Sea and the rock below Cocked to the undertow Bones, blood and teeth erode With every crashing node Wings wouldn't help you Wings wouldn't help you down Down fills the ground Gravity's proud You barely are blinking Wagging your face around When'd this just become a mortal home? «Rosyln» — Bon Iver
С годами он понял, что у времени имелось чувство юмора. Только почему-то ком в горле стоял, и было совсем не смешно. В последний раз, Джирайя прекрасно помнил, они виделись на похоронах. На нём самом лица не было, разумеется. Минато утопал в цветах, безжизненный, от того маленький и хрупкий; душа в нём всегда перевешивала, поэтому не получилось подойти и отдать ему своё последнее почтение. Тело казалось восковым, противоестественным, болезненно пустым. К Джирайе постоянно подходили. Он не помнил лиц. Тогда у каждого было своё горе, и никто не мог помочь. Джирайя потерял не только ученика, но и любимого сына, свою самую последнюю надежду, он не хотел делиться своим горем пустыми словами; настоящими словами, в которых звенела истина, тогда никто не разбрасывался, чтобы не заплакать. Но вот что он помнил: когда гроб с траурной торжественностью запечатали и опустили в землю, когда люди начали расходиться каждый к своему личному горю, когда смерклось и пошла морось, рядом с ним стоял Орочимару без зонтика. Молча, не предлагая ни утешений, ни ободрений. Протянул ему пачку потом, и раскурили на двоих, не двигаясь с места, несмотря на мелкие капли дождя и растекавшуюся грязь под сандалиями. Они молча простояли всю ночь, и молча промокли до нитки, и рассвет был мрачным, тёмным, пасмурным. Все листья с деревьев осыпались в процессе ужаса, произошедшего накануне, они лежали под ногами и пахли смертью, кружа голову, но Орочимару молча стоял рядом. Они ушли последними с кладбища. Распили бутылку на каких-то ступеньках, не проронив ни слова. И только когда на улицах начала шевелиться вялая жизнь, Орочимару положил ему руку на плечо, встал и медленно ушёл. Джирайя долго смотрел ему вслед, не в силах выдавить из себя искреннее «спасибо». Из толстого каталога общих историй, весёлых и грустных, радостных и печальных, удивительных и страшных, всегда вспоминалась именно эта, когда голова сама собой оглядывалась назад. Никто никогда не говорил ему, как тяжело терять друзей, когда не смерть развела, а жизнь. Потерю прежней Цунаде он переживал сильно. Так сильно, что начал писать эротику, в которой у всех всё в итоге складывалось хорошо. Когда произошёл скандал с Орочимару, Джирайя находился в запое — протрезвел и не понял. И пытался потом понять — и всё равно не понял. Потому что отказывался верить. Войны прошлись по всем ним с грубостью колеса тяжёлой повозки, выжали из них соки из пота, слёз и крови, но ведь должны были бы остаться кости. Но осталась лишь кожа. На чём она висела? На гордости? Порой Джирайя думал, что стал писателем только из-за собственной глупости; надо было куда-то девать рефлексию, и тяжесть бытия, и ночные кошмары, надо было хоть что-то понять, хоть в чём-то как-то разобраться — и он сублимировал в творчество. И всё равно жил с ощущением, что так ничего и не понял. И только когда под его опекой оказались очевидные агенты Корня, что-то медленно и робко начало проясняться. Он не знал, что конкретно, и даже когда пытался самому себе мысленно объяснить, нужные слова не складывались ни в предложения, ни в поэтические метафоры, и брала злость на собственную глупость, сколько можно, сколько прожил, столько пережил, и так ничего и не понял! И хотелось спросить совета, хотелось найти какого-нибудь мудрого старца, пасть к нему в колени, взмолиться «ну объясни мне, объясни!», вот только те, кто годился ему в отцы, жили в ещё более далёком прошлом, их юность и жизнь пришлась на апогей идеализма, и протянули они так долго только потому что старые мечты, которым уже давно не было места новом мире, придавали сил. Агенты Корня знали простые истины, которые искал Джирайя, и не делились. Он их за жадность почти не осуждал. Если они что-то рассказывали, то добровольно, сами, и совсем немного. Не привыкли иметь ничего за душой, даже права на собственные мысли. Джирайя давал им работу, делегируя свои обязанности, обучал ремеслу сходиться и расходиться с людьми, искать информацию, обращаться с ней бережно — прогресс был медленный, они не научились в раннем детстве общаться, и было понятно, что тень Корня не могла их покинуть окончательно, но всё-таки… всё-таки мальчики и юноши, оказавшиеся под его опекой, тянулись к добру, как цветы к солнцу. Помогая им, направляя и обучая их, Джирайя чувствовал, как исцелялась его собственная душа. Он забыл, каково это, ухаживать за молодым садом. Делать добро. Предавать отечество. Отчасти поэтому, когда, два года спустя, прошёл экзамен на ранг чуунина в Кири, Джирайя написал Окабе Канаде с робкой просьбой пройтись по волшебной пещере. Инкогнито, разумеется. Она согласилась. Джирайя оставил тайных подопечных под присмотром своего призыва, тайно прибыл, и его тайно провели — вся его жизнь в последнее время была одним сплошным секретом. Опыт прогулки по пещере стал ещё одной сокрытой страницей в книге его жизни. — Между прочим, — сказала ему Мизукаге после того, как Джирайя выкурил несколько сигарет стоя на выходе в глубокой задумчивости. — Я недавно видела одного вашего старого товарища. Он тоже хотел побродить. Я позволила. — Вот как? — вскинул брови Джирайя. — Это кого же вы видели? Окабе Канаде пожала плечами. Закурила. — Орочимару, разумеется. Жабий Отшельник замер. — Он ушёл из организации Акацуки и сейчас занимается своими проектами, — продолжила Мизукаге, как ни в чём ни бывало, — думаю, он будет рад, если вы к нему заглянете. — Ра-а-ад, — неверяще протянул Джирайя. — С чего вы взяли? Вам, — он посерьёзнел, — вообще известна его история? Она смерила собеседника пронзительным взглядом. — А вам? — осведомилась, расплывшись в полуулыбке. Джирайю это задело. — Намного больше вашего. — Безусловно, — Окабе Канаде кивнула, всё ещё улыбаясь. — Тогда о чём идёт речь? Однозначное «нет»! — О, вы рассуждаете, как писатель, — она усмехнулась. — Большая профдеформация. — Не понял, — Джирайя невольно ощерился. — Писатели нередко думают, что им известно о человеке всё, потому что они воспринимают людей, как персонажей, — она смерила его мягким взглядом. От понимания в чужих глазах хотелось поёжиться. Джирайя не привык к тому, что его видели насквозь. — Но это ошибка, вы и сами знаете. Я, например, сейчас пишу книгу… — Художественную? — приосанился Джирайя. — Да. Мы с Забузой вместе её пишем. Так вот… несмотря на то, что персонажи в ней — наше детище… Мы знаем о них едва ли половину. Забавно, правда? — она тихо рассмеялась. — Учит скромности. — Хм, — он скрестил руки на груди. — То есть вы намекаете, что я знаю Орочимару не так глубоко, как хотел бы, и поэтому предлагаете встретиться с ним? — Джирайя скептически посмотрел на собеседницу. — Вы вообще знаете, что он натворил, чтобы заслужить свою нынешнюю репутацию? — А вы? — осклабилась Окабе Канаде. Он хотел разозлиться, но сдержал себя. Ему на что-то намекали. Надо было понять, на что. — Орочимару сам выбрался из пещеры, — добавила Мизукаге. — Неужели вам совсем не интересно, как он к ней пришёл и с чем оттуда вышел? Джирайя нахмурился. — Может быть, вам интересно, — продолжила Окабе, — как он попал на ложный путь? — А разве его кто-то подталкивал? Да и важно ли это, в конце концов? Он совершил много… ужасного! Страшного! На этот раз Окабе Канаде посмотрела на него скептически. — Что я такого сказал? — возмутился Джирайя. — Что? Почему вы на меня так смотрите? Она фыркнула. — Не надо причислять себя к списку невинных и святых, господин Отшельник. Ни вы, ни я в этом перечне не значимся, — Мизукаге смерила его многозначительным взглядом. — Вы много кого убили. И я тоже. Хотите сказать, что ни один ребёнок не умер от вашей руки? Никогда никого не допрашивали? Вы наверняка в том числе и пытали, с эпохой вашей молодости. По глазам вижу, что да. Война — страшное дело. Именно поэтому я стою на позиции вооружённого пацифизма… Но разве вы можете что-то сейчас вещать про Орочимару, в то время как он не только вернулся на путь, но и пытается сейчас сделать что-то хорошее? М-м? В отличие от вас. Лучше бы она его ударила коленом в пах. — Что вы имеете в виду? — потребовал он холодно. — Что я не люблю лицемерие, — бесцветным тоном ответила Окабе. — Нет… не это. Про него. Орочимару. — Вот и разузнайте. Не надо меня вмешивать ни в политику Конохи, ни в ваши личные связи. Разбирайтесь сами. — Это вопрос международной безопасности! Она рассмеялась, и сапфировое колье задрожало на её изящных ключицах. — Что? — недоумевающе уставился Джирайя. — Что я такого сказал? Почему вы смеётесь? Окабе Канаде, всё ещё смеясь, только отмахнулась. И разговор был окончен. Весь следующий месяц Джирайя думал. Ещё один — искал. А потом… нашёл.***
— Значит, тебя нанял Данзо? — только и спросил, наконец выслушав. В итоге, на след он напал случайно: у страны Рек внезапно появилось производство прекрасно действующих фармацевтических препаратов. Цунаде всё ещё пьянствовала, скитаясь по континенту, а сравниться с ней в экспериментальной медицине мог только Орочимару; остальное являлось делом техники — найти людей, которые могли бы дать чёткие ответы на конкретные вопросы. Предварительно уведомить о визите в лабораторию. Сгрызть все ногти от нервов, ожидая ответа. — Да, — почти безмятежно ответил Орочимару, заваривая на двоих чай. Старый друг выглядел намного лучше, чем раньше. Менее осунувшимся, менее «острым», если можно было так выразиться. — А по телам ты «прыгал», потому что был… болен? — Н-да. — Так, а амбиции по вселенским знаниям? Орочимару ухмыльнулся. — О, я всё узнал, что хотел. — Неужели? — нахмурился Джирайя. — Да-да, — он разлил на двоих чай. — Не там искал. Видишь ли, — Орочимару с довольным видом откинулся на диване, — порой ответы приходят в жизнь в виде людей. Мне повезло. И я всё нашёл. И ответы… и решение моей проблемы. Хм. Ты мне не веришь. Ну, можешь не верить. Факт остаётся фактом. Зверства мне теперь претят. — Я обязан узнать. — Зачем? Разве ты что-нибудь поймёшь? Хотя, — Орочимару на миг задумался, — ты как раз сможешь, если захочешь. В отличие от того же Данзо. — Чем больше я узнаю о Шимуре, тем больше я хочу свернуть ему шею, — буркнул Джирайя. — Сначала эти мальчики… потом трагедия Учиха… ещё ты тут со своими проплаченными экспериментами… не удивлюсь, если какая-нибудь гражданская война в Аме — это его рук дело. Орочимару елейно улыбнулся, но Жабий Отшельник этого не заметил. — Вряд ли ты решил поискать меня только потому что соскучился. Не хочешь объяснить? С чего бы это «жест прощения»? Где твои обвинения? Ещё ни разу за разговор не назвал меня подонком. Джирайя, прикусив губу, отвёл взгляд в сторону. — А я не уверен, — медленно заговорил, — кому из нас действительно нужно приносить извинения. — О, вот как. — Наверное, мне. — М-гм. Как интересно. И почему? Он сглотнул, вспомнив похороны Минато. — Я малодушен, — очень неохотно признался. — А-а-а, — протянул Орочимару. — Вот оно что. Удивительное наблюдение. Никогда бы не догадался. — Это не значит, что ты и сам без греха! — вспыхнул Джирайя. — Но, признаюсь, я малодушен. — И что? — вкрадчиво поинтересовался Орочимару. — Почему меня должны интересовать такие запоздавшие открытия? Ты своих сирот из Аме даже не искал. Всю плешь нам проел про них, чтобы мы учителю не доложили, а в итоге даже не похоронил. Ты сам сказал, что что-то тебе показалась не так с официальной версией моего предательства Конохи, но разве ты решил искать правду? — Я был… слаб. — Ты и сейчас не силён. Мне твои извинения уже много лет как не нужны. Ты не только малодушен, но ещё и эгоистичен. Я, по крайней мере, от вас с Цунаде никогда не отворачивался. Это вы от меня отвернулись. Так было намного удобнее, не так ли? Джирайя тяжело вздохнул и устало потёр лицо. — Смерть Минато… — Не один ты кого-то потерял, — отрезал Орочимару. — Вы с Цунаде в этом абсолютно одинаковы. Считаете, что ваше горе уникально. В итоге, кто из нас троих много лет пытался победить смерть? — Прости меня, ладно? — воскликнул Джирайя. — Я виноват. Я виноват. Был дураком, слепцом, эгоистом, козлом, как угодно меня назови, всё стерплю. Орочимару смерил его нечитаемым взглядом. — Скажи мне тогда, Жабий Отшельник, — тихо произнёс, — зачем ты на самом деле пришёл? — Чтобы поговорить с тобой! — О чём? Орочимару всегда любил конкретику, и если что-то ненавидел, так это глупые вопросы и пустые разговоры; у него для них никогда не хватало ни терпения, ни такта. Джирайя, наоборот, не любил «прямые ходы» в дискуссии, так что в конкретном случае надо было угодить и себе, и старому другу. — О Пятой Мизукаге, — наконец ответил он. — Хо, — Орочимару медленно расплылся в ухмылке, — так твой внутренний рост связан с ней? Мне стоило догадаться. — Это она мне посоветовала найти тебя, — неохотно признал Джирайя. — Вот как? — Орочимару задумчиво потёр подбородок. — А ведь в нашу вторую встречу мы едва ли поговорили, только друг с другом поздоровались. Ах, какая проницательная женщина… — Так ты с ней до этого был знаком? — Можно и так сказать. Она при мне разобралась с Сасори. Обменялись парой фраз и разошлись. — С ней невозможно просто так «обменяться парой фраз и разойтись», — хохотнув, покачал головой Джирайя. — Не договариваешь, — и добавил, — вот со мной всё было просто. Помнишь, я сказал, что при мне оказалось несколько агентов Корня? Так и встретились. — Каким образом она сумела предотвратить их самоубийство? — Пещера. — А-а-а, — с пониманием протянул Орочимару. — Поня-ятно. Старый Данзо хотел богохульство учинить, да не вышло, — его лицо стало очень довольным. — Ну-ну. — Что «ну-ну»? — Ты разве не знаешь, кто такая Окабе Канаде? — Женщина, Пятая Мизукаге, революционер, реформатор, новатор, — Джирайя загибал палец за пальцем, — писательница, мастер фуиндзюцу. Но причём здесь богохульство? — А-а, — Орочимару улыбнулся. — Так ты не почувствовал её чакру. — А что с ней не так? — нахмурился Джирайя. — О, ты не понял. Всё с ней «так». Вот только она… особенная. — Как у джинчуурики? — Да нет же, — начал раздражаться Орочимару. — Она другая. И эта чакра, собственно, дала мне ответы на не до конца сформированные вопросы. Точнее, она мне их аргументировала и доказала. Про свойства чакры можно узнать, поспрашивав тех же торговцев. Но вот увидеть своими глазами доказательства? — он закурил. — Так ты из-за этого решил измениться в лучшую сторону, — догадался Джирайя. — Чакра Окабе Канаде дала тебе то, что ты всю жизнь искал? Он даже не удивился. Всё, что было связано с этой женщиной, диктовало свои правила игры, будто она являлась каким-то инородным элементом, хоть и давно прижившимся, словно какой-нибудь метеорит, упавший на землю столетия назад — камень в амулетах на удачу и здоровье, в воронке озеро, вокруг озера город, а в городе судьбы. — Смерти нет, — очень просто ответил Орочимару. — Но её нет только для тех, кто способен пойти дальше. Остальных могут провести, конечно… а могут и не пожалеть. Сасори, например, — он мрачно улыбнулся, — не пожалели. И я своими глазами увидел его страх... Ещё есть вопросы касательно моих моральных изменений? Таковые, разумеется, имелись, поскольку Джирайя не понял, на что Орочимару намекал. Но это можно было разузнать потом. — Через три года экзамен на чуунина в Конохе, — заметил Жабий Отшельник. — Да-да, я в курсе. — Меня вызовут «на ковёр». — Однозначно, — Орочимару прищурился, — что, думаешь не пойти? — Да нет, — Джирайя с тяжёлым и мрачным вздохом подался назад, скрещивая руки. — Но… я думаю, что с моим малодушием пора заканчивать. — Не верю. — В запасе три года, чтобы поверить. — Джирайя, — хмыкнул Орочимару, — я тебя знаю. Тебе не свойственно вступать в настоящие конфронтации, к тому же верен, как дворовая псина. — А что делать, если отечество предало меня первым? — Скулить, наверное. Шататься по всему свету, лелея иллюзорные представления о реальности. Сублимировать в эротику. Ты всегда так делал. Сейчас почему отказываешься? — Под моей опекой ни в чём не повинные дети! Орочимару сардонически приподнял бровь. — Ну нельзя так больше, понимаешь?! Нельзя! — вспылил Джирайя, вскакивая на ноги. — Нельзя так больше жить! Нельзя оставаться прежним человеком! Времена изменились, Коноха всё та же, и мне надоело чего-то ждать! Я всю жизнь потратил на надежду! И что?! Цунаде пьёт, не просыхая, сенсей всё ещё прогибается под мнением своих советников, дети всё ещё промываются Корнем, а Минато мёртв! Некому больше предавать родину, понимаешь?! Но так продолжаться дальше не может! Так почему бы и не мне?! — он сжал кулаки. — Протянул как-то до своих лет! Не получится, сдохну — ну и ладно! Зато с чистой совестью! — А если получится? — Орочимару поднялся на ноги. — Что потом будешь делать, мечтательная ты натура? М-м? — Реформирую идеологию для начала, — проскрежетал Джирайя, скрестив руки на груди. — По крайней мере, попробую. — О-о, ты будешь идти против течения. Философию красивого самоубийства придумал Сенджу Тобирама. — Разберусь, — отрезал Жабий Отшельник. И добавил, — так ты в деле? — Джирайя, мой старый приятель, — хрипло рассмеялся Орочимару, — я был в деле с момента, когда ты искренне попросил прощения.