War on Love (Royaul AU)

Тяжело вздохнув, стоя за дверью принца, Киллер меняет позу и старается относиться ко всему как можно нейтральнее. Его левый тазобедренный сустав пульсирует в такт недавно обнаженной душе, ребра разбиты и покрыты синяками, но, по крайней мере, они добрались домой живыми и невредимыми. То же самое нельзя было сказать о младшем брате Даста, и Киллер чувствует, как его душа разрывается из-за него, из-за обоих братьев, и хорошо… Что ж, Хоррор был с ним прямо сейчас, запивая все самогоном и вместе оплакивая потерю. Киллер присоединился бы к ним, и, без сомнения, Дрим позже тоже, но прямо сейчас Найтмер нуждался в нем больше. Найтмер, его принц, его повелитель, его любовь. Причина, по которой Киллер вставал утром и переживал тяжелые ночи. Найтмер, который видел в нем нечто большее, чем вора и уличную крысу, дал Киллеру цель и жизнь, в которых он так нуждался. Он отдал себя Киллеру, и когда Киллер преклонил колено и поклялся в верности Найтмеру, он искренне так думал. В разуме, теле и душе, и не было ничего, чего Киллер не сделал бы для него, куда бы он ни пошел ради него, и Киллер любил Найтмера всей своей избитой душой. Он любил его и в хорошие времена, и в плохие, и прямо сейчас все было действительно плохо. Они потеряли младшего брата Даста в битве с болотной ведьмой, но когда они подумали, что добились успеха, и начали хромать домой, обнаружилось кое-что неприятное. Болотные ведьмы, как и все ведьмы, жили в шабаше, и ведьма, которая убила Папируса, была самой молодой из группы. Остальные не слишком благосклонно отнеслись к убийству своих сородичей и пришли искать их. Киллер получил удовольствие от драки, оно все еще бурлило в его костях, бросая то в жар, то в холод, и всего казалось слишком много и недостаточно, и его голова кружилась от желания совершить еще больше насилия. Было совершено так много насилия, что его одежда пропиталась кровью ведьмы. Хуже того, лихорадочная поездка домой была ужасной, поскольку его тело пыталось справиться со свежим воздухом. Это вытеснило его душу из тела, скручивая ее, превращая во что-то другое, пока это не стало ничем иным, как красно-белой мишенью, более решительной красной, чем мягкая серебристая чистота того, кем он был раньше. Но именно таким Киллер всегда был, не так ли? Цель. Тот, кто оберегал других даже в ущерб себе, так что, конечно, его душа прогнулась бы под давлением его УР, извиваясь до тех пор, пока не стала бы истинным отражением его самого. Цель. Легкий удар или лежка. Тот, через который людям нужно было пройти, чтобы добраться до других. Поездка домой была жестокой, и Киллер лежал в повозке, запряженной лошадьми, его лихорадило и тошнило, так как его тело менялось под воздействием УР, и он мало что помнил о поездке домой. Он помнит, что Даст рыдал рядом с ним, пока Хоррор вел лошадь, ни один из них не мог встать из-за боли, Даст в горе, и только Хоррор доставил их домой. И Найтмер... Ну что ж. Болотная ведьма добралась и до него тоже. Киллер может вспомнить только обрывки воспоминаний об их поездке домой, когда лихорадка и ЛВ опустошали его тело. Он помнит, как Даст рыдал с одной стороны от него, а Найтмер хрюкал в агонии с другой, его тело менялось от проклятия, наложенного на него самым могущественным из группы. Она была обязана заставить Найтмера заплатить, так как именно он убил ее сестру, и она, возможно, погибла от руки Киллера, но она преуспела в своей задаче перед смертью. Она что-то сделала Найтмеру, хотя что именно, Киллер понятия не имеет. В тот момент, когда они добрались до дома, королева Ним приказала принести Найтмера в его спальню и заперла его от всех остальных, включая Киллера. Врач за врачом заходили к нему, запирая за собой дверь, и каждый раз они выходили встревоженными. Один даже выглядел больным, и его чуть не вырвало при выходе, но никто ни словом не обмолвился о состоянии принца, и Киллер рискнул предположить, что это было связано с мощным, ужасающим влиянием королевы Ним, которое удерживало их языки от болтовни. Это означало, что все они, даже Дрим, оставались в неведении относительно его состояния, и, честно говоря, Киллер был на грани неведения. Он не мертв, это многое из того, что знает Киллер, но помимо этого, он в ужасе от отсутствия сплетен или знаний, и беспокойство усугубляет его и без того шаткий статус. Найтмер был его человеком, первым, кого Киллер когда-либо по-настоящему любил, и теперь ему нужно было выяснить, что с ним случилось. Подняв кулак, он стучит в дверь комнату Найтмера и ждет. Ответа нет, и Киллер его не ожидает, поэтому он дергает замысловатую дверную ручку и не удивляется, обнаружив, что она заперта. Вздохнув, Киллер пробует снова, стуча немного сильнее, зовя его: “Найт? Впусти меня”. — Ответа нет, даже легкого шума по ту сторону двери, и плечи Киллера опускаются: “Найт? Найтмер, пожалуйста, впусти меня”. По-прежнему ничего, поэтому Киллер преувеличивает свой вздох, вытряхивая нож из-под туники и выкрикивая: “Ладно, ооооот~ лично. Полагаю, мне просто придется взломать дверь.” — Вдавив лезвие ножа в замок с резким скрежетом металла о металл, Киллер умело повернул запястье, и замок сломался. Он торжествующе ухмыльнулся, когда замок поддался под его руками, и даже сейчас он благодарит звезды за свое грубое воспитание, которое дало ему такие навыки. Он толкнул дверь, бледный свет коридора почти злобно прорезал темноту комнаты Найтмера, но прежде чем он смог продвинуться хоть на шаг, дверь захлопнулась у него перед носом с треском и рычанием. Это было так, как если бы Найтмер прижался к дереву, чтобы не пустить Киллера внутрь, и он ничего не может поделать с болью, которая пронзает его душу. “Держись подальше, Киллер!” — Найтмер набрасывается на него изнутри комнаты, его некогда легкий и приятный голос звучит по-другому. Глубокий и хриплый, похожий на гортанное рычание, которое совсем на него не похоже. Его грудь пузырится и горит, а гнев пробирает до костей, но он заглушает его. Он подавляет свой гнев и сосредотачивается на том, чтобы быть спокойным, безмятежным, невозмутимым. Его руки опускаются по обе стороны от двери, когти впиваются в края дверной рамы, и он прислоняет голову к дереву и делает успокаивающий вдох. “Ты не можешь держать меня далеко от себя вечно”. — Говорит он, и он может чувствовать Найтмера прямо по ту сторону двери, отражающего слова Киллера. “Уходи”, — снова говорит Найтмер, на этот раз мягче, убитый горем тон разбивает сердце Киллера. “Нет”, — говорит он твердо, так же мягко, всегда непоколебимый перед непреодолимой силой Найтмера. “Оставь меня в покое”. — Шипит Найтмер, его гнев возвращается из-за отказа Киллера, но Киллер просто отрицательно качает головой. “Впусти меня”, — мягко требует он. “Нет”, — снова говорит Найтмер, снова выходя из себя. “Почему бы и нет?” — Киллер спрашивает, и ему нужно взглянуть на это с другой стороны: “Что я сделал, чтобы доказать, что я не твой самый преданный пес? Что я такого сделал, что заставляет тебя думать, что ты должен скрывать от меня, что бы это ни было?” Наступает долгая, ужасная пауза, прежде чем Найтмер отвечает: “Ты не собака”. — Он говорит мягко, так мягко, что Киллер почти не слышит его голоса из-за дерева. Киллер смеется, но это пустота, оболочка того, чем это должно быть: “Ну, твой отец действительно назвал меня крысой, когда мы встретились. Какая разница, какое я животное?” Найтмер фыркает, и это больше похоже на него самого: “Мы оба знаем, что мой отец — осуждающий осел”. — Он шепчет, как тайну между ними, которую он никогда бы не позволил Дриму услышать. “Да, хорошо”. — Киллер пожимает плечами, хотя Найтмер этого не видит: “Ты не ответил на мой вопрос”. “Ничего”. — Найтмер шепчет в ответ: “Ты ничего не сделал”. “Тогда почему?” — Спрашивает он, его собственная душа пульсирует, изнывая от потребности быть рядом с тем, кто дорог Киллеру. Он не скажет этого, не будет шантажировать Найтмера, чтобы тот впустил его. Он хмурится, когда его принц наконец шепчет: “Я напугаю тебя”. “Не напугаешь!” — Огрызается он, оскорбленный самой концепцией, и знает, что любит Найтмера всей душой, все, чем он является, предназначено для Найтмера. Наступает еще одна долгая пауза, и только тогда он проговаривает печаль: “Я заставил одного из моих сопровождающих блевать”. Киллер усмехается: “И мы оба знаем, что у меня нет тонкой чувствительности безвольного слуги”. Он слышит, как Найтмер сглатывает, и это единственный признак того, что он прижался к двери, прежде чем Киллер может услышать полные боли слова, которые следуют дальше: “Что, если ты испугаешься меня? Что, если ты больше не сможешь любить это... Это тело?” Та-дам. Вот и все. Суть проблемы и реальная вещь, которая ранила Найтмера больше всего. Вот и все. “Никогда”. — Киллер прошептал в ответ: “Я был создан для тебя, и ничто, даже проклятие, этого не изменит”. — Последовала долгая, многозначительная пауза, прежде чем Киллер прошептал: “Я люблю тебя больше, чем ты когда-либо можешь себе представить, и ничто этого не изменит”. С другой стороны двери доносится тихий звук, почти похожий на всхлип, и Киллер не может вспомнить, когда он в последний раз видел Найтмера, проливающего слезу, не говоря уже о том, чтобы издавать подобные звуки. Это разбивает то, что осталось от сердца Киллера. Тем не менее, звук, с которым он удаляется от двери, громкий, и она приоткрывается, приглашая Киллера внутрь с какой-то окончательностью, которая заставляет Киллера нервничать. Тем не менее, он делает вдох и медленно толкает дверь, проскальзывая в темную комнату Найтмера, ту, которая была освещена только бледным светом серебристой луны, прежде чем он тихо закрыл дверь за собой. Она тихо закрывается, оставляя Киллера и Найтмера наедине в темноте, и, несмотря на летнюю жару, он дрожит от неестественного холода. Так холодно, что его дыхание белым туманом застывает в воздухе, и дрожь пробегает по худощавому телу Киллера. Найтмер переместился на другую сторону комнаты, тень в тени, и Киллер обнаруживает, что хмуро смотрит на своего любовника, прищурившись, чтобы лучше его разглядеть. Он стоит спиной к Киллеру, втянутый внутрь, как будто хочет спрятаться, и это действие заставляет душу Киллера болеть. “Найт?” — Он шепчет в темноту, это прозвище использовалось только тогда, когда они были наедине, и если бы он попросил его об этом, Киллер упал бы на колени и восхвалял своего храброго принца и называл его так, как ему заблагорассудится. Тем не менее, его голос стал хриплым, когда он снова позвал: “Найтмер?” Его принц не поворачивается, чтобы посмотреть на него, и вместо этого продолжает очень пристально смотреть в пол, спрятавшись в темноте возле окна. Серебристый лунный свет льется сквозь стекло, и Киллер делает нерешительный шаг вперед, отказываясь когда-либо бояться Найтмера. Он идет еще, и еще, и еще, пока не встает на границе лунного света, вглядываясь в темноту, где спрятался Найтмер. Если Найтмер хотел спрятаться в темноте, то Киллер сделал бы то же самое, и он шагает во мрак вместе с ним, погружаясь в тень, и только свет его багровой души направляет его. Дотянувшись до Найтмера, он схватил его за тыльную сторону руки, одной рукой выше локтя, другой ниже, и нежно потянул за него, привлекая его внимание: “Мой принц?” — Он пытается снова, пытаясь заставить Найтмера взглянуть на него, пытаясь увидеть изменения, произведенные ведьмой. Она что-то сделала Найтмеру перед смертью, Киллер еще не уверен, что именно она сделала, но он знает, что его руки на ощупь сделаны изо льда, а не из магии. Он слышит, как Найтмер всхлипывает, и Найтмер наконец поворачивается лицом к Киллеру, в темноте его бирюзового света в глазе достаточно, чтобы Киллер увидел, как он нахмурился. Исчез мягкий пурпур его магии, сменившись суровым, неуступчивым бирюзовым цветом. Темнота его костей, не от теней, а от разложения, похожего на толстый слой черной грязи, который покрыл его некогда отполированные кости цвета слоновой кости. На правой стороне его лица толстый слой той же грязи скрывал его правый глаз, и Киллер задается вопросом, скрывал ли он повреждения. В тумане своих воспоминаний он думает, что помнит, как Найтмера ударили по голове как раз перед тем, как ведьма пала от меча Киллера, и его самым большим сожалением было то, что он не защитил Найтмера от этой атаки. Он все еще не смотрит на Киллера, все еще прячется, когда тот держит себя в руках, его руки крепко обхватили его за талию, и он так напряжен, что Киллер беспокоится, что он может развалиться на части. “Все не так плохо”. — Он тихо шепчет в темноту, и Найтмер, наконец, снимает свое горькое, страдальческое выражение, и как бы сильно ни изменилось его лицо, оно осталось прежним, и он одаривает Киллера тем же раздраженным взглядом, который тот видел годами. Его брови нахмурились, носовое отверстие слегка сморщилось, когда на него упал бирюзовый свет его глаз, все еще такой странный для глаз Киллера, и его недавно обнаженная душа и Найтмер громко выдохнули: “Твоя душа!” Он немного разворачивается, протягивая руку к Киллеру, внезапно останавливается, колеблется, его руки просто зависают на плечах Киллера, как будто он не знал, где к нему прикоснуться, когда за ним что-то развернулось. Они толстые и длинные, волнистые, как огромный плющ, проклятые придатки, на которых видна печать проклятия Найтмера. Они извиваются друг над другом, как скользкие угри, густой, темной массой позади него, но лицо Найтмера остается страдальческим. Киллер качает головой: “Я в порядке”. — Говорит он, и Найтмер хмурится еще сильнее. Одно из щупалец, а это именно то, что они собой представляют, понял Киллер, обвивается вокруг его ноги, в то время как другое обвивается вокруг талии, притягивая Киллера ближе, держа его крепче, как в нежных объятиях любовника. Найтмер вздыхает и снимает то, что покоилось на талии, хмурясь: “Мне жаль”. — Он пробормотал. — “Я еще не научился их контролировать. Они громоздкие.” Открыв рот, чтобы заверить его, что все в порядке, что щупальце, которое сжалось вокруг его талии, казалось, было одержимо желанием удержать его, Найтмер заговорил низким, приглушенным голосом: “Это моя вина. Все это. Твоя душа вызвана тем, что ты получил, благодаря мне. Папирус мертв из-за меня.” — Его голос немного дрожит. — “Королевство развалится из-за моего появления, и это все моя вина”. Его голос прерывается, и не часто Найтмер позволяет другим увидеть свои слабости, но чем больше он расстраивается, тем туже щупальце сжимается вокруг его талии. Потянувшись к рукам Найтмера, Киллер мягко ловит их, аккуратно убирая со своей талии, чтобы поднести ко рту, запечатлевая поцелуй на одной паре костяшек, а затем на другой. “Найтмер,” — снова говорит он, — “все будет хорошо”. Моргая, Найтмер внезапно обмокает, два щупальца, которые не цепляются за него, с тихим шумом падают на землю, и он выглядит таким невыносимо расстроенным. — “Каким образом?” Такой простой вопрос, чтобы быть таким загруженным, и Киллер хочет сказать ему, что он принесет ему мир. Что он построит или сожжет дотла все, о чем Найтмер попросит его. Вместо этого он нежно касается щеки Найтмера, чтобы прижать его к себе, и шепчет слова, которые однажды станут его мантрой: “Я просто знаю, что так и будет”. Еще больше обмякнув в его руках, Найтмер тянется к запястьям Киллера, чтобы вцепиться в них, его взгляд возвращается к полу, хотя его всю жизнь учили держать их поднятыми: “Ты действительно меня не боишься?” Киллер говорит, это мягкий, веселый звук, даже когда его сердце разбивается: “Никогда, только не тебя”. — И он мягко улыбается, только для Найтмера, и он даже не поддразнивает его: “Не волнуйся, мой принц, мы разберемся”. Другое щупальце прокладывает себе путь между его ног, чтобы обвиться вокруг конечности, и его ухмылка превращается в улыбку: “И я уверен, что мы сможем найти применение и этому”. Это немного пробивает лед на лице Найтмера, и он немного смягчается. Он выглядит немного по-другому, но чувствует то же самое, и он не сопротивляется Киллеру, когда его тянут для нежного поцелуя. Киллер соприкасается с его ртом, не обращая внимания на холод, и нежно целует Найтмера. Он нежно облизывает его рот, ощущая вкус замороженных ягод, Киллер улыбается в ответ на их совместный поцелуй. Его принц другой, выглядит по-другому, звучит по-другому и даже чувствует себя по-другому из-за слоя проклятья. И все же, по сути своей, он тот же самый. Это тот самый скелет, в которого влюбился Киллер, и на лице Найтмера появляется румянец. Он идет охотно, обвивая руками шею Киллера, чтобы удержать его на месте, как будто Киллер когда-нибудь уйдет. Они целуются в самой темной части комнаты, окруженные тенями и болью, и находят небольшую передышку от страданий, и Киллер наконец-то пробует своего принца. Он последовал бы за ним куда угодно, даже в самый глубокий колодец ада, даже в самую темную из теней, Киллер всегда был бы рядом с ним. Они отрываются друг от друга, и хорошенькое личико Найтмера приобретает тот бирюзовый оттенок, который Киллер уже начал ожидать, и он может только представлять, как выглядит его собственное лицо. “Все будет в порядке”. — Он обещает. — “Я люблю тебя”. — Он клянется, все еще обхватывая ладонями лицо Найтмера, держа его так, словно он - самая важная вещь в мире. Расслабляясь, Найтмер тихо вздыхает, разделяя дыхание с Киллером: “Я тоже тебя люблю”. Притягивая его обратно для очередного поцелуя, Киллер не уверен, кто кого притянул, и, в конце концов, не думает, что это действительно имеет значение. Они есть друг у друга, и этого всегда было бы достаточно. ~Плавник