Под смогом и дымом

Остаток этого дня прошел в совершенной суматохе, и в какой-то момент Фриск перестала выстраивать логическую цепочку, просто мысленно согласившись со всем происходящим. Сначала ее саму и Чару вызвали в кабинет к миссис Леннон, отвечающей за организационные моменты, и уже тогда девочки заподозрили неладное. Чара пыталась отшучиваться, утверждая, что их сейчас упекут в тюрьму за укрывание беглого мага, и, хотя обе они понимали, что это невозможно (даже если миссис Леннон каким-то образом узнает про всю эту историю с загадочным мальчишкой, спавшим вчера на заднем дворе), чувство тревоги и какой-то невнятной нависающей угрозы нависало над ними, как Дамоклов меч. В самом кабинете, где девочки еще ни разу не бывали, оказалось крайне уютно, он чем-то напоминал те комнаты, в которых жили сами воспитанники приюта, и был полон самых разнообразных мягких вещей, начиная ковром и заканчивая подушками на диване. Там их очень вежливо и мягко заверили, что никто ни в чем не виноват и никого наказывать не собираются, потом, после достаточно невнятного монолога, перескакивающего с темы на тему, их попросили собрать вещи и взять с собой исключительно самое личное и необходимое, сложив остальное в чемоданы, которые заберут, потом очень растерянно попытались объяснить, что и по какой причине происходит, в итоге выдавив "Вас очень хочет видеть главный спонсор нашего приюта, леди Ториэль", и отпустили с миром, сказав, что нужно быть готовыми через полчаса. Находясь в странном эмоциональном параличе, не позволявшем осознавать ситуацию, подруги направились в свою комнату и послушно сделали все в точности так, как им говорили. В свою сумку Фриск на автомате сунула альбом с рисунками, любимую кисточку и швейные принадлежности, рассуждая уже потом, для чего она это сделала. Чара же методично перебрала все свои вещи и уверенно взяла с собой старый кинжал, которого Фриск ни разу не видела, медальон, который всегда носила с собой, ни на шее, так хоть в сумке или кармане, и, немного порывшись, весьма скромную сумму денег. Дальше пришли несколько незнакомых взрослых, преимущественно молодых и очень дружелюбных, которые забрали чемоданы с одеждой и учебниками (сумки с самыми дорогими сердцу вещами девочки взяли в качестве "ручной клади") и проводили девчонок на улицу, усадив в стандартный экипаж. Дети так и не задали ни единого вопроса, Фриск только отчаянно прижимала к груди своего любимого зайца, а Чара с задумчивым видом смотрела в пространство перед собой, сжав губы в тонкую полоску. Начинал накрапывать дождь, и какая-то девушка с косичками, одна из тех, что помогал девочкам загружать вещи, задумчиво улыбнувшись, произнесла, глядя в небо: "Да-а, не обрадуется Леди, если мы вас мокрыми привезем...". Сейчас они тряслись в экипаже по постоянно меняющимся, но почему-то одинаковым улочкам незнакомой части города в полном молчании, прижавшись друг к другу и думая каждая о своем. Фриск сглотнула, пытаясь прогнать в голове события последнего часа, однако никак не могла сосредоточиться на чем-то одном и восстановить события в хронологическом порядке. Несколько раз, особенно крепко в такие моменты сжимая несчастного зайца, она поворачивалась к Чаре, порываясь что-то спросить, но за все это время так и не смогла сформулировать вопрос четко и ясно. Наконец, первой молчание нарушила Чара, неожиданно тихо и при этом очень отчетливо произнеся: -- Фриск, хочешь, я расскажу историю? Фриск кивнула, не зная, что еще можно ответить в подобной ситуации. Чара вздохнула, притянув колени к груди, и, смотря куда угодно, но не на собеседницу, заговорила: -- Однажды жили-были два разбойника, которые очень любили друг друга, а больше никого, -- девочка набрала побольше воздуха, словно собиралась закричать, однако умолкла на некоторое время, обдумывая дальнейшие слова: -- Они грабили и убивали всех без разбору, всех, кто проезжал по большой дороге и не мог постоять за себя. Однажды у них родился ребенок. Маленькая девочка. И, примерно через год после этого, по дороге впервые проехал тот, кто мог дать им отпор, -- она снова вздохнула, но на этот раз как-то мечтательно, -- Они столкнулись с командой очень храброго героя, который убил их в честном бою и забрал девочку себе. Он воспитывал дочь разбойников вместе со своим собственным ребенком, словно она была его родной дочерью. Она любила свою новую семью больше всего на свете и восхищалась храбрым героем, -- рассказывая эту часть, Чара беззаботно улыбалась, словно вспоминала что-то хорошее, однако внезапно помрачнела, -- Однако храбрый герой был магом. А девочка не была. И в какой-то момент к ним пришли люди, которые сделали все, чтобы забрать девочку себе, потому что она не принадлежала магам. Они сожгли дом, забрали многие вещи и прогнали героя, угрожая убить его жену и сына. И они отобрали маленькую дочку разбойников у героя и его семьи. Однако герой сказал ей, что обязательно найдет ее, и попросил никогда не забывать своих маму, папу и брата, -- Чара снова улыбнулась. На этот раз в ее глазах стояли слезы, -- ты помнишь Чистку, Фриск? Восемь лет назад, -- она резко повернулась к подруге, но Фриск только помотала головой. Восемь лет назад четырехлетняя Фриск уже воспитывалась в приюте, но была слишком мала, чтобы ей рассказывали подобные новости. О Чистке, этом ужасном акте чистой ненависти к магам, она узнала относительно недавно, когда пыталась разобраться в событиях последних лет, потому что чувствовала себя дезинформированной. Чара утерла слезы -- она всегда плач проявлением недопустимой слабости -- и снова заговорила, на этот раз спросив: -- Ты знаешь, кто эта девочка, Фриск? -- на ее лице проступила полубезумная улыбка, -- Ты знаешь, откуда я появилась в приюте, да? Ты же поняла меня, правда? -- Фриск трижды кивнула, не зная, как ответить словами на все эти вопросы, и осторожно приблизилась к подруге, положив руку ей на плечо в качестве поддержки. Она понятия не имела, почему Чара решила рассказать о чем-то подобном сейчас, но безусловно жалела ее. Эта исповедь была болезненной и внезапной, и Фриск плохо представляла, как на нее реагировать, поэтому сделала то, что ей показалось правильным: показала Чаре, что готова обнять ее, если та, конечно, захочет. В приюте мало кто говорил о семьях, очень часто это бывали чертовски грустные истории, хотя приют имени святой Элизы и славился званием места, где детей взращивают, как родных, а коллектив становится настоящей семьей. Для многих -- первой. Фриск попала в приют еще совсем малышкой, насколько ей известно, ее семья была из зажиточных купцов с юга, которых выкосила эпидемия болезни, не оставив маленькой Фриск никакой родни. Безусловно, ей завещали как минимум дом, приличную сумму и погибший семейный бизнес, однако унаследовать все это она могла только после совершеннолетия. До этого времени ее должен был содержать этот совершенно очаровательный столичный приют -- такова была последняя воля ее родителей. Фриск совсем не знала этих людей, ей был всего год, когда они умерли, поэтому не могла сказать точно, скучала ли она по родне или просто испытывала грусть от осознания того, что лишена семьи как понятия. Во всяком случае, девочка могла с уверенностью сказать, что была счастлива в приюте. Но Чара... про ее родню Фриск ничего не знала и никогда не спрашивала, и вот теперь, в подробностях узнав всю историю лучшей подруги и по совместительству соседки по комнате, Фриск чувствовала себя обманутой. Ей казалось в тот момент, будто какой-то огромный кусок Чары, огромная часть ее личности все это время была закрыта от нее, словно бы Фриск... не доверяли. Хотя она и знала, что это не так. -- Знаешь, как звали мою маму, Фриск? -- наконец снова заговорила Чара, получив в ответ только вопросительный взгляд, -- Мою настоящую маму, жену храброго героя? Ее звали леди Ториэль. И пазл... сложился. Какое-то время они сидели молча, только Фриск гладила по спине изредка всхлипывающую Чару, выглядывая в окна, чтобы хотя бы примерно понимать, где они едут и сколько времени прошло. Ей периодически хотелось сказать, что, возможно, их хотела увидеть совсем не та леди Ториэль, однако слова замерзали в горле, затихая, словно не желая быть произнесенными. Так они и молчали, прижавшись друг к другу, такие маленькие в этом огромном и в большинстве своем враждебном мире, похожем на огромный механизм, который они совсем не контролируют и даже не могут понять, как каждая деталь влияет на соседнюю. Мысли были заперты в черном чулане, поэтому, когда на улице постепенно стало появляться все больше людей с кожаными ошейниками, никто в экипаже как будто не заметил изменений. Они ехали уже довольно долго, и порой казалось, что не приедут никогда. Чара заснула, а Фриск от нечего делать решила порисовать, сделать хотя бы набросок карандашом, первого, что пришло в голову. Что она чувствовала? Растерянность. В последние несколько дней ее жизнь стала чертовски странной. И, пожалуй, своеобразным предзнаменованием этих бесконечных странностей для нее стал внезапно появившийся в ее жизни Санс. Фриск в целом специализировалась на портретах, она уже нарисовала каждого из своих близких друзей (Чару -- даже несколько раз), так что занесение еще одного лица в ее коллекцию портретов можно смело считать подтверждением их дружбы. Просто для себя. Чтоб спокойней было. Санс определенно не был красивым, нет. Черт подери, можно было сказать, что он стремился нарушить все существующие стандарты красоты, порой казалось, что сознательно. Фриск достаточно смешило то, как люди старательно делят друг друга на "красивых" и "некрасивых", но это ее захватывало: у каждого народа в каждом времени, да даже у каждого отдельного человека было свое собственное видение прекрасного, и изучать это было гораздо интереснее, чем смотреть на опыты с магнитом на уроках физики. Фриск не считала, что какой-то человек может быть некрасивым или наоборот. То, что ее новообретенный друг не считался официально "красивым", -- только зажигало в девочке еще больший интерес. Ей нравилось все в каждом, кого она рисовала. Она любила сравнивать людей с различными фигурами, и если Чара, например, была колючим ромбом, то Санс -- определенно круг. Без острых углов, обтекаемой формы, мягкий и спокойный. Этакая мягкая сила. Фриск еще мало его знала, но уже могла сказать, что он всегда стремится избегать конфликтов и что всегда сначала думает, а потом уж делает. И только после этого позволяет себе что-то чувствовать. Чара -- наоборот, угловатая и острая. Вспыльчивая и колючая, имеющая шипы и всегда готовая их выпустить. Порой Фриск беспокоило это постоянное стремление Чары всем демонстрировать свои острые углы, из-за чего казалось, что она все время хотела кого-то ранить. Фриск знала, что Чара не хотела, однако вряд ли понимала, насколько ее шипы были острыми. Если Чара задавалась какой-то целью, то ее не заботило ничего, кроме нее, и она могла случайно причинить кому-то вред. Способность Чары причинять боль могла спасти ее, однако она же была огромным проклятием, крестом, который девочка должна была нести, видимо, всю свою жизнь. Фриск знала, что ничем не может помочь своей подруге в этом, однако решила, что останется рядом с ней несмотря не на что, даже если Чара ее порежет. Фриск не боялась шипов. В кабинет, больше напоминавший жилую комнату, стремительно влетел молодой рыжеволосый мужчина в очках. Его непослушные волосы вились и странно топорщились, меняя свое положение из-за каждого шага, отчего напоминали живое пламя. Из-за толстых линз очков не было видно глаз, а губы были сжаты в тонкую бледную полоску, не выражая ничего, кроме напряженности. Вошедший остановился, оглядевшись по сторонам, и, заметив в кресле у камина крупного мужчину, оставшегося, казалось, на том же месте с момента чаепития с женой, кивнул. Хозяин комнаты ответил кивком на это молчаливое приветствие и жестом велел говорить. Рыжеволосый мужчина нервно потеребил поистрепавшийся ошейник, обязательный для ношения всем магам, и заговорил голосом, похожим на треск огня: -- Я не могу снять этот ошейник. Фраза была короткой и сухой, без каких-либо объяснений, и мужчина в кресле, все также, жестом, велел продолжать. Докладывающий, держащийся с явным почтением, похоже, не был большим фанатом разговоров, однако продолжил: -- Нельзя расплавить его моей магией. Ответом был лишь вопросительный взгляд. Мужчина в кресле с каждой секундой становился все напряженнее и задумчивей, складка между его бровями становилась все более и более явной, выдавая его эмоции. -- Он заколдован. Маг сильнее меня. Два коротких предложения -- и хозяин комнаты уже даже с натяжкой не чувствовал себя хозяином положения. На его лице отразился растерянность, а в янтарных глазах зажегся огонь ненависти, словно он обнаружил предателя. Стоявший напротив докладчик выглядел не менее сурово. Следующую фразу он буквально выплюнул, сжав кулаки и оскалившись: -- Бьет разрядом. Не электричество. По магическим потокам. Не меня. Он тихо выругался, глядя на огонь в камине, бликовавший в его очках. Мужчина в кресле тяжело вздохнул, словно ощутил на себе одновременно тяжесть всех грехов человечества, и указал на кресло рядом с собой: -- Не хочешь ли чаю, старый друг? Поняв, что это не допрос (хотя допросом это изначально не было), мужчина в очках коротко, как-то по-военному, кивнул и сел в кресло рядом с хозяином кабинета. Тот задумчиво произнес, оглаживая собственную бороду: -- Неужели у этого устройства нет уязвимых точек? И мгновенно получил ответ на свой заданный в пустоту вопрос. Его собеседник, сверкнув запотевшими очками и разом осушив полчашки кипятка, тихо сказал: -- Есть. Там кодовый замок.