Лекс
Блэквуд сразу почувствовал его присутствие; физически ощутил, как на спину давит тяжелый взгляд; как под ребро впиваются колючие зрачки. Опасливо замерев, Лекс прекратил истязать взъерошенные волосы и медленно, чтобы не спровоцировать притаившегося хищника резкими движениями, повесил полотенце на шею. Кровь вскипятило волнение, как это всегда бывает рядом с ним. Низ живота скрутило жгутом неприятного чувства, осевшего льдистой корочкой страха, обычно накрывающей загнанную добычу. И тут же это чувство расплылось амброзией истомы, нещадной жаждой плавящей мышцы, на мгновение окованные остолбенением. Аргус раскрывал сотни своих глаз и пленял. Перебирал органы, касался фибр испуганной голой души и запускал лапы в расчлененное нутро; копался там на правах хозяина, говоря: «Любое твое движение — будь то хоть жест, хоть мысль — в моей власти». От него ничего не утаишь. Спина цепенеет и пульсирует дрожью, взметающейся к голове снопами искр. Язык будто прилип к небу; грудину плющила груда камней первобытного ужаса, лишившего возможности свободно вдохнуть. Водные капельки, обвисшие на кончиках волос, стекали по холке, заныривали под полотенце и юрко сбегали по позвоночнику, трогая ощетинившиеся нервы ледяными ладонями напряжения. С усилием сглотнув — что тут же отозвалось режущей горловой болью, — Александр покосился на дверь. Вернее, на того, кто заслонил дверной проем. Лекс прежде не видел тела Монро — ни рук, ни торса, ни... Да они даже по-дружески не мочились вместе, пристроившись у писсуаров. Конечно же, Блэквуд не знал о татуировках и выпирающих из-под них шрамах. Завороженный чернильными вязями текста и многочисленными эбонитовыми контурами наколок — разных по стилевому выражению, но в итоге составляющих гармоничное панно, — Лекс понял: он ничего не знает об Эрике Монро. Откуда эти шрамы? Почему он таскает гребаные перчатки? Личина «законопослушного адвоката»... Правда или искусный вымысел? Не стоит судить по обложке, но рубцовые метки наводят на мысль: обычный миролюбивый американец, чтущий Кодекс США, может обзавестись шрамом после удаления аппендицита, но не от лезвия или огнестрела. Слева, под ребром — ножевое. Справа, на изгибе крепкой талии — еще одно. Там же, справа, только под косой мышцей живота — пулевое. Это все? Или есть еще? Блэквуд не заметил, как стал вполоборота, с одичалым видом пялясь на торс Монро, вылепленный суровыми тренировками. Лекс боялся. Но не прошлого Аргуса — наверняка не такого благопристойного, каким «друг» его презентовал, — а собственного неведения. Пугало и злило то, что Блэквуд не вскрыл ни одной печати, отделявшей его от сути Монро. Наверное, правильнее сказать — того, кто называет себя Эриком Монро. Его тело, впитавшее в себя краску и затянувшиеся раны (старые, судя по тугой сухости и бледности), зияло чертовой неизвестностью. Скулы свело раздражением. Сцепленные зубы высекли гневный скрежет, и Блэквуд вперил яростно полыхнувший взгляд, горящий под враждебно сдвинутыми бровями, в лицо «друга». А может, потенциального врага. И все же это по-прежнему Эрик Монро — пылающий звериными инстинктами, давненько учуянными Александром, и чем-то еще. Будоражащим, сводящим с ума, безрассудным. Животным. Тот же Эрик Монро, но будто бы показавший темную сторону. Во всей своей неприличной красе. Как-то голодно горели синие глаза. Колебалась нижняя челюсть, вторя ритмично набухающим и опадающим желвакам. От Монро тянуло напряжением, сгустившим воздух ванной марью, пахнущей возбужденной плотью и надрывным нетерпением. Сперва Блэквуду было как-то не по себе. Однако сейчас, рассыпаясь пепельной трухой под этим свежующим взором, Лекс понял, что заразился нависшим предчувствием. Проникся токами непонятного притяжения, простреливающего кончики пальцев импульсами запущенной реакции. Зрачки конвульсивно сжались и сразу расширились, точно помещение окурили какой-то дурью. Голова — мутная пустота. Пульс участился и оглушил кровяным взрывом, еще долго барабанящим по ушам звонким эхом. Взгляд тонет в омутах его глаз. Бесчисленных глаз. Они повсюду. Раздевают до костей и ласкают, одаривают жаркой нежностью, бередят все эрогенные зоны. Блэквуд всматривается в губы Эрика: они подсушены нервным томлением; то поджимаются, то приоткрываются, спуская знойные выдохи. Грудь. Его забитая грудина судорожно вздымается с напускной сдержанностью, колеблясь мышцами, отлитыми белым металлом. По прессу растекается гнетущая готовность сорваться. Лекс видит. Осязает. Чует. Слышит. В глотке засел спазм. Плевать, что подумает Монро: Александр алчно, без тени смущения разглядывал то, что от него так долго прятали; эгоистично скрывали, не позволяя зацепить хотя бы краешком глаза. Вновь к мозгам отлило бешенство. Разодрав морду мудака гневным взглядом, ставящим все на свои места, Лекс строптиво цыкнул и отвернулся. Чтобы немного унять яростную трясучку, Блэквуд сорвал с шеи полотенце и, склонив голову набок, несколько раз протер им затылок. — Хочешь передернуть — делай это не так очевидно. Если б я не просрал телефон, скинул бы тебе свои интимки, — непроизвольное пылкое негодование прожигало голосовые связки и лилось агрессивной попыткой отшутиться; мятежным стремлением заглушить чувства, напугавшие до смерти, и отчаянно избавиться от влияния наглого говнюка.Хантер
Хантер сгорал в огне. Заживо. Потемневший до оттенка бездонной пучины взгляд пожирал прекрасное тело парня, наслаждаясь соблазнительным лоском молодой кожи и завораживающими перекатами туго натянутых литых мышц. Идеальное тело, уже так много раз наблюдаемое прежде в слепящем свете огней ночного клуба, в этот момент Хантер видел словно впервые и не мог оторвать от него глаз. Голодных и жадных. Будто мучимый долгой голодовкой дикий волчара, мужчина буквально облизывал взглядом вожделенную потрясающую плоть, не пропуская ни единого совершенного изгиба; не в силах совладать с растущим внутри необузданным, острым желанием. От одного его вида и ответного взгляда, когда Лекс медленно обернулся и посмотрел с некоторым недоумением, вскоре сменившимся чем-то совсем иным — чем-то, что Хантер с трудом мог сейчас определить, но явственно почувствовал всем своим заведенным нутром, — Вольф ощутил резкий прилив жгучего возбуждения. Кипучая кровь мгновенно устремилась к паху. Твердеющему члену стало тесно под мягкой тканью просторных штанов. Дыхание сбилось, рот заполнился вязкой слюной. Мышцы рук, скрещенных на часто вздымающейся и опадающей груди, свело стальным напряжением; пальцы сжались, впиваясь в бицепсы, и Хантер крепко стиснул челюсти, удерживая за зубами рвущийся из глотки сиплый рык. И это — от одного лишь взгляда на него. От этой невозможной бури эмоций, отразившейся в его красивых глазах, когда он беззастенчиво и — как показалось Хантеру — с интересом и даже жадностью изучал впервые увиденный им без одежды торс «друга»… Нет, никакого не друга. Это уже абсолютно очевидно — им обоим. От одного лишь взгляда на него, вот так откровенно, интимно, наедине, в непосредственной близости и больше без каких-либо преград — Хантер почувствовал, что вот-вот сорвется с цепи. Сорвется и больше никогда не сможет так, как раньше, держать себя в руках. А что же будет, если… прикоснуться? Александр, вдруг ошпарив Хантера каким-то злобным, свирепым взором, отвернулся к зеркалу, вновь порывисто схватившись за полотенце. Когда парень заговорил — несмотря на всю внезапно вспыхнувшую в его голосе сдерживаемую ярость, скрытую за насмешкой, в нервных интонациях явно сквозило и какое-то дикое волнение, а может, даже испуг, — Хантер неожиданно успокоился. Нет, возбуждение не отступило; внутренний жар не спал, лишь распаляясь с каждой секундой, проведенной рядом с ним, и разрастаясь до масштабов и силы неукротимого адского пламени. Но теперь Хантер точно знал, что делать. Точка невозврата пройдена. — Нет. — Мягко качнув головой, мужчина оторвал корпус от дверной рамы и выпрямился. Кулаки разжались, руки расслабленно расцепились. Больше не мешкая, Хантер решительно двинулся к желанной цели. В несколько уверенных шагов преодолев разделявшую их с Лексом дистанцию, он остановился прямо за спиной парня, практически вплотную. В отражении зеркала поймал и мгновенно пленил удивленный и какой-то затравленный взгляд настороженно застывшего Александра; услышал тихий выдох, сорвавшийся с его приоткрытых губ. И шагнул в пропасть. Подавшись вперед, Хантер прильнул торсом к горячей спине, натянутой тугой струной. Кожа к коже — и оголенные нервы пробужденного инстинкта тут же вспыхнули мощным неугасимым пожаром. Сильные руки Вольфа без промедления алчно обвили точеный стан парня. На мгновение Хантеру даже захотелось сдернуть с кистей чертовы перчатки, чтобы пальцами наконец ощутить сполна всю обжигающую мягкость его плоти, но эта пугающая, отчаянная мысль стыдливо угасла так же быстро, как и появилась. Жаждущими ладонями смело следуя по рельефам подтянутого живота, линиям ребер и мускулистой груди, мужчина склонился к правому уху Лекса, ни на секунду не выпуская из своей власти его взгляд. Глаза Вольфа с расширившимися обсидиановыми зрачками теперь казались гипнотическими черными дырами, что пробирались в глубины нутра и души, утягивали прямиком в похотливую голодную бездну его Желания. Губы невесомо коснулись нежной ушной раковины парня, зной заведенного дыхания опалил чувствительную мочку, и пылкий откровенный шепот разорвал в клочья последние ошметки слишком долго сохранявшейся между ними двумя ненужной дистанции: — Я хочу тебя, Лекс. Хантер прижался сильнее, увереннее. Почувствовал грудью гулкое, сумасшедшее биение его сердца. Увидел неверяще расширившиеся темно-ореховые глаза, подрагивающие ресницы. Провел горячим языком по краю его уха. Сладкий. Вкусный. И пахнет так головокружительно возбуждающе, что хочется съесть. Целиком. Хантер припал губами к ошалело пульсирующей венке на шее Лекса, оставляя на бархатной коже нетерпеливый, но чувственный поцелуй. — Безумно хочу тебя… всего. Окончательно обнаглевшие руки мужчины бесстыдно гуляли по всему обнаженному торсу так и не шелохнувшегося Александра, не встречая никакого сопротивления, но и не ощущая какого-либо отклика. Однако Хантера это ничуть не останавливало. Глухо рыкнув, словно несдержанный хищник, дорвавшийся наконец до своей законной добычи, он двинул бедрами и вжался стояком, уже во всю натянувшим ткань штанов, в аппетитную задницу вожделенного мальчишки, давая ощутить всю силу и напор собственного желания. Показалось, что Лекс в этот момент едва заметно дернулся, но Хантер не обратил на это внимания. Самозабвенно и страстно укрывая жадными собственническими поцелуями шею Александра, он крепко удерживал парня в своих цепких объятиях и ожившим похотливым огнем вливался в его прекрасное тело. Его тепло, его невероятный жар опьянял. Его терпко-сладкий пряный запах дурманил голову и прошибал эйфорией обостренные инстинкты. Хантер сходил с ума. Бесконтрольно, неотвратимо и безвозвратно. Сходил с ума по этому нереальному, невыносимо прекрасному мальчику. Правая рука мужчины плавно съехала по прессу Лекса вниз, пальцы ласково огладили вздувшиеся на лобке вены, а затем аккуратно накрыли внушительный член. Хантер медленно прошелся всей пятерней по длине пениса и, почувствовав, как плоть под его пальцами сразу же начинает набухать и отзываться на прикосновения, властно обхватил ладонью горячий ствол. Лекс ощутимо вздрогнул. Оторвавшись от шеи парня, уже изрядно помеченной алчными поцелуями, Хантер поднял глаза к покрытому влажной испариной отражению и вновь приковал к плотоядным омутам своих зрачков его взгляд. Растерянный, как будто шокированный… И затуманенный. Дикий. Безумно притягательный. Хантер чувствовал, как тело Александра колотит крупная дрожь. Парень все еще напряжен так, что мышцы кажутся стальными канатами, завязанными тугими узлами под мягкой, обжигающе знойной кожей. Отступать уже некуда. Хантер по-звериному потерся щекой о его ухо, довольно сощурив глаза. Левая ладонь легла на грудь Блэквуда, туда, где загнанно билось могучее сердце. Правая неспешно скользила по его члену, постепенно наливающемуся вскипающей кровью. Собственный колом стоящий пенис плотно упирался в ложбинку меж сочных ягодиц парня. Рвано выдохнув, Хантер нежно мазнул губами по мягкой мочке его уха и низким — охрипшим от возбуждения и рычащим от нетерпения — голосом на грани отчаяния прошептал: — Я так давно и так сильно хочу тебя, Александр… Хочу, чтобы ты был только моим. Целиком и полностью. Моим.Лекс
Лекс инстинктивно пожирал его близость. Плавился под коркой оторопи — такой же рефлекторной, как и подступившее возбуждение. Тело превратилось в жаровню, распаленную углями. И все из-за него; из-за рук, бесстыдно скользящих по телу, какого-то хера в одночасье ставшему его собственностью. Зад ощутимо натирала твердь стояка. Окаменевшую спину обдавало высокой температурой палящего татуированного торса. Перчатки — ебучие перчатки, выводящие из себя и на уровне подкорки воспринимаемые как нечто лишнее — обхаживают грудь, вынимая сердце, бьющееся в громовой агонии, повторяют резьбу пресса и обхватывают предательски поддавшуюся плоть. Губы... Боги, это хуже невыносимой летней жары. Тебя словно ласкают накаленной добела железкой; не бьют, не вдавливают в кожу, а именно проходятся с неподдельной нежностью, оставляя за собой только запекшуюся красную полосу. Никогда Лекс не тонул в таком эротическом безумии. Никогда не чувствовал подобного нажима адской страсти, адресованной лишь ему одному. Никто прежде не желал Блэквуда вот так, хищно и безрассудно. Это вгоняет в ступор. Разум накрыло тьмой — совсем как пару часов назад, у камина. Будь проклят тот день, когда Монро вклинился в устоявшуюся картину мира. Отражение — застланное тюлем испарины, точно впитавшее в себя томные выдохи Эрика и слияние обнаженных тел — плыло, смазывалось. Не видя себя, Александр неотрывно смотрел в чарующие глаза; будто загипнотизированный, захлебывался мраком, затопившим зрачки Монро. В запотевшем зеркале отражались все движения, схватываемые периферийным зрением, и происходящее казалось иллюзией или же бликом событий из параллельной реальности. Именно: искаженная реальность. А там, в этой искаженной реальности, возможно то, что недостижимо здесь. Эрик приковывает к себе внимание, очаровывает и не выпускает из ловушек, расставленных своими же руками. Его слова щекочут ухо, подернутое гусиной кожей, и скатываются по оголенному проводу холки. Закусив губу, Блэквуд проглотил неконтролируемый стон, подступивший к горлу. Оцепенение понемногу смывалось пылкой жаждой Монро, проникавшей внутрь бурным возбуждением, сливающимся к паху закипевшей кровью. Гормональные выбросы пьянили и вырывали жилы, учащали дыхание. Испуг отступил под гнетом дикой одержимости. Теперь Блэквуд во власти инстинкта, и ему это нравится. Нравится до дрожи. Склонив голову вбок, он прикрыл глаза и подставил изгиб шеи губам желанного мужчины. Александр тоже хотел его. Давно. С первых дней знакомства. Спина, налитая стылым напряжением, растеклась мышечной волной и добровольно прильнула к торсу Монро. Лекс в беспамятстве мотал опустошенной головой и, изгибая шею, самозабвенно терся щекой о щеку Эрика, о его волосы. С раскрытых губ то и дело слетали шумные выдохи, срывающиеся на блудливо стонущие ноты, вторя порывистому, беспокойному дыханию Аргуса. Блэквуду рвало крышу: от того как дыбилась широкая грудина Монро, вжимаясь между лопаток; как его член, натянувший штаны, давил на ягодичную промежность — Лекс и не представлял, насколько это грязное трение заводит; как губы бешено жарили шею, плечи и уши рваными поцелуями; как пятерня стимулировала затвердевшую плоть, что продирало живот и бока конвульсивной тряской. До одурения горячо. Приятно. И, что самое главное, — вожделенно. Как же этого не хватало... Как все это время хотелось отдаться на растерзание, не задумываясь о последствиях. Хотелось только Его тепла. Его, Аргуса, тела. Прикосновений. Кусочки мозаики наконец-то сцепились полноценной картинкой. Правильной. Естественной. Закрепляющей за ними двумя — Александром и Эриком — предначертанные роли. Игра в дружбу — бессмыслица, откладывающая этот момент, накрывший мир куполом ядерного гриба. Подобравшись оголодавшим животным, Блэквуд резко завел руку за спину и жестко всадил пальцы в бедро Монро, прижимая его плотнее. И все равно мало. Ладонь с отчаянием человека, знающего точную дату своей смерти, блуждала по излому прочной мужской талии; выкручиваясь, огибала бок и полосовала спину; поднявшись выше, прошлась по окату плеча, обожгла шею. Нащупав волосы Эрика, Лекс сгреб их в кулак и натянул на мученическом полустоне. Не покидало ощущение, что это мгновение вот-вот просочится сквозь пальцы песком. Нужно торопиться. Упиться этой томной эфемерностью. Аргус что-то шептал, прожаривал ухо громким сиплым дыханием; усиливал хватку, не позволяя вырваться; кусал сережку и оттягивал ее вместе с мочкой. Александр льнул к разыгравшемуся костру страсти, сгорал в нем. Поставив свободную руку на край раковины, подался вперед, увлекая за собой Монро. Прогиб лег на поясницу, отзываясь на собственнический нажим навалившегося сверху мужчины. Сознание плыло. Грудную клетку распирало загнанными вдохами. Лекс и забыл, как давно у него не было секса. Монро... Он мог насладиться им только в фантазиях — пугающих, не поддающихся объяснению, отрицаемых вплоть до немой истерики. Выгнув хребет дугой и подставив задницу, Блэквуд прижал подбородок к грудине, хватая ртом гущу воздуха, напоенного запахом перевозбужденной плоти. Бедра непроизвольно толкались вперед, насаживаясь на перчатку, умело обхватившую пульсирующий ствол пениса, истекающего смазкой. Ссутуленный и взмокший Александр запрокинул голову. Перед глазами мелькали стрельчатые тени ресниц, багровые вспышки и полоски, как при головокружении. Приподняв веки, Блэквуд с трудом направил фокус на эпилептически мигающее отражение: он, разморенный и плавкий, прогнувшийся под нависшим Эриком, походил на какого-то потаскуна. На падшего Икара. Не умершего, а именно падшего, соблазненного прелюбодейским Солнцем. Эрик Монро подобен Дьяволу, отдавшемуся мигу первобытной откровенности: вцепился в порабощенную жертву и делает с ней все что ему вздумается. Когда пятерня легла на ягодицу и стиснула ее до тупой упругой пульсации, отодвигая в сторону, парень окаменел. Глаз разрезала вспышка, моментально вернувшая размякшему рассудку острую ясность. Блэквуд четко видел себя, замершего ощетинившимся зверем со злобно округлившимися глазищами и пораженно склоненной головой. И видел его — забывшегося, раз за разом бесконтрольно укрывающего услужливо подставленную спину и плечевой костяк поцелуями. Иллюзия. Параллельная реальность. Сердце провернуло кульбит и заколотилось враждебным сопротивлением. Лекс наконец осознал намерения Монро, отчего обдуренного парня передернуло. Они снова здесь, лицом к лицу с ужасом, происходящим в этом измерении. От мысли, что придется дать мужику — хоть этот мужик и Эрик Монро, — нутро затряслось студнем. Все произошло быстро, на импульсе: резко напружинившись, Блэквуд вырвал пальцы из волос несколько опешившего мужчины, согнул руку в локте. Замахнувшись, подобрал нужный угол и на скачке адреналина взрезал прямиком в солнечное сплетение. Верный удар. Даже закаленного Монро такой выпад застанет врасплох. Что и удалось: захрипев из-за воздуха, вышибленного из легких, он согнулся в три погибели и, бросив рычащее «блядь», отшатнулся, хватая ртом спасительный воздух. Нельзя терять ни секунды, если хочешь обезвредить того, кто явно превосходит тебя по силе. Александр стремительно развернулся, вжавшись копчиком в умывальник, еще хранивший тепло недавно льнувшей к нему возбужденной плоти. Дождавшись, пока закашлявшийся и рассвирепевший Эрик выпрямится, Блэквуд улучил момент и нанес следующий удар — боковой, прямиком в челюсть. До слуха донесся хруст, хлюпнувший под кулаком, вдавленным в морду Монро. Нюха коснулся резкий запах крови: она хлынула из рассеченной губины козла и прыснула на оскаленные зубы. Блэквуду окончательно снесло башню, и он накинулся на дезориентированного мудака. Бешенство заволокло полость черепа рдяным туманом. Перед глазами отплясывали черти гнева. С грохотом припечатав Эрика к кафелю, парень вдавил жилистое предплечье в его кадык, заставив задрать башку и вжаться затылком в стену. Глаза в глаза — прямой контакт, натянутый канатом ярости, струящейся по зрительным нервам. Лекс душил ублюдка беспринципно, не мигая всматриваясь в дико сверкающую синеву напротив. Выдержав каленую паузу, Блэквуд гортанно прорычал в окровавленную, разбитую пасть Монро: — Что за хуйню ты творишь? Ты... — слова шли с трудом, затыкая глотку сгустками негодования. Полыхая непокорным демонизмом, Александр выдавил хриплый шепот, сквозивший разочарованием, страхом, ядовитой злобой и тем сумасбродным запалом, что с головой накрывает во время супружеских ссор: — Не собираюсь участвовать в твоих пидорских играх. Для этого есть шлюхи, говна ты кусок.