Сшей красное с красным, желтое с желтыми, белое с белым. Наверняка будет хорошо. Йорген из Новгорода
Больше всего Рона боялась не успеть. Даже чародей с неожиданным предложением помощи так не занимал ее мысли, как страх опоздать. Она должна была быть рядом со Скеррисом, даже если… Она не могла держать Деррека за руку, не успела понять, как хвост татцельвурма ударил Ивора, но Кера она никому не отдаст, не отпустит. Рона безжалостно вдарила сапогами в бока коня, пустила его вскачь по улицам Афала. Крик бился в горле, она рявкнула что-то на нерасторопных горожан, едва успевших сбежать с дороги. Они явно были навеселе, выше по улице играли музыканты, кто-то танцевал, вихрились юбки женщин… Конь испуганно заржал, когда Рона рывком бросила его влево, к роще. Вслед ей неслись возмущенные вскрики. Если так поразмыслить, вмешательство Корака делало все только хуже. Он должен был охранять Скерриса, но если тот поручил наемнику оберегать Рону, то о своей жизни Кер вовсе уже не думал. Быстрее, еще быстрее! Роща была совсем рядом, Рона чуяла сладковатый запах гнили и опавших слежавшихся лепестков. Остановив взмыленного коня, Рона спешилась, торопливо кинула поводья подсуетившемуся мальчишке-слуге. Не этот ли пацан встречал ее в первый день в роще? Теперь все это не имело значения. Королевские стражники, охранявшие покой уже совсем не белой и не святой рощи, проводили ее удивленными взглядами. Праздновать победу стоило в кругу других рыцарей или в каком-нибудь трактире, заливаясь медом и вином, но уж никак не в зловеще-черном шатре лекаря, к которому Рона кинулась, чуть не спотыкаясь. Конечно, Йорген был здесь, хмурый, неприветливый, но по-своему увлеченный. Рону сразу замутило от густого запаха крови и гнили, и второго явно было больше. Она сглотнула, стараясь не смотреть на уложенного на стол Скерриса. Йорген что-то поспешно записывал, ляпая по бумаге испачканными руками. Даже в свете теплого дня, пробивавшегося сквозь темную ткань, это место казалось настоящим кошмаром, чертогом, куда отправляются все мертвые. — Я вычистил глазницу, — сказал Йорген. С закатанными рукавами, в каких-то странных холщовых перчатках, он уже чуть ли не по локоть был перепачкан в крови и гнили. — С рукой ты мне поможешь, — спокойно заявил Йорген. — Возьми нож там, я на стуле разложил инструменты. Наверное, Рона страшно побледнела, потому что Йорген поморщился и кивнул на выход из шатра: — Если собираешься блевать, то не здесь. — Нет, я просто… он… Рона изумленно провела рукой по лицу, исказившемуся судорогой, и стерла с щек крупные капли слез. Глаза совсем не жгло, как будто они устали от рыданий. Слезы просто текли. Странное оцепенение напало на нее, но так было лучше — меньше чувствовать, меньше боли. Все вокруг подернулось дымкой, в глазах было мутно, но Рона подошла ближе к лекарскому столу, больше походившему на разделочный, взяла нож. Обычный нож, которым охотник мог бы потрошить дичь. В деревне она никогда не училась лекарскому делу. Просто вырезала перья, которые видела. Возможно, ее надрезы навсегда остались на руках глубокими рытвинами шрамов, возможно, она перерезала сухожилия и калечила, но те крестьяне хотя бы были живы. Рона вспомнила визжавшего мальчишку Истина, по сравнению с ним раскинувшийся на столе Скеррис казался мертвым. Йорген уже раздел его — как подозревала Рона, просто срезав пропитавшуюся кровью и черной жижей одежду. Искаженная хворью рука была точно лапищей одного из тех чудовищ, что порождали Вороньи Матери; она окончательно потеряла очертания, вытянулась, ощерилась загнутыми пальцами и когтями. Клочковатые черные перья слиплись от крови и топорщились во все стороны. — Ты почти ее отрубила, — сказал Йорген. Он придирчиво разглядывал плечо и что-то прощупывал, рылся пальцами в мокрых перьях. Рона вцепилась в край стола. — Весьма… топорная работа. — Извини, не было при себе твоих мясницких инструментов, — сквозь зубы процедила Рона. Но Йорген кивнул, будто принял ее извинения за чистую монету. Пререкаться над телом умирающего — что может быть глупее?.. Роне самой себя захотелось ударить за такие мысли. Нет, он еще не умер, она не позволит! А руку… Руку точно придется отрезать. Рона перевела взгляд на другую, на которой только начинали пробиваться перья в небольших воспаленных язвах. С такой хворью Рона привыкла справляться. Стараясь не потревожить Скерриса, Рона коснулась одной из ранок. Перо было гладкое, иссиня-черное. Завораживающая мерзость. Тихое дыхание Скерриса немного успокаивало. — Ты его чем-то опоил? — Подумал, лучше будет усыпить, чем отбиваться, — пояснил Йорген. Его спокойствие уже начинало выводить Рону из себя, в горле клокотало рычание. — Если мы будем его резать с двух сторон, не истечет он кровью? — встревожилась Рона. Она вспомнила липкие пятна на песке. Много крови. Хотя, может, и хорошо?.. Черная Воронья кровь, наполнившая вены, ее нужно было… слить, выцедить, пока он не прогнил насквозь. — Для этого у меня есть немного от сира Гвинна, Великая кровь даст силы, — пояснил Йорген. — А дальше все зависит от Скерриса. До этого дня он неплохо держался. Рона стиснула зубы. Йорген заставил ее вымыть руки в ведре с водой, но не настаивал на перчатках. Сделав первый надрез и ощутив, как по руке потекла густая темная кровь, Рона успела пожалеть об этом. Она запустила пальцы в рану и нащупала склизкие перья. Сжала покрепче, знакомым круговым движением провернула нож, отделяя темное, больное. Оставались еще широкие, слегка вдавленные в плоть перья. Нужно было выковырять самую суть, все, за что она могла зацепиться, чтоб дальше дело пошло быстрее. Перед глазами на секунду все поплыло. Рона отделила сгусток перьев и швырнула в подготовленную Йоргеном миску. Она старалась не смотреть, как лекарь возится с правой рукой. Он взялся за странный поблескивающий инструмент, напоминающий пилу, но меньше. Так и хотелось предложить меч — на взгляд Роны, это было быстрее и милосерднее. Но она промолчала, потому что понимала: слова будут неуместными. Что бы Йорген там ни делал, не ей судить его. Рона отвернулась к левой руке, и спина сама собой напряглась, словно пытаясь сдержать новую волну страха и отвращения. Просто рука. Просто бледное тело, поросль гнили… Знакомые движения позволили ей отвлечься. Можно было представить, что это не ее Скеррис, а какой-то крестьянин из Дуан Аррайха. Внутри все одинаковые, уж Йорген бы согласился. Воспаленная покрасневшая плоть с черными прожилками. Рона истребляла их остервенело, но старалась не выдирать слишком резко. Кровь липла к рукам. Глаза уже слегка болели от напряжения. Когда Йорген отделил руку, Рона не заметила. Она слышала мерный скрежет по кости. Чуть выше того места, куда она била. Чудовищная рука лежала рядом, и Роне казалось, что она вот-вот двинется, поползет, перебирая пальцами, как какая-нибудь гадина… Из рубленного предплечья хлынула кровь, и Йорген из какой-то плошки плеснул прямо на открытую рану. Пахло остро, спиртом, и густо — травами; в горле запершило. От прикосновения к ране Скеррис вздрогнул даже в забытьи, как от ожога, что-то сдавленно зарычал… Йорген подоткнул рану прокипяченными тряпками, которые тут же пропитались багряно-бурым. — Влей в него кровь, — отрывисто приказал лекарь. Он уже не казался таким спокойным, и Рона засуетилась, схватила звякнувшую по столу склянку с Великой кровью. Йорген размешивал ее с какой-то настойкой, чтобы не сворачивалась. Умело лекарь надавил на челюсть, заставив Скерриса распахнуть рот… пасть… Рона в ужасе взглянула на заострившиеся белые зубы, предназначенные для того, чтобы рвать живую, еще трепещущую плоть. Как это может быть… Зубы — те же кости, а Рона помнила, как ловко Блодвин обращалась с костями. Вспомнила и острый частокол зубов в клювах птенчиков Богини… Кровь стекла Скеррису в горло, и Роне пришлось бережно придерживать его голову, чтобы не захлебнулся. Он как-то сглотнул, затих, успокоился, и в это время Йорген успел обмотать плечо жестким кожаным ремнем выше раны. Затянул потуже. Язык еле ворочался во рту, опухший от ужаса. Рона и сама догадалась: чтобы уменьшить биение крови. Из-за той шипевшей дряни кровотечение остановилось, но теперь срез казался побелевшим, отмершим. И в нем все еще темнели прожилки гнили, которые Йорген вознамерился выкорчевать. — Ты закончила с левой? — прикрикнул Йорген, хищно оскалился. В блеске его глаз оставалось все меньше человечьего, и Рона даже не хотела представлять, как она сама выглядит со стороны. — Я сейчас… да, я заканчиваю, — слабо сказала Рона. С левой рукой все было не так ужасно — в сравнении, конечно. Надрез, еще надрез. Руки работали, и она знала, что не должна щадить ни Скерриса, ни себя. Отвратительный хлюпающий звук, когда она вытаскивала поросль перьев, уже приелся. Один клок гнили пророс особенно глубоко. С силой придавив к столу предплечье, она выдернула перья, чувствуя, как липкая жидкость застывает на пальцах. Слишком много крови, ей нужно было всполоснуть руки… Склонившись низко-низко, Йорген вспарывал кожу вдоль ключицы. Рона догадывалась, что он пытается не повредить кость, вычищая возле нее гнилое мясо. Крови Йорген позволял стекать свободно, она капала в подставленные под стол ведра. Когда-то Рона слышала, что болезни лечат кровопусканиями: сливают больную, плохую кровь. Конечно, ее так никогда не лечили, Великая кровь была слишком ценной, чтобы пролить ее зазря, и теперь ей особенно больно было смотреть на изрезанное тело Скерриса. Не лорд, не лучший клинок Афала. Просто Скеррис, просто его жизнь, которую она хотела сберечь любой ценой. Работы еще было много. Рона с сомнением рассматривала загнувшийся мизинец на левой руке. Могло показаться, что палец ушибли в бою, но все же… Острый ороговевший ноготь, как на чудовищной лапе, которую Йорген ужасающе бережно отложил со стола. «Руби, — бросил лекарь, едва взглянув. — Наполовину». Рона судорожно вдохнула, положила ладонь на стол удобнее, надавила ножом. Кость жалко хрупнула, она торопливо схватилась за бутыль спирта, а потом и за тряпки, принялась подтыкать рану. Хворь сначала захватывала руки и ноги, будто должна была обездвижить человека, лишить его воли. Уже потом — разум. Как милосердно со стороны Мор’реин! На бедре пробивались перья, обманчиво нежные, почти что пух. Рона старательно ковырялась в ране, не хотела отдавать ничего долбаной Вороньей Богине. — Рона, ты уже лишнее режешь, — Йорген остановил ее руку. Рона растерянно моргнула, чувство было, как будто она только проснулась. Она и впрямь терзала голень Скерриса, только потому что ей почудилось там темное пятно… — А если… — Тогда мы вырежем новые перья. Основные очаги удалены, дай ему отдохнуть. Смягчившийся голос Йоргена заставил ее всхлипнуть. На нетвердых ногах она отошла от стола, склонилась над ведром с водой. Ожесточенно терла руки снова и снова, не желая потом посмотреть на них и увидеть пятна крови. Его крови. Спину ломило, боль пронзала позвоночник, шагала по хребту в тяжелых сапогах. На Рону навалилась усталость, будто она мешки с песком таскала… Точно, она ведь сражалась на арене! Какими далекими казались крики толпы и блещущее солнце. Вода плескалась в ведре, темная, как смерть. Как темнота под веками. — Приберись тут, — бросил Йорген. — Потом смажь порезы мазью, которая у меня на столе. Пошевеливайся. Хрупкое доверие, воцарившееся между ними, окончательно разрушилось, когда он многозначительно улыбнулся и кинул ей тряпки. Она плакала, сидя на земле. Надеялась, что Йорген не подслушивает, потому что ревела Рона очень по-детски, захлебываясь соплями. Потом нашла эти самые тряпки, вымочила в свежей воде и долго вытирала ими свое лицо, мечтая содрать с него кожу. Успокоившись кое-как, она решила, что время позаботиться и о Скеррисе. Недолго Рона прислушивалась к его совсем тихому, незаметному дыханию. Всегда он так дышал? Почему она не помнила? На легкое прикосновение к плечу Кер не откликнулся. Тем лучше для него. Рона сама не знала, что почувствовала бы, проснувшись калекой. Она вытирала присохшую кровь с его лица и вспоминала, как впервые увидела Скерриса: нахального, опасного, от него тогда веяло бешеной силой. Когда он накинулся на нее, Кер ничего не знал о хвори, даже не догадывался. Ничего не осталось от него прошлого — только обломки. Как от великолепных дворцов Ушедших оставались белые остовы, покалеченные временем. В провал глазницы заглядывать не хотелось. Рона вздохнула, бережно обтирая его шею, грудь. Руку она старалась не дергать, чтобы не причинить боль; Кер забылся сном, не хотелось его тревожить. Кровь, пот, острый запах мочи. Хуже было першившее в горле ощущение гнили, и Рона приглядывалась к его бледной коже, боясь увидеть там еще черные язвы хвори с жесткими перьями. Но оставались только резаные раны, которые Рона осторожно смазывала пахучей травяной мазью, густой и зеленоватой, как болотная жижа. Хотелось укрыть Кера чем-нибудь, чтобы он не замерз, но Рона побоялась. И навредить другу, и выслушивать потом ядовитые замечания Йоргена. Вместо этого она сидела рядом и перебирала его волосы, вымывая кровь. Сейчас они казались особенно серыми, седыми, как у старика. Роне не приходилось прежде ухаживать за больными, но со Скеррисом ей было привычно и совсем не противно. Прикосновения к нему даже успокаивали — Рона чувствовала тепло его кожи, хотя и болезненно-липкой. Но все же он был жив. — Дурак ты, — всхлипнула Рона совсем тихо. — Что тебе стоило сказать мне раньше? Какой дурак, как я тебя ненавижу… Она тоже была виновата: побоялась сказать, за что ее отправили на Турнир. Скеррис, может, и подозревал, что ее семья должна Служителям жертву, но все-таки не знал о том, как она вырезала хворь. Хуже всего было осознание, что она могла помочь ему гораздо раньше, но не сделала этого. Она могла его спасти! Если Кер поправится и узнает, как она с ним возилась, может и на меч броситься — гордость замучает. Рона вспомнила Джанета. Слухи разносились быстро, особенно на восемь человек, и к ночи уже все знали, что тот покончил с собой, вскрыл вены, а потом липкими от крови руками воткнул нож в горло. Не попытается ли Скеррис теперь, ставший калекой?.. Он был сильным, настоящим воином, но Рона вспомнила Гаэлора, который… Нет, она не позволит Керу! Она будет рядом, все время рядом! Скеррис вздрогнул и застонал. Роне показалось, что он вот-вот проснется, но Кер только метался и подвывал, захваченный кошмаром. Единственный глаз безумно вращался под тонким веком с синей сеткой. Наконец он успокоился, снова задремал. Вздохнув, Рона поцеловала его в лоб, снова вымыла руки и вышла ненадолго из шатра в свежий холодный вечер. Солнечный день угасал, рыжие всполохи заката горели вдалеке, как будто там был пожар. Изо рта вырывались клубы пара, густого, белесого, какого-то колдовского. И все же этот морозец напомнил Роне о родном севере, она обхватила себя руками и несмело улыбнулась. За шатром послышался шорох, там звучали голоса. Странно: в лагере никого не было, остальные рыцари еще не возвратились… Вернутся ли? Вдруг полягут там все? Рона прислушалась к голосам. Негромкие, до странности рычащие. Мурашки пробежали по спине, и Рона пошагала на эти звуки, мучимая и любопытством, и непонятным дурным предчувствием. Голос Гвинна, даже приглушенный, она узнала бы где угодно, даже теперь, когда в голове все мутилось. А вот второй… Хриплый, испуганный. Заглянув за черный шатер, Рона притаилась. Гвинн покачивался, весь навалившись на Тристана, и Рона увидела тусклую полоску хищной стали между ними. Испуганная, Рона тут же вылетела из своего укрытия, боясь, как бы отец не резанул Тристана, настолько увлеченно и грозно пылали его глаза. — Не двигайся, иначе я перережу тебе горло, — прошипел Гвинн; то, что раньше было разговором, превратилось в клокочущие угрозы. — Или ты думаешь, я без ноги тебя не убью? — А ну прекратите! — рявкнула Рона. Она и сама не знала, что в ней есть этот рычащий злой голос, похожий на лай большого разъяренного пса. — Вы сейчас решили свести счеты? Вы рыцари или кто? Это вдруг до безумного хохота напомнило ей то, как Тристан разнимал их со Скеррисом в первый ее день в лагере. День тот был теплый, красивый, но Рона его совсем не ценила. Теперь в роще было тихо и тоскливо; все яблони облетели, они не отличались от сотен других деревьев. Было черно и страшно. И неудивительно, что в такой обстановке хотелось вскрыть кому-нибудь горло. Себе или другому — не так важно. — Ты не понимаешь! — воскликнул Гвинн, отчаянно поглядев на Рону. Тристан вцепился ему в локоть. Он то ли не давал Гвинну додавить и врезаться ножом в его горло, то ли поддерживал хромого отчаянного человека, не позволяя ему свалиться на холодную землю. — Я пытаюсь вас защитить, вот и все! — заявил Гвинн. Он знал, как на кострах горят преступники, виновные в лечении или исследовании хвори. Он сам отдал на костер Деррека, чтобы спасти ее, он готов был сжечь кого угодно, всю деревню отдать в жертву. Жестоко, но теперь Рона понимала его, она бы расплатилась за жизнь Скерриса чьей угодно из рыцарей, а за жизнь Блодвин — даже своей. В том же порыве Гвинн мог бы воткнуть Тристану в горло нож. — Я никому не скажу, — проговорил Тристан. — Ты можешь думать обо мне что угодно, но я не лжец, ты ведь знаешь. — Все в порядке, сир Ривален, — тихо сказала Рона. — Дядя, опусти нож. Пожалуйста. Она положила руку Гвинну на плечо, встретилась с его полыхающим взглядом. Он медленно покачал головой, отнял нож, вернул его в кожаные ножны. Тристан так и замер, не двигаясь, как будто на самом деле мечтал, чтобы ему перерезали горло. Гвинн тяжело привалился к Роне, которая взглядом искала трость в пожухлой траве. Она нашарила ее, втиснула в руки отца, показавшиеся такими холодными. «Иди проверь Кера, ну», — попросила Рона. Развести их подальше казалось ей единственным верным способом предотвратить убийство. Но Рона совсем не подумала о том, что останется наедине с Тристаном. Поседевшие волосы растрепаны, глаза пустые, растерянные. Торжественный синий камзол помялся и кое-где перепачкался темной кровью — стоило поблагодарить его за то, что он донес Скерриса до лекаря, но Рона все сомневалась и покусывала язык. Тристан тяжко вздохнул и потер лицо. — Значит, Скеррис… он болен? — тихо спросил Тристан. И печально добавил: — Он не сын леди Камрин. — Какая разница, чей он сын? Никто не заслуживает того, чтобы его отправили на костер! И бастард, и любой простолюдин! — с небывалой резкостью сказала Рона. Кажется, Тристан не ожидал от нее такой дерзости. — Йорген говорит, что хворь еще можно вырезать! — Это ты хорошо придумал, — вздохнул Тристан, опустив голову. — Все видели, как ты его потрепал на арене, так что… никто не удивится тому, что с ним… стало. — Я не придумал, — честно сказала Рона. Она и впрямь ничего не замысливала, отдавшись горячке боя. — Я пытался убедить его сдаться. Скеррис… он упрямый. Но теперь все будет хорошо. — Ты ведь знаешь… Тристан говорил осторожно, не уверенный, что дикарь с севера понимает обычаи Афала. Рона усмехнулась. Ей было все равно, что другие думают о Скеррисе; он сам не смирится никогда, но изгнание лучше смерти. Она покажет ему горы на багряном рассвете, белые камни Ушедших и свободный ветер, пахнущий морем. — Я не отдам его ни Вороньей Богине, ни кому-либо еще. — Завидую твой смелости, — признался Тристан. — Спасибо, что заступился. Я постараюсь оправдать… — Гвинн быстро вспыхивает, но я знаю, что это он не со зла. Он столько раз орал на меня, что я привык к тому, что так он проявляет беспокойство. — Не думаю, что Гвинн беспокоится обо мне. — Вот уж нет. Он готов убить кого угодно ради того, чтобы спасти меня. Он уже довольно подчинялся Служителям. Они не учли, что нужно бояться тех, кому нечего терять, — улыбнулась Рона, что-то злое и горячее плескалось внутри. — А Скеррис… Не знаю. Наверное, Гвинн всегда хотел сына. — А вот это неправда, — послышался голос позади. Рона вздрогнула, обернувшись на Гвинна. Он шел медленно, подволакивая ногу, что случалось в плохую погоду или в минуты ужасного раздражения. — Я не желал большего, чем у меня есть. Йорген вернулся, — негромко пояснил он, — не хотел ему мешать. А может, не хотел смотреть, как Йорген работает. Рона прекрасно его понимала. — Нам нужно кое-что обсудить, — сказал Гвинн, глядя куда-то сквозь Тристана. — Про принцессу и про Исельт. Говорить здесь, за шатром, было как-то неудобно и боязно. Они прокрались к палатке Роны. Хотя она сознавала, что это ненадежная защита, которая не укроет их от Служителей, если только они захотят, но им повезло: в рощу вернулись остальные рыцари, поэтому королевские стражники и несколько темных фигур следили за ними. Роне хотелось подбежать к ним, хотя бы увидеть, кто возвратился, но она решила, что это подождет. В ее шатре Тристан смотрелся странно, он все никак не мог найти себе место, а потом сел на сундук, как бедный родственник. Гвинну досталась мятая постель. Все понимали, что это из-за его ноги, снова заболевшей, но молчали и делали вид, что это место ничем не лучше прочих. Особенно Рона, которая облокотилась на край стола, сложив руки на груди. Тристан нехотя рассказывал про Исельт — как он считал, она была в сговоре со Служителями и планировала… нечто. Сир Ривален попросту не мог выговорить это, но даже Рона, прожившая вдали от королевского дворца, знала, что права на трон у леди Исельт появятся после того, как Блодвин умрет и не оставит прямую наследницу. Впрочем, Блодвин могла и отречься, но, насколько Рона знала свою принцессу, та скорее погибла бы с гордо поднятой головой. — Я понял, что Служители что-то замышляют против принцессы, когда они сказали мне добыть меч из озера, якобы леди Блодвин его выкинула, — сказал Тристан. — Я не стал им помогать. Это реликвия Пендрагонов, она должна достаться им — или никому. Тогда я выдумал эту историю с перчаткой. Служители злились, что из озера ничего не достали, но мне показалось, что они не слишком надеялись на удачу и уже смирились с тем, что меч утерян. — Рона усмехнулась, вспомнив, что дремлет в темной воде. Рабы Вороньей Богини явно не хотели связываться с древним божеством. — А теперь, из-за жребия, они подозревают меня. Думаю, мне недолго осталось. Про жребий Рона решила ничего не говорить, чтобы не подставлять Скерриса лишний раз. Она все еще боялась, что Тристан пойдет к Птицеголовым и все расскажет, но сила данной им клятвы оказалась больше ужаса перед хворью. — Они не смогут вас обвинить, не опорочив таинства своего Турнира! — Рона постаралась его успокоить. — Напрямую — нет. В их силах добиться, чтобы меня отослали куда-нибудь подальше… Но волноваться сейчас надо не обо мне. Благодаря разговорам с Блодвин Роне тоже было что рассказать об Исельт, о ее рыцаре-наемнике, о заклинании, которое принцесса нашла в библиотеке Ушедших, — оно ломало волю и превращало человека в безвольного раба. Ужасная мерзость. Пришлось упомянуть и про руины Ушедших, таившиеся в лесу при Афале. Тристан слушал ее недоверчиво. В роще всегда хвастали и рассказывали небывалые истории о колдовстве и подвигах. С тоской Рона вспомнила о байках Гервина, даже о словах Джанета, который все твердил о чести… — Встаньте-ка, — проворчала Рона, когда заметила, что он ей не верит. Тристан послушно слез с сундука, она порылась в нем и достала из-под своих тряпок забытую перчатку принцессу. Хмыкнув, Тристан рассматривал ее… пока не увидел буквы Блодвин Пендрагон, серебряной нитью вышитые внутри. — Показать книги с тем заклинанием я не могу, так что придется мне довериться. — Прости, Аэрон. Я тебе верю, но… сложно представить, чтобы Исельт… то есть леди верх Килвинед… — Ничего тебе не сложно, — нахмурившись, откликнулся Гвинн. — Ты хочешь верить, что Исельт — всего лишь несчастная заплутавшая душа, которая подчиняется Служителям. Но она та еще сука. Пока Рона старалась помягче говорить о золотой леди, Гвинн явно не собирался церемониться с Тристаном и его чувствами. Она укоризненно взглянула на отца. — Мне кажется, что та история перед свадьбой… — Рона мягко, как бы извиняясь, улыбнулась Тристану. — Тогда Исельт старалась сотворить такое же заклинание, как с Моргольтом. Но у нее не вышло, и магия наказала ее за это. Если бы вы смогли провести Гвинна к принцессе, мы бы узнали точнее. Она кое-что понимает в лекарском деле… Хотя Блодвин говорила, что времени прошло уже немало, Рона надеялась, что она сможет вернуть Гвинну утерянную память. — Это правда? — спросил Тристан, поглядел на Гвинна. — Вроде как, да. А может, я просто напился. Рона яростно шикнула на него. Изображая прежнее нахальство, он напрочь портил ее уговоры! — И тогда, с его свидетельством и с вашими, Блодвин сможет отдать Исельт суду, — подсказала Рона. — Служители будут вынуждены искать другую наследницу, а к тому времени Блодвин… в общем, она что-нибудь придумает, чтобы с ними разобраться, — неловко закончила Рона. В разговоре с серьезным, встревоженным Тристаном рассказ о становлении новой богиней показался ей очень уж наивным. Тристан молчал. Уткнулся взглядом в свои руки, тянул время. Он всегда много думал и сомневался. Винить его Роне не хотелось: Тристан ничего не мог сделать, чтобы остановить бойню Турнира, только довести себя до бесславной гибели в руках палача. Судьба, которую не пожелаешь ни одному рыцарю. Теперь он потерял все, во что верил. И рядом с ним был тот, кого он полжизни проклинал. Гвинн без удовольствия наблюдал за его метаниями. — Я… выходит, это была она… Никогда не думал, что мой отец был прав. Ненавидел его. И тебя тоже ненавидел, — проговорил Тристан, словно на исповеди перед самой Богиней. — Я никак не мог поверить, что Исельт способна кого-то обольстить, ведь она… она говорила, что любит меня. — Думаю, любила. А я ей нужен был для испытания того… проклятия или заклинания, не знаю. Рона прекрасно понимала, когда отец лжет. Он чуть щурил глаза, как кот. И все же… Если Тристану хотелось в это верить — пускай будет так. — Я не стану извиняться за то, что я плохой человек, дрянной друг и херовый брат. За это я уже расплатился — ты вправе был вызвать меня на поединок. Но и Исельт не святая, и сейчас она окончательно сбрендила, судя по твоему рассказу. Слышит голос Богини, надо же! Представляешь, во что эти земли превратятся с такой сукой на троне? Гвинн говорил, глядя куда-то в сторону, избегая Тристана, как чужого. Рона притихла, да о ней и позабыли. Тот поединок лишил отца всего, может, заслуженно — как посмотреть, но Тристан должен был понимать эту жгучую обиду и неприязнь. А потом Гвинн посмотрел на Рону и улыбнулся чему-то своему, почти незаметно. Иногда прошлому стоило оставаться позади. — Ты всегда слишком уж был одержим ею, — сказал Гвинн небрежно. — Исельт нужно остановить, в этом мы, вроде как, согласны. Если тебе нужны такие союзники. — Я не знаю, — честно сказал Тристан. Он встал напротив, пошатнулся, вздохнул особенно несчастно, как побитая собака, у которой не осталось сил даже скулить. Вдруг подался к Гвинну, припал сам на кровать — ноги Тристана совсем не держали. Стиснул Гвинна в торопливом объятии; Рона, охваченная странной подозрительностью, следила, чтобы в руке Тристана не блеснул острый нож и не впился отцу под ребра. Но Тристан не бил, только вздрагивал, отчаянно жмурясь. Гвинн как-то рассеянно потрепал Тристана по плечу. На его лице отразилось искреннее изумление, быстро сменившееся насмешкой. Жаль, что у Тристана ничего не осталось. Только старая память. — Богиня, ты так похудел, — вздохнул Тристан, отстранившись. Он выглядел смущенным и, кажется, мечтал провалиться сквозь землю. — А ты совсем старый стал. Что, седеешь? — по-лисьи усмехнулся Гвинн. Хотел уязвить, но получилось не то чтобы ядовито. Скорее — устало. — Я вас оставлю, — кашлянув, сказала Рона, ей стало как-то неловко наблюдать, — мне нужно… с остальными поговорить. Узнать, как они там. Только не деритесь без меня. — За него переживай, — огрызнулся Гвинн. Им наверняка нужно было время: подумать, обсудить… Да и рядом с ней Гвинн все время должен был следить за собой, чтобы ненароком не назвать Рону по-женски. Несмотря на союзничество с Тристаном, кое-что они не были готовы ему открыть — наверное, справедливо. Выйдя наружу, Рона вздохнула. Они взрослые люди, разберутся и без нее! В последних отблесках осеннего заката Рона увидела рыцарей. Странно, что они были вместе — теперь, когда их осталось еще меньше, когда в каждом можно было увидеть врага, своего будущего убийцу? Кто мог их объединить, неужели Тарин? Рона растерянно замерла, когда не различила его голоса, зато… Брианна, Эньон, Невилл. Невилл, мальчишка, который тренировался с Гервином! Рядом с ним стоял старший брат, сир Галлад, и Роне в безумной круговерти мыслей подумалось даже, что королевский стражник вышел на арену и сразился вместо слабого Невилла. Но Галлад смеялся и что-то рассказывал остальным рыцарям. Казалось, только благодаря брату привалившийся к нему Невилл еще не упал на землю. — Бедвир! — воскликнула Рона, широко улыбнувшись. Почему-то ей стало легче — когда она увидела Брианну. Хотя близкими друзьями они не стали, у них была одна беда, и Роне стало легче, что Брианна выжила. Хотя и Хельди ей было жаль. Против отродий Мор’реин он храбро сражался. Тарин же… Рона не знала, что случилось, но догадывалась, что Тарина подвела рана, полученная в том бою. Хотя и преуменьшать заслуги Невилла было бы неправильно, он все же был сыном знатного рода, а его брат служил во дворце… Вот только лицо у победителя было бледным и несчастным. По растерянному, такому детскому взгляду Невилла ей показалось, что он не был готов к крови. Как и Рона когда-то, увидевшая, как Иллиам свалился вниз, услышавшая хруст удара… Убить кого-то собственноручно еще хуже, еще неправильнее. Знать, что у него тоже будут те, кто станет горевать: семья, друзья, просто знакомые, которым небезразлична чужая судьба. Рона нахлебалась горя сполна, не хотела еще больше. И Невилл, похоже, тоже не хотел. Рыцари о чем-то спорили, пока она не вмешалась. — Мы могли бы посидеть вместе, выпить, я спою!.. — Брианна осеклась, расстроенно вздохнула, когда остальные, не обращая внимания на ее звякающие слова, пошли прочь. Сир Галлад обещал позаботиться о брате, и он и правда был лучшим человеком, кому можно доверить испуганного Невилла. Они удалились вместе, и Рона только тихо порадовалась, что у мальчишки есть кто-то рядом. Эньон хмурился, стискивал зубы, как будто пытался сдержаться и не закричать. Его тяжелые шаги казались громовыми ударами. Теперь Рона знала, что должна опасаться его, сильного противника, который может попросту сломать ее пополам. Рядом с ним она тоже выглядела ребенком. Уже сейчас она просчитывала, прикидывала. От этого сделалось противно. — Ничего, не в тебе дело, — сказала Рона, увидев в глазах Брианны блеснувшие слезы. Искренне обиженная, она смотрела, как рыцари разбредаются в разные стороны. Но Рона догадывалась, что Брианне самой не хочется оставаться в одиночестве. — Им просто нужно… побыть наедине с собой. Обдумать. Скеррис сдался, и то я чувствую себя дерьмово. — Хельди… — Она всхлипнула помимо воли. Рыдание прорывалось медленно, натужно, но вот Брианна уже плакала у Роны на плече, уткнувшись мокрым лицом. — Богиня, прости, я… Это все… Он всего лишь оступился, а я!.. Мне нужно было победить, иначе они убьют мою семью, или разорят, или… У меня сестра есть, — прошептала Брианна. — Они сказали, что заберут ее служить… Рона охнула. Женские крики, оперенный птенец, извращенное дитя, перепачканное в крови и слизи… Она погладила вздрагивающую Брианну по спине, хотя этот безумный день почти не оставил в Роне нежности и понимания. Они все сражались, они все рисковали собой и близкими. Скеррис пошел умирать вместо брата, а Брианна — страдать вместо сестры. Они платили кровью Вороньей Богине, а взамен получали только смерть. Утешения казались лживыми, потому Рона просто молчала, обняв Брианну. — Отдохни, выспись, — посоветовала Рона. — Если будут кошмары, сходи к Йоргену, у него есть отвары… Они успокоят мысли. Мне жаль, правда. Это был удачный момент, чтобы признаться, открыть душу. Гвинн еще с утра сказал, что станет легче, и Роне хотелось стать с кем-то настоящей, но… Насколько глубоко Служители пробрались в эту испуганную девчонку, которая только и хотела, что выжить? Кого еще она может принести в жертву ради семьи? Рона лишь выдавила несколько ободряющих слов. Брианна сама мастерица плести словеса, наверняка знала, что они ничего не значили. — Говорят, у Невилла проснулась магия их рода, — шепнула Брианна на прощание. — Будь осторожен. Рона задумчиво кивнула. Магия, спящая в старой, Великой крови. Когда-то их предки становились богами, и крупицы их сил еще сохранялись в наследниках древних семей. Колдовство загорелось в Джанете так ярко и отчаянно, откликнулось в Невилле, когда тот нуждался в помощи. Все говорили о ее древней крови, и намеки Корака только напомнили об этом, но Рона совсем не знала, как высвободить магию, которая якобы дремала внутри. Она совсем не чувствовала себя особенной. Могли ведь они все ошибаться. Рона постояла на месте, когда Брианна ушла. Ночь загадочно шуршала вокруг, ветер трепал осиротевшие, голые яблони. Шатры погибших рыцарей стояли нетронутые, их уберут к утру, словно ничего и не было. Жаль, нельзя было попрощаться у костров… Но после сожжения Деррека Роне не хотелось смотреть, как огонь пожирает чье-то тело, даже если мертвое, и чувствовать запах жженой плоти. Она воровато оглянулась… Рона и собиралась украсть. Она прокралась в шатер Тарина, над которым на знамени гордо скалился лев, оглянулась, прищурившись. Глаза привыкали к вечерней полутьме. Почти что на ощупь она нашарила на столе трубку. Курить Рона так и не научилась, ее тянуло выкашлять легкие от одного вдоха. Тарин смеялся над ней, но по-доброму. Потому Рона и оставила на столе кисет с дурно пахнущими толчеными травами, забрала только резную деревянную трубку. По боку змеился узор — слишком уж простенький для мастера, которого могла позволить семья Великой крови. Вероятно, Тарин сам скоблил ее ножом. Затертая, любимая вещь. Рона бережно погладила дерево, улыбнулась. Ей хотелось взять что-то на память, что-то ценное. Настоящее. Тарин этого заслуживал.***
— Не думала, что мне придется вас с Тристаном разнимать. Вы с ума посходили, в такое время! Как дети! Пока она выговаривала ему, Гвинн даже не старался сделать вид, что виноват. Невольно Рона задумалась: неужели так же упрямо и нахально она выглядела со стороны каждый раз, когда отец ловил ее после прогулок по развалинам Ушедших, чтобы рассказать о том, какие опасности там могут скрываться?.. Теперь вместо немых унылых залов обветшалого замка они встретились в шатре Скерриса, в который его с осторожностью перенесли королевские стражники. Впрочем, палатка Кера тоже казалась нежилой, давно покинутой. — Если бы ты убил Тристана, тебя бы тотчас казнили! Нападение на капитана королевских рыцарей! Этого ты хотел? — возмущалась Рона. Молчание Гвинна, сидевшего у постели Скерриса, ее не утихомирило. — Разбудишь его — будешь знать, — негромко проговорил он. Втайне Роне этого и хотелось: чтобы Кер проснулся, чтобы он был живым, настоящим, а не этим бледным трупом, обвязанным тряпками. Хотя бы открыл глаз, блеснул знакомым болотным светом… Но Скеррис оставался тихим и безучастным. И все же Рона понизила голос до злого удушливого шепота: — Значит, Тристан пообещал проводить тебя к принцессе? Сир Ши’урсгарлад вернулся в столицу, к тому же его племянник победил лучшего клинка Афала… — Рона даже улыбнулась, такой нелепицей это все было. — Думаю, тебя будут рады принять не только во дворце, но и в других домах Великой крови. Теперь ты дядя Серебряного рыцаря. — Нахер их с этими лживыми улыбками, — скривился Гвинн. — Что я стану рассказывать, как мы прозябаем на севере? А за моей спиной они будут посмеиваться над калекой, который и шагу не может ступить без трости. Хотелось возразить, переубедить его… Бесполезно. Все же Рона не сомневалась, что Гвинну нравилось столичное общество в те далекие годы, еще до леди Исельт и до ранения. Но тогда он блистал, был победителем и знаменитым любовником. Теперь бы его стали терпеть только потому, что его родственник внезапно прославился расправой на арене. — Ну, Блодвин в любом случае будет рада с тобой познакомиться, она о тебе наслышана… — сказала Рона, задумавшись, не лжет ли она. Возможно, немного приукрашивает. — И она многое знает о колдовстве… — Вовремя Рона прикусила язык. — Как вы тут? Скеррис не просыпался?.. — Нет, куда уж там. Не знаю, тяжело мне с Кером, — сознался Гвинн. Он осторожно поднялся, стараясь не перенапрягать ногу, потрепал Рону по голове, но как-то невесело. — Он как мертвый. Рона шикнула на него, чтобы не накликал беду, но она понимала. Восковое лицо, борозды торопливых разрезов внизу, под повязками. Йорген сказал, что наложил швы, и ей вовсе не хотелось представлять, как игла вонзалась в кожу. — А Тристан? — спросила Рона. — Ты его так и не простил? Скеррис ее не простит. Когда поймет, что она с ним сделала. Да, рука сгнила, это была мертвая плоть, больная, но все-таки это под мечом Роны так жалко захрустела кость. И это из-за нее он лежал там, такой… неправильный, непривычный. Провал под одеялом вместо руки, намотанные повязки через глаз. Что от него осталось? — Не в нем дело. Во мне самом. Я-то себя не простил, да и не смогу никогда, наверное, — покусывая губы, признался Гвинн. — Чего мне стоило не смотреть на эту ведьму? Я знал, что обижу Тристана, но мне тогда и в голову не приходило… А, этого все равно не воротить! — Он вдруг махнул рукой. — Иди, отдохни лучше, — попросила Рона, мягко подтолкнула его в спину. — А я тут посижу. Нашла вот книжку с балладами, — она показала вытертую кожаную обложку, — почитаю Керу. Надеюсь, он выбесится и проснется меня заткнуть. Гвинн что-то проворчал. Поцеловал ее в висок, попросил поцеловать от него Скерриса, если проснется, и исчез в темноте. Рона сидела рядом с кроватью, поджав ноги. Она помнила, что отец прежде никогда не был с ней так бережно-нежен, только когда она болела. Тогда Гвинн вечно сидел рядом, поил ее, успокаивал. Может, в то время он боялся, что Рона сгорит от лихорадки? А теперь точно знал, что она может умереть в следующем бою. Покосившись на Скерриса, Рона виновато вздохнула: о нем-то никто не заботился. Кер не жаловался на жестокость Камрин, но Рона догадывалась о ней. И ей стыдно было думать о том, что раньше ее как будто меньше любили. Кому-то не досталось ни одного нежного слова за всю жизнь. Перелистывая засаленные страницы, Рона читала — скорее для себя. Глубоко в душе она сознавала, что Скеррис ничего не слышал. Йорген заглянул его проверить, ехидно фыркнул на нее, но ничего не сказал. В конце концов у Роны пересохло горло, и она просто сидела рядом, повесив голову. Ждала чего-то, и ей казалось, что она может провести так весь остаток жизни, пока ей не прикажут вставать и идти на арену снова. Когда полог шатра шорхнул, Рона лениво посмотрела в ту сторону. Думала, Йорген вернулся с какими-нибудь травами и вредным ворчанием. Ворчание успокаивало. Куда страшнее была сосредоточенная холодность лекаря, когда он резал. Но за ее спиной стояла Блодвин и растерянно оглядывалась.