И я узнал, что это круг мучений
Для тех, кого земная плоть звала,
Кто предал разум власти вожделений.
Данте Алигьери
Божественная комедия
Хантер
Где-то в животе спутанным противным клубком ядовитых змей закопошились вновь ожившие сомнения (только теперь — совсем по другому поводу). Преодолевая жгучий щемящий зной внутри, невольно разодравший гортань хриплым вибрирующим рокотом, Хантер резко напрягся. Застыл, быстро облизал искусанные губы, хранящие его сладкий, пьянящий вкус — поневоле выдав тем самым свою нервозность, — и вперил прямой прожигающий взгляд в наглого мальчишку, который аккуратно, будто на пробу, вновь вцепился пальцами в край его перчатки. Перчатки, всегда скрывающей от мира уродство убийцы. Мерзкий, постыдный изъян и в то же время — напоминание, символ собственной былой слабости и навсегда погребенного прошлого. Правда, свирепая ярость, на мгновение всколыхнувшая грудину мужчины гулким кульбитом сердца, быстро схлынула под неожиданно твердым напором Александра. Он дразнил, раззадоривал и — может, даже неосознанно, не замечая этого — тонко манипулировал. Но вместе с тем и выражал откровенно честное, неподдельное желание. Его развязная, грязная искренность практически без усилий вспорола жилу негодования, натянувшуюся где-то под ребрами Хантера тугим стальным тросом в то мгновение неуверенности. Его настойчивый, открытый взгляд рассек вспыхнувшие губительным пламенем сомнения, колебания загнанного волчьего нутра, отчаянно скалящего клыки в безуспешной попытке отбиться. Этот мальчишка… Александр действительно этого хотел. Желал. Его слова все еще раздавались в звенящей пустотой голове Вольфа раскатистым фоническим эхом, повторяясь вновь и вновь; своим откровенным, прямолинейным нажимом и скрытой под ним томительной мольбой услаждая чуткий слух охотника; оседая весомым, значимым смыслом где-то на подкорке плывущего, затуманенного сознания. В его абсолютно черных из-за расширившихся зрачков глазах пылало ярким, кричащим огнем неистовое, дикое вожделение, приправленное необузданной похотью. Это исступленное желание отдавалось крупной, ощутимой дрожью в каждой мышце тела Лекса — такой сильной, что Хантер ощущал ее, как свою собственную. Или, может, он и сам действительно дрожал?.. Но это уже не имело значения. Хантер понимал, что и он желает того же: снять долбаные перчатки, значительно гасящие всю полноту ощущений, и прикоснуться к Лексу своими собственными, настоящими, изрубцованными руками, не утратившими природной чувствительности, несмотря на уродство. Впервые за все время их знакомства коснуться его, избавившись от разделяющей их преграды — жесткой кожаной материи, плотно обтягивающей кисти и не пропускающей телесного тепла. Впервые коснуться его по-настоящему. И в этот момент, когда Александр — такой пылкий, возбужденный, невыносимо жаркий — наконец настолько близко, что между слившимися в порочном танце телами не осталось ни дюйма свободного пространства, — это казалось особенно важным. Прямо-таки символичным. Избавиться от последнего, что еще разделяет их. Хантер ничего не сказал, лишь коротко кивнул, не выпуская из плена своего алчущего взора полыхающие угли глаз Блэквуда. Зная, что он и без слов все поймет. И он понял. Длинные пальцы парня повторно поддели край перчатки. Медленно, словно с некоторой опаской, но с каждой секундой все смелее. Хантер отдал левую руку в полное распоряжение Лекса, но, как ни пытался расслабиться, не мог наблюдать за происходящим спокойно (нынешнее чересчур взбудораженное состояние со спокойствием не совместимо вовсе) и до скрежета сцепил челюсти. Тем не менее он ничуть не сопротивлялся: подавив защитные рефлексы, лишь молча смотрел, как Александр сначала осторожно окутывает горячей ладонью его запястье, а затем подносит стянутые фальшивой «второй кожей» пальцы к своим губам. В этот момент он кажется таким серьезным, сосредоточенным, будто то, что происходит сейчас, для него — некое особое таинство. Он не торопится, словно позабыв о возбуждении, тянущем яйца и мучащем член. Прихватывает зубами шов перчатки на кончике среднего пальца Хантера и тянет. Его глаза теперь явственно отсвечивают жадным интересом и истинно азартным блеском. Ему, точно маленькому любопытному ребенку, очень хочется узнать, что же скрывается под матовой материей и по какой причине его уже «не-друг» постоянно прятал от мира свои руки. Раньше Блэквуд ни разу об этом не спрашивал. Должно быть, его это не так уж интересовало, а может, таким образом он проявлял чувство такта по отношению к своему странному скрытному приятелю? Неважно. Все неважно сейчас, растянувшееся в пространстве и времени вязкой, липкой патокой. Секунда, две, три, нестерпимо медленный отсчет. Сердце металось в груди Хантера обезумевшей канарейкой, готовой вот-вот пробить себе путь наружу, проделав зияющую дыру в ребрах. Дыхание, напротив, — замедлилось, застыло где-то в пересохшей глотке сиплыми выдохами и надолго замерло перед очередным протяжным вдохом. Интимность этого момента для Вольфа превосходила все возможные лимиты. Малыш Александр — первый (и наверняка единственный) в его жизни человек, которому Хантер позволил пересечь эту железобетонную границу самого личного, сокровенного. И дело тут даже не в сексе. Нет: это, пожалуй, нечто гораздо бóльшее. Нечто, чему Хантер пока что не готов дать четкого определения. Лекс наконец стянул перчатку — плавно, без резких движений, словно боясь спугнуть настороженного Хантера. Привычный элемент повседневного облачения Вольфа тут же полетел куда-то в сторону, отброшенный, словно аспид. А Хантер немигающим проницательным взглядом исподлобья впился в своего желанного мальчика, с откровенным голодным любопытством рассматривающего представшую перед ним нелицеприятную картину. Плотная сетка шрамов — глубоких и поверхностных, длинных рваных и точечных (оставленных ожогами от затушенных окурков), темно-багровых и почти белых — покрывала всю тыльную сторону кисти, фаланги и саму ладонь. На изуродованной пятерне, испещренной отметинами давних наказаний, нет живого места. Эта рука напоминала, скорее, лапу какого-нибудь чудовища — Фредди Крюгера из старой серии фильмов ужасов, ставшей классикой жанра. Разве такими мерзкими, страшными руками можно ласкать его совершенную плоть? Касаться его прекрасного лица? Гладить его бархатную кожу?.. В течение этой долгой секунды Хантер отчего-то не мог толком различить и прочесть ни единой эмоции в буре, отражающейся в застывших глазах Александа. На мгновение Вольф ощутил укол сожаления. Промелькнула горькая режущая мысль: не стоило этого делать. Если бы он настоял на своем, Лекс не смог бы долго противиться и в конце концов сдался. Но теперь уже поздно. И сейчас, если ему станет противно… Хантер уже хотел вырвать свою уродливую лапу из рук парня, когда мягкие горячие губы Александра нежно накрыли один особенно крупный, выступающий рубец на тыльной стороне ладони. Жаркий, влажный и чувственный поцелуй. Лекс обеими руками держал обезображенную кисть и, прикрыв глаза, самозабвенно целовал каждый жуткий шрам, каждый дюйм неровной, бугристой кожи. Тыльная сторона, затем поочередно все пальцы, ладонь. Эти ласковые прикосновения, казалось, оставляли после себя свежие ожоги, пуская по всему заиндевевшему телу Хантера табуны приятных мурашек. И убийца неверяще смотрел — не в силах ни шевельнуться, ни вдохнуть, попросту забыв, как дышать, и напрочь лишившись дара речи, — как его желанная одержимость исступленно целует его руку. Александра он видел таким впервые. Каждый его поцелуй, исполненный непередаваемой нежности и трепета, вливал под искалеченную кожу невообразимое живоносное тепло. Он то прикрывал глаза, будто бы целиком отдаваясь своему занятию, то поднимал взор к лицу Хантера, с трудом совладавшего с эмоциями, нахлынувшими на него с силой смертоносного цунами: изумлением, несвойственной ему растерянностью и, в конце концов, искренним тихим восторгом. Мужчина, точно зачарованный, лишь наблюдал за каждым действием парня, так и не шелохнувшись, позволив ему делать что захочется. Лекс не стал ничего спрашивать, а Хантер не стал ничего говорить. Сейчас такой разговор был бы не к месту: он состоится потом, не этой ночью. Если состоится вообще. Если Александр когда-нибудь захочет об этом узнать. Полностью покрыв поцелуями левую кисть Вольфа — не пропустив, кажется, ни единого, даже самого маленького шрама — Лекс занялся второй, в точности повторяя каждое действие, но в этот раз сорвав опостылевшую перчатку практически одним быстрым рывком. Дыхание парня, на какое-то время замедлившееся, вновь участилось, стало рваным и загнанным. Блэквуд нетерпеливо поерзал на бедрах Хантера, будто вспомнив о дискомфорте в паху, и раскрытую ладонь мужчины тут же окатил палящим зноем его несдержанный шумный выдох… Моментально опомнившись от оцепенения, завладевшего им на несколько минут, и вернув контроль над телом, поневоле размякшим под влиянием необыкновенной нежности Александра, Хантер протянул свободную руку к его лицу и осторожно прильнул ладонью к гладкой щеке. Лекс отозвался мгновенно: накрыл пятерню своей и прижался сильнее, преданно ластясь — точно прирученный послушный зверь к хозяйской длани. Хантер и сам не заметил, как с его собственных уст сорвался протяжный выдох облегчения. Ему действительно не противно ощущать на своей шелковистой, идеальной коже эти гадкие шрамы, касаться их. Ему нравится. Ему... приятно. И уже в следующий миг Хантер левой рукой накрыл холку парня и с вяжущим жилы нетерпением потянул его на себя, полностью укладывая на свой торс. Правой, пройдясь по покатому литому плечу, выступам лопаток и спине, он заставил Александра глубоко прогнуться в пояснице. Уложив Блэквуда на себя и стиснув в цепких — намертво пригвождающих тело к телу — объятиях, Хантер впился в его припухшие раскрасневшиеся губы. Требовательный, властный, голодный поцелуй, вышибающий весь кислород из легких, без остатка; вырывающий из глотки вожделенного мальчишки сладкие тягучие стоны и сдавленное, приглушенное мычание. На правах законного владельца уверенно хозяйничая во рту Лекса, сплетая вместе их языки, заглатывая смешавшуюся слюну и жаркие томные выдохи, Хантер исполнил его желание: настоящими, без искусственной кожи, руками жадно, собственнически принялся лапать его так, будто завтра они оба умрут. Пальцы скользили по упругим рельефам бугрящихся мускулов, по-новому теперь ощущая их податливую, пластичную твердость и мелкую дрожь; влагу горячей испарины, бисеринками проступившей на спине и раздувающихся драным дыханием боках; едва ощутимую рябь пробегающих по его поджарому стану мурашек и зной кожи. Обеими ладонями следуя по изгибам обнаженного тела Александра, Хантер будто заново узнавал его, будто касался действительно впервые. Огибал мощный плечевой костяк, пересчитывал пальцами крепкие ребра, обвивал ширь гибкой спины и алчно сминал в ладонях сочные округлости ягодиц. Хотелось больше. Сильнее, грубее, жестче. Искусать его. Порвать. Съесть. Заполнить собой до отказа. Хантер чувствовал, что звереет. Ногти будто превратились в острые когти хищника и уже не ласкали, а жестоко полосовали кожу до алеющих отметин. Вместо поцелуя — он рычал, кусал и с какой-то особой, яростной страстью рвал до крови мягкие сладкие губы желанной добычи; грубо прикусывал и облизывал верткий язык Лекса, свирепея от кисловатого привкуса крови, распаляющего голод взбесившихся животных инстинктов еще больше. Трение взмокших от сексуального пыла тел, прижатых друг к другу, мучительно стимулировало эрекцию зажатых соприкасающихся членов — влажных от естественной смазки, пульсирующих из-за мощных приливов крови и требующих скорейшей разрядки. Тяжелые яйца нестерпимо тянуло и подкручивало затянувшимся перевозбуждением. Александр, лежа сверху, порывисто толкался бедрами, пытаясь усилить облегчающие ощущения, но этого было мало, чертовски мало им обоим. Не отцепляясь от изорванных губ, Хантер приподнялся на локтях и, крепко удерживая стан Лекса руками, одним мощным рывком перевернул его на спину, оказавшись сверху. Александр глухо рычит, постанывает в грубый, болезненный поцелуй, лишающий воли, не позволяющий даже свободно вдохнуть. Хантер кусает его нижнюю губу, оттягивает зубами, широко вылизывает языком, насыщая обостренные рецепторы его умопомрачительным вкусом: пряная знойная кожа, кровь, вязкая слюна. Непередаваемо. Потрясающе вкусно. Вольф отпускает его — мальчишка запрокидывает голову, тяжело хрипло дыша, хватая ртом спасительный воздух. Разместившись между его ног, с упором на колени, Хантер одной рукой опирается на кровать у его головы; вторую запускает в его влажные вьющиеся волосы. Путая пальцы в длинных локонах, жестко сжимает их в кулаке, сильнее оттягивая голову парня назад. Нависая сверху голодным, ненасытным, сорвавшимся с цепи Цербером, низко рычит в приоткрытые губы: — В одном ты ошибся, сучонок... Правила здесь устанавливаю Я. Укус, деспотично сминающий разнеженную сочную плоть. Его скулящий пошлый стон ублажает обезумевшее нутро. Оставив в покое истерзанные уста, Хантер целует острый изгиб подбородка, подрагивающий кадык, шею, ямочку между ключиц. Оставляя пылающий влажный шлейф, вытягивает дорожку из быстрых, порывистых поцелуев ниже: к широкой груди, раздираемой судорожным сорванным дыханием, ко впадинке солнечного сплетения. Натянутые канатами мышцы прожаривает нетерпение. В глотке клокочет несдержанный звериный рык; горло сводит неутолимой жаждой, и касания губ и языка перемежаются с пылкими укусами. Хантер выпускает из цепкой хватки волосы Лекса и, выпрямив спину, удобнее усаживается между его ног, набухшим стояком вжимаясь в промежность. Ладони скользят по бедрам парня, сильнее разводят их в стороны. Александр выгибается, закусывает губу. Взгляд из-под полуопущенных ресниц томный, просящий, едва ли не умоляющий. Черные глаза горят адскими кострищами похоти и разврата. Ни страха, ни сомнений. Оголенное, чистое желание на уровне первобытного, неукротимого инстинкта. Да, хочется больше. Нужно больше. Завладеть Им всем. Ощутить Его вкус везде. Хантер низко склоняется над своим мальчиком, выгнув спину дугой. Вытянутые руки находят опору в смятых простынях. Широко раскрыв рот, он вываливает язык и накрывает им мокрую от жиденькой смазки малиновую головку его члена. Александр вздрагивает, слух пронзает потаскушный сладостный стон, заводящий еще сильнее. Облизав по кругу накаленный пик эрегированного пениса, Хантер мягко накрывает его губами. Глубже втягивает чувствительную головку, выдавливающую капельки липкого предэякулята; кончиком языка поддевает и дразнит уздечку. Рот заполняет вкус его плоти — необычный, специфический, но до одури приятный. Ноздри насыщает терпкий мускусный аромат разгоряченного мужского естества — будоражащий, пьянящий. Это непривычно, впервые. Этот порыв не входил в планы Вольфа на сегодня. Он и не задумывался прежде, что когда-нибудь захочет попробовать на вкус член другого мужчины, даже если этот мужчина — Александр... Но Хантер ловит себя на мысли, что ему это нравится. До безумия и горячих мурашек нравится его пряный, немного солоноватый и вязкий вкус на языке, его возбуждающий запах... И больше всего нравится то, как Александр развязно, несдержанно стонет, словно последняя блядь; как извивается под ним и пытается протолкнуться дальше в рот; как его пальцы судорожно сжимают волосы Хантера, до тупой боли натягивая у корней. Выпустив из пасти налившуюся кровью, багряную головку, Вольф скользит губами ниже, по всей длине крепкого ствола, увитого набухшими венами. Лекс дрожит как сука. Кажется, пытается что-то сказать, но Хантер не разбирает его слов, лишь наслаждается этими томными, умоляющими интонациями. Достигнув основания члена, он широко проходится языком по крупным отяжелевшим яйцам и, мягко мазнув по ним губами, отстраняется. Поднявшись, ловит темный, плывущий взгляд Лекса и довольно облизывается, обнажив клыки в плотоядном оскале. Хантер смотрит свысока, надменно, полностью осознавая что сейчас, в этот самый момент, вожделенный мальчишка — целиком в его власти. И это осознание сносит крышу похлеще любой самой забористой дури. Хантер отодвигается назад; руками стиснув ляжки парня, заставляет его согнуть ноги в коленях и приподнять задницу, а сам опускается животом на кровать. Перед лицом — его узкая, стянутая дырка. Вольф руками удерживает ноги Лекса, чтобы не дергался, и сглатывает скопившуюся во рту голодную слюну. Тугое колечко мышц рефлекторно сжимается еще сильнее, когда мужчина осторожно касается его кончиком горячего языка. Влага пряного пота, нежная, гладкая кожа. Хантер обводит языком вокруг, медленно, плавно, будто успокаивая и призывая расслабиться, довериться ему. Он чувствует, как трясет его мальчика; чувствует, как Александр поджимает ноги, желая то ли остановить это, то ли наоборот — продолжить. Хантер повторяет движение, теперь припадая к шелковистой плоти всей шириной мокрого жала. Сфинктер то сокращается, то невольно расслабляется, и Вольф накрывает его губами, кончиком языка надавливая на тугую дырочку и совсем немного протискиваясь внутрь. Ощутимая крупная дрожь, хриплый сдавленный стон — ему приятно. ...Голова идет кругом, мыслей — нет. Все тело словно жарится на открытом огне, охваченное его обжигающими волнами. В паху невыносимо тянет, член точно вот-вот лопнет от переполняющей его бурлящей крови... Но сейчас почему-то так важно в первую очередь доставить удовольствие ему. Изводить, пытать жестокими сладостными ласками, срывать с его уст эти блядские стоны головокружительного наслаждения. Ласково поглаживая внутренние стороны бедер Лекса, Хантер продолжил манипуляции: то облизывая сжатое кольцо мышц, обильно смазывая его вязкой слюной; то нежно и пылко касаясь одними губами; то засасывая, будто в страстном поцелуе; твердым жалом настойчиво нажимая на узкую желанную дырку и с каждым разом проникая в нее все глубже.Лекс
В одном ты ошибся, сучонок... Правила здесь устанавливаю Я. Слова, повисшие в воздухе щемящим напряжением; они гремят в ушах в такт с синусоидальным ритмом пульса. Внутренности обернулись адской плавильней. Везде, где касались губы Эрика, жгло, проедало кожу до угольных ошметков. Его руки будто бы до сих пор сминали мышцы, перекатывали их на ребристых плоскостях своих ладоней. Лекс обязательно рассмотрит их в дневном свете; запомнит каждую выемку, каждый насильственный рубец и спросит, какая гнида сделала это с ним, потому что с этого момента все, что связано с Эриком Монро, напрямую относится к Блэквуду. Он так решил, пусть Монро и диктует свои правила. А пока... Пока что Александр трясся в агонии плотского безумия, расщеплявшего его сознание. Температура, охватившая тело, превысила норму; сердце отбивало смертоносные скачки, намереваясь проломить грудину; давление, побившее все допустимые значения, сплющивало череп и прокалывало мозг электрическими импульсами. Чувствуя, как артерии стягиваются ниточками, Блэквуд содрогался в конвульсиях на границе между жизнью и смертью. Пальцы хаотично комкали то волосы Монро, то простынь, сгрудившуюся под извивающимся парнем. Позвоночник то и дело пронзало все теми же эпилептическими судорогами, вынуждающими вскидывать таз. Отрывая поясницу от разогретой кровати, Лекс бешено вбивался затылком в матрас и тянул сквозь крепко стиснутые зубы стоны. Язык Монро, его губы и пальцы терзали, насиловали, пытали — и это срывало крышу. Промежность обдавало жаром; она горела, пуская по мошонке и стволу мокрого от слюны и природной смазки члена бешеную кровяную пульсацию, раздирающую вены и уязвимые сосудики. Парня ничуть не смущало, что его задницу лижет другой мужчина, как и то, что он откровенно раздвигает ноги, инстинктивно толкается вперед, насаживаясь на шершавую длину языка. Желание не осквернено потугами рассудка, и Блэквуд сгорает заживо во власти этого желания. Во власти Аргуса. Тугие, скользкие стенки лона стягивали жало, впитывая горячую сырость слюны; колечко увлажненного ануса то напрягалось, когда Лекса прошибало очередным приступом мышечного напряжения, то податливо расслаблялось, впуская язык внутрь до упора, припечатывая губы Монро к узкому сфинктеру. Подстроившись под темп Эрика, Блэквуд двигался с рваной плавностью, подтягивая бедра на глубоких поясничных прогибах. Грудную клетку все сильнее драло дыханием, варящимся в легких и горле зноем пустыни. Нечем дышать. Во рту пересохло, глотку мучает резь обезвоживания, и голос Лекса садится до саднящих хрипов. Сладострастие, похоть. Второй круг дантовского Ада. Александр пытается выдавить скулеж, чтобы Аргус толкался языком глубже, заполнил собой ненасытное тесное нутро, вылизал самые дальние кишечные складочки, ошпарил их слюнной влагой. Но не может: слова закупоривают горло и с трудом протискиваются наружу тихим сипением или бесстыжими стонами, раскрывающими иссушенные, распухшие, разорванные до крови губы. Вместо этого Блэквуд выпрашивает телом; пытается плотнее свести ноги и приткнуться бедрами к щекам мужчины, чтобы удержать его как можно дольше, растянуть эту сладкую пытку. Однако этот мудак не позволяет. Удерживает молодой лоск ляжек мертвой хваткой. Блуждает пятернями — своими, нагими и до мурашек приятными на ощупь — по коже. Впивается в подколенные изгибы и задирает ноги еще выше, насильно оттопыривая задницу вместе с корпусом так, что живот скручивается и Лекс оказывается на весу, с опорой лишь на лопатки. Монро меняет наклон головы. Его язык свободнее скользит по стенкам лона; растягивает его, обильно смачивает, изредка выскальзывает наружу, влажно и широко проходясь по взопревшей ягодичной промежности. Блэквуд слышит, как Монро загнанно, возбужденно дышит, и всякий раз вздрагивает на протяжном, блядском стоне, стоит чертовому садисту впиться зубами в зад, внутреннюю сторону бедра. Припав губами к углублению между ягодицами, чуть выше заднего прохода, Эрик снова пропихивает язык вглубь. Ублюдок наловчился и сразу надавил твердым, заостренным кончиком жала на подкрученный бугорок простаты. Неестественно изогнувшись, Блэквуд видит перед собой багровые вспышки, цветущие на ночном фоне слепящими огнями. До слуха доносится отдаленный голос какой-то текущей суки, своими призывными стонами-вскриками умоляющей отлизать ей жестче, отодрать до потери пульса. Позже Александр поймет, что это изнывал он сам, что это его голосовые связки воспалились из-за оглушительной животной мольбы. Язык Монро все наезжает и наезжает на эпицентр удовольствия, стимулируя его своим пылким давлением. Внутри жарко и мокро. Совсем как в период течки. Яйца, оттягиваемые скопившимся семенем, скручивает адской болью. Налитый кровью член дергается, трется разбухшей головкой о низ живота, чьи мышцы сокращаются драно, мелко, в преддверии оргазма. К черту разум. К черту мысли. К черту все. Лекс слишком долго терпел. Слишком долго ждал его внимания. Хотел исступленно, как никого и никогда. И вот сейчас он так же исступленно, в унисон своему давнему влечению, подмахивает бедрами. Скрещивает голени за выгнутой спиной Монро. Подрывается неистово и, полоснув его макушку ошалелым взглядом, запускает пальцы в волосы. Александр натягивает их остервенело и, не контролируя силовых потоков, вбивает мужчину носом в промежность и тут же грубо отталкивает его. Сфинктер простреливает напряжение, его мышцы сокращаются. Кровь кипит выбросами гормонов. Сознание плывет. Мускулы спины гнет волна. Кровяной приток к паху растекается лавой. Дыхание — частое, глубокое, сдавливающее трепещущую грудь. Сердцебиение нарастает все сильнее и сильнее. Блэквуд отдается страсти целиком, без остатка. Наивысшая точка удовольствия, апогей наслаждения — Лекс выдирает фаланги правой руки из волос Аргуса, бегло накрывает ими свой член и, закусив губу, несколько раз толкается в ладонь. Оргазм дробит обнаженные нервы, крошит башку. Блэквуд спускает тугую струю, густо запачкавшую живот и грудь. Еще раз. И еще. Девять секунд. Сперма поджаривает кожу. Подобравшись пружиной, парень расслабляется на мягких конвульсиях; облегченно дышит, смешивая стоны с выдохами. Теплая нега переполняет тело, струится по рукам и ногам, оседая в кончиках пальцев. Истома смазывает мышцы, все еще гибко перекатывающиеся под упругой кожей, и Лекс обмякает, разморенный и удовлетворенный. Распластавшись на кровати, ослабляет хватку и нежно перебирает пряди Эрика; сглатывает, с натугой шевельнув онемевшим языком. Ресницы дрожат, изредка разрезая слизистую глаз расплывчатыми темными образами. — Никогда бы... не подумал, что это так... охуенно... — язык заплетался, скованный медом наслаждения. Александр с трудом облекал ватные мысли в слова, выдавая пьяное мурлыканье. Облизав губы, испещренные сухими багряными трещинками, он самозабвенно качнул головой и повернул ее вбок, прижавшись щекой к постели. Блэквуд, находясь в забытьи, потерся носом о простынь, пропахшую терпким мужским вожделением; изогнул шею и сглотнул, прочищая горло. Через сонную, разнеженную полуулыбку тихонько, пикантно шелестя, проворковал: — Понравилось отлизывать «другу»? — на последнее слово легла издевательская интонация, и Александр приподнял веки, лукаво покосившись на Монро. Хотелось подначивать его. Дразнить. Провоцировать. Узнать о всех его фантазиях и пасть их озабоченной жертвой.Хантер
Когда Лекс кончил, выгибаясь и сотрясаясь всем телом, захлебываясь агонически-сладостными стонами наслаждения, Хантер был уже на пределе. Крышу рвало. Уши закупорило громогласной пульсацией кровотока и оглушительными битами собственного сердцебиения. Осипшую глотку стягивало резью перенапряжения. Бока раздирало потугами заведенного дыхания. Температура покрытой испариной кожи повысилась, точно как при горячке. Из-за неудобного в данный момент полулежащего положения на кровати каленый стояк то и дело мучительно потирался о смятые шелка простыней, но это не приносило удовольствия — лишь пронзало все тело болезненными судорогами неудовлетворенного желания. Свинцовые яйца скручивало тягучей, ноющей болью. Хантер слишком долго хотел Александра и сдерживал это желание в себе, терпел, ждал. Теперь — терпения не осталось совсем: оно лопнуло, словно истончившийся мыльный пузырь, уступив место дикому, необузданному желанию нутра и тела. Желанию, что полностью вытеснило разум. Хочется лишь одного. Каждая клеточка тела изнывает от стремления закончить. Взять его, со всей страстью, силой и грубостью, что так долго томились внутри, под замками хладнокровной, разумной сдержанности. Напоследок Хантер широко прошелся языком по горячей взмокшей промежности Лекса и поднялся. Сел между ног парня, расслабленно развалившегося в посторгазмической неге, прожигая его красивое, разнеженное удовольствием лицо плотоядным, голодным взглядом. Да, он все еще нестерпимо голоден. Этого все еще слишком мало. Подобрав морские узлы мышц, затянутых адским напряжением, Вольф привстал на коленях и подался вперед, навис над Александром на выпрямленных руках. Взгляд зацепился за его перепачканные бледными потеками спермы живот, ребра и грудь. Мужчина медленно провел пальцами правой пятерни по часто вздымающейся широкой грудине, подцепил пару густых белесых капель и поднес к своим губам. Странный порыв. Впрочем, как и предыдущий. Грязное неосознанное желание. Требование обострившегося животного инстинкта: испробовать с ним все. Испробовать его целиком. Узнать все. Вывалив язык, Хантер снял с кончиков пальцев вязкую, еще теплую, горьковато-терпкую жидкость и сыто облизнулся. Склонился ближе, к лицу Лекса, и на мгновение, прикрыв глаза, словно пьяный зарылся носом в его спутанные волосы. Во рту все еще сочный вкус его разгоряченной плоти, остывающей спермы. И его вкус изнутри. Язык до сих пор ощущает узость и мягкость его тугого лона. В ноздрях — пикантный, возбуждающий аромат жаркой кожи и густой мускусный дух его оргазма. Хантер и сам никогда бы не подумал, что подобное может быть настолько охуенно. И настолько заводить, накаляя градус и без того острого возбуждения и безумной страсти до апогея. Быстро мазнув губами по уху Лекса, Вольф мягко провел носом по его скуле. Нежно лизнул щеку, с упоением впитывая его сладко-солоноватый зной. — Ты... вкусный. Но еще больше мне понравится тебя трахать, — хриплый шепот в приоткрытые изорванные уста. Прямой, пожирающий, алчный взгляд — глаза в глаза. Сейчас желанный мальчик, такой размякший, тающий в сладострастной эйфории, — как-то по-особенному красив и невероятно соблазнителен. До безумия притягательный, аппетитный. Дико хочется его съесть. Порывистый поцелуй — напористый, подавляющий, жестко и глубоко имеющий жаркий мокрый рот ненасытным жалом. Его всегда будет мало. Так же резко отстранившись спустя несколько долгих секунд, Хантер выпрямился и, напружинив натянутые канатами руки, резво оттолкнулся от кровати. Острое сексуальное напряжение и жгучее нетерпение, разгоняющее по жилам бурлящую кипятком кровь, напрочь лишили все движения убийцы прежней свойственной ему грации. Он двигался рвано, торопливо, несдержанно, будто бы агрессивно. Отклонившись немного назад, дотянулся до низкой прикроватной тумбы по левую сторону и, ухватившись за ручку, рванул на себя верхнюю шухляду. На ощупь отыскал нужное: маленький квадратик черной фольги с презервативом и пластиковая новая бутылочка смазки с обезболивающим эффектом. (Раньше Хантер и не подозревал, что такое существует, но в Интернете можно найти все что угодно. Анестетик в составе специальной анальной смазки обещал «уменьшить болевые ощущения и успокоить раздражительность чувствительной кожи и слизистой».) Разумеется, всем необходимым, в том числе и для секса, Вольф закупился заранее — это входило в тщательно продуманный план похищения Блэквуда, ровно как и одежда для него, книги, диванные подушки или ковер. Зажав в пальцах небольшую бутылочку и резинку, Хантер выпрямился и повернулся к распластанному перед ним Александру. Мышцы живота, подрагивая, то вздымаются, то резко опадают. Загорелая гладкая кожа в серебристом тусклом свете луны, проливающемся из-за высоких окон, отливает знойным медным лоском. Чуть влажные каштановые пряди в беспорядке разбросаны по мятым простыням. Шумно, часто дышит и смотрит из-под трепещущих ресниц как-то загнанно. Хоть Лекс и кончил, он все еще возбужден: крепкий стояк немного спал, но остался твердым, налитым горячей кровью. Хантер выхватил из левой руки презерватив и хотел было уже разорвать зубами край обертки, как вдруг остановился, глядя на своего прекрасного падшего ангела. Иррациональная мысль пронзила сознание яркой вспышкой. Неожиданное, внезапное осознание: сейчас все уже совсем не так, как было раньше. Сейчас они близки как никогда. Отбросив в сторону так и не тронутый презерватив, Хантер поспешно сорвал крышку с пластиковой бутылочки и выдавил на ладонь добрую порцию прозрачного густого лубриканта, ошпарившего прохладой. Вновь склонившись над Александром, он свободной рукой уперся в кровать у его головы, а второй накрыл его промежность, почувствовав, как парень невольно вздрогнул от прикосновения охлаждающего геля к разгоряченной коже. Плавно растягивая смазку от мошонки до тугой, рефлекторно сжавшейся дырки, Хантер поймал как-то странно блестящий в полумраке взгляд Лекса, подтянулся губами к его уху и — насколько мог — ласково прошептал: — Ты ведь мне доверяешь, малыш? Пальцы, смоченные лубрикантом, мягко, успокаивающе массируют узкое колечко мышц вокруг входа, несильно надавливая на напрягшийся пульсирующий анус. Хантер слышит шумное возбужденное дыхание своего мальчика. Приподнявшись, заглядывает ему в глаза: бездонные, черные, как сама бездна, они горят лихорадочным диковатым огнем. Лекс натужно, с трудом сглатывает — кадык скакнул по шее вверх-вниз — и, рвано выдохнув, медленно кивает. Не совсем уверенно, как-то нерешительно, как показалось Хантеру, но это не имеет значения. Скоро вся эта лишняя неуверенность уйдет, отступит на задний план и испарится, словно дымка. — Хороший мальчик, — томный низкий шепот в манящие сладкие губы. Указательный палец правой пятерни, сильнее надавив на обильно смоченный смазкой сфинктер, медленно проникает в стянутую дырку, и Хантер тут же ловит устами надрывный, судорожный полустон, утопив его в пылком, чувственном поцелуе. Он входит глубже, и Александра прошибает крупная дрожь. Парень резко дергает бедрами, прогнувшись в пояснице, то ли желая большего, то ли, наоборот, — избавиться от непонятных новых ощущений внутри. Хантер сильнее наваливается на него своим весом, прибив таз к постели и не позволив рыпаться. Разорвав поцелуй, шепчет с жестковатым нажимом: — Расслабься и потерпи немного. Вольф добавляет к указательному пальцу второй, средний, и пробивается глубже. Узко, жарко. Горячие стенки его лона плотно обтягивают, сдавливают, не давая продвинуться дальше. Хантер толкается внутрь сильнее, и подушечки пальцев наконец натыкаются на небольшой округлый бугорок. Лекс мгновенно выгибается, закусывает нижнюю губу, сцеживая сквозь стиснутые зубы протяжный блядский стон; запрокидывает голову, вжимаясь затылком в просевшую кровать. Хантер понимает: ему и неприятно, и кайфово одновременно. Аккуратно нажимая на пульсирующую горошину простаты, а затем немного раздвигая фаланги в стороны — тем самым растягивая узкий вход, — Вольф упирается коленями в матрас и второй рукой грубо хватает Александра за подбородок. Жесткий рывок на себя вынуждает мальчишку выпрямить шею и посмотреть на нависшего над ним Хантера. Прямо в глаза. Дьявольские, безумные, наполненные беспросветной плотоядной тьмой. Глаза одержимого Александром Блэквудом маньяка. — Смотри на меня, сучонок, — Хантер свирепо рычит в истерзанные его несдержанными укусами уста. Не просьба — требование. Властный приказ. Александр слушается. Покорно смотрит прямо в глаза. Его прерывистые знойные выдохи ложатся на кожу жарким палящим солнцем. Вольф смещает стальную хватку пятерни с его подбородка на шею, держит крепко, но не душит, позволяя дышать. Разводит пальцы внутри Лекса шире, подключает третий, вбивается ими на всю длину и поступательными мощными толчками трахает его узкую, девственную дырку, вырывая из глотки парня сдавленные хриплые стоны, сводящие Хантера с ума. Заставляя его глубоко прогибаться, бешено извиваться, цепляться руками за свои плечи, спину и бока, оставляя на татуированной коже красные полосы. Промежность и задница Александра мокрые, пот смешивается с густой смазкой. Его вновь набухший, затвердевший, текущий предсеменем член упирается Хантеру в живот. Лекс то судорожно сжимает ляжками его ноги, то широко разводит их в стороны и порывисто толкается бедрами навстречу, с характерными шлепками плоти о плоть припечатывая стояк и яйца Хантера к своим. Он громко, несдержанно, пошло стонет, периодически срываясь на тихий скулеж сквозь зубы, и от этих потаскушных, сладких стонов Хантер едва ли не полностью теряет контроль над собой. Башка идет винтом. Все тело внутри и снаружи горит. Весь этот сумасшедший накал, все это безумие окончательно срывают крышу.Лекс
Если язык — гибкий, мокрый, горячий — скользил внутри нежащим зноем, то пальцы, порывисто долбящие вход, накладывали на удовольствие дробящую боль. Александр действительно никогда бы не подумал, что римминг напрочь отшибает мозги, выставляя тебя тварью, страдающей от постоянного чувства сексуального голода, точно тобой завладевает дух ненасытного сатира. Но также он не мог себе представить, насколько болезненно настойчивое, грубое проникновение. Это не те безобидный опыты с девушками, когда тебе шаловливо массируют простату одной фалангой, при этом воркуя на ухо и сжимая член распаренной мякотью влагалища. Сердце подступило к горлу и панически билось там, разнося трахею на куски. Тело — прежде податливое, тряпичное, расслабленно плавящееся — сдавило жестокостью зверского мужского напора. Лекс задыхался в чаду насыщенного запаха Монро, охваченного яростным безумием вскипевшей крови, перегоняющей по телу разрушительный гормон агрессии. Нужно дать по тормозам. Сказать, что это слишком для того, кто никогда прежде не был под мужчиной... Какая глупость; жалкая вспышка рационального, сурово придушенная сразу же, как Эрик вдавил кадык в шею своей хваткой, моментально загасив сознание непроглядной чернотой приятной асфиксии, и нащупал гиперчувствительный выступ, переполненный семенем и предстательным секретом, раздражая его нервные окончания. Пытка, которую хочется прервать агонической мольбой. И в то же время растягивать до бесконечности, в такт пальцам, раздвигающим узкое нутро. Утробный рык звучал отовсюду, будто Монро заполонил собой все пространство и залез в мозги, раздражая беззащитность извилин своими манипуляциями. Александр не заметил, как подстроился под темп. Двигался навстречу с похотливым рвением и вместе с тем протестующе ерзал.Хантер
— Как же... сильно... я тебя хочу. — Резко отстранившись, Хантер рывком выпрямил спину. Медленно, насколько это возможно с разрывающим его нетерпением, вынул пальцы из все еще узкого лона. Сев на согнутые колени, обеими руками раздвинул ноги Лекса пошире. Грубо обхватил и до тупой боли стиснул его бедра, оторвал задницу от кровати, приподнял и подтянул к своему члену. Набухшая головка ткнулась во влажный от смазки сведенный сфинктер, и кольцо мышц рефлекторно сократилось и сжалось еще сильнее. Больше не в силах ждать и сдерживаться, Хантер с нажимом толкнулся в горячую мокрую дырку, крепко удерживая Александра за бедра. По телу прокатился острый импульс удовольствия. Еще толчок. Головка вошла наполовину. Он такой узкий, слишком узкий для большого члена Хантера; настолько, что даже ему самому больно. Но при этом — охуительно приятно. Он уже не замечал, как дергается, мечется по кровати и выгибается в его руках Лекс, будто пытаясь вырваться, отодвинуться подальше. Не замечал ни шума кровяного давления, дробящего виски и забившего слух. Ни рвущего глотку низкого глухого рокота. Ни загнанного биения собственного сердца. Его целиком охватило жаркое, обжигающее пламя головокружительного, дикого экстаза.Лекс
Приказной угрожающий тон. Нажим опасности. Маниакальная одержимость. Аномальный пламень в глазах. Эрик предстал подлинным дьявольским отродьем, и Блэквуд, наблюдающий его из-под ресниц, корчился в дрожи — то ли от ужаса, то ли от бешеного влечения. Он велел не отводить взгляда; не оставлял своему сучонку выбора. Смотреть в глаза, сверкающие двумя магически обозначенными огнями, невероятно сложно; сложно, потому что в них отражалось то сокровенное, что пропитано соками звериного начала и пышет неконтролируемой первобытной страстью. Лекс боялся этого голого инстинкта. Боялся и желал слиться с его первородной мощью. Клыкастая жажда Монро пробиралась под кожу, покусывая ее мурашками. В этом мире нет ничего слаще греха и адреналинового падения. Необузданный в своих животных эмоциональных всплесках, он мог делать с Блэквудом все что заблагорассудится. Эрик дышал деспотизмом; порабощал, ставил на колени и раздевал одним взглядом. Он — олицетворение хищного могущества. Прежде Александр не замечал властности натуры Аргуса. Вернее, не хотел замечать — поджимал хвост и, забившись в угол своих иллюзорных убеждений, прятался от него. Скрывался от самого себя. Мышцы растраханного сфинктера сокращаются с тугой свободой, однако Лекс по-прежнему ощущает, как Монро имеет его, вытягивая стоны продажной шкуры и изгибы под стать. Ноющая боль, сжирающая раздолбанные стенки, давит незаполненной пустотой. Парня лихорадочно трясет. Его тело выпрашивает большего, не считаясь с внутренними страхами, впрочем, не дающими о себе знать. Еще немного — и Лекс бы сам выскулил просьбу: сейчас, плененный животным соблазном, он хотел лишь одного — быть выебанным до потери пульса, невзирая на отсутствие какого-либо опыта и плачевные последствия, известные только в теории. Монро действовал колдовским афродизиаком, сокращающим рефракторный период практически вдвое, так что пах вновь крутило кровяным оттоком, сжимающим яйца и напитывающим головку влажным цветом полового возбуждения. Александр сглатывает и со свистом выдыхает, вздымая грудь, а после тут же выворачивается. Пасть раскрывает немой крик, фонящий тихим беспомощным сипом. Вырванный из дурмана травматичного наслаждения, он с рефлекторным отчаянием, подпитанным вспыхнувшим инстинктом самосохранения, хватается за жилистые татуированные предплечья Монро и смотрит с испугом. Эрик не видит, не реагирует; он охвачен огнем буйного вожделения. Он голоден, его нутро требует жертвы. Блэквуд мечется, не в силах выдавить из себя ни слова. Жилы, опаленные повышенной температурой, теперь холодели и стыли от ужаса, захлопнувшего челюсти на глотке, и чем сильнее Лекс дергался, тем крепче острые зубы вонзались в мясо. Он угодил в ловушку. Остекленевший взгляд буравил лицо не человека, но зверя; оскаленную беспощадную морду, чьи рельефы лепил и подсвечивал ледяной лунный свет. Давление на перенапряженный анус растекалось по телу параличом. Толчок. Блэквуд с хрустом гнет хребет и запрокидывает голову, выжимая из легких частые короткие выдохи. Голосовые связки палит хрип, как если бы парень тонул, заглоченный фатальным водоворотом. Перед глазами зажигались и взрывались патроны, выпущенные из сигнальной ракетницы, чей курок взвели где-то в бессознательном. Бедра разрывали пальцы, протыкающие кожу и мышцы, совсем как настоящие когти. Монро двигается слишком резко. Слишком быстро. Он лишен терпения. На Лекса словно бетонную плиту обрушили, плюща живьем. Больно. Тесно. Тщетно пытаясь отодвинуться как можно дальше, Александр извивается озлобленным и перепуганным животным. Все, что он может, — шипеть с сиплым бульканьем и загнанно, по-собачьи дышать. — Нет... — хрип, больше похожий на треск сломанных сучьев. Трахею нещадно режет; во рту пересохло. На языке теплится вкус свежей крови — Блэквуд в приступе горячки прокусил и без того изорванную губу, язык и слизистую щеки. Ногти остервенело полосуют распалившуюся кожу Эрика, но он только жестче стискивает ляжки и упорнее толкается вперед, натягивая Лекса на свой член. Мышцы напряженно сократились на всплеске страха и стянулись, лишив мужчину возможности войти целиком. Только его это не останавливает. Задница онемела; промежность шпарит и простреливает так, будто внутрь пихают раскаленный штырь. Пьянея от кошмарного наваждения, Блэквуд сдавленно сипит: — Остановись... Эрик... Когда он смерил свою добычу демоническим взором, пробирающим до костей, Лекс понял: никаких уступок, ведь правила устанавливает этот поехавший ублюдок. Вены вывернул прилив ярости, выросшей из ужаса. Мышцы окатила магма готовности к решительному броску. Виски долбит учащенный пульс. Насилие порождает насилие. Хоть Блэквуд и ослаблен, отпор дать он все же способен. Хныкать, лепетать, умолять — то, что претит темпераментной натуре Александра Блэквуда. Он привык решать проблемы беспринципно, под чавкающе-хрустящие звуки выбитых зубов и сломанных носов. Зубы сцепил оскал, через который просочился выразительный басовитый рык. Отодрав руки от исполосованных предплечий, Лекс быстро сместил ладони на мускулистую грудь Эрика и со всей дури отпихнул его от себя, чтобы гандон вытащил головку из убийственно пульсирующей дырки. Собрав накалившиеся мускулы единым механизмом, Александр отпрянул к противоположному краю кровати, сверля Монро колючими точками озлобленно сузившихся зрачков. Губы спазматически дрожат. Блэквуд скалится и рявкает: — Ты совсем спятил? Я просил ост... — Дыхание вышибло, оборвав на полуслове. Не успел Лекс среагировать, как Аргус, не заставив себя ждать, стремительно бросился на него. Перед глазами смазалось все: тени интерьера, мрачная синева волчьих глаз, скульптурная мощь силуэта, закаленного боевой подготовкой. Монро впился пальцами в лодыжку и дернул «беглеца» на себя, выбив из-под него твердую почву уверенности. Вспыливший Александр яростно сопротивлялся, беспорядочно размахивая кулаками, надеясь наугад прописать паскуде. Пару раз вроде как удалось — костяшки явно скользнули по челюсти или кадыку. Развернулась дикая возня, постепенно переходящая в кровопролитную бойню: сметая простыни, Блэквуд брыкался, долбил коленями бока и прессованное брюхо Аргуса, впивался пальцами в его волосы и морду, оставляя ссадины. Правда, все напрасно. Лекс недооценил Монро: ему хватило одного захвата, чтобы, едва не вывернув руку (что на всю жизнь оставило бы рассвирепевшего Блэквуда инвалидом), крутануть парня на живот и вмять рожей в кровать. Он, Эрик Монро, устанавливает правила. Александр не разглядел, каким было его выражение лица. Перед глазами — мрак. В мозгу — буря ярости и страха. Лекса заткнули, но он продолжал нечленораздельно, глухо мычать, проклиная Монро, кроя его благим матом и смачивая матрас слюной, стекающей по смятым губам. Кровавой слюной. Блэквуд не заметил, как Эрик от души вмазал ему, и теперь запоздавшие импульсы острой, зубодробительной боли, ранее купированной адреналиновым взрывом, выгибали тело под навалившимся сверху Монро, злобно дышавшим в затылок и уверенно, на правах хозяина, усмирявшим распоясавшегося мальчишку. По холке бежали мурашки, рассыпающиеся по позвоночнику, — физическое давление его взгляда дало о себе знать. Лекс явственно ощущал, как яд ауры Аргуса впрыскивается в кровь транквилизатором. Перед Ним не устоять. Ему бессмысленно противиться. Его власть абсолютна. Но и бунтарский дух Блэквуда также абсолютен. Собрав волю в кулак, он повернул голову в профиль, вжавшись щекой в кровать, и покосился на Монро, задавившего «сучонка» своим могуществом. По лицу разметались влажные спутанные пряди, но Блэквуд все равно видел его — величественного, являющего собой антропоморфную тиранию во плоти. Он уже не Аргус, а разъяренный Арес — покровитель агрессивного начала, бойни ради бойни. Лекса всколыхнула уже знакомая дрожь возбуждения: такой вид заводит. Ему нравится хмель игрового азарта между жизнью и смертью, когда ты наполовину свешиваешься с обрыва, окуная голову в разлом пропасти. — Ну, давай, — голос звучит увереннее, запальчиво, сквозит гневной страстью в ее извращенной, насильственной форме. Заломленная рука немеет — плевать. Это ничтожная плата за адское наслаждение. Осклабившись, Александр призывно приподнимает задницу и добровольно потирается ею о крепкий стояк Монро. Пыл кровавой жажды вытеснил страх. У Лекса стоит на подавление. Стоит на колоссальную силу, заточенную в Эрике. Стоит на самого Эрика Монро. — Трахни меня, как ты и хотел.