что он вряд ли захочет иметь с нами дело. — Поэтому он будет иметь его со мной, — пожала плечами Канаде. — Я… попрошу вас не вмешиваться. Шукаку очень зол, да. Но, — она печально улыбнулась, — ещё ему очень и очень больно. По меркам биджу можно сказать, что он болен. Даже если дело дойдёт до боя, моя задача не в том, чтобы его победить, но в том, чтобы ему… помочь. — Биджу странно реагируют на твою чакру, так ты говорила, — вспомнил Раса, скрестив руки на груди. Было видно, что он собирался пристать к кукловодам с расспросами. — Именно, — кивнула Канаде. — Если он наестся моей энергией, ему может полегчать. — Он может тебя случайно и убить, — нахмурился Казекаге. — Если дойдёт до крайности, рассчитываю на тебя, — она похлопала его по плечу. — Но… не должно. Лучше будьте при Гааре. Пора.***
Забуза в фуиндзюцу не понимал практически ровным счётом ничего, хотя, с поэтической точки зрения, наверное, должен был бы. Но он не понимал, и жил с этим абсолютно спокойно. Наблюдая за спиной Канаде, медленно удалявшейся в сторону тёмной воды, Забуза мысленно клял себя за безалаберность самыми крепкими выражениями. — Эй, всё хорошо будет, — легонько пихнул его локтем под рёбра Райга. Они отошли от делегации Суны, что-то бурно обсуждавшей громким беспокойным шёпотом. Казекаге, казалось, всеми силами сдерживал себя, чтобы не побежать вслед за Канаде. — Ты нашу Мизукаге не знаешь, что ли? — скривился Забуза. — Она же, дай ей возможность, на жертвенный алтарь себя положит. Ещё предварительно на нём стол накроет. Мне это не нравится. Не нравится! — Такой у неё путь, — пожал плечами Райга. — Я в неё верю. Она справится. — Понятное дело, что справится! Я тоже верю! Но мне не нравится! — Казекаге тоже ситуация не нравится. Никому адекватному не нравится. Но скоро всё закончится… и мы пойдём завтракать чем-нибудь вкусненьким. У Забузы от одного упоминания еды болезненно заныл живот. — Мне с моими нервами не до завтрака, — огрызнулся он. — Да и мне тоже, но если надежды мало, её надо придумать, — пожал плечами Райга. — Умоляю, просто помолчи. — Ладно… ладно. Сгусток демонической энергии разорвал гармонию ночи, резко и почти болезненно отозвавшись на сенсорном радаре. Забуза, сцепив руки на груди, крепко стиснул зубы. Сильный порыв ветра побежал от сердца пустыни сквозь степь, сквозь джунгли, прогибая под собой пальмы, словно рука пробудившегося властного господина. Забуза почувствовал мурашки на своём теле и велел себе стоять прямо, не горбясь. Ветер, взметнув робы Казекаге, покружив спиралью вокруг спящего ребёнка, понёсся в сторону Канаде. Она стояла на воде, сияющая, со спокойным лицом, и даже её белые руки не отражали беспокойства, только почтение. «Вот поэтому именно она Мизукаге, а не Мей, или кто-нибудь ещё, — подумал Забуза. — Смотреть вот так в глаза великой опасности — это даже не яйца нужны, а что-то получше и покрепче». Ветер остановился у океана, словно белые барашки тихих волн были для него невидимой стеной — и в воздухе зазвенел забирающийся под кожу, пронзительный лающий смех. Канаде почтительно склонилась перед линией берега. — Приветствую, — проговорила, — добрый Хранитель Пустыни. — Добрый? И снова смех. Лающий, леденящий. От которого волосы встают дыбом. — Д о б р ы й… Ветер прокатился по берегу, забирая в себя влажный и сухой песок. Его крупицы, медленно поднимаясь, завертелись в замкнутом кругу потока. И выросла, словно песочный замок, фигура. Не такая большая, как обычная форма биджу, но всё равно чудовищно огромная. Канаде выглядела на её фоне маленьким беззащитным светлячком — и Забуза почувствовал, как они с Райгой оба тревожно напряглись, готовые в любой момент побежать к Окабе. Но это было бы невозможно — биджу стоял между ними и океаном. — Ай, проклятье, ай, проклятье, — залепетал кто-то. Забуза даже не понял, что это был он сам, пока Райга не вцепился в его руку. — Замаливаешь человеческие грехи, маленькая звёздочка? — осведомился биджу таким тоном, что Забузе захотелось упасть в обморок, или проснуться, или что угодно. — Мама, — пролепетал Райга, вцепившись в его руку сильнее. — Мама… У меня в-волосы д-дыбом в-встали. — Я щас сдохну от ужаса, — непослушными губами выдавил из себя Забуза. — М-мама… — Замаливаю, видимо, добрый Хранитель Пустыни, — спокойно ответила Канаде, разгибая спину. — До-о-о-обрый? — протянул Шукаку так, что Райга даже всхлипнул. Сенсорный радар налился чужой яростью, такой же чёрной и мрачной, как сама ночь. — Не-е-ет, не-е-ет, звёздочка, добрым я был тогда-а-а. Пока люди не показали мне, как ценят своих богов! Чакра Канаде заструилась на фоне его великой злости белой амброзией. Тьма ела её, заглатывала, пожирала с непримиримостью времени. — Знаешь ли ты, за кого просишь? — продолжил биджу вкрадчивым, почти елейным голосом, пробирающим до костей. Не было видно плотоядного оскала на морде Ичиби, но Забуза чувствовал его дрожащими поджилками. Энергия Канаде полилась сильнее и быстрее, из спокойного ручья становясь тихим водопадом. — За грешников, тянущихся к раскаянию, — это было сказано тихо, но само скромное могущество слов ощутилось кожей. И будто сам океан отозвался, наливаясь силой.***
Покатые дюны под полуденным солнцем во сне давно уже стали для неё привычным явлением, поэтому она удивилась, когда пейзаж в голове вдруг изменился. Ей снилась не пустыня. Хотя старик, которого она много раз видела в ней, присутствовал. — Здравствуй, Канаде, — проговорил он, улыбаясь. От доброты его голоса и глаз почему-то хотелось плакать. Тень от листвы деревьев Сада Тысячи Фонтанов пробежала по его лицу от невидимого порыва ветра. — Меня зовут Бен… Бен Кеноби. И я очень давно хотел поговорить с тобой. Раньше не получалось, — он развёл руками, — но теперь можно. Пустыня, дорогая. Наши с тобой дороги всегда ведут в неё… в пустыню. К её воле, — старик посерьёзнел, — и к её богам.