…
На фоне развалин и унылого ноябрьского пейзажа сиял помпезно лаком черный Роллс Ройс. Роскошная машина собирала восторженные взгляды окружающих, плавно подъезжая к Дворцу юстиции. Бернадот сидел рядом с водителем, потому что заднее сидение занимали несколько внушительных чемоданов и саквояжей. Он немного переживал, что забыл что-то взять. В багажнике стоял тяжелый переносной сейф. Едва скрипнули тормоза, к машине подбежали пара американских солдат, за которыми вышел Рейнс. - Я не ждал вас так рано, граф! – он любезно поклонился и протянул руку к кутающемуся в меховое пальто аристократу. - А я едва смог уснуть от волнения, полковник. – Фольке пожал его руку и указал солдатам на багаж. - Я не уверен, что все это пройдет досмотр – Рейнс увидел, как достают сейф: Это сразу можете оставить тут! Это не допустят. - Вы же знаете как мальчик любит украшения! - Тут беспрецедентные меры безопасности, ваша Светлость! – он произнёс это громко, а потом чуть слышно добавил, косясь на русских охранников: Не мы одни теперь тут распоряжаемся. Советская сторона выдвигает много требований. Комендант тюрьмы, где содержали нацистов, полковник Эндрюс - приземистый и плотный мужчина с аккуратно подстриженными усиками, с удивлением разглядывал нагромождение дорого багажа в досмотровой комнате. Он покосился на стоящего перед ним графа: - Вы не шутите, ваша Светлость? Для чего Шелленбергу тут столько вещей? Рейнс тихонько улыбнулся припомнив, что у них в штабе еще остался полный шкаф одежды. Фольке шумно втянул воздух носом: - Вальтеру пришлось многое перенести в последнее время, я желаю сделать его содержание тут как можно более приятным. - Вы планируете его сегодня посетить? – комендант заглянул в первый поставленный перед ним саквояж. - Непременно! - Полковник, наверное, сообщил вам, что до обеда это будет сделать невозможно. Тут строгое расписание. - О да! Я думаю, что полковник будет любезен и примет меня у себя пока не придет время визита. - Безусловно! – Рейнс с готовностью кивнул. - Что ж, давайте посмотрим, что из этого мы сможем пропустить к вашему подопечному. Холодно. Все тело болит. Кажется, что ноги не разу не получилось вытянуть. Вальтер еле разлепил глаза, когда его разбудили настойчивые удары дубинкой по двери и грубые окрики: - Встать! Вы что, оглохли? - Д-да, я с-слышу – он не мог разжать зубы. Пробуждение стало пыткой, чуть теплые ноги сразу заболели в промерзших на морозе ботинках. Непросто было решиться сбросить с себя одеяло. Окно и стена вокруг него были покрыты толстым слоем инея. «После этого всего, я, наверное, уже никогда не согреюсь» - думал дрожащий Вальтер. Сейчас бы в сауну! Выносить холод уже нет никаких сил. Его худенькое тельце не могло сохранять тепло, ощущение было, что даже его кишки остыли. К завтраку принесли чай. Горячий! Вальтер вцепился в дымящуюся кружку и прижал ее к себе. «Я не продержусь тут, не смогу» - глядя на темную жидкость, он выбирал между тем что бы выпить ее и согреть желудок, или оставить, чтобы не мерзли руки. Теперь все здание наполнилось людьми, менялась охрана, прибывали адвокаты, следователи и прокуроры, повсюду слышался шелест бумаги. Вальтер брел на допрос, его вызвал адвокат Франца фон Паппена. В небольшой комнатушке, пополам перегороженной сеткой, стояли только стол и два стула. Между посетителем и заключенным было стекло. Тут было тепло, поэтому невзрачное помещение сразу показалось уютным. Адвокат учтиво поздоровался, представился и потянулась монотонная беседа. Следом за ним был британский следователь, потом адвокат Геринга. Последним перед Вальтером предстал адвокат Кальтенбруннера. - Добрый день – Курт Кауфман с каким-то сожалением посмотрел на сидящего перед ним Шелленберга. Говорил он тихо, и скоро стало ясно, что он не в восторге от своей участи, никакого рвения к защите одиозного нациста в нем не проглядывалось. - Вы с моим подзащитным испытывали неприязнь друг к другу, могу я спросить о ее причинах? - А доктор Кальтенбруннер не счел нужным с вами поделиться? - Господин ответил мне достаточно уклончиво, я так понял, что дело в личных отношениях. - Спросите своего подзащитного о событиях, которые произошли сразу после Аншлюса, о том, что произошло в кабинете обергруппенфюрера Гейдриха. Кауфман все подробно записал: - Вы сами не желаете рассказать? - Это дело не относиться к выдвигаемым тут обвинениям, поэтому, я не обязан о нем говорить. - Известно ли кому-либо еще об этом событии или оно произошло между вами и доктором Кальтенбруннером? - Да всем известно. Всем заключенным в этом корпусе. - Как вы считаете, не могут ли эти события повлиять на вашу пристрастность к моему подзащитному? Вальтер на секунду задумался: «Мои показания могут быть решающими для его приговора. Быть мне добрым к нему? Он закрыл меня своим телом, когда упала бомба. Хватит ли мне этого, чтобы простить?». Память открыла картину того дня, как он стоял там испуганный, в объятиях Эрнста. Совесть чуть кольнула где-то внутри. «Он был ко мне добрым один раз, а потом издевался, бил, оскорблял. Нет! Я не прощу!». - Боюсь, что мои предубеждения к нему, помешают мне быть объективным. Адвокат сдержанно кивнул и снова что-то записал. Их прервали, объявив перерыв на обед. Выходя из комнаты допросов, Вальтер увидел Рея и обрадовался: - Я рад вас видеть! - Вы не замёрзли ночью? - Страшно замерз! Мне не по себе от одной мысли, что туда нужно возвращаться. - Мне жаль вас, но я бессилен чем-то помочь. - Ничего. Я надеюсь, что мои влиятельные друзья про меня не забудут, иначе я не выдержу. За обедом они болтали с лейтенантом о музыке, Рей жаловался, что его все детство заставляли играть на скрипке: - Бабушка моя была непреклонна – он с наигранной усталостью качал головой: Ее отец играл в оркестре, а я – мальчишка, с этой дурацкой бабочкой, которая всегда висела криво. Всегда! Чертову штуковину как будто кто-то проклял, и она никак не становилась нормально. На всех фото я выгляжу из-за нее клоуном. Они смеялись, вызывая недовольные взгляды окружающих. Геринг, который сидел спиной к их столу, пробурчал Риббентропу, но так, что его услышали все: - Конечно, мальчишка может веселиться. Над ним не маячит петля. Вальтер немного пригнулся к столу, понимая, что все его бывшие шефы мысленно желают сейчас его придушить. Предстояло вернуться в комнату допросов, что не могло не радовать Шелленберга. Куда угодно, лишь бы не в камеру. Рей, сопровождая его, постоянно отпускал какие-то шуточки. У комнаты стоял лично комендант, он приказал обыскать пленника, а потом натянуто произнес: - Его светлость, Бернадот граф Висборгский, желает немедленно вас видеть. Вальтер ахнул и закрыл лицо ладонями, сердце застучало так быстро, он чуть не упал от волнения. Дверь открылась, и он испугливо повернул голову. Фольке распахнул глаза, стараясь сохранять невозмутимость и поднялся со стула, как будто его потянули на веревочках: - Дитя мое! Ничто еще не давалось графу так тяжело, как то, что сейчас он должен был стерпеть и не сжать своего милого мальчика в объятиях. Он страдальчески мялся, касаясь пальцами мягких волос своего любимого. - Простите меня, Вальтер! Я так виноват перед вами! Как же мне жаль! - Не нужно, граф! Вы здесь и это для меня очень важно. - Вы так похудели. Мне больно смотреть на это. - Я вижу следы этой боли у вас на лице. Но, со мной все в порядке. По-детски открытый и прямой взгляд Вальтера вызывал у Бернадота нежную печаль. Он бы не мало отдал, чтобы сейчас же забрать его отсюда. Как он сейчас уйдет, бросив милое существо в заключении, в холоде и одиночестве? Ладонь скользнула по щечке, которую теперь не удавалось выбрить начисто. «Мое сокровище! Бедный мой. Судьба несправедлива к нам, но это пройдет» - вслух этого было не сказать, но Вальтер все увидел в глазах графа и мягко кивнул ему. - Завтра я снова вернусь. Я ни за что вас не брошу – Фольке смазал по виску нетерпеливую слезинку, которая не удержалась в уголке глаза. - Я знаю. - Вам тут плохо? Когда он это сказал, комендант, который наблюдал за встречей навострил уши. - Мне холодно в камере – Вальтер капризно надул губки: В окне нет стекол. - Что?! – Бернадот тут же обратил свой взгляд на Эндрюса: В окнах нет стекол?! На улице ноябрь! Тот замялся и подбородок его дрогнул: - Окна завешаны парашютной тканью, стекол нет из соображения безопасности. - Сегодня же я обращусь к американскому Красному Кресту и лично посмотрю, что там с безопасностью в камерах. Полковник занервничал: - У нас запрещается посещение заключенных в камерах. - Расскажете об этом Алану Даллесу. Стало ясно, что граф не шутит шуток и Эндрюс стал быстро соображать о своих возможных промахах, о которых скоро будет известно общественности. Рей отвел своего подопечного в камеру, куда комендант распорядился доставить весть огромный багаж, дополнительно пару одеял, а также поступил приказ завесить окно в камере Шелленберга еще двумя слоями парусины. - Я никогда раньше не видел графа или герцога – признался лейтенант, заглянув сквозь решетку. Вальтер отвлекся от радостного копания в обилии тряпок и улыбнулся ему. - Необычный человек – продолжил Рей: Какой-то он, величественный. - Это правда. Граф прекрасный человек. И он очень благородный. - Он ваш родственник? Он о вас так беспокоиться. - Он мой очень близкий друг. Одежда уже занимала всю поверхность кровати, стола и стула, Рей озадаченно потер лоб большим пальцем и подумал: «А я ругал сестер за обилие покупок». Вечером заключенных снова отвели в душ. В этот раз у Вальтера были полные руки красивых флакончиков. Едва все разошлись по кабинкам и зашумела вода, он начал открывать свои лосьоны и масла, по душевой тут же разнесся запах благовоний. - Шелленберг! Закрывай свою парфюмерную лавку, уже дышать нечем! Негодование Кальтенбруннера окружающие поддержали смехом. Вальтер недовольно хмыкнул. - Чем воняет? Ты одеколоном моешься? – Эрнст не унимался. - Это египетский лотос, болван! Грубость бывшего подчиненного, пробудила в Кальтенбруннере ярость, но он смог смирить ее, осознавая, что находиться не в том положении, чтобы Шелленберг его боялся. Не выдавая голосом обиды, с напускной веселостью, он изрек: - Конечно, дорогая куртизанка, должна иметь нежную кожу и хорошо пахнуть. У старого графа взыскательный вкус. На этот раз все притихли, ожидая реакции Вальтера. Тот только фыркнул и подставил голову под струи воды, чтобы не слышать грязных пересудов о себе. Слушая, о чем говорят немцы, Рей недоуменно скользил взглядом по стройному телу подопечного: «О чем это они?». Шелленберг вдруг обернулся и они на мгновение встретились взглядом. Лейтенант ощутил волнение: «Неужели граф его любовник?!» - он снова посмотрел на мокрое худенькое тельце: «Он выглядит как совсем юный мальчик, а граф. Сколько ему? Семьдесят?». Внутри него росло возмущение: «Это неправильно! Старик какой-то извращенец», вспомнилась аристократическая осанка графа и вальяжный взгляд, в котором чувствовалась та самая голубая кровь и это зародило сомнение. Рей одернул себя: «Это явно чушь. Наговоры. Такой человек не может быть мерзавцем!». Он сопроводил Вальтера на ужин, так и не решившись ничего у него спросить, потом оставил в камере и сдал пост. Противоречивые мысли еще долго мучали его.…
Приятный морозец щипал нос и уши. Штирлиц ритмично размахивал руками, шагая по двору лагеря, куда всех арестованных вывели на прогулку. Вчера вечером из Нюрнберга после допросов вернули Скорцени, он, дымя сигаретой, лепил голыми руками снежки и швырял ими без разбору в бывших генералов, заместителей министров и высших чинов СС. На высокого, сильного диверсанта бурчали и косились, однако связываться с ним никто не решался. Штирлиц подошел к нему: - Чего такой довольный? - Тюрьма до колик опротивела. Холод как на улице, а наружу не выпускают. - Строго там? - Не то слово, братец! – Отто присвистнул: Все сидят как кони по стойлам, а в окошко все время американцы заглядывают. Некоторые разговорчивые, другие только орут и дубинкой машут. - А русских нет? - Как же нет! Стоят как миленькие на караулах. На винтовках штыки такие, что сразу двоих проткнет. Рожи сердитые, ух! Штирлиц взял предложенную сигарету, Отто чиркнул спичкой и, прикрыв мелькающее пламя ладонью, помог ему прикурить: - Кого вчера забрали? - Олендорфа и Хесса. - Таскают туда-сюда. Все выспрашивают. Кто был? Где был? Кто подписал? Кто приказал? – Скорцени стал серьезным: Эрнсту, кажется, пришел конец. Думаю, ему приговор уже где-то лежит, они детали улаживают. М! – он толкнул Штирлица в плечо: Наш начальник приехал! - Шелленберг? Не может быть! Его же граф увез, нет? - Его англичане увезли. Что они с ним делали не знаю, но он худой страшно. Глаза испуганные. Вздрагивает все время. – он тяжело вздохнул: Жалко. Приказали возвращаться в камеры. Перед тем как разойтись, Отто чуть улыбнулся: - Да, нашему шефу есть что рассказать. Видел бы ты, как там все приуныли. Он хохотнул, хлопнул Штирлица по плечу и отправился в сторону своей камеры, заложив руки за спину. «Они там приуныли» - Штирлиц сдвинул брови: «Если Шелленберг вспомнит про меня, это сразу станет моим концом. Конечно, рано или поздно ему подадут бумагу с моим именем. И он меня не пожалеет. Ну а что? Имеет право». Он сел на кровать, которая протяжно заскрипела. Теперь, когда он будет травить свои байки с коллегами, то фраза «было и похуже» будет относится к этой ситуации. В более тяжелой ситуации ему бывать не приходилось. «Я сам виноват. Сам. Во всем, что произошло. Один удар в нужный момент, и ничего бы этого не было. Я бы не поставил на грань провала Филби» - бремя вины давило в затылок, он закрыл глаза ладонями: «Сейчас можно уповать лишь на милость господина. Если милый мальчик не будет злопамятным и сможет простить меня». Штирлиц усмехнулся собственным мыслям: «Глупо предаваться наивным мечтам. Как только он услышит про меня, сразу же расскажет, что я – советский разведчик, а за провал я уже уеду в подвал Лубянки. Это ясно». Стук трости по бетону гулко отдавался под сводом тюремного коридора. Фольке, чуть подергивая носом от неудовольствия шел к камере Вальтера. То, что он уже увидел было вполне достаточно. Наспех побеленные стены, сырость под потолком, верхние этажи, очевидно, были совсем разбиты. По зданию гулял сквозняк. За ним, чуть пригнувшись, следовал комендант. Рей следил за приближением изысканного графа со смешанными чувствами, один взгляд члена королевской семьи прибивал к полу. Когда Бернадот был совсем близко, молодой лейтенант суетливо вскинул руку с ключами, но связка выпала из пальцев, он кинулся поднимать их и, когда поднимался, граф стоял к нему вплотную, вопросительно глядя на нерасторопного охранника. Невзрачная дверь, наконец, была открыта и Фольке увидел своего прекрасного принца в удручающей, тесной каморке. От чего-то в голову ему пришел образ Анны Болейн, томящейся в Тауэре в последние дни свой жизни. «Потом ей отсекли голову» - граф немного наклонился, потому что дверь была низкой, но было похоже на поклон для Вальтера. Любой аристократ, чей род известен издавна, воспитывался на легендах и песнях о рыцарях и прекрасных дамах, коих следовало спасать из башен и увозить на благородных конях. «Прекрасная дама» в классическом костюме тройке встречала его с нежной, кроткой улыбкой. Фольке поспешил сдернуть перчатки и прикоснуться к нежной щечке, потом поднял глаза на окно: - Я вижу, что все хуже, чем мне представлялось. Он быстро осмотрелся. Высокий мужчина в шубе из куницы, не мог там и шагу ступить, чтобы не наткнуться на стол или кровать. Комендант принялся оправдываться: - Ваша Светлость. Нет никакого другого уцелевшего здания, подходящего для подобных нужд. Все союзники были согласны использовать это помещение. Все обвиняемые содержаться о одинаковых условиях, послаблений нет. - Обвиняемые, полковник! – Фольке высоко поднял голову и вопросительно посмотрел на Эндрюса: В чем обвиняется Шелленберг? - Он. Эм! Он занимал высокий пост в СС. - Почему остальные генералы СС не здесь? Говорите, условия одинаковые? - Ваша Светлость, если придет приказ перевести его в другое место, я ему последую. - Угу – граф потихоньку тянул коменданта за язык: Кто же может дать такой приказ? - Ну – полковник с легкой издевкой ухмыльнулся: Полагаю, что в вашей ситуации, помочь не сможет никто, кроме русских. Западные союзники довольны этим положением узников. «Русские» - Фольке сразу поджал губы. С каким бы трепетом он не относился к великой доблестной России, сейчас связываться с коммунистами, спасая нациста, было бы форменной глупостью. Он сдержанно кивнул Эндрюсу: - Я изучу эту возможность. Сейчас оставьте нас, я хочу поговорить с господином наедине. Полковник ответил поклоном и закрыл дверь. Граф одним движением сбросил с себя шубу и укутал в нее Вальтера: - Дорогой, я сделаю что угодно! Русские так русские, пойду к ним, буду на коленях стоять, но тут вы не останетесь. - Не надо, милый! Я вовсе не хочу, чтобы вы унижались ради меня! Пообещайте, что не будете. - Вы думаете о моем комфорте находясь в таком положении? – он обхватил хрупкую фигурку юноши: Ох, мой благородный мальчик! Я не могу выразить свое восхищение вами! Они недолго смотрели в глаза друг друга. Вальтер сильнее прижался к графу и потянулся к нему губами, тот не мог не ответить. Протяжный выдох с полустоном. Нежные прикосновения, приятных пухлых губ и сладкие касания влажного, робкого язычка. Вальтер никогда не делал этого вульгарно или с похотью, всегда осторожно, мягко, застенчиво. И щечки сразу розовеют. Фольке не мог оторваться от прекрасных ощущений, он стискивал Шелленберга в объятиях дорогого, блестящего меха. Рей с ужасом косился через решетку камеры: «Вот черт! Так это правда!», он резко и сильно вдыхал и морщился от гадкого ощущения. В его голове это не укладывалось. Он желал прервать это, как угодно, не придумав ничего лучше, он снова уронил связку ключей. Когда граф покидал камеру он смерил лейтенанта крайне презрительным взглядом. Через некоторое время, собравшись с духом, Рей заглянул в камеру, Вальтер сидел, опустив голову, поглаживая мех ладонью. Было видно, как ему неловко от того, что их с графом кто-то так застал. «Неужели он его любит?! Поцелуям он совсем не противился. Они что же, и в постель вместе ложатся?!» - Рей подпитывал свое негодование фантазируя о том, как старый граф наклоняется над обнаженным, напуганным Шелленбергом: «Это же отвратительно!». - Давно это у вас с ним? Голос его был таким глухим и натянутым, будто он задавал этот вопрос жене, застуканной с любовником. Вальтер еще больше закутался в шубу и отозвался очень тихо: - О чем это вы? - Бросьте, я видел вас с графом. - И что? Это не ваше дело. Рей презрительно хмыкнул: - Вот как. Неужели вам приятны его поцелуи? - Что это за вопросы, Рей? Оставьте меня сейчас же! - Он вам нравиться, потому что он граф? Так ведь? Будь он обычным стариком, вы бы на него и не взглянули. Вальтер вскочил и сжал кулаки: - Замолчите! - А то что? Та королевская развалина мне морду начистит? - Я сам вас ударю! - Что? – Рей прыснул от смеха: Вы?! Уймитесь, Вальтер, я не дерусь с девочками. Вы же в таком положении у графа? Так ведь? Он насмешливо смотрел в дрожащие от гнева серые глаза и кривился, демонстрируя пренебрежение к смелому порыву маленького немца. Шелленберг резко отвернулся и лег на свою полку с головой укутавшись в шубу. Рей тоже отвернулся, его немного кололо то, что он обидел своего милого узника, но в большей степени он был уверен в своей правоте. Подъезжая к особняку, который занимала советская делегация, Бернадота одолевало волнение. После того как ГРУ выявило и представило Сталину доказательства о подготовке к плану «Немыслимое», русские были злы. Неудивительно, когда те, кто называет себя союзниками, на деле держат на тебя нож за спиной, конечно, разозлишься. Теперь доверия не было никому. Советский союз обернулся железным занавесом и зверем выглядывал со своих необъятных просторов. «Они меня могут и на порог не пустить. Что я делаю?». Роллс Ройс встал перед шлагбаумом, в натертые стекла настороженно заглянули солдаты. В сторожке стали куда-то звонить. Фольке ждал. Из особняка вышел чекист в накинутой на плечи зимней шинели, он неспеша приблизился к лимузину, успев заметить номера. Подошел к водителю: - Кто такой? Шофер недоуменно смотрел на него. Тот повторил по-немецки: - Кого везешь? - Его Светлость, граф Бернадот, господин! - Господа у нас в семнадцатом году закончились – бормотал чуть слышно НКВДшник огибая машину. Граф опустил стекло: - Я не говорю по-русски, простите. - Добрый день, граф! Вы к кому? - Признаться, я и не знаю к кому мне обратиться, у меня довольно деликатный разговор. - Пусть водитель откроет багажник, потом можете проезжать. Едва шофер вышел, как его тут же пихнули к стойке машины и грубо обыскали, Фольке недовольно насупился, но ничего не стал говорить. Его впустили в особняк и проводили к железной, окрашенной серой краской двери. - Подождите минуту! – чекист скрылся за дверью. Граф остался ждать. Все вокруг навевало тревогу, на стене висел портрет Сталина, под ним у Красного знамени стоял караул. В здании плыла напряженная тишина. «Это совершенно зря. Я занимаюсь бесполезным делом. Почему я не поехал к Рейнсу?» - у него путались мысли в голове. Дверь звякнула так неожиданно, что Фольке вздрогнул, когда он обернулся, у него тут же захолодела спина. Перед ним стоял сам Лихачев. Сверля гостя тяжелым взглядом, Михаил Тимофеевич некоторое время старательно изучал графа, глядя на него сверху вниз. Вдруг он неожиданно преобразился в любезного человека, вынув руки из-за спины, он протянул вперед ладонь и сказал на чистом английском: - Добрый день, граф! Чем обязан такому визиту? - Добрый день, господин Лихачев! – Фольке пожал крепкую офицерскую руку: Вопрос мой к вам может показаться странным и неуместным, однако, я бы просил вас выслушать меня до конца. - Извольте! Проходите! В кабинете полковник распорядился подать кофе, потом уселся за массивный резной стол и сложил перед собой руки в замок: - Я вас слушаю! - Меня беспокоит один из заключенных тюрьмы во Дворце юстиции – Бернадот старательно подбирал слова: Вы знаете, что условия содержания там достаточно суровые … - Условия, которые они создали для узников концлагерей, были похуже – Лихачев его перебил и стало ясно, что беседа уже ему не нравиться. - Все верно! Безусловно, я не стану преуменьшать степень вины нацистского режима и его злодеяния. Но с этим человеком мы вывезли более двадцати тысяч человек из лагерей, я полагаю, он мог бы заслужить некоторое снисхождение. - Вы это про кого? Про Шелленберга? Фольке удивился: - Вы поразительно осведомлены обо всем! - Такая у меня работа – чуть застеснялся офицер НКВД: О каком снисхождении вы говорите? Отпустить его мы не можем, так как он арестован американской стороной. - Я подумал о том, что возможно найти для него более благополучные условия содержания? Там он погибнет, понимаете? Михаил Тимофеевич услышал отчаяние в голосе графа, немного подавшись вперед он улыбнулся: - И как же я тут могу помочь? - Мне больше не к кому обратиться! - Что ж! – офицер встал с места и посмотрел на стену, где висела картина с Георгием Жуковым: Я не могу принимать подобных решений! Если Берлин или Москва дадут добро, тогда я готов! Фольке тоже поднялся и вкрадчиво спросил: - К кому мне обратиться? Лихачев не ответил, вместо этого он открыл стеклянную дверь книжного шкафа и показал взглядом на стоящий там портрет маршала Рокоссовского.…
Безжизненно свисающая с полки изящная ручка, из-под богатой шубы, выглядела печально. Рей с тоской смотрел на тонкие пальчики в холодной камере и спрашивал себя: «Разве я хотел его обидеть? Сказал, как есть. Тут не на что было злиться». Хотелось донести оскорбленному немцу, что тот не так понял его, но Шелленберг зарылся с головой в мех и даже носа не казал. «Какое мне вообще дело?» - он задал себе, вроде бы, логичный вопрос: «Совершенно наплевать! Пусть спит с кем хочет», но изнутри понемногу грыз его червячок ревности. Вальтер был так мил с ним, они болтали, а потом явился этот граф. «Старый развратник! Конечно, он богатый, таким все просто» - лейтенант понуро смотрел себе под ноги, опустив плечи. - Караул, приготовиться! Шесть часов! Начальник стражи вышел в коридор и снял с пояса дубинку: - Открыть камеры! Построить заключенных! Все ожило, загремело, зашевелилось. Многие узники уже давно были готовы к выходу, так как привыкли к распорядку. Рей торопливо открыл дверь: - Вальтер, вставайте! - Оставьте меня в покое! – из-под шубы раздался негромкий сдавленный голосок. - Вы не поняли, приказ прозвучал. Вставайте! - Я ничего не хочу. Рей не имел права входить в камеру без начальника, он, волнуясь, топтался на пороге, не зная, как заставить капризного узника выйти. К нему, чеканя шаг, двигался начальник караула: - В чем дело лейтенант? – он заглянул в камеру: Это что за новости?! Сейчас же встать! Шелленберг нехотя выбрался из шубы и сел, вытирая лицо. Он не торопился, не осознавая, что уже в опасности. Капитан опешил от такой наглости, лицо его перекосило от злости: - Шелленберг! Черт тебя побери, ты сейчас пожалеешь об этом! Увидев, что скорости заключенному его крик не прибавил, он в два шага оказался радом и хорошенько перетянул его по спине резиновой дубинкой. Рей, зажмурившись, втянул голову в плечи и отвернулся. Вальтер не мог даже закричать, его дыхание перехватило. Короткими толчками из его груди выходил еле слышный стон. Капитан выволок его за шиворот: - Быстро обувайтесь! Потом вытолкнул его из камеры. - Всем построиться! - Очень больно? – Рей пытался заглянуть в лицо Вальтеру. - Какое вам дело? – в голосе его были горечь и слезы. Шелленберг каким-то непостижимым образом влиял на настроение всех. Едва остальные увидели его заплаканное лицо, появилось напряжение. Когда он разделся и понуро встал под душ, Рей с ужасом увидел бордовую полосу, которая рассекала тонкую спину надвое от лопатки до нижних ребер. На бледной коже такой страшный след выглядел отвратительно прекрасно. - Ох! Что это у вас?! – из кабинки напротив, с ужасом раскрыв глаза, смотрел на Вальтера Риббентроп: Кто вас так ударил? Напряжение достигло своего пика. Бывшие бонзы нацистского режима с недовольными лицами стали оглядываться на своего товарища и перешептываться между собой. Один из сержантов отцепил дубинку от пояса: - Всем успокоиться! Откуда-то послышалось на немецком: - Американская свинья. - Что?! – сержант двинулся вперед: Кто посмел? Из своей кабинки очень близко к нему шагнул Кальтенбруннер, этот момент показался опасным, потому что рядом с высоченным, тяжелым нацистом, американский солдат оказался в уязвимом положении. И все это почувствовали. Рей тут же схватил сослуживца за портупею и оттянул к себе: - Сержант, займите свой пост! – он встретился глазами с Кальтенбруннером, и у него холодок пробежал по спине. Эрнсту было достаточно видеть страх в глазах лейтенанта, он, не торопясь завязал халат: - Смелый, да? Мы проиграли, но хотя бы показали русским силу, а вы вместе с англичанами поджали хвосты, стоило Сталину раскрыть ваши планы. Только и можете, что избивать слабых и безоружных. - Молчать! - А то, что? – Кальтенбруннер с вызовом в глазах, кривил изуродованное шрамами лицо, будто скалясь. У охраны не было оружия, Рей быстро понял, что он и его люди в критическом положении. Сейчас все решали мгновения, немцам было нечего терять, половина из них уже смертники и погибнуть в драке им было бы предпочтительнее, чем осужденными на виселице. Краем глаза лейтенант заметил, как чуть поодаль настороженно смотрит Кейтель. «Что там за возня у них?» - Вальтер мягко поглаживал свои плечи, чувствуя затылком как вокруг накаляется атмосфера. Он чуть повернул голову и надменно оглядел поле конфликта, потом фыркнул про себя: «Надо же! Питекантропы опять разбушевались. Сейчас достанут свои камни на палках и расшибут друг другу головы. И пусть!» - в его глазах горела обида за незаслуженный удар: «Мужланы! Только и умеют, что бить. Еще и гордятся этим». Было любопытно что там твориться позади, Вальтер аккуратно оглядывался: «Что, дорогой, Рей? Вот тебе тот, кого ты девочкой не назовешь. Нравиться? Познакомься с Кальтенбруннером, он такой же неотесанный, как и ты! Сейчас он поправит тебе челюсть своим кулачищем». Вальтер кокетливо выгнул поясницу: «С чего это австриец лезет в драку? Не понравился след от дубинки на мне? Пусть дерутся, конечно, говорить они не умеют». Внутри ему было приятно. Провоцировать драку в планы Шелленберга не входило, однако, это точно ему польстило. Он тихонько разглядывал бывшего шефа, то, как тот сжимал края полотенца, накинутого на толстую бычью шею, громадными лапами. «Животное!» - с каким-то восторгом пронеслось у Вальтера в голове. Это смутило его самого, и он отвернулся, лихорадочно пытаясь отбросить все мысли о Кальтенбруннере. «С чего бы?! Этого не хватало! Что на меня нашло?» - он стал злиться на себя: «Надо собраться! Может меня от горячей воды разморило? Надо выходить, заодно уберусь отсюда пока тут не пошла свара». Перекрыв воду, Вальтер стал стряхивать с себя воду и тут вспомнил, что не успел взять полотенце, когда командир его выкинул из камеры. «Оооо! Наказание!» - закатив глаза, он устало прижал ладонь ко лбу: «Как мне вообще теперь одеваться?». В воздухе все еще летали искры, конфликт и не думал стихать. Шелленберг обернулся и посмотрел на окружающих из-под руки, стараясь не замечать Кальтенбруннера, но, все же, его взгляд привлек его уютный махровый халат. Идея вспыхнула мгновенно. «Вот что! Я сейчас угомоню этот балаган» - он сделал печальное лицо, чуть поднял плечики, и неслышно вышел из кабинки. Всё сразу притихло. Не поднимая глаз, поджав губки, ступая на пальчиках, он встал между Реем и Эрнстом, на секунду задержался, а потом, дёрнув носиком, вдруг прижался к Кальтенбруннеру и обнял его. В стороне сдавленно ахнул Геринг. Вальтер потерся о широкую грудь австрийца щекой, с удовольствием отметив, как отлично халат впитывает воду. Эрнст боялся пошевелиться, он как пингвин вытянул по бокам руки, держа их на расстоянии от себя и немного топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу. Все напряжение схлынуло разом, и немцы и американцы смотрели на происходящее с глупыми лицами. Рей был изумлен, он таращился на обнаженного подопечного, трогательно жавшегося к громадному нацисту. Кальтенбруннер это заметил, он с жадностью обхватил Вальтера руками и прошипел: - На что уставился? Риббентроп спешно подошел к своей одежде и достал второе полотенце, чтобы спрятать хрупкого юношу от зловредных глаз чужаков. «Миило!» - Шелленберг ежился пока его заворачивали и обтирали: «Я вас спас от множества проблем. Теперь сушите меня, рабы». «Как это?! Боже, какой он приятный! Как пахнет!» - Кальтенбруннер едва дышал, боязливо трогая ладонями тонкую, светлую кожу: «Это шелк? Почему он обнял меня?». Мысли путались, что-то душило изнутри. Лопатки дернулись непроизвольно, Вальтер поднял голову и заглянул в его глаза. Эрнст не выдержал и отвернулся, потом взял его за плечи и не глядя подтолкнул к Риббентропу. «Я этого не вынесу» - думал он, продолжая смотреть куда-то в сторону, по лицу его разлилось тепло от стыдливого румянца. Юнец сбил его с толку, австрийский колосс, засуетился, не зная за что взяться, быстро и нетерпеливо переоделся, пытаясь сбежать. Вальтер не спешил, к нему тянулись ласковые руки, стремящиеся утешить. Его обсушили, помогали одеться, так как он болезненно морщился из-за ссадины. Когда удавалось, он смотрел на Кальтенбруннера и недоумевал: «Отвернулся? Что это с ним? Больше я тебе не нравлюсь?». Почему это его задевало? «Глупость какая! Я не буду об этом думать!». И все же думал. За ужином с ним сидел Риббентроп. - Вы просто умница, Вальтер, я уже начал думать, что там начнется драка. Вы выступили миротворцем, это очень благородно, мой дорогой. - Что там произошло? От чего все обозлились? - Вы не видели, что у вас на спине! С первого взгляда можно подумать, что там рана. Кто вас ударил? - Командир стражников, я слишком медленно вставал. - Мерзавец! – Иоахим сжал кулаки от негодования: Ненавижу этих жалких трусов! Если бы не русские, они бы просто повесили всех без разбора. Ах! Как же мы ошиблись, Шелленберг! Враги ведь были не на востоке! - Думаете русские нас пожалеют? – Вальтер вздохнул. - Может не меня, не Геринга и не Эрнста, но вас пожалеют, мой дорогой! Послушайте! – он перешел на шепот: Вам нужно бороться за себя! Вы все знаете, вы были среди нас. Расскажите о нас, мой милый! У вас будет еще время. Наше, я думаю, уже вышло. Он с горечью улыбнулся и сделался еще печальнее, чем всегда. Закончили ужин они молча.