Бригитта была богиней-воительницей, яростной в битве, как пожар; в мирное время она покровительствовала целителям, поэтам и ремесленникам, как согревающий жилище огонь. Но огонь угас, угли потухли, и теперь иная богиня должна позаботиться о вас, как мать и защитница. Мор’реин сохранит нас всех в тепле своих крыльев. Ранние проповеди Вороньих Матерей на севере
Тристан дождался, пока принцесса распрощается с Гвинном, посмотрел на него, кивнул и пошел прочь. Даже не попрощался. Далеко он не ушел, услышал стук трости по каменному полу и замедлил шаг. Гвинн поравнялся с ним, стиснул зубы от того, как Тристан из вежливости старается идти с ним вровень. Хуже было только то, что Тристан молчал, погруженный в свои размышления. Ему наверняка было о чем подумать. Исельт, магия, древние боги. У Гвинна тоже голова шла кругом. А может, это от колдовского дурманного зелья… Он все еще чувствовал горьковатый, навязчивый привкус дыма на языке и желал от него скорее избавиться. — Я знаю, что тебе нужно, — с небывалой самоуверенностью заявил Гвинн. — Напиться! Покосившись на него, Тристан усмехнулся. Взгляд его синих потускневших глаз немного ожил, когда он закатил их, показывая, что думает о Гвинне и его предложениях. Гвинн знал, что не получится притвориться: что они моложе на двадцать лет и что их не разделяет та история, которую Тристан считал предательством. — Да ладно тебе, хочешь остаться с этим на трезвую голову? Ну, и нам нужно многое обсудить, а лучше всего это делать в каком-нибудь неприметном месте… Знаю одну таверну в нижнем городе, я там остановился, — сказал Гвинн. Денег на постой получше у него не хватило. Наверняка Тристан, будь он немного заносчивее, указал бы на то, где теперь место знаменитого Гвинна Ши’урсгарлада, но тот лишь с бесконечной усталостью в голосе уточнил: — Желаешь поделиться еще какими-то подробностями той ночи? Гвинн остановился, зная, что Тристан остановится вслед за ним. Они стояли во дворе, осенний ветер ударил в открытую шею, и Гвинн пожалел, что не надел рубаху с высоким воротом. Хотя он заслуживал кое-чего похуже, чем холод. Тристан не стал в глаза ему смотреть, отвернулся, глядя на сменяющийся у ворот караул и на оживленную возню слуг, которым теперь некогда было присесть: вот и теперь они тащили к кухням ящики с едой и винами, судя по многозначительному звяканью в коробе. Если Тристан хотел получить знак свыше, этот звонкий звук вполне мог им быть. — Трис, — позвал Гвинн. — Ты же знаешь, я мерзавец. Всегда знал. Ты предпочитал закрывать на это глаза все то время, когда мы были знакомы. Улыбался, глядя на то, как я режу людей на потеху толпе, и отводил взгляд, когда я соблазнял девиц, пока их женихи позволяли это. — Наверное, я повзрослел, — признался Тристан. Он и правда был там, видел, как Гвинн развлекается, но тогда Тристан верил, что их связывает нечто большее. Дружба, настоящее братство. — Надеюсь, я тоже изменился. Потому как сейчас я думаю не о девках и не о прошлых обидах, а о том, что ждет нас, если мы позволим Исельт усесться на трон… А Служителям — творить все, что они захотят, — усмехнулся Гвинн. — Они уже постарались отнять у меня все. И больше ничего я им не отдам. — Ты прав, — подумав, сказал Тристан. Он устало покачал головой: — Нам надо многое обсудить. Но не думаю, что смогу доверять тебе, — признался он. — Больше, чем вынужденному союзнику. Гвинн лишь пожал плечами: на большее он и не рассчитывал, учитывая, что в прошлую их встречу они пытались убить друг друга. Нога снова заныла — от быстрой ходьбы, потому как Тристан, минувший королевские ворота и направившийся ниже по главной торговой улице, щадить его не собирался. На виске Тристана вечной отметиной белел неровный шрам. Гвинн невольно задумался, что было бы, ударь он тогда сильнее… Представил, как брызнули обломки кости, потек серо-розовый мозг… — Ну, веди, — с нетерпением заявил Тристан. — Ты обещал таверну. — Если только капитан королевских рыцарей не побрезгует. А брезговать было чем. Никем не замеченные, они миновали оживленную базарную улицу, особенно сейчас, когда каждый торгаш из сил выбивался, пытаясь всучить гостям Афала кусок пестрой ткани, ножик кривой ковки или просто какую-нибудь безделушку «на удачу»; от их криков и духоты, сдобренной запахами немытых тел, у Гвинна разболелась голова. Он искренне скучал по свежести холодного северного ветра, хотя всегда жаловался на морозные зимы. Впереди шел Тристан, прокладывая дорогу. Едва в нем различали королевского рыцаря, по клинку с сияющим камнем на рукояти и по кольчуге, отливающей серебром, люди расступались, бормоча что-то почтительное. Гвинн же настороженно оглядывался, пытаясь уловить рядом черный плащ или клювастую маску, но Служители, если и следили за ними, были слишком неприметны. Спустившись в нижний город, они попали совсем в другое место. Не было тут оживленного шума, криков торговцев, отзвуков музыки от веселых уличных музыкантов, радостных улыбок. Согнутая седая старуха мела улицу, убирая повядшие лепестки цветов, которыми посыпали путь перед рыцарями, следовавшими на бойню. Дети носились друг за другом, вопя что-то про честь и про принцессу, беззубый мальчишка размахивал палкой, отгонял невидимых врагов. Мужчин на улице почти что не было — Гвинн решил, что они все на работе. Но, подойдя к таверне, затаившейся между утлых темных домов, он увидел нескольких пьяниц. Один, покачиваясь, пытался помочиться на кривой забор, но явно не мог совладать с собой и лил на сапоги. Хуже они от этого выглядеть не стали. Поежившись от холода, Гвинн все же подал Тристану плащ, чтобы прикрыть кольчугу. Королевский стражник, явившийся в «Мудрый лосось», мог наделать переполох и привлечь ненужное внимание. Пола плаща взметнулась, когда Тристан перешагивал спящего в луже собственной блевотины человека, который перегораживал путь. Дверь пронзительно скрипнула, и в нос ударили резкие запахи капусты и дешевого пива. Судя по густому дыму, на кухне что-то сгорело. Добавить к этому тяжелый смрад пота, ссанины и немытого тела и постоянный шум, то стихающий до разумных пределов, то снова прибывающий, как неумолимая волна, — и получится худшее место на свете для честного рыцаря. Ненадолго Тристан остановился. Показалось, что он сейчас взбрыкнет, выскажет Гвинну все, что о нем думает, и уйдет с гордо воздетой головой, но он всего лишь присматривал им свободный стол. Кивнув на него, чтобы Гвинн занял место, Тристан отошел к хозяину, который тщетно елозил тряпкой по стойке, пытаясь избавиться от вечных липких пятен. Что-то спросив, Тристан бросил несколько монеток. Гвинн за шумом не различил, но догадывался, что он сказал нечто вроде: «Мне самое лучшее вино, что у вас есть!» Это несчастное место наверняка еще могло удивить Тристана тем, что тут считалось «лучшим». — Обычно мне не на что тратить деньги, — сказал Тристан, вернувшись. Как будто хотел оправдаться за свое мотовство. Ни семьи, ни любовницы. Конечно, куда бы ему деть королевское жалование? — Ну что за беда. Можешь отдавать деньги мне! — широко улыбнулся Гвинн, на что Тристан не ответил, даже не посмеялся. Сидели в мрачном молчании, прислушивались к гомону гуляк. Многие были неместные, приехали из пригорода поглазеть на Турнир да получить «благословение», но Гвинн готов был спорить, что они не увидят ни одного рыцаря. Только таких же окосевших пропойц. Всегда он презирал глупость и слабость, потому без отвращения на этих людей взглянуть не мог. Во взгляде Тристана, которым он обводил прокопченную таверну, сквозило скорее сочувствие. К столу, покачивая бедрами, приблизилась служанка, дочка хозяина. Линетта, приятная на лицо, смешливая девка, которая за лишние монеты могла не только одарить улыбкой, но и составить приятную компанию в комнатах наверху. Отсутствие лишних денег избавляло от искушений. Перед Тристаном Линетта и впрямь выставила закупоренную темную бутылку и два железных кубка. Узнав Гвинна, она обратила на него лукавый лисий взгляд: — А-а, это вы? Вы же родич того рыцаря, рыженького? — Аэрона, да, — кивнул Гвинн. Он постарался не слишком лучиться от гордости, но приятно было, что слава Роны дошла даже до такого захудалого места. Никто из обитателей «Лосося» не мог видеть бой, а значит, им рассказали уже приукрашенную легенду, какие шептали на улицах, и они и впрямь считали Рону героем, победителем, сумевшим отнять титул у лучшего клинка Афала. Линетта радостно улыбнулась, словно его ответ стал для нее победой в каком-то споре. — Приводите тогда его, буду рада познакомиться с героем, — хихикнула она и поспешила к другому столу, увильнув по дороге от шлепка по заднице, которым ее попытался наградить мужик за соседним столом. «Трогать только за деньги!» — крикнула Линетта. Пока Гвинн задумчиво провожал Линетту взглядом, Тристан налил вино в кубки. Багровое, насыщенное, оно отчетливо отдавало приятной кислинкой. Похоже, хозяин все-таки узнал в Тристане благородного рыцаря, а потому постарался не посрамить свое заведение… или не прогневать гостя, рыцарь мог и зарубить, если ему что не понравится. Но вино было хорошо. Задумавшись, не с юга ли оно, с виноградников Нейдрвенов, Гвинн усмехнулся. — Я столько лет не пил, — сказал Тристан, покачивая кубком, едва не расплескал все. — Чарка разбавленного вина на пиру не в счет. Всегда думал, что, начав, не сумею остановиться. — Понимаю, — кивнул Гвинн. — Хуже калеки может быть только пьяный калека. Надеюсь, если что, ты не дашь мне упасть лицом в грязь. Тристан ничего не стал обещать, и Гвинн счел это добрым знаком. От того наивного мальчишки с сияющими глазами, что он знал, ничего не осталось, и дело было не только в преждевременной седине и залегших под глазами тенях. Тристан все меньше верил в свое дело, и Гвинн это чувствовал. Меч, пожалованный королевой, стоило носить с гордостью, но Тристан прятал рукоятку, прижимая ее ладонью. Не только из-за того, что опасался ненужного внимания или воров. Попав в самую середину заговора, он уже не знал, кому верить и за кого сражаться. А для рыцаря это хуже всего. Выпив первый кубок вина, Гвинн почувствовал знакомую легкость. Он не ощущал ее уже много лет, не позволяя себе снова напиться и ошибиться, слишком уж высокой оказалась цена. Пробужденное ритуалом воспоминание не желало отпускать. Пряный вкус вина. Вкус губ Исельт. То, что он пил, было кислее, резче. Как ни странно, отрезвляло. Негромко, хотя в гомоне их никто не услышал бы, Гвинн рассказал про Рианнон, про Рону, про долг перед Служителями и даже про то, что сжег того мальчишку-конюшего, чтобы откупиться от Птицеголовых. Кого-то нужно было наказать. И он тоже не избежал этого, когда его единственную дочь, самое дорогое, что у него было, отправили умирать. Плата. Жертва. Тристан чуть мотнул головой — удивленно. Посмотрел на Гвинна внимательнее. Может быть, эти слова звучали слишком отчаянно, но ему было плевать. Рона была его единственной слабостью, и он ее не стыдился. — Так значит… и Аэрон тоже… — сипло пробормотал Тристан, прежде чем приложиться к кубку снова. — Тоже? Хочешь сказать, не единственная? А-а, разумно, для подстраховки. Служителям нужно было, чтобы рыцарем оказалась непременно девица. Наверняка случалось и так, что кого-то из подставных девушек убивали в поединках, и тогда Служители оставались без важного соглядатая во дворце, но последние поколения им все удавалось, судя по рассказу Блодвин. Из головы все никак не шли слова о посвящении в Вороньи Матери, о чудовищных детях самой Богини, о том… Нет, он не позволит этому случиться с Роной. Не с его девочкой. Тристан вдруг засмеялся. «Совсем ума лишился», — отрешенно подумал Гвинн. — Аэрон… я считал его лучшим рыцарем, самым достойным. Он всегда помогал другим, был добр к ним, но не потому что искал выгод. И он сражался храбро, никогда не бежал от боя, хотя я представить не могу, каково им: мальчишкам, которые никогда не проливали кровь, вдруг сказали резать друг друга! — Она и есть рыцарь, — тихо, но уверенно сказал Гвинн. — Лучше, чем я был. Уж в этом-то Тристан был с ним согласен. Они ударились кубками; это звучало как хороший тост. За Рону. За Серебряного рыцаря. — А принцесса?.. — опомнился Тристан. — Она знает? Вот будет неловко, если она однажды увидит… — Знает, — коротко кивнул Гвинн. — И насчет других рыцарей тоже. И Идена, и Манеха. Всех их. Когда он кратко изложил догадки Блодвин, Тристан, сдавленно застонав, уронил лицо в ладони. Гвинн понимал. Не хотелось признавать, что все, во что ты веришь, — всего лишь удобное вранье, чтобы захватить власть. Несмотря на древний договор с Пендрагонами, Служители всегда находили способы пробраться во дворец и управлять ими всеми, как покорными рабами, но теперь они обнаглели настолько, что решили усадить на трон Исельт, будущую Воронью Матерь. Если то, о чем говорили Рона и Блодвин, про умирание века, — правда, то они старались всеми силами сохранить свою власть. Иначе кто станет уважать слуг мертвой богини? Пока царствовала Мор’реин, ее Служители правили Эйриу. Могли ли они пожертвовать Роной, чтобы напоить Богиню старой кровью? А победителем сделать ту, другую девку, о которой говорил Тристан?.. Кто знает, что они задумали. И победить, и проиграть значило для Роны смерть. Даже кое-что хуже смерти. Со стороны послышался сухой лающий кашель. Седой мужик в неопрятной одежде сидел за столом, где играли в кости. Когда мерный стук сменился этим разрывающим горло кашлем, остальные игроки как-то посторонились от трясшегося деда, потянулись прочь. Тот угрюмо зыркал на них, уткнувшись лицом в большую кружку пива. Поспешил промочить горло, торопливо вытер губы рукавом. — Боятся, что хворь, — пояснил Тристан. — В последнее время много заболевших. — Хворь ведь не заразна. Богиня сама подвергает испытанию тех, кого захочет. — Не знаю… Люди становятся суеверны. В такое время не знаешь, что и думать, — Тристан поежился, хотя им страшная болезнь не грозила. Наблюдать за страданиями других было тяжко. — Как там Скеррис? — Держится пока что! Милостью… уже не знаю, кого именно, — хмыкнул Гвинн. — И почему ты за него так переживаешь? Я-то дал клятву, нарушить ее не могу и не стану. Но ты… — Не знаю, — сказал Гвинн. — Он дорог Роне. Да и вообще: хворь — дрянная смерть. Рианнон так умерла, и я не смог ничего поделать. А сейчас способен хоть что-то изменить. Не хотел, чтобы кто-то страдал так же, как Рианнон. Смотрел в помутневшие глаза Скерриса, на чудовищную когтистую лапищу и представлял, каково было той, кого Гвинн запомнил прекрасной, нежной и хрупкой. Но в глубине души Гвинн догадывался: это еще и его способ отплатить Роне за смерть Деррека. Знал ведь, насколько ей дорог тот мальчишка. И все равно позволил… Он еще долго слышал душераздирающие вопли Деррека, когда все утихло, когда стали разбирать остатки костра. Помнил распахнутые глаза Роны, искаженное от горя бледное лицо. Он позволил отнять у нее Деррека, но уж Скерриса не отпустит. Хотя Гвинн много раз думал, что предпочел бы смерть на месте Скерриса. У Гвинна в свое время была надежда, что нога срастется верно и былая проворность вернется… ей он и жил, пока не смирился и не стал жить ради Роны. А ради чего было выживать Скеррису? Он не знал мальчишку слишком близко, не было времени, но всякий рыцарь предпочел бы героическую смертью такому несчастному существованию. — Если бы и впрямь был способ найти лекарство… — размышлял Гвинн. — Если со Скеррисом получится, всем лучше будет. На всех Великой крови не напасешься. Никто не позволит простолюдинам, вроде такого вшивого деда, хлебать кровь, чтобы излечиться. Это он прекрасно понимал, но и Йорген говорил, что кровь лишь замедляет обращение, не избавляет от болезни навсегда. Лекарю еще предстоял долгий путь, однако первые шаги он сделал. За это они с Тристаном и выпили; счет кубкам Гвинн потерял, только заметил, как Линетта любезно поставила им вторую такую же бутылку. — А ты колдовать не умеешь? — вдруг спросил Тристан. Прямо в лоб. И еще уставился так, с надеждой, как мальчишка, который зовет приятеля в лес, поискать Ушедших в холмах. — Думаешь, если бы умел, дал бы себя покалечить? Тристан только плечами пожал: он ничего не понимал в чародействе. Но глянул как-то даже обиженно. — Всегда считал, что это байки. Но их можно рассказывать впечатлительным девицам, — усмехнулся Гвинн. Он и впрямь мало верил в старую богиню огня. За такие сказки можно было и неприятностей огрести от Служителей, которым староверы были противны, но во времена его молодости все было не так строго, так что Гвинн часто развлекал народ на пирах своими рассказами. И надо же было напороться на Исельт из-за своего хвастовства… — А Аэрон? Тристан то ли не мог привыкнуть, то ли боялся, что их подслушают. — Не знаю. Я никогда не замечал… Ты думаешь, я бы не увидел, если б мой ребенок загорелся? Молчание Тристана ему совсем не понравилось. Было оно таким… многозначительным. На севере рассказывали байки. Про Ушедших, которых видели в лесах; про красных псов Дикой Охоты, прирученных лордом в стародавние времена. Говорили, Бригитта родилась на восходе, и тогда в ее доме разгорелся яростный огонь, достигший неба. Пламя вечно полыхало в ее волосах, и Бригитте приходилось носить зачарованное покрывало. Говорили еще, ее горячее дыхание воскрешало мертвых. Сколько в том было правды, Гвинн не знал. Книг о богах он никогда не видел, а подобные рассказы всегда слышал в тавернах, вроде этой, от стариков и кривых старух. — Даже если какие-то крупицы магии в нас остались — спустя столько поколений, — ее явно недостаточно для той силы, что хотела себе Исельт. — Исельт… — эхом откликнулся Тристан. Взгляд его заволокло — пьяно, безнадежно. — Неужели всего, что у нас было, ей оказалось недостаточно?.. Мы же были счастливы. Мысли об Исельт вызывали только отвращение. Гвинн не видел золотые локоны и милое лицо, Гвинн вспоминал, что сказала Блодвин: Вороньи Матери пожирали воронью плоть и пили кровь. Если бы он не слышал, как Йорген называет кровь Скерриса Вороньей, Гвинн бы предпочел думать, что речь о птицах. Так было проще. Но он, блядь, слышал. Какое-то подлое божество наградило его слишком живым воображением. Он представил Исельт, впивающуюся белыми зубками в шмат гнилого мяса, срезанного с кого-то из хворых. Никому не нужных, жалких людей. Все они были лишь жертвой для Исельт. Как должен был стать жертвой и он. В горле запершило от тошноты, и Гвинн поспешил залить эту мерзость вином. Тристан будил в нем кипучее желание снова вызвать этого стенающего придурка на поединок. Пусть Гвинн сдохнет, но хоть не будет больше слышать этого нытья. — Знаешь, Тристан, смотрю я на тебя и вижу человека, который сам себе беды выдумывает. И еще со вкусом так, с наслаждением, — заявил Гвинн. Вино развязало язык, но и обычно он говорил, что думает, не стесняясь, потому вызывали его часто. — Пьешь тут, оплакиваешь свою великую любовь? Люди и хуже живут. Кому-то годами изменяют, предают. Ненавидят своих жен и мужей, травят их и заказывают наемным убийцам. Да, Исельт оказалась сукой, да, ты ее любил. И что? Горевать теперь два десятка лет? Тебе просто нравится себя жалеть. — Легко тебе говорить, — сдавленно проговорил Тристан. — У тебя Аэрон есть, а я… — Один! Тоже мне! Если бы хотел, ты бы давно кого-то нашел. Не обязательно женщину, на них свет клином не сошелся, — фыркнул Гвинн. — Детей сколько беспризорных, а? Да хоть собаку заведи! Но тебе нравится страдать и тосковать, горевать по упущенной жизни, пока что-то настоящее проходит мимо. Отповедь его Тристан встретил молчанием. Знал, что Гвинн прав. Знал, но признать не мог. — Мое дело — служить королевской семье… — Дело хорошее. Но должно же быть что-то человечье. На третью бутылку запала Гвинна не хватило. Знал, что с утра пожалеет. Тристан совсем захмелел, он, как и в юности, не умел пить. А может, все дело было в его истовом желании потеряться, отпустить сотни тяжелых, стальных тревог, что разрывали его душу изнутри. Покачиваясь и припадая к старым скрипучим перилам, Тристан поднялся на второй этаж вслед за Гвинном. Ключ лязгнул в двери, и ненадолго ему показалось, что замок заклинит. Но она отворилась, пропуская их в маленькую темную комнатку. — Я не буду злоупотреблять твоим гостепрмствм, — попытался выговорить Тристан. — Никуда ты не пойдешь в таком состоянии. Хочешь, чтобы весь Афал назавтра узнал, что командир королевской стражи ночует в канаве? Я бы на это посмотрел. — Я знаю этот город… как свои пять, — Тристан в глубокой задумчивости посмотрел на свои руки, — да, пять пальцев! Гвинн страдальчески вздохнул. Взгляд Тристана остановился на жесткой койке, приставленной к стене — слишком узкой даже для одного человека. — Я лягу на полу, — решил Тристан. — У тебя нога! — А могло и не быть — твоими стараниями, — не упустил возможности напомнить Гвинн. — Ложись уже, — фыркнул он и милостиво скинул на пол одеяло. Он подумал, что наверняка пожалеет, когда ночью приударит мороз, и на всякий случай подтащил на кровать плащ, в который можно было закутаться. В темной комнатке Тристан удивительно ловко снял меч и кольчугу — сказывались годы тренировок. Улегся на пол, ничуть не жалуясь, закутался в одеяло по уши. Закрывая глаза, Гвинн почти наверняка знал, о чем Тристан думает: молится, чтобы ему ничего не приснилось.***
— Доброе утро, милорд! — приветствовала его Линетта. Ее улыбка каждый раз искушала потратить пару монеток и узнать, так ли она хороша не только в уборке комнат и стряпне. Хоть что-то хорошее в это утро, которое похмельно звенело у Гвинна в голове. — Что там за переполох внизу? Случилось что? — А-а, Птицеголовые заявились, — презрительно наморщила носик Линетта. — Забирают Кевена. Бедолага, вчера проигрался, так еще и это. Может, это и не хворь никакая, а кашель обыкновенный. Но кто-то нажаловался — и вот… Гвинн вспышкой вспомнил старика, которого аж трясло от кашля. Присутствие Служителей отозвалось тревожным чувством в груди. Про себя он отметил, что Линетта явно не рада их приходу — распугают всех посетителей, — и решил спуститься и посмотреть. Внизу уже собралась разномастная толпа. Кевен выл и сопротивлялся, вцепившись в стол, предусмотрительно приколоченный к полу. За столом его и застали: старик спал, ткнувшись щекой в разлитое пиво. Борода вся слиплась. Собравшийся народ глазел, но не вмешивался, зная, что противиться Служителям опасно. Из-за спин Гвинн видел высокую фигуру в черном, Воронью Матерь в маске. Повеяло холодом. Маска медленно повернулась, Гвинн заглянул в провалы прорезанных глазниц, почувствовав, как что-то ноет на сердце, сосет, как черви. — Говорят, они мысли умеют читать, — шепнула дородная женщина, оказавшаяся рядом с Гвинном. Тогда его уже кинули бы на костер. Он неотрывно следил за Вороньей Матерью, вдруг засомневавшись, не может ли она почувствовать спрятанный наверху меч Пендрагонов… Но Служителей занимал больной хворью старик, который ныл, умолял и клялся, даже пытался молиться, но все это сливалось в неразборчивый полупьяный бубнеж. Ропот среди толпы Птицеголовые не замечали. А может, не хотели злить народ еще больше. Кевена здесь, похоже, знали, привыкли к старику. — Да что ж вы делаете! — вдруг раздался отчетливый крик, хотя язык говорившего явно заплетался. Гвинн рассмотрел покачивающуюся долговязую фигуру, красный нос запойного пьяницы, сизое одутловатое лицо. Несмотря на жалкий вид, мужик кинулся на ближайшего Служителя, вцепился в его плечо, яростно затряс: — Эй, вы, маски тупорылые! А ну отпустите его! Да бля!.. Служитель махнул рукой, даже не глянув на пьяницу. Тот вдруг подавился брехливыми словами, споткнулся на ровном месте. Упал лицом вниз, на грязные доски. Из перерезанного горла медленно растекалась красная лужа. До странности отчетливо Гвинн увидел, что ножа у Служителя не было. Только черные когти, как у Скерриса. Гвинн моргнул. Не привиделось ли ему? — Сопротивление Служителям и — уж тем более! — нападение на них карается смертью! — провозгласила Воронья Матерь, хотя ее голос тоже на мгновение дрогнул. В нем поселился страх, и этого было достаточно, чтобы в толпе вспыхнули крики, поднялся вой. Мимолетное промедление сменилось вдруг холодной яростью, тон Вороньей Матери изменился, обратившись в смертоносный клинок, зашуршал шелестом мокрых перьев: — Прочь! — прошипела, проклокотала она, и было в ее голосе что-то страшное, древнее. — Сей человек уже не во власти людей и земных владык, а в руках Владычицы Мор’реин, она изберет для него судьбу! Всякий, кто лишает своего брата или сестру спасения, будет наказан! Ее подчиненные наконец-то совладали с упирающимся Кевеном. Наверняка его убедили окривевшее лицо и застывший взгляд приятеля, развалившегося на полу. Смерть всегда выглядит пугающе отвратительно. Старика поставили перед Вороньей Матерью, он взглянул на нее раскосыми глазами и безнадежно всхлипнул, вдруг расплакавшись, как ребенок. — Что там?.. Тристан, оказавшийся у него за спиной, покачнулся, когда Гвинн вдруг подался к нему и крепко зажал рот ладонью. Возмущенное шипение не пробилось сквозь тревожные голоса толпы. Убедившись, что Тристан не собирается орать, как дурак, Гвинн медленно опустил руку. За это время ошалевший Тристан уже успел увидеть лужу крови и стоявшего над ней Служителя. В отчаянии он потянулся к поясу с мечом… — Ты ему уже ничем не поможешь, — пробормотал Гвинн. — Идем наверх, живо. Не хочу, чтобы они нас видели. Растерянный Тристан последовал за ним. Хотя Гвинну все равно казалось, что острый взгляд Вороньей Матери царапает его между лопаток, он предпочел сбежать туда, где не чует то стылое колдовство. Да, возможно, это была трусость, но он знал, что в обычной потасовке его прикончат так же легко, как того пьяницу, а то и быстрее. Рассеянно потер горло. Снова привиделся проблеск когтей. — Зря ты не дал мне вмешаться, — сказал Тристан. — И что б ты сделал? Воскресил того мужика? Не знал, что ты некромант. — Я мог бы разобраться… не дать им увести старика. Если он действительно не болен, — уже тише добавил Тристан. — Я ведь принес клятву, я должен защищать не только королевскую семью, но и простых горожан, которые нуждаются… Он явно вспоминал клятву по памяти. Гвинн болезненно скривился: — Твоя честь тебя погубит. — Осмотрел помятое лицо Тристана, усмехнулся. — И тебе бы умыться, смотреть жалко. — Взаимно, — проворчал тот. — За водой к колодцу идти? Тут поблизости, я помню. Слугам было не до того. Спустившись по скрипучей лестнице, они вышли черным ходом, ближе к городскому колодцу. Тристан долго плескался, будто втайне хотел утопиться. К колодцу приблизился мальчишка с ведром, уставился на Гвинна распахнутыми глазами — были они какие-то крапчатые, черепаховые, то ли зеленые, то ли карие. Рыжая коса и трость — верные приметы; он становился известен. Освежившись, Тристан больше походил на рыцаря. Холодная колодезная вода и Гвинна привела в чувство: еще недавно ему казалось, что он проснулся в каком-то мутном кошмаре, а теперь грязноватая улочка Афала стала четче и осмысленнее. Вернувшись в «Лосось», они не застали уже ни Служителей в черном, ни гудящей толпы. Постояльцы разбрелись, на полу Гвинн увидел Линетту с тряпкой и ведром, которая старательно вытирала кровавую лужу, скребла доски, сдавленно ругаясь. Красивое личико исказилось. За стойкой ее отца не было видно. — Пшел в храм! — выплюнула Линетт, когда заметила взгляд Гвинна. — Молиться! Тристан сочувственно посмотрел на ползающую по полу девку. Оставил несколько серебряных монет на стойке, пробормотал: «Это от короны… за неудобства». Линетт звучно плюхнула тряпку в ведро, разбрызгивая кровавую воду, и что-то проворчала. Благородному Тристану наверняка не хотелось этого слышать. — И что, многих забирают? — спросил Гвинн, присел за давешний стол. — Еще бы, — вздохнул Тристан. — Принцесса ведь повелела хватать больных, чтобы беспорядков не было. Много раз приходилось им отдавать. Но там уж все видно было: перья, гниль. Солдату иначе хворого и не отличить, — пояснил он. — А вот те, кого Служители хватают, по малейшему подозрению… кто их знает. А значит, они могли кого угодно схватить, кто им не по нраву, и затащить в Гнездо. Даже если ошиблись, если схваченный не болен, вряд ли он вернется — по крайней мере, Гвинн никогда не слышал, чтобы кого-то выпускали. А на Кевена, похоже, донесли… Кому мог помешать жалкий старик? Или, может, тот человек искренне верил, что дарует ему очищение? Такое отвращало гораздо сильнее, чем обычная подлость. — А-а, милорд, там гонец с утра принес, — вдруг спохватилась Линетта. Она посмотрела на Гвинна, откинула упавшие на раскрасневшееся лицо волосы. — Красивый такой, из благородных. На конике белом. Сказал отдать. Вон оно, у отца лежит. Ближе было Тристану — он и передал письмо. Нераскрытое, несмотря на то, что Линетта хитро поглядывала и явно хотела знать, что там написано. А может, просто была неграмотна?.. Гвинн задумчиво поглядел на отпечатанного в сургуче королевского дракона, расправившего крылья. Едва ли Блодвин писала что-то об их деле, слишком уж приметно. Сломав печать, Гвинн вчитался в строки. В легкой летящей руке, их написавшей, он совсем не узнал закорючки, которые видел в заметках Блодвин вчера. — Значит, торжественный пир? — спросил Гвинн, поглядев на Тристана. — Разве его не устраивают после поединков? — Йорген сказал, что рыцарям нужно отдохнуть, — признался Тристан. — У… твоего Аэрона раны легкие, но Невиллу досталось. А может, это какие-то магические дела. Вчера видел мальчишку, он был скорее серым. Надеюсь, поправится. Писец по приказу Блодвин излагал, что поединок пока что откладывается, но для увеселения прибывших принцесса устраивает пир: с вином, музыкантами, танцами и всем прочим. Напиться Гвинн мог бы и в «Мудром лососе», а с танцами у него все было неладно вот уже двадцать оборотов, однако он решил, что не зря Блодвин отправила ему именное приглашение — пусть и написанное не ее рукой. Может, потому что родственнику будущего рыцаря, избранного самой принцессой, стоило привыкать к двору? Или Блодвин замыслила нечто большее? Она приглашала его вместе с Роной. Гвинн задумчиво дергал уголок письма. Что-то должно было произойти… — Говорят, скоро затмение будет, — снова вмешалась Линетта. Почувствовала, что вольна болтать что вздумает, пользуясь добротой лорда. — Солнце закроет, тьма настанет. Благословенное время для Вороньей Богини. Вот и хочет принцесса устроить свою коронацию аккурат к этому, так и отложили. — А ты откуда знаешь? — прищурился Гвинн. — Так друиды болтают, — фыркнула Линетта, изрядно задетая, что ее считают глупой, темной девкой. — Наш Аррик из первого круга, они исчисляли дни для ее высочества. Обслуживаю его частенько. Значит, Линетта предпочитала друидов мрачным Служителям Вороньей Богини — это многое проясняло. Друиды хотя бы никого не резали, только потрошили кроликов и возились в требухе. Дай волю Служителям — они бы и людей стали так вскрывать. Почему-то недовольство людей, ворчание, которым они провожали Кевена, запомнилось Гвинну и было приятно, хотя он знал, что никогда оно не перетечет в бунт… если не будет повода. — Подай что-нибудь на завтрак, — попросил Гвинн, кинув Линетте монетку, которую она ловко поймала. «Что-нибудь» оказалось липким белесым месивом, которое кто-то по ошибке назвал кашей, но Гвинн не жаловался. Тристан скривился, только взглянув на еду, так что остался сидеть молчаливый и мрачный. — Куда ты сейчас? — спросил только. — В рощу, проведать Кера. Херовое у меня предчувствие. Почему-то не хочу его одного оставлять… Может, сюда его перетащить, как окрепнет? — прикинул Гвинн. — Ты же видел, как эти Птицеголовые хватают всех без разбора. А пацан у них под клювом самым. — Йорген его не сдаст. Вот уж точно, только заполучив себе больного, ни за что не расстанется с таким «прекрасным образцом», как Йорген говорил. Неприятные слова, острые. И лекарю Гвинн тоже не доверял; его волновала не жизнь Скерриса, а болезнь. Хотя Гвинн был не самым милосердным человеком, подобный цинизм при взгляде на ужасную хворь его пугал. — Откуда этот Йорген вообще взялся? — спросил Гвинн. — Я мало что знаю… говорят, прибыл из Гардарики, еще мальчишкой, двенадцать оборотов колеса назад, а то и больше. И от хорошей жизни дети за море не убегают, — хмыкнул Тристан. — Один? Смелый парень. — Нет, с братом. Был он не старше Аэрона тогда. Встречал его, одно лицо с Йоргеном. А имя… не помню уже. Он лечил как-то… странно, как будто колдовал больше, — припомнил Тристан. — Обосновался в Афале, лекарем, лавку завел. Но быстро прознали, что у него дар, что любого на ноги поднимет, стали к нему ходить всем городом. — А потом? — Потом как обычно: пришли Служители. Не знаю, правда ли его брат искал лекарство от хвори или его еще почему решили остановить… Но только сожгли его, как преступника, еретика. А Йоргена, видно, забрали в Гнездо. Неудивительно, что ремесло свое Йорген любил больше, чем Мор’реин. Будь Гвинн наивнее, задумался бы, каково служить тем, кто сжег твоего брата, наверняка единственного родного человека, что у Йоргена остался. Но Служители умели заставлять, выбора не давали. Им ничего не стоило бы сжечь двух никому не нужных мальчишек вместо одного. Умирать за какие-то там убеждения Йорген не хотел, подчинился, как и Гвинн. Но Йорген сам за себя отвечал, а Гвинн им Рону отдал. Союзников им выбирать не приходилось, так что и лекаря приходилось терпеть. Он был умелым и полезным, гораздо лучше тех костоправов, которые чудом не отпилили Гвинну ногу. Хотя в темные птичьи глаза Йоргена смотреть совсем не хотелось. Кашу Гвинн доел в неприятной тишине, тоже липкой какой-то. С раннего утра шуметь и гулять никому неохота, но все сидели по углам, как пришибленные мыши. Словно боялись, что Служители вернутся по чью-нибудь еще душу. Тристан молчал, уставившись куда-то на свои сапоги. — Я провожу, — сказал Тристан. Ему наверняка нужно было ко дворцу, справиться о службе. Порядок на пиру будут охранять королевские стражники, а потому затея Блодвин добавила Тристану работы. Ему на пользу, меньше времени ныть останется. Гвинн шагал спокойно, торопиться ему было некуда. На улицах царило привычное оживление, после унылого севера Афал казался слишком ярким, слишком шумным. Каждый шаг отдавался болью в колене, как будто там застрял раскаленный кусок стали. Упрямо стиснув зубы, Гвинн поднимался по крутой улице, пока боль не полыхнула вспышкой — он даже ослеп на мгновение, нога онемела, но Гвинн удачно привалился плечом к стене дома. Он всегда держался поближе к стенам. — Болит? — хмуро спросил Тристан. — Свело, бывает. Ты иди дальше, не жди. Пошел он, как же. Стоял рядом, как почетный караул у покоев принцессы, дожидался, пока Гвинн оклемается. Тот благодарен был, что Тристан не лез с помощью, а только молчал, чуть наклонив голову. Наблюдал, как Гвинн, морщась, ощупывает колено. Обычно это успокаивало: мерное тепло растекалось по ноющей ноге. — Ты что делаешь? — Ногу растираю, не видно, что ли? — взъярился Гвинн. — Получше что-то можешь предложить? Хоть помогает немного… Тристан вдруг резко дернул его за руку — к небу, к свету. Гвинн чуть равновесие не потерял, гневно зарычал, но уставился на руку, как не на свою. Сквозь пальцы просвечивало радостное утреннее солнце. Кончики пальцев полыхали алым.