Фанат

Арсений сложный. Не как теорема Ферма или схема настройки радиоприемника. И не такой как история Древнего Китая или «Улисс» Джеймса Джойса. Все вышеперечисленное обладающий разносторонними познаниями Арсений мог бы рассказать и объяснить. Он сложный как носок, случайно надетый на голову, или картина по номерам, которую раскрасили, полностью игнорируя и привязку цветов к этим номерам, и их границы. Тут объяснять нечего. Ведь здесь отсутствует логика. Он бы хотел быть проще. Чтобы все возникающие в нем чувства и эмоции не закручивались в нем неподвластной законам физики лестницей Пенроуза, не имея ни начала, ни конца, ни середины. И больше всего он хотел бы, чтобы вот это новое, поселившееся в нем совсем недавно ощущение, можно было описать так же легко, как это делаю вкладыши от жвачки «Love is”: любовь — это готовить спагетти, пока он готовит соус. Но оно оказывается сложнее, чем все предыдущие вместе взятые. Да и оно ли это вообще? О нем — об этом самом — Арсений только читал и смотрел. В книгах она была разной. Трагичная и мимолетная, как в «Ромео и Джульетте» или сложный, полный страстей многоугольник, как в том же "Сне в летнюю ночь". А у него что? Про любовь, на половину протекающую по видеосозвонам, а другую в почасовых отелях, он еще не читал, но шекспировщиной тут и не пахнет. — Ни фига! Это реальная баленсиага?! — Никита вскакивает со скамейки, давится от изумления твиксом и, кашляя, приседает обратно. Блять. Он и забыл совсем про этот свитшот. Да и где бы он переоделся, его в театралку сразу с отеля привез Антон. Высадил правда в пустом переулке, за пару домов отсюда, в сугроб. Он неловко кладет руку поперек груди, прикрывая название бренда, как обнаженная девица сиськи. — Позволил себе с гонорара новогоднего. Одну лишь вещицу. Врет он так натурально, что простыми актерскими способностями это уже не объяснишь. Просто он это в последнее время делает куда чаще, чем говорит правду. Натаскался. — Ты теперь прям вписываешься по вайбу в эту компашку здешних богатеньких абитуриентов, — хихикает Никита, и в подтверждение его слов, в комнату вплывает девчонка с сумкой «Гучи». Она бросает «Привет, мальчишки», скидывает сумку на один, из стоящих в хаотичном порядке стульев, и так же воздушно приближается к Арсению, вытащив откуда-то последний айфон ловким, почти незаметным движением, как какой-то фокусник с Рублевки. — Федя, можно фотку? Он кивает, дежурно улыбается в экран, пока девушка крутит головой сбоку от него, пытаясь поймать нужный свет. Удовлетворенно кивнув результату, она кидает приторно-сладкое “спасибо” и исчезает, словно очень быстрая и незатейливая галлюцинация. — Они в курсе, что ты не Федя? — Кто их знает. Заставленный стульями и скамейками чуланчик, в котором они обычно ждут занятия, пронизан лучами зимнего солнца и всегда сопровождающим их сквозняком. На улице минус двадцать пять, и внутренний двор ГИТИСа с окоченевшими белыми ветками виден сквозь подернутое инеем окно нечетко. — Смотри, — как только Арсений садится на скамейку, Никита резко скользит к нему, сталкиваясь и отскакивая от плеча, как натянутая и отпущенная рукавичка на резинке, и сует под нос телефон. — Это Иво Погоревич. Лучший пианист современности. Арсений смотрит, но не видит. От Никиты пахнет приятным одеколоном. До этого дня он ими не пользовался. Это наблюдение неожиданно колет в груди. Занятия проходят вяло. Не все еще вернулись в рабочее состояние после праздников. Кто-то еще чувствует во рту вкус мимозы, у кого-то ещё не полностью выветрился из головы градус. Впрочем, у тех, кто ещё не до конца протрезвел, изобразить некоторых животных, вроде хамелеона или ленивца, получается куда лучше. Арсений, как ему кажется, вполне сносно скачет по полу и ныряет в воображаемые норки, подражая лисице. По крайней мере, Демин ему громко аплодирует. Николаевна комментирует часовое действо, свалившимся с ее иссушенной губы лаконичным «мда» и угрожает, что еще одно такое домашнее задание, и она этот курс прикроет. И перестанет наконец тратить свое бесценное время на таких, как они. Время — час, когда они выходят в этот сковывающий щеки морозный день. Редкое солнце уговаривает потерпеть холод и прогуляться до “Охотного Ряда”. — Там кофейня хорошая, — говорит Никита и, смущенно поправив Арсу шарф, тянет его в другую сторону от Арбатской, подцепив его ладонь указательным пальцем, как крючком. Москва все еще с бодуна. Новогодний макияж смыть не успела, оттого он немного растекся. Световые спирали на столбах, огонечки и деды морозы в окнах, гирлянды, ползущие по старинным стенам разноцветными змейками. Все с первого взгляда аккуратно, будто праздник еще не наступил, но если приглядеться, то и испачканный серпантином снег увидишь и забытую дворником на ступеньках перед памятником Чайковскому пустую бутылку, и кусок мишуры, заныканный под окнами городской усадьбы. В стылом воздухе все выглядит неживым, будто скованным какими-то чарами, что остановили время в один миг под бой курантов, и запустят только в следующем году. Выйдя на Манежную площадь, они обходят огромную елку и, заскочив в кафешку, мнут окоченевшие щеки. Никита заказывает только кофе, игнорируя аппетитные сэндвичи и пирожные на витрине. — Кушать не будешь? — Я что-то в последнее время не очень хочу есть. Не знаю почему, двигаюсь наверное мало. Арсений причину знает. Наблюдать в данный момент за Никитой это как крутануть маховик времени и встретить самого себя пару недель назад. Не больно много изменилось, но все же. Это обжигающее, высоковольтное чувство, мешающее есть, спать и думать, что сейчас господствует в Демине, превращая его в это безвольное существо с мутным взглядом и туманом в голове, в Попове уже эволюционировало в нечто пострашнее. Оно спокойнее, но никак шум прибоя или треск бревен в камине, а как начальная сцена в фильме-катастрофе, когда во время ужина в тихом семейном кругу в чашках чай вдруг начинают расходиться дрожащими кругами от приближения чего-то огромного. — Арс, а мы можем поговорить о том, что было на перроне и том, что ты мне потом написал? Арсений скашивает взгляд в окно, где по площади смешно носятся дети в толстых комбинезонах. — Можно, — отвечает он, набравшись смелости повернуться к нему снова. Никита улыбается, проткнув две очаровательные ямочки на щеках, но ничего не говорит. Не знает что. Арсений был там. Он этот сюжетный поворот отлично помнит. Антон после его признания спросил: «ну и чего ты хочешь?», а он язык в жопу засунул и глазами хлопал. — Я честно не знаю, как это все работает, — он явно немного расстраивается от Арсовой безынициативности, отхлебывает кофе и вздыхает, уткнувшись взглядом в стол. — Ты хотя бы уже пробовал. Арсений снова отвлекается. Теперь на женщину, довольно шумно ворвавшуюся в кафе, бухтящую на погоду и стучащую ногами, стряхивая снег с ботинок. Будто окружающий мир гораздо интереснее этого разговора. — Мы могли бы попробовать… — Арсений смотрит на него, а там такая нигерийская деревня, выбежавшая к приехавшим европейцам — столько надежды на лице, что сердце сжимается. Его черное злое сердце. — Встречаться, — совсем расстроенно заканчивает Никита. — Можно, — глухо произносит Арс и только сейчас понимает, что все это время Демин почти не дышал. Он облегченно вбирает воздух, надувая грудь, и улыбка возвращается на его губы — если б он не старался ее сдержать, точно была бы шире. И если это все ретроспектива, то неужели он сам так выглядел?! Таким… отчаянным. — Класс! Мы же некуда спешить не будем. Для начала просто погуляем… ну может ещё чего. Все равно ни у одного ничего серьезнее поцелуев не было, — заканчивает он нервным смешком. Арсений жмурит глаза, чтобы избавиться от тут же вспыхнувшей картинки Антона, трахающего его сегодня утром на атласных простынях в отеле. Даже успевает ухватить кусок звукового сопровождения к этому воспоминанию: «без рук хочешь кончить, Лисенок?». — Не было. — Так как ты на это смотришь? — Хорошо. Арсений смотрит на это сбившимися в кучу глазами — оно в не раздваивающуюся четкую картинку все никак не собирается. Придя домой, он скидывает с ног новые «найки», которые Демин к его счастью не заметил, и аккуратно складывает свитшот на полку, с недавнего времени специально отведенную под «лакшери». В попытках реабилитироваться за проеб с аэропортом, Антон прилетев с отпуска на Бали, первым делом отправил ему три пакета со шмотками. Три оранжевых пакета с надписью «ЦУМ», на минуточку. Кофты, несколько футболок, три пары кроссовок, украшения. Арсений устроил себе дефиле в коридоре перед зеркалом, изображая модель с церебральным параличом и напевая «я никогда не стану феминисткой, хочу, чтоб за меня платил мужик…». Закидав его подарками и немного переждав прежде, чем он успокоится, Антон ему позвонил. — Понравились вещи, Арсюх? — заискивающе спросил он. — Я ничего сказать не могу. Надо спрашивать у местных бомжей. Вон, они у меня под окнами ходят в «ветмо». — Выбросил, типа? — улыбнулся Антон. — Так точно. — А цепочку золотую че тогда оставил? Арсений схватился за украшение на шее, поняв, что забыл снять его с шеи после «показа», и они оба рассмеялись. Похихикали, значит, Антон наговорил ему любезностей, обвалял его в этом сахаре из «лисят и солнышек», и вот уже Арс совершенно не обижается. Едет с ним в клуб, в вип комнату, там набухивается, чуть там же и не дает, страстно сосется с ним в такси к отелю, и позволяет себя раздеть, ещё не дойдя до кровати. Вот так Арс и узнает потихоньку свою цену с точностью до копеек. Несколько тряпок, несколько красивых слов, бар с комнатой только для них двоих, и вот уже смертельная обида чудесным образом превращается в «да, Антон, да, да, да». А Никита — замыкающая точка в этом треугольнике арсеньевского дебилизма. Он ее собственноручно нарисовал над прямой между собой и Антоном и прочертил к ней две линии. И сделал это сразу ручкой. И не понимает как теперь стирать.

***

— Арс, — Шеминов задумчиво ходит перед ним и Сережей Шевелевым — одним из участников “Импровизация команды” и по совместительству частым участником нативной рекламы “Импрокома”. — Я думаю тебя еще в другие «циановские» ролики пихнуть. Ты заходишь лучше остальных. — Гаус идет нахуй, — смеется Сережа. Вселенная Феди молитвами Стаса продолжает расти, вырвавшись из «импровизаторского» мира, и перебравшись в мир их спонсоров. Арсений обычно проводит на съемочной площадке пару часов максимум, отснявшись в паре видеороликов. Знаменитая троица же отрабатывает за раз целый сезон. Сегодня в соседнем офисе дальше по коридору у них была только летучка перед новыми уже третьими "Импровизаторами". Сразу после, неугомонный, вечно в мыле Стас, умудряясь расплескивать кофе даже из закрытого одноразового стакана, прибежал сюда. — Так ладно, для вас рабочий день закончен. Да и для всех в принципе, кроме конечно же Шаста. — А что у него ещё? — осторожно спрашивает Арс, изображая банальное любопытство. — Он на мотор "Натальной карты" едет к шести. — Опять? — Арсений корректирует голос, понижая градус удивления. Его не должны так сильно заботить дела Антона. — Ну там они что-то новое придумали, — Стас стоит к нему спиной, помогая оператору и световику убирать софт-боксы. Арсений изо всех сил стараясь не казаться навязчивым, невзначай замечает: — Любимая моя передача. Стас оборачивается. — Так иди с Шастуном езжай. Посидишь, посмотришь. — А он возьмет? — для убедительности спрашивает он. На самом деле сейчас происходит момент упрашивания конкретно Стаса, но продюсер конечно же об этом не догадывается. — Думаю да. Что ему, сложно что ли? Арсений выскакивает в коридор Мосфильма с чувством, будто он прошел четверть уровня в аркаде. План рисуется сам собой — гениальный и зловещий. Антона он находит сидящим в гримерке в компании Позова. С одной стороны — при посторонних им вообще лучше не контактировать, с другой — радует, что это только Дима. Смысл морозиться перед человеком, который и так все знает. — Антон, Стас сказал мне можно с тобой на “Наталку” поехать. Можно? Одна Антонова бровь гнется и подлетает вверх, и они коротко переглядываются с усмехнувшимся Димой. — Видимо, можно. Раз вы со Стасом уже все решили? Арс улавливает деланное недовольство. Антон, как с отпуска с тропиков вернулся, стал менее напряженным. До Нового года Попов бы за такое отхватил как минимум уничтожающий взгляд. — Отлично! — Арсений не может сдержать триумфальную улыбку и даже как-то глупо раскачивается на пятках, хлопнув в ладоши. — Божечки, — саркастично тянет Дима, по обыкновению съехав по спинке дивана и закинув пятку на коленку. Создается ощущение, что сначала здесь был Позов, а потом уже вокруг него построили это здание. — У меня так жена не радуется, когда мы вместе куда-то идем. — Заткнись, Поз, — говорит Антон и поворачивается к покрасневшему Арсу. Пойдешь, погреешь машину? Я через десять минут буду. — Конечно. Антон перегибается через спинку, чтобы дотянуться до своей куртки и кидает ему ключи. Попов спускается на парковку, залезает в джип, включает печку и гуглит ближайший антикварный магазин. До мотора еще целых полтора часа, на Садовом, судя по карте, пробок нет. Должен согласиться. Он так глубоко уходит в свои хитроумные замыслы, что дергается от резкого стука у виска. За стеклом Шастун, и Арс в недоумении опускает окно. Антон кладет локти на раму и строит пикаперскую рожу. — Ты приземлилась в правильную тачку, малышка. Куда поедем? — Не знаю. В больничку, может. — Че это? — хмурится Антон. Он, когда что-то не понимает, у него все лицо мнется, как лист бумаги с отвергнутыми идеями. — Ну, потому что я тебе щас витрину разобью за “малышку”. — Еб твою, — он опасливо отталкивается от окна. — А до свадьбы была такой принцессой. Что с тобой произошло? Настроение у Шастуна отличное — знак хороший. Как садится, он сразу врубает рэп, и они коряво читают под бит, качая головами, как фигурки на авто-панели. Антон даже открывает окно, впуская ледяной воздух, гаркает на улицу своей любимой строчкой, и закрывает, продолжая кивать в такт. Арсений подпрыгивает на кресле, спустив куртку под плечи и стянув шапку набок, чтобы выглядеть как настоящий гэнгста. Антона это всегда очень веселит. Ему вообще много не надо, чтобы разъебаться до сипящего задыхающегося хохота, когда он сгибает вдвое все свое макаронистое тело. — Оу Джи, давай сгоняем за этим дерьмом в Кэмптон! — Не знаю, Бритва, там сейчас фараоны каждый угол пасут. Боюсь опять залететь. — Да ты че, ссышь что ли?! Увлекшись своим косплеем на персонажа ГТА, Арсений чуть не забывает про план. Если не сейчас, то никогда. — Антон, а можем мы заехать в антикварный на Фрунзенской набережной? Время вроде есть. Раз уж по пути. — Можно, — Антон глушит музыку. — А чего тебе там надо? — Да сценку военную будем играть. Я хочу к гимнастерке пришить запонки советские. Вдруг найдем? — А. Окей. Арсений уверен, что не найдет. Но магазин маленький и не особо многолюдный. Возможно удастся уговорить Антона пойти с ним. В этом вся суть. Немного, совсем чуть-чуть побольше времени вдвоем. Магазин находится во дворе. В данный момент совсем темном. Из людей на улице только мужик с собакой, выдающие свое присутствие лишь скрипом снега и периодическим попаданием в пятно света подъездных лампочек. — А ты со мной не сходишь? Там интересно. Себе что присмотришь. — Не, Арс, я подожду здесь. — Там нет почти никого, — настаивает Арс. Антон вздыхает, стучит пальцами по рулю и косится на него. Арсений прикусывает от напряжения щеку и сдавливает ремень безопасности в руке. Скорее всего очень явно. Потому что Антон, изучив его лицо, наконец кивает, отцепляет свой ремень и говорит: — Пошли. Внутри ожидаемо захламленно и тесно. Коридоры формируются наваленными книгами, старинной мебелью, сундуками, столиками с печатными машинками, жуткими игрушками из композита и каминными часами. Арсений забирается на одну из деревянных лестниц на рельсах, заметив нечто интересное на верхней полке, и чуть с нее не падает, вызвав шум и всколыхнув облако пыли вокруг себя. — Тихо ты! — ловит его за плечо Антон. — С тобой хоть в пустыню завались, ты внимание привлечешь! И чего тебе вечно надо на что-то забраться? Они блуждают между этими пыльными вещами, старясь ничего не задеть. Долго хихикают над бронзовым подсвечником в форме петуха, выясняя у кого из них он будет смотреться лучше. — Тебе такое на “Краш Года” надо было вручать. И премию переименовать заодно в “Петуха Года”. Да блять!— Арс шипит от боли, когда Антонова лапа залезает к нему под куртку и скручивает нежную кожу на боку. — Солнц, дома выясним, кто из нас реально петух года. Антон берет один из висящих на стене фотоаппаратов со складным мехом и делает вид, что фотографирует его. Арсений облокачивается на стенку, делая модельную арку, потом нагибается и просовывает голову между ног, вызывая у Антона этот хрипящий, еле сдерживаемый смех. Потом Шастун надолго зависает лебедем над витриной с ювелиркой, а Арс просто стоит рядом, кивая, когда он указывает на что-то совершенно дурацкое, вроде бабушкиного кольца с кварцем и говорит: “О, прикольно”. На какое-то время он действительно пропитывается этим ощущением, что они обычная пара, выбирающая в магазине безделушки для дома, и не может сдержать триумфальную улыбку. Взгляд его ползет по витрине вбок, цепляет те самые советские запонки, за которыми он по легенде сюда и пришел, и которые ему нахуй не нужны, опускает уголки губ, стирая улыбку, и дергает Антона за рукав. — Ладно, будешь что-нибудь брать? Пойдем уже, опоздаем на мотор. — Ага, — взгляд Антона так же проезжается по витрине в надежде в последний момент найти какое-то украшение, достойное покупки, и он замечает эти несчастные запонки. — Арсюх, вон смотри. Это не то, что ты искал? — Неа, они не такие. — Что, прям для сценки на курсах надо что-то особенное, что ли? Какие-то супер редкие запонки, снятые с генерала советской армии? — Ну да, это же ГИТИС. Антон кривит лицо и подзывает продавщицу. — Антон, ну не надо. Это не то. — Я куплю, не беспокойся. Иди в машину, чтобы нас не палили. Арсений плотно смыкает губы, запрещая себе дальнейшие препирательства. Такого в планах не было, но деваться уже некуда. Он молча уходит в машину. Едут дальше уже без рэпа и почти в полном молчании. Арсений успешно игнорирует попытки Антона установить с ним зрительный контакт. Но когда они приезжают на улицу Казакова к театру имени Гоголя, Антон, заглушив мотор, не снимает блок с дверей, не позволяя выйти. — Арс, ты можешь просто попросить, что тебе надо. Я куплю. Не надо устраивать спектакль. — Да я не… Блять! Манипуляцию его он раскрыл, но перевернул все с ног на голову. И что он теперь будет объяснять, что да — спектакль, но не, чтобы запонки ему купили, а чтобы они вместе в магазине потолкались, и он попредставлял, что они семейная пара?! Антон, наблюдая за его метаниями, должно быть слишком отчетливо проступающими в мимике, наклоняется и обнимает, поглаживая по спине. — Лисенок, в следующий раз просто напиши, если что захочешь. Я тебе закажу в интернет магазе с доставкой до квартиры. Арсений сжимает челюсть так сильно, что продавливает ей Антоново мягкое, обернутое в пуховик плечо и слышит скрежет своих зубов.

***

Журавля Арсений имел честь наблюдать в живую уже несколько раз. Тот обычно влетал в их гримерку квадратным сгустком хаотичной энергии, отыгрывал сразу несколько персонажей, успевал всех ненароком помацать, похихикать с Шастуном и исчезнуть. Громкий, болеющий "синдромом актера" даже серьезнее Арсения, вечно в ужимках и на приколе — как человек Дима ему симпатичен. Да и с чего у него может возникнуть к нему какой либо негатив?! Но вот начинается шоу. Олеся с Димой делают подводку, и Арс в полной уверенности, что Шастун появится в виде гостя. Но ведущие обманывают ожидания, и Журавль пересаживается на место гостя, а Антон становится скептиком. — Он наконец-то дал ей свое время рождения, — усмехается мужик сбоку от него — кто-то из съемочной команды, так же пристроившийся в самом углу. С этого ракурса удобнее наблюдать за черной массой зрителей, чем за происходящим на сцене, но жаловаться ему не пристало. Антона с Димой взаимодействие — открытое, интимное, при этом не прячущие голову в песок, с первых же минут начинает вкручивать ржавый гвоздь Попову в пятку, моментально отравляя кровь. — Блин, я об этом не подумал — нервно смеется Дима, осознавая кто именно сидит сейчас на его месте. — Он слишком много знает. Когда-то они жили вместе. В начале своего пути. Такие же бедные, как Арс сейчас. Делили колбасу и банку кукурузы, получали отказы, пробовали снова. Арсений всегда думал, что изучил Антона вдоль и поперек, пересмотрев такое количество с ним контента, но знает ли он настоящего Антона? Это же все равно, что пересмотреть все фильмы с любимым актером и думать, что теперь он для тебя открытая книга. Он думал, что знал. Что может предсказать любое его следующее действие, слово и выражение на лице. Он так долго коллекционировал эти разрозненные части Антона Шастуна, что в итоге действительно собрал всю картину. Картина закончена, но она оказалась не цельной. Разбитой узорчатыми линиями на стыке пазлов. И порой, там где, Попов ожидает конкретную реакцию, вроде смеха над шуткой, над которой Шастун смеялся на своем продавленном диванчике в "Контактах", он получает снисходительную улыбку. Кусочек этого пазла отваливается, как часть образа, оказавшейся не имеющей ничего общего с настоящим Антоном. И в итоге, уже сейчас, картина эта вся в дырках и облуплена по краям. Антон с Димой вдруг замечают, что у них одинаковые изумруды в кольцах и хватаются за руки, томно смотря друг другу в глаза. Гвоздь входит глубже. Им доступен даже этот шуточный флирт под камерами. То, что для Арсения и Антона тайна, придавленная многочисленными печатями. Нечто почти мистическое и сокровенное, так легко сейчас транслируется на миллионную аудиторию с кем-то другим. — Ну, у тебя сексуальной энергии выше крыши, — говорит Олеся, когда они переходят к рубрике "Любовь и секс". — Вот, для сравнения, — она указывает на беднягу-Антона. — У людей со слабым Марсом там все куда хуже. С этим Арсений бы поспорил, но сравнивать было не с кем. И не хочется. Он совершенно не хочет проверять, плохой ли Антон любовник. Он нежный и внимательный. Для Попова, только ступившего на эту скользкую дорожку сексуального опыта, самым страшным было на ней наебнуться, и Антон сделал все, чтобы его удержать. Он мог быть слишком прямолинейным, смущающим, не к месту начать клоунадничать, но ни разу не сделал чего-то, что Арс не вспоминал бы потом с глуповатой, лезущей невольно улыбкой и горящими щеками. Каждое движение, каждый взгляд, каждый... — Тобой не покомандуешь, — говорит в это время Диме Олеся, и Арс выныривает из своего влажного забытья. — Опять же для сравнения, Шастун... — Ах вот зачем меня сюда позвали, — под общий хохот говорит Антон. — Ну, мужчиной со слабым марсом легко манипулировать. Дима не такой. Арсений замирает. Внутренне сокрушается, что рассматривается не шастуновская карта. Тогда бы они на подольше остановились на этой теме, а Арсений бы достал блокнот с ручкой и все бы записал, как инструкцию. Он сам не замечает, как забывает, что все происходящее это псевдонаука, к тому же ещё и шоу, и начинает воспринимать ее, как психологическую сессию. С другой стороны, оно таким и является. Олеся может сколько угодно попадать или ошибаться, но реакция участников выводит всех на чистую воду. Антоном манипулировать можно. Арсений сам в этом убедился. Но далеко не всегда. В основном, когда ему позволяют это сделать потому, что у Антона есть на это время. И, возможно (и Арс вполне в этом уверен), он недостаточно для Антона ценен, чтобы тот велся на каждую. К концу мотора, на разговоре о журавлевских демонах, выясняется, что Дима такой же, как и Арс педант, не терпящий незаправленную постель с утра и оставленную посуду в раковине. Это ожидаемо вытряхивает из Шастуна клубы шуток. — А как же эти кружки с недопитым недельным кофе. Когда ты заходишь, а там уже в ней "Last of us", — Антон скручивается в кресле, видимо изображая зомби из видео-игры. Тут у них с Антоном тоже звезды не сошлись, но какое эта бытовуха имеет значение, когда они видятся три раза в неделю по ночам... Арсений наблюдает за тем, как Антон хохочет, так сильно и искренне, что жмурится и сжимает кольца, кривя пальцы. Шастун, как и он сам, иногда боится быть уязвимым перед большим количеством людей. Но Арсений бы никогда не засмеялся так открыто на съемках. Он даже при Антоне все ещё немного стесняется своего смеха. С обнажением души ему сложно. Кажется, Антон увидит, что там за лабиринт у него внутри, уводящий в тупики из захороненных дебильных мыслей, заточенных глупых песен, вынужденных неделями слоняться по его сознанию в поисках выхода, и глубоких, но совершенно априорных знаний, вычитанных из книг и в жизни бесполезных. И уйдет. Не захочет разбираться. Хотя, наедине смеются они много. Эта граница между ними-друзьями и ними-любовниками слишком тонка, обычно проходящая прямо посреди постели. Из него член достают, и вот они уже кореша. И давай анекдоты рассказывать. Вот только пару дней назад Попов до колик и потери голоса хохотал, когда Антон подкатывал к нему в разные неожиданные моменты и, заикаясь, произносил: «Ты что, бадмн…бадвин…бадминтон?», пародируя известный тик ток. Они носились по номеру, хватая друг друга за полотенце, брызгались водой и чуть не разбили настенный светильник. Они неизменно друг друга заводили, останавливались резко, перестав смеяться. Дыхание учащалось, лица становились серьезным, глаза темнели, и они начинали срывать друг с друга одежду. Если уже и так не были раздеты. И снова становились любовниками. Но все это за закрытыми дверьми. Быть друзьями у всех на виду непозволительная роскошь. Антон сказал, что это из-за слишком тонкой грани. Их дружба может дать течь, и в какой-то момент сквозь нее прорвется этот темный взгляд или быстро задышавшая грудь, и это уловят камеры. И тогда все. Что значит это зловещее «все», Антон не уточнял, но звучало достаточно убедительно. После отснятого мотора Арсений увязывается за звездной троицей в надежде на то, что Антон подхватит его домой. Или, если совсем повезет, не домой. Он слышит, как Журавль предлагает отметить пилот, и Антон, плюхнувшись на диван в гримерке, стонет. Ясно, есть дела. Значит, по домам. — Бля, мне с утра надо быть свежачком. Завтра "Угадай зашквар" на площадке. — Да ладно, вы там все равно с бумажками, на лоб приклеенными, сидите. Можно и не свежачком. — Ну, в принципе... Арс ушам своим не верит. Так оказывается это легко?! Заставить Шастуна пожертвовать своим сном. — Давай. По всей видимости, Антон и правда безотказный. Со всеми, кроме Попова. — Ура! — тяжелая дубинка, являющаяся рукой Димы, приземляется Арсу на плечи. — Попов, ты с нами? Их с Антоном взгляды сталкиваются. У Антона читается нечто, вроде "я не против, но находись от меня подальше". Если Арсений и правда разбирается во всей этой микромимике. — Нет, я домой. Он уходит, успев убежать от попытавшегося с ним пересечься в коридорах театра Антоном. В метро ему приходит сообщение : "Я что-то не так опять сделал? Давай завтра встретимся в девять?". Сообщение это висит над другим —очень похожим и тщательно игнорируемым целый день: “Пошли завтра на каток?” от Никиты. И вроде бы перед ним сейчас вырисовывается вполне очевидная иллюстрация выбора — два сообщения от двух людей, желающих занять его вечер. Людей, что ни в коем случае нельзя складывать — абсолютно разных и так иронично оказавшихся двумя полюсами его сложного и нелогичного естества, где и архитектура ада по Данте и "эту сумку мне муж купил" от Инстасамки сосуществуют в мире и согласии. Но именно они — два этих человека никогда не смогут. Одного надо сжечь. Он не отвечает на сообщение Антона и пишет Никите: "давай".

***

Они идут естественно на самый большой — на ВДНХ. У Центрального павильона пляшут переодетые в циркачей люди, крутя мигающие обручи в руках. Огромная ростовая кукла зайца рывком дергает на себе, засмотревшегося на нее Демина и прижимает к своему мягкому боку. Арсению приходится с аниматором чуть ли не драться, чтобы вернуть друга назад. — Блин, они такие настырные, — отдышавшись и вернув шапку на место, смеется Никита. Отстояв очередь, они наконец попадают на новый огромный каток, по центру которого высится подсвеченный макет ракеты “Восток”. Вокруг все в соответствующей тематике: толпа кружит мимо музея, расположенного в искрящемся золотой гирляндой самолете Як-42, и мимо исторических павильонов с выставками, посвященными советской и российской космонавтике и транспорту. “Щелкунчика”, запланированного на стоящей посреди катка сцене, отменили из-за мороза, поэтому из звуков только новогодние мелодии, ревущие из динамиков так громко, что им приходится останавливаться, чтобы друг друга услышать. Каждый такой раз, когда до Арса доносится голос Никиты позади него, он тормозит, а тот сталкивается с ним, хватаясь за куртку, проскальзывая ногами чуть дальше. И с каждым таким столкновением эта хватка становится смелее, сам Никита веселее, а ноги проскальзывают все дальше, пока в один момент он, чтобы не завалиться на бок, не обвивает свои руки вокруг его шеи. И замирает, найдя под собой опору и впившись лезвиями в лед. И дышит глубоко, но с трудом. И сердце его каким-то образом стучит-то в самом Никите, а отзывается у Арса в висках. Или это его собственное… не понять, где чье. Подняв голову, он целует — неумело и беспорядочно, елозя губами вверх-вниз, то ли пытаясь обхватить его губы, то ли лизнуть, то ли засунуть в рот язык. Арсений закрывает глаза, представляет Антона — что тот вот так вдруг дал ебу и начал целоваться прилюдно. И его фантазия позволяет воплотить это достаточно четко, чтобы Арс начал отвечать и даже положил руку под чужой затылок, мягко направляя и помогая найти какой-то ритм. Отстраняется, удерживая Демина за плечи, и в этот момент какой-то усатый мужик, остановившись рядом, распахивает до этого подозрительно сощуренные глаза и произносит: — Два пацана что ли?! Вы что тут устроили содомию! Тут дети. Сплюнув под ноги и не дожидаясь от них ответов, он катится к выходу с катка. — Пойдем, надо уходить, пока нас отсюда не выкинули, — он тянет Никиту к противоположному выходу. Они двигаются через коридор ажурных арок к Центральному павильону. Никита молчит. Краска от мороза расползлась по его щекам неровными кляксами. Арсений останавливает его, дышит себе в ладони и смыкает их под его подбородком чашкой, грея щеки. Никита, по виду, готов просочиться сквозь его руки талой водой на землю. Арсений с самого прихода в парк не понимает, что он делает. Плана изначально никакого не было, а этот поцелуй и вовсе сбил его настройки, заставив все залагать, и картинки наслоиться друг на друга, не давая возможности запустить хоть одну задачу. — Арс, — осипше, и наверняка не от простуды, говорит Никита и снова тянется к нему, но Попов кренится вбок и опускает руки. — А давай селфи сделаем под аркой этой. Демин хлопает глазами и кивает. — Давай. — На твой телефон. У меня зарядки мало. Никита поднимает над ними телефон, и они улыбаются в камеру. — Давай еще, — Арсений поворачивает голову, целует его в щеку, и Никита тоже поворачивается, намереваясь поймать его губы, но Попов вовремя обращает свой взор обратно к камере, и она успевает запечатлеть только смазанный клевок чуть выше подбородка. Они смотрятся хорошо — раскрасневшиеся с яркими глазами — пыльно-голубыми, как лед, на котором они только что катались, и миндальными. Со снежинками на ресницах и капюшонах и белозубыми улыбками. Так хорошо, что Арсений сглатывает, почувствовав вибрацию телефона в кармане. Он знает, что это Антон, и впервые думает, что возможно изначально выбрал совсем не то сообщение. Не того он решил предать огню. — Пойдем, холодно. В метро он счастливому Никите, всю дорогу державшему его в толпе за руку, обещает написать, как приедет домой. Но домой не едет. Он возвращается на пару станций назад, выходит из метро, садится в Шевроле Тахо, и они едут в очередной отель. Потому, что завтра Антону рано вставать. Арсений смотрит в окно, нервный настолько, что парадоксально кажется спокойнее удава. Почти не двигается. Антон осторожно пробует его разговорить: — Вот я вроде в таро в это никогда не верил, но столько и в меня, и в Журавля попало. Удивительно это, все-таки. — Это эффект Барнума, — не отрываясь от окна, говорит Арсений. — А? — Формулировки настолько расплывчаты и абстрактны, что по сути подходят всем. — Интересно. Больше он его разговорить не пытается. Пока Шастун в душе, Арсений просит Никиту скинуть ему фотки, кладет телефон у края между складок, чтобы он выглядел небрежно забытым, предварительно отключив блокировку экрана. Он уходит в душ после вернувшегося Шастуна, и долго просто стоит у зеркала, выискивая в своей внешности изменения. Ни раздвоенного языка, ни дьявольских рожек на голове, ни хвоста из копчика не появляются. Там испуганный, не понимающий, что он творит, парень. Притворяющийся, что все это тщательно-спланированная коварнейшая манипуляция, но по сути неумелая попытка вывести на эмоции. Вызвать чувства. Удержать того, кто ему не по статусу и не по зубам. Дверь резко открывается, и Арсений дергается: — Я еще не все! — возмущается он. — Нам поговорить надо, — тон у Антона вполне спокойный, но он надел обратно джинсы и худи, и этот факт заставляет Арса потерять голос. — О чем? — сипит он. — Что за Никитос? — тон даже несколько веселый, но Арс, наученный разбираться в оттенках, улавливает там токсичность. — Друг мой, а что? Нечего пялиться в мой телефон без спроса. — Я не пялился. Ты его на кровати оставил, я не мог не увидеть. Если бы я тебя плохо знал, я бы предположил, что ты это специально сделал. Но я тебя знаю более-менее хорошо, поэтому не предполагаю. Я совершенно точно уверен — ты это все специально подстроил. Арсений чувствует внутри такую безнадегу, что не ровен час упадет в обморок. Он бы сейчас на все был согласен, только бы в этом не участвовать. В своем собственноручно поставленном спектакле с дешевыми декорациями и самое главное — с совершенно бездарным неопытным актером. Он слишком долго молчит, забыв хоть как-то оправдаться. — Отцепись ты от умывальника, оторвешь нахрен. Арсений и не заметил какой мертвой хваткой держался все это время за раковину, как за спасательный буй посреди шторма. Антон оглядывает его с какой-то усталой снисходительностью, будто наконец-то засек за курением, хотя знал об этой привычке уже давно. Попов прошмыгивает мимо в комнату и хватается за телефон. “Когда в следующий раз встретимся? Я уже скучаю” и сердечко от Никиты. — Судя по последнему сообщению, друг твой не в курсе, что ты его так некрасиво используешь. Антон тоже проходит в комнату и садится на кровать. Пытается заглянуть снизу ему в лицо. — А-а-арс, в чем был план? Чтобы я что? — Мы расстаемся или что? — выпаливает Арс с совершенно неумышленным вызовом в голосе. Это от напряжения, от замешательства, от того, что по факту он просто обосрался. — Хочешь расстаться? — Антон спрашивает все так же спокойно, но и выражение на лице, и голос меняются. — Ну, если для тебя это так легко, то давай. Что нет-то? — Арс продолжает прощупывать это болото. Если ответом будет “давай”, он знает, что топь его утянет, но остановиться как всегда не может. — Хорошо. — Хорошо. Арсений не двигается, ожидая хоть чего-нибудь. Что-то же было за этим “хорошо”. Антон блуждает напряженным взглядом по его лицу, но молчит. — Блять, — говорит он на нервном, дрожащем выдохе и разворачивается к выходу. — Как же тебе похуй! Его за кофту, собранную на спине в кулак, с силой тянут назад, и он, развернувшись, сталкивается с исполинской фигурой поднявшегося Шастуна. И дело не в росте — не такая уж и большая между ними разница. Арсений куда ниже, чем на семь сантиметров. Он чувствует себя Давидом против Голиафа, не имеющим даже пращи и камня, чтобы его победить. И только сейчас понимает, что он так всегда себя чувствовал. Никогда в действительности не ощущал себя с ним на равных, какими бы теплыми не были их отношения. — Мне вообще не похуй, — говорит Антон вкрадчиво, удерживая его на месте у локтя. — Я же вижу, как тебе тяжело. Эти отношения не для такого как ты. В тебе жизни на десятерых. На меня интересно только по телеку смотреть, но никак не таскаться со мной по этим отелям и темным углам в вип-комнатах. Я не хочу с тобой расставаться, но я не имею права тебя на привязи держать. Я знаю, что мало, что могу тебе дать из того, что тебе действительно нужно. Арсений, сам не замечая, сжимает его предплечье и делает шаг ближе, чтобы в нос ударил его запах. От Антона пахнет этим одноразовым отельным мылом, что лежит у раковины в бежевой упаковке, чей запах описать кроме как “мыло” не получится. И осознание этого тоже приходит к нему только сейчас — чаще всего от Антона пахнет так. Именно поэтому, даже когда он заселялся в номер с Сережей во время съемок ЧДКИ, у него в ванной всегда возникали эти бабочки в животе. И хотелось бежать к нему, где бы он ни был, и кто бы его не окружал. Антон тоже подается вперед, чтобы обнять, и в первую секунду Арсений, осознав, что снова падает в эту ловушку, пытается ее избежать. Изворачивается, пятится, но все так медленно. Так нехотя он спасается, что Антон даже не замечает. И вот он уже заточен в эту клетку, построенную из когнитивного искажения, что если с ним нежно обращаются и ласково разговаривают, значит любят. — Не хочу я, — говорит он неразборчиво в ткань. — Что? — Не хочу расставаться. Антон, пожалуйста, давай не будем расставаться. Я все понял. Я ничего больше не буду исполнять. А его ведь просто обняли. — Не будем тогда. — И он правда просто друг. — Верю. — Не хочу я ни с кем больше. Давай, Арсюх, не останавливайся. Позорься до победного. — Ладно. — Не будет никаких других никогда. Хочу быть только с тобой, Антон. Обнажай свою душу догола. Она такая же дешевая, как и твое тело. Если бы только Шастун знал, он бы определенно не стал переплачивать, задаривая его всеми этими шмотками и абонементами. Обнял бы просто, да по голове погладил. И можно делать с ним все, что хочешь. Если бы его любовь была только по Шекспиру, было бы проще. Но Арсений слишком сложный. У него внутри толкаются в недоумении от такого соседства "Любовь способна низкое прощать, И в доблести пороки превращать." из "Сна в летнюю ночь", и "Номер один, девочка - краш. Не ем уже день, не сплю уже два" Хабиба. И он совсем запутался.