Хантер
Александр, прибитый к постели весом и силой Хантера, наконец перестал вырываться из его тираничной хватки. Правая пятерня крепко и уверенно, но в то же время аккуратно, чтобы не повредить кости и сухожилия, капканом удерживает заломленную за спину руку мальчишки. Вторая — жестко стискивает затылок. Бока Лекса широко раздуваются загнанным, шумным дыханием. Лицо наполовину скрыто от взгляда. На нижней губе — капелька свежей крови от кулака Хантера. В пылу развязавшейся борьбы взбеленившийся засранец второй раз за эту ночь врезал Вольфу по челюсти, снова напоминающей о себе ноющей болью и кислым металлическим привкусом во рту. За что и получил. Вот только остудить его одной лишь пощечиной не получилось: Лекс лягался и брыкался, точно бешеный, пару раз конкретно заехав по ребрам Хантера, едва ли не до надрывного костного треска. Выверенный удар в нижнюю челюсть возымел больший эффект, на мгновение оглушив озверевшего сучонка и позволив Вольфу молниеносно заломить его руку и вбить мордой в матрас. Какое-то время он еще дергался и извивался, но в конце концов затих, видимо, осознав, что эта возня бесполезна. Затих и, кажется, успокоился… после чего сам же приподнял задницу и начал призывно тереться ею о стояк Хантера. Взгляд через вдавленное в простыни плечо — томный, затягивающий в омут темной животной похоти. Чертов мальчишка... Его буйное сопротивление лишь сильнее заводило. Адреналин бурлил в крови сводящей с ума взрывоопасной субстанцией; взор заволокло багровой мутной пеленой, постепенно отступающей только сейчас, когда Лекс утихомирился в руках своего насильника. Более того, самовольно выпрашивал жестких ласк, желая насадиться на член, чего Хантер и добивался. И вместе с тем — вся эта яростная борьба и отпор Блэквуда на удивление отрезвили Хантера. Теперь он понимал: Александр испугался. В тот момент, когда парень с силой отпихнул от себя Вольфа и отполз на другой конец кровати, в его расширенных глазах застыл неподдельный вопящий ужас. И боль. Точно: ему наверняка было не приятно, а нестерпимо больно. Хантер, сорвавшись и окончательно потеряв голову от охватившего его неистового возбуждения, этого даже не заметил. Не обратил никакого внимания на панические попытки парня высвободиться. Не слышал отчаянной мольбы. Блядь. Блядь. Блядь. Хантер судорожно, рвано выдохнул, окатив загривок мальчишки палящим зноем. Медленно разжав ладонь, сдавившую запястье Лекса, выпустил его руку и аккуратно выровнял, пальцами тут же принявшись бережно массировать травмированный локоть. Ослабив давление на спину парня, Вольф выпутал вторую пятерню из его волос и осторожно убрал разметавшиеся влажные пряди со взмокшего лица. Затем ласково огладил мелко подрагивающее плечо, часто вздымающийся и опадающий горячий бок, ребра, прогиб поясницы и мягкую плоть ягодиц. Прильнув к уху Александра, Хантер негромко заурчал и слегка прихватил зубами нежную мочку. Обвел кончиком мокрого языка контур ушной раковины и изгибы твердого хрящика, при этом внимательно наблюдая за реакцией своего мальчика: не взбесится ли вновь, не оттолкнет ли. Но Лекс, кажется, напротив, полностью расслабился и размяк от этих внезапных чувственных ласк, контрастирующих с предшествующими им грубостью и насильственной жестокостью. И пока руки Хантера блуждали по всему телу Александра, словно заглаживая вину за причиненную боль и успокаивая, мужчина склонился к его лицу, пылко целуя висок, покрасневшую после пощечины скулу, щеку, алеющий от горячей крови уголок рта. Широко прошелся языком по вспухшей нижней губе, сняв остатки бурой теплой жидкости. На мгновение заглянул в глаза и накрыл его губы своими. Томительно, долго, нежно и одновременно жестко, страстно и властно; призывая, требуя подчиниться и отдаться, но также извиняясь за страх и боль, пережитые его желанным мальчиком. Хантер утратил контроль, и это чуть не обернулось катастрофой. В припадке гнева и безумия он мог не рассчитать силы и покалечить Александра. Надавить посильнее — сломать руку. Прижать крепче — травмировать шею или позвоночник. От одной только мысли о подобных кошмарных последствиях живот скручивало тугим узлом. Хантеру нравится причинять Лексу боль, но не вред. Боль на грани с истинным наслаждением. Чтобы он выгибался, стонал и скулил от острого удовольствия и сексуального экстаза. Чтобы искренне желал и просил большего. Оторвавшись от изорванных губ, Хантер поймал взгляд парня и хрипло прошептал, ловя его жаркие выдохи: — Угомонился? Больше не будешь драться со мной? — вопрос, не требующий ответа; последние слова Вольф низко промурлыкал с беззлобной саркастической насмешкой, хищно усмехнулся и напоследок жадно вылизал мягкую линию его рта. — Ты такой вкусный... Так бы и съел тебя всего. Глухо рыкнув, Хантер рывком поднялся на руках и одним быстрым движением перевернул Александра на спину, разместившись между его ног. Обеими ладонями плавно прошелся по внутренним сторонам бедер, разводя их шире, и алчно смял упругие ягодицы. Вольф приковал к себе взгляд парня. Обездвижил, лишив воли мощным, властным напором. Вся мягкость мгновенно улетучилась — им вновь овладел нестерпимый, бесконтрольный голод. Хантер навис сверху ненасытным, обезумевшим демоном, пожирая свою жертву плотоядным, маниакальным взором. Мой. Только мой. Сильные пальцы в порыве жестко вцепились в шею мальчишки, беспринципно сдавив беззащитное, хрупкое горло до надрывных, жалобных хрипов. Александр вздрогнул, широко распахнув глаза. Поразительно красивый. Невероятно желанный. На мгновение в его глазах промелькнул уже знакомый испуг. Рот раскрылся в немом стоне, в попытке глотнуть спасительного воздуха. Его руки невольно впились в запястье своего безжалостного палача. Сам виноват. Когда Лекс отвел взгляд, попытался запрокинуть голову и тем самым облегчить себе доступ к кислороду, Хантер резко кинулся к нему и склонился над лицом, искаженным непониманием. Слегка ослабив тиски на глотке, зажал его подбородок пальцами второй руки и грубо рванул на себя. Прошипел, чеканя каждое слово: — Ты. Должен. Смотреть. На меня. Всегда. Подчиняющий звериный рокот жжет гортань. Кровь кипит. И он... Большой палец соскользнул на кровоточащую, припухшую нижнюю губу; надавил, заставив открыть рот шире, и проник внутрь. Горячо, мокро. Крепкие зубы. Упругая мякоть языка. Влажное частое дыхание. Взгляд — нараспашку: прямой, откровенный, до одури честный. Александр смотрит с каким-то восторженным обожанием, отчего у Хантера перехватывает дыхание и как будто кружится голова. К паху приливает мучительный жар. Дерзкий сучонок не может и вдохнуть, асфиксия тащит его в блаженную бессильную тьму. Но он не укусит своего экзекутора. Больше не станет сопротивляться, вырываться. Податливый, покорный, ручной. Все так, как и должно быть. Хантер цепляет пальцем его нёбо, надавливает на тугой язык. Чувствует, как под ладонью дергается кадык Лекса. Приближается к его губам на расстояние выдоха. Резкую линию рта мужчины искажает кровожадный волчий оскал; беспрекословный рык с требовательным нажимом обжигает уста Александра: — Хочешь, чтобы я тебя трахнул, сука? Умоляй меня. Проси, как послушный, хороший мальчик.Лекс
Удушье затмевает рассудок. Тело сгорает на инквизиторском костре. Мозг Лекса заражен сумасшествием, имя которому — Эрик Монро. Блэквуд держится за руку, стискивающую его глотку; скребет ее до бледно-красных полос, но не отталкивает, а наоборот: умоляет стиснуть крепче, чтобы Монро пихнул его, такого распутного и заведенного, в воды забытья. Утопил в страсти. Размозжил череп о камень жертвенного алтаря и отымел прямо на нем, выбивая последние силы. Холка, спина, ушной хрящ и изгиб рта полыхают его поцелуями — жадными и бесконечно ласковыми. Эрик приникал губами самоотверженно, отдавая весь накопившийся зной, изжаривая на изголодавшемся огне своего чувства, вынашиваемого так непростительно долго. Лекс хотел заполнить ту пустоту, что растеклась между ними из-за недомолвок. По их же вине. По вине Александра. Щеку плавит крепкая пощечина, пустившая по жилам лаву возбуждения; разбитая губа пульсирует запретным удовольствием — тем, что называют извращением. Лекс извращенец, причем отбитый на всю голову. Чертов Эрик Монро высвобождает из покоя подсознания самые грязные и жуткие порывы, и их вкус обескураживает, накладывается на извилины сладостью какого-то непередаваемого «прихода». Умолять. Выпрашивать. Виться у ног. Лизать руки. Да, как хороший мальчик. Только вот Блэквуд — плохой. Очень плохой. А его «святой отец» — еще хуже, поэтому исповедь лишена всякого смысла. Лекс не отводил от него взгляда — ненасытного, распущенного, сжирающего Монро; обгладывающего его — неимоверно сексуального и пахнущего возбужденным животным — до костей. Он будет смотреть на своего Аргуса всегда, независимо от того, сколько это «всегда» продлится. Палец — рябой, шероховатый — давит на небо, проходится по языку, прижимая его ко дну ротовой полости, и Лекс, вывернув жало, пошло вылизывает фалангу; оборачивает ее мокрым языком, охваченным пламенен голодного блуда, и обильно смачивает теплой слюной, сбегающей вязкими струйками по уголкам рта. В глотке застревают хрипы, но это лишь заводит и рвет грудь вдохами, обугливающими легкие. Пах напитывается кровью до предела и завязывается потаскушным влечением, выдавливаемым из головки капельками предсемени, что измазывают твердо затянутый живот Монро. Сузив глаза лукаво поблескивающими полумесяцами, Блэквуд пьет его дыхание. Схватывает малейшие эмоциональные колебания на мужественном лице, вычерченном с той грубостью, из-за которой намокают дамочки и теряют голову мужчины любого возраста — начиная с невинных мальчишек и заканчивая матерыми ебырями. Зубы игриво прихватывают кончик пальца. Кадык не может тронуться под властной печаткой ладони, но Блэквуду это и не нужно: он бы не вдохнул и со свободным горлом, поскольку Аргус отнял возможность дышать полной грудью. Проси, как послушный, хороший мальчик. Заклинание, вновь и вновь оборачивающееся вокруг слуховых рецепторов заевшим эхом его басовитого урчания. Голос, что хочется слушать вечно. Голос господина. Растекшись изгибом под мужчиной, Лекс попытался судорожно выдохнуть, но вместо этого тихо и сдавленно выстонал нечто похожее на похабный скулеж. Более не сводя ног, Блэквуд подтянулся, насколько позволяло положение, и требовательно потерся задницей о толстый обжигающий член, так удобно ложащийся между ягодиц и скользящий по всей длине промежности. Когда раскаленная головка Эрика уперлась в мошонку, парень сильнее прикусил палец, по-хозяйски исследующий рот, и тут же обнял его губами, обсасывая по-блядски, со вкусом. Анус истекал искусственной смазкой, но Блэквуду казалось, что это течет он сам; разработанное (хоть и недостаточно для крепкого ствола Монро, который явно не остановится на половине и всадит по самое основание) лоно сводило импульсами желания. Разогреваемое смазкой, оно то сужалось, выталкивая наружу прозрачные капельки, пачкающие стояк Эрика, то расслабленно раскрывалось. Мужчина немного ослабил хватку и с видом сытого хищника вытащил палец из жаркой шлюшьей пасти, поэтому Лекс наконец-то сумел вдохнуть. Он захрипел и затрепетал в конвульсиях покорности, выражая ее пластичными движениями: Блэквуд плавко вжимался в Монро всеми мышцами, в точности повторяющими лепнину его торса; льнул к нему сучкой, чью голову вскружила разрушительная неудовлетворенность; обвив шею руками, привлек палача к себе. Как можно ближе. Не оставляя ни дюйма между телами. Задохнуться Его запахом. Упиться Его влечением. Растаять в синем мареве Его бешеного взгляда. По торсу растеклась вибрация утробного рокота Монро, после чего Александр в порыве яростной распущенности заткнул его поцелуем. Мял окровавленные губы, рвал их зубами; вылизывал и насаживал волчью пасть на свой язык, смешивая слюну и с таким же неистовством заглатывая жало Эрика, настойчиво толкающееся к гландам. Бедра стискивают раздувающиеся бока личного Дьявола и рвутся навстречу ретивыми толчками, имитирующими проникновение. Головка упирается в размякший сфинктер. Блэквуд стонет в губы Монро и запускает пальцы в его волосы, сгребая их в охапку. Лекс прожаривает Эрика своей подскочившей температурой. Цепляется за него настоящим инкубом. Вливается в желанного мужчину-искусителя с демоническим бесстыдством. — Умоляю, трахни меня. Возьми так, как ты давно хотел... — слова путаются стонами, сбиваются сплетениями языков, распутным хлюпаньем и взбешенным рыком, — и как я хочу с нашей первой встречи. Имей меня как суку. Как плохого мальчика.Хантер
Его мольбы и стоны — чертов сильнейший афродизиак. Слова Александра отпечатываются в поплывшем сознании Хантера сигналом к действию. Тело отзывается само по себе, ведомое одними лишь оголенными инстинктами. Он так близко, что от его жара обугливается кожа. Прижимается, вьется ручным похотливым животным в период гона; течет, как сука, и распутно стонет, как натуральная блядь, рьяно насаживаясь ртом на язык Хантера и бедрами толкаясь навстречу его члену. Прокатывает каленый стояк по своей влажной от испарины и смазки промежности, откровенно выпрашивает телом большего. Весь страх и все сомнения Лекса — испарились, будто их и не было. Хочется взять его: такого заведенного, нереально сексуального, изнемогающего от дикого желания. Взять силой — грубо, жестко, больно, заполнить собой целиком. Упиваться его крышесносными стонами, возбуждающим запахом, великолепным и вкусным телом. Достаточно прелюдий. Хантер отстраняется, разорвав долгий поцелуй на грани неистовой животной страсти и исступленного отчаяния. Между их искусанными и изжеванными друг другом губами тянется тоненькая ниточка слюны, оборвавшаяся на палящем выдохе Александра, будто слегка разочарованном. Поднявшись, Хантер садится на колени, удобно разместив задницу парня на своих бедрах. Лекс уже сам призывно, максимально широко раздвигает ноги. Дышит тяжело, сбивчиво, смотрит умоляюще, и его глаза горят ярым нетерпением так же, как и глаза Хантера. Вольф тянется за бутыльком смазки, отброшенным на простыни, с тихим хлюпаньем выдавливает порцию на правую ладонь и растирает вязкий гель по своему члену. Возбуждение такое сильное, что вспухшие пульсирующие вены, оплетающие весь крепкий ствол, кажутся туго натянутыми раскаленными прутьями. Взгляд Хантера насквозь прожигает порочное нутро Блэквуда. Он — его одержимость, его мания, его собственность. Хантер и сейчас мог бы кончить, передернув всего пару раз, лишь глядя на раскинувшегося перед ним безумно горячего, соблазнительного парня. На то, как его мальчик просяще приподнимает бедра; как при этом сокращается, выталкивая изнутри капельки смазки, его узкая, девственная дырка — покрасневшая от грубой долбежки пальцами, все еще недостаточно растянутая, чтобы свободно впустить слишком большой, толстый член Вольфа... Что ж, как следует растянуть Лекса можно лишь одним способом. Даже если это в итоге его порвет. Приставив побагровевшую головку к тугому входу, Хантер нависает над Александром и склоняется к его лицу. Такой распаленный, жарящийся на адском костре их общей страсти, невыносимо желанный. Наконец всецело принадлежащий ему, Хантеру. Больше ему никуда не деться, не сбежать, если и захочется. Он в ловушке, скован цепями неподвластной никакому контролю деспотичной власти Хантера Вольфа. — Обними меня. — Об этом можно было и не просить: Лекс тут же сам цепляется руками за шею и спину Хантера, впиваясь пальцами в кожу до тупой боли; льнет всем телом. Хантер целует его быстро, рвано, лишь торопливо мазнув по губам. Цепляет пьяный, затуманенный похотью взгляд. Шепчет, глотая его выдохи: — Постарайся расслабиться. Хантер никогда не умел быть по-настоящему нежным — не умел и не хотел, — но с этим мальчишкой все совершенно по-другому. Им хочется владеть безраздельно; хочется причинять ему сладкую боль и доставлять сумасшедшее, головокружительное удовольствие. Хантер касается своими обезображенными фалангами лица Александра, гладит большим пальцем потемневшую от удара скулу, гладкую щеку. В этом движении — вся грубая, жестокая нежность, на какую только способен убийца и маньяк. Хантер не отпускает его взгляда, желая запечатлеть этот момент в своей памяти навечно. В черных глазах Лекса — бесконечное, покорное обожание усмиренного и прирученного хозяином зверя. Никакого страха — лишь искреннее доверие. Хантер двигает бедрами вперед, толкается пиком члена в узкую дырку. Тело прошибает обжигающей волной удовольствия. Лекс под ним вздрагивает, выгибается, прижимаясь животом к напряженному прессу мужчины и сильнее врезаясь пальцами в его согнутую спину и плечи. Вольф ласково целует уголок его рта, подбородок, изгиб челюсти. И сразу же повторяет движение бедер — сильнее, резче, полностью вгоняя головку в зажатый сфинктер. Александр давится воздухом и собственным сдавленным стоном. В этот раз Хантер позволяет ему запрокинуть голову, покрывая поцелуями шею с проступившими от напряжения венками, подрагивающий твердый кадык. Подтянувшись к уху парня и прихватив зубами колечко серьги, шепчет — успокаивающе, мягко и вместе с тем с властным нажимом: — Расслабься, малыш. Его пальцы продавливают Хантеру позвоночник. Дыхание загнанное, судорожное. Сердце в его груди бешено колотится, бьется о ребра Вольфа. Лекса дико трясет, ему больно, но он не пытается вырваться или отстраниться. Напротив — Хантер чувствует, как он пытается расслабить сведенное мучительными спазмами, непослушное тело; как понемногу ослабевает давление сжатого колечка мышц его ануса. И уже спустя пару долгих секунд Александр сам подается бедрами вперед, желая плотнее насадиться на член мужчины. Хантер выпрямляется, сняв с себя руки парня, садится с упором на ноги, ладонями грубо сминает и раздвигает его ягодицы, немного изменив угол проникновения. В нем невыносимо тесно и жарко — так, что даже больно. Мощный толчок — Хантер вбивается наполовину длины, и Лекс надрывно то ли стонет, то ли скулит, захлебываясь протяжными хрипами и хватаясь за смятые простыни до треска тонкой ткани. Вольфа накрывает невероятным наслаждением. Стенки узкого, пульсирующего от натуги, горячего лона его похотливого сучонка плотно сдавливают набухший член. Башка кружится. Кровь вскипает лавой от бурного выброса эндорфинов. Все тело словно воспалено, объято огнем самой преисподней. Мыслей — нет, одни только яркие, ни с чем не сравнимые ощущения. Лишь непередаваемый экстаз, захлестывающий с головой и прожаривающий все нервные окончания. Хантер тянется к своему мальчику, прижав его к постели. Александр нестерпимо горячий, весь мокрый. Его текущий естественной смазкой стояк упирается Вольфу куда-то в ребра, скользит по коже. Заткнув рот парня алчным, голодным поцелуем, мужчина заглатывает его сиплые стоны, невольно срывающиеся на бесконтрольный скулеж. Впиваясь руками в его бедра, Хантер натягивает их на себя и толкается в тугую дырку. Между их раскаленными телами не остается свободного пространства, словно они слились в одно целое, охваченное беснующимися языками пламени. В два резких сильных рывка Хантер входит до конца, вогнав член до основания, с характерным пошлым шлепком свинцовых яиц о влажную от пота и смазки задницу. Александр под ним взвивается, выгибается дугой, со всей дури вспарывая пальцами плечи и спину. Его ноги крепко сдавливают бедра. От его блядских стонов, напоминающих болезненные всхлипы, и узости, стиснувшей член, — срывает крышу. Секс с ним не сравнится ни с каким другим. Ни с чем другим в этом мире вообще. Эти ощущения уносят покруче любого наркотика. Этот кайф пронзает насквозь и сжигает дотла. Хантер жаждал его так долго. Воображал сотни раз и знал, что это будет охуенно. Но не представлял, что охуенно настолько. Хантер замер, позволив Лексу привыкнуть к новым ощущениям внутри. Выпустив из плена изорванные губы, уткнулся лицом в изгиб его жилистой шеи над ключицей, прикрыв закатывающиеся в эйфории глаза. Не удержавшись, широко раскрыл пасть и языком медленно снял с нежной горячей кожи сладко-соленую влагу. А затем, словно безумный оголодавший хищник, резко сомкнул клыки на беззащитной шее своей самой желанной, самой вкусной добычи.Лекс
Боль забрала тело себе. Прожорливая, она сначала взорвалась, накрыв мозги гладким отупением и застыв на линии рта мертвым возгласом, а затем растеклась по мышцам кусачим параличом. Лекс, застывший под Монро разбитой статуей, не чувствовал ничего, кроме болевого осадка. Он лег на взвинченный рассудок головокружением, стремительным оттоком слившимся в желудок и ошпарившим его кислотной тошнотой, горечь которой тронула глотку. Пространство то сжималось пунцовыми сгустками исступления, как при падучей, то раскидывалось черным полотном. Дыхание приподняло грудь, так и застряв в ней разрывной пулей. Блэквуда вело. Он не чувствовал окостеневших пальцев, вонзившихся в нечто твердое, дугообразное (разумеется, парню не за что держаться, кроме как за спину Эрика, но он попросту не осознавал своего местоположения в разрезе физического мира); не чувствовал сведенных судорогой бедер, задницы, спины с вывернутым хребтом. Боль колко пульсировала в темечке, кончиках пальцев, суставах и сосудах. Лекса захлестнула напряженная слабость; сковало ощущение собственной беспомощности. Жилы натягивались и лопались; кадык окаменел; зубы впивались в кожу. Его зубы. Сдавивший глотку укус на миг отрезвил Блэквуда, мощно содрогнувшегося под Аргусом. Парень инстинктивно — как жертва маньяка, который набросился в переулке с охотничьей внезапностью — попытался отпихнуть Эрика. Цеплялся за его волосы, едва не выдирая с корнями, и тут же с паническим отчаянием сдавливал прочные плечи бешеного хищника. Бесполезно: инстинкт самосохранения зачах так же быстро, как и активизировался. Остается лишь подчиниться — тоже бессознательно, поскольку рано или поздно добыча смиряется с настигшей ее безысходностью. Александр какое-то время бился, взбрыкивал, подгоняемый ужасом, но его сопротивление становилось все слабее: удары куда-то в область плеч и ребер мужчины гасли, разжижаясь покорной вялостью; строптивость пружинящих мышц сошла на нет, так что Лекс вскоре вовсе безвольно обмяк. И только молитвенные хрипы напоминали о том, что в нем еще теплится жизнь, жадно высасываемая Монро. Самим Танатосом, расчленяющим плененного Эроса с садистским упоением. Монро нравилось крушить украденную жизнь, сквернить тело, которым он вероломно завладел. Все это чувствовалось настолько явно, так едко щипало нутро нестерпимо горькой правдой, что Лекс тонул в наслаждении. Горечь и физическое страдание, граничащее со смертоносным насилием, отчего-то успокаивали. Желанное забытье заботливо спутывало чувства, и на его фоне вспыхнула мысль: «Эрик присвоит себе то, что разгромил, и мне больше не придется бояться за свою шкуру, потому что я — Его собственность». Искусная боль оставляет хозяйское клеймо, означающее, что помеченная им вещь отныне будет в безопасности. Покой, полученный через истязания. Безмятежное наслаждение, пьянящее сладостью после болевого взрыва. Давление клыков, распоровших кожу и пустивших кровь, поутихло. Блэквуд наконец вдохнул — робко, словно это первых вдох в его жизни и он еще не поднаторел в управлении механизмом дыхания. По багровой метке, вырисованной рытвинами от крепких зубов, прошлась горячая влага языка Монро. Рану — не просто засос, а именно рану, что еще долго будет напоминать о нещадной звериной хватке — опалило дыхание: тяжелое, голодное, распираемое скопившейся во рту слюной. Танатос — а это именно он, разрушение во плоти — вылизывает шею, с игривой нежностью прихватывает губами дрожащий кадык; лижет кожу так, будто собирается ее содрать. Гипертрофированная ласка всегда предшествует разжижающей мозги травме. Язык — жаркий, мажущий слюной, повторяющий излом шеи и гнущий ее — заставляет запрокинуть голову. Что Александр и делает без раздумий. Монро управлял им. Хоть он и не двигался, все равно выгибал Лекса, как ему хотелось. Безропотно слушаясь, Блэквуд подставлял горло, точно предугадывал действия Эрика, склоняя голову так, чтобы ему было удобно. Заранее, превозмогая ломоту, приподнимал поясницу, чтобы его рука могла свободно скользнуть на спину, между позвоночником и постелью. Стискивая зубы, Александр пытался восстановить вконец сбитое дыхание. Медленно. Только Монро не позволял: стоило Блэквуду спокойно приподнять грудину, как мужчина тут же с рыком прихватывал то ухо, то литой выступ ключицы, то подбородок, на что Лекс злобно щерился, морща лицо, подобно агрессивно настроенной твари. Выжал из легких свистящий выдох, на выходе слившийся со страдальческим недовольным рокотом. Александру больших усилий стоило поддерживать мышцы задницы в расслабленном состоянии, когда вернулась чувствительность. Будто насадили на толстый металлический стержень. Ужасно. Ни капли не приятно. Лекс чувствовал: мошонка давит на кольцо натянутого сфинктера. Удивительно, как Монро вообще удалось войти целиком? Низ живота крутило. Борясь со спазмами, Блэквуд шумно сглотнул, закатил глаза и с нервной медлительностью облизал свои губы. Бедра больше не прилипали к бокам Эрика — парень по-прежнему держал ноги широко разведенными, но расслабил их настолько, насколько возможно; торс, хоть иногда и пружинил судорогами раздражения, плавно обмяк. Вытянувшись на кровати, Лекс переваривал последствия агонии, пока Монро, не лишенный эмпатии и не совсем свихнувшийся, увлеченно прожигал его поцелуями. Блэквуд рассеянно путался пальцами в волосах Аргуса, в ответ хаотично мазал губами по его шее, скулам и рукам. Попытался вскинуть бедра и тут же оскалился, проглотив рычащий стон, засевший в гортани противным першением. — Охренеть как больно. — Не жалоба, а вызов. Александр плотнее ухватился рукой за загривок Эрика и грубо отстранил его, как борзого кота, пойманного за шкирку. Нужно видеть эти бесстыжие глаза. Блэквуд исподлобья таращился на мудака, однозначно довольного собой. Бесит. Вспылив, Лекс порывисто пихнул Монро в челюсть и огрызнулся: — Убью, если когда-нибудь заставишь отсосать. В пасть твой хуй точно не влезет.Хантер
Пока Александр корчился в агонии, Хантер, откровенно наслаждаясь происходящим, сгорал в огне безумного экстаза. Мысли путались в звенящей башке хаотичными вспышками. Вольф своим телом впитывал, поглощал каждый напряженный изгиб своего дерзкого сучонка, каждый прошибающий его спазм боли. Хантер будто не обратил внимания на внезапный импульсивный выпад Лекса — тщетную попытку отпихнуть от себя ненасытного разыгравшегося хищника. Плотоядно оскалившись, мужчина нарочно чуть двинул бедрами, еще глубже вонзая твердый ствол в тугую задницу. Блэквуд резко вздрогнул — так сильно, что мелкая мышечная рябь прошлась и по торсу Хантера. Лицо парня исказилось гримасой страдания и свирепого негодования. Нависнув над ним оголодавшим демоном, Хантер жадно облизал его пересохшие сладкие уста, мазнул мокрым жалом по горячему языку и утробно пророкотал во враждебно ощерившуюся пасть: — Думаешь, не влезет? — Вольф и не пытался скрыть издевки. Удовлетворенно облизнувшись, он немного отстранился, чтобы заглянуть в злобно полыхающие глаза мальчишки. Прошил его властным взглядом, подавляющим своевольные порывы крутого норова. Склонился к уху и, понизив тон до бархатистого шепота, ласково проворковал: — Вот и проверим… Ты сам этого захочешь. Не предположение — утверждение, звенящее сталью уверенности сквозь обманчиво мягкий шелк. Хантер знал, что его похотливый мальчик уже очень скоро пожелает испробовать с ним все самые темные и извращенные стороны новых, прежде запретных удовольствий. Захочет почувствовать крепкий член своего уже-не-друга не только в заднице. Сколько бы ни выеживался и ни брыкался сейчас, провоцируемый острой болью. Не дав Блэквуду ответить, Хантер тут же нагло овладел его ртом, лишив возможности вновь как-либо дерзить или сопротивляться. Дикий мальчишка в первые мгновения отчаянно отталкивал Вольфа, но бесполезно: алчная хватка мужчины непомерно сильна. Его жажда — парализует, высасывая из жертвы все соки. Его контроль — абсолютен. Бороться с ним — бессмысленно. Впрочем, любые попытки сопротивления со стороны Александра в считанные секунды сошли на нет. Хантер умело и уверенно имел его горячий рот языком, и парень отвечал с прежним неистовым желанием. Его пальцы вплетаются в волосы, притягивают за шею, будто он хочет быть еще ближе. Хантер терял голову от ощущения одуряющих узости и жара, охвативших его член, но по-прежнему не двигался в Александре. Вольф лишь обнимал и гладил его, крепко прижимая к себе; ласкал влажный от предсемени пенис, в палящем зное этих жаждущих прикосновений передавая всю свою неотесанную нежность. Исступленно целовал, пил его сорванное, сиплое дыхание и тихие стоны, когда в изгибающемся мальчишке ощутимыми судорогами периодически взрывалась агония. Кусал, облизывал, голодно обгладывал его мягкие губы, глотал их общую, смешанную слюну и проникал вертким жалом глубоко в глотку, насильно вырывая с корнем его лишние мысли и страхи. Каждым касанием, пронизанным хищной лаской и пламенем своего желания, Хантер вынуждал своего порочного падшего ангела полностью отдаться приятным ощущениям, чтобы его мучения отошли на второй план. Почему-то даже для такого хладнокровного мудака, как Вольф, это вдруг стало важным: доставить своему вожделенному мальчику всевозможное удовольствие. Тем не менее ожидание и нарастающее возбуждение с каждой минутой становились все нестерпимей. Такой покорный, податливый — хоть и не растерявший прежних дерзких повадок, — Александр вызывал неудержимое влечение. Плотина терпения едва укрощала стихийную мощь этого чувства, разрушительного и неотвратимого. Весь стан — ниже пояса практически застывший в одной позе — сводило и жгло лютым напряжением. Плавящиеся мышцы словно обратились раскаленным железом. Член, объятый тугими стенками лона, болезненно горел, яйца крутило. В башке осатанело билось лишь одно желание, подгоняемое первобытным инстинктом, и Хантер из последних сил сдерживался. Кажется, Лекс свыкся с новыми «охренительными» ощущениями в заднице. Тогда Вольф, не прерывая поцелуя, насколько мог плавно и аккуратно, двинул бедрами назад, тут же заглотив протяжный то ли стон, то ли всхлип Александра — очевидно, вызванный отнюдь не удовольствием. При первом — таком же мучительно медленном — толчке внутрь Блэквуд зарычал в пасть мужчины и, резко крутанув голову в сторону, освободился от собственнического плена его губ и языка. Хантера до кончиков пальцев пробрало безумным, выжигающим дотла экстазом. Он толкнулся снова. Затем еще и еще — с каждым разом все сильнее, глубже и жестче, — постепенно теряя контроль над собой от долгожданного удовольствия. При этом Вольф и не заметил, как ногти Лекса, словно когти дикого животного, вспарывают его спину и бок, а крепкие зубы сучонка с остервенением впиваются в ключицу, прокусывая горячую плоть до сочной мякоти прочных мышц.Лекс
Язык стискивает солоновато-металлический вкус. Кровь. Всего пара капель. Челюсти онемели: по мере того как Монро наращивал темп, Лекс сильнее впивался зубами в плоть. Как бойцовская псина; как жертва, которой остается лишь одно — глушить причиняемую насильником боль, направляя ее уничтожающий поток на него, причину всех бед. Фаланги протыкают мышцы его спины, расходящейся гибкими окатами; хватаются за ритмично сокращающиеся лопатки; вонзаются под ребра и полосуют бока, раздувающиеся, как у охотника, решившего передохнуть после долгой погони за шустрой ланью. Каждым толчком он вжимает в проседающий матрас, напирает на напитанный жарящим возбуждением член, впечатывая его в живот, и входит глубже, жестче, заполняя собой Блэквуда до отказа. Лекс жмурится. Разрывает клыками плечо, вырезая кричащую отметину. И ловит волну двух слившихся воедино противоборствующих сил — мучения и наслаждения. Это больно в той же степени, как и приятно: чувствовать себя подмятым под мощь звериной сути, переполненным. Толчок за толчком — мозг очищается, оставляя лишь нужду. Преступную эйфорию. Темную страсть. Подавившись громким стоном и собственной слюной, Блэквуд резко разжимает челюсти и запрокидывает голову, хватая ртом плотно сжатый, обжигающий горло воздух. Он задыхается в мареве запаха возбужденных тел; пьянеет от близости Монро, вливающегося в него каждым мускулом и проходящегося сверху рубленой пластикой раскрепощенных движений. «Охренеть как больно» перерастает в «охренеть как приятно». Хочется еще. Эрик — горячий, точно омытый вулканической лавой — вбивается между ног. Он слетел с катушек, и Блэквуд захлебывается похабными тонами своего севшего голоса. Тело непроизвольно расслабляется, плавясь под настойчивым нажимом получаемого кайфа, бурлящего в крови. Сердце заходится неистовым скачем. Инстинкт завладевает Александром, и он автоматически подстраивается под Эрика. Чувствует его. Вновь припечатывает внутренние стороны беред к его талии; изгибается в такт Танатосу, в точности повторяя его движения, пожирая пластику истинной похоти. Двигаясь навстречу и отрывая задницу от кровати, когда этого требует Монро, Блэквуд сгорает в агоническом пламени упоения. Болевые ощущения, распирающие горячее лоно, натянутое на член, разогревают эндорфиновыми токами. Эрик действительно трахает так, будто завтра — апокалипсис. Трахает, одержимый желанием. Трахает, вышибая дыхания, выдирая из груди рычащий скулеж. Трахает со вкусом, до смачных шлепков плоти о плоть, до сумасшествия, до бешеного накала. Лекс заразился этим сокрушительным желанием и отдавал в ответ сполна. Выплачивал все до последней капли пота. Платил телом. Возмещал бесценное время — то, что было столь глупо просрано. Если бы Александр мог выдавить из себя хоть слово, он бы безбашенно подгонял Монро, требуя от него полного объема накопленного сексуального неистовства. Чтобы кончил внутрь. Взял еще раз. И еще. И еще. Но связанная речь вытекала из глотки рокотом, вибрирующим в голосовых связках; грязью зверского сношения, раскрывающего губы и своим звучанием передающего весь спектр крышесносных ощущений. Лекс уже сам насаживался на твердый член, насколько позволяла поза. Вздергивал бедра в такт, прогибался как никогда прежде. Сжимал Эрика, когда тот входил полностью, надавливая яйцами на промежность. Приподняв голову, парень перехватил дьявольски мерцающий в темноте взгляд своего Абсолюта. Он прекрасен. Невероятно близкий. Настоящий. Влекущий своей плотоядной энергетикой. По глазам видно, что ему так же мало, как и испорченному Блэквуду. Выражение лица — сущая дикость, соблазнительная и дурящая голову. Именно так выглядит помешательство. Александр заткнул пасть Монро отчаянным поцелуем — неторопливым, особо порочным, растягивающим все хлюпающие отзвуки сплетенных языков и сминаемых влажных губ, у обоих изъеденные в порывах эротического гнева. Вылизав линию рта, Лекс хаотично вжимается губами в татуированную кожу, лоснящуюся терпким потом. Прикусывает шею рядом с сонной артерией. Исступленно целует плечи, мощную грудь; сглаживает лаской свежие побои, лижет выбоину в окате плечевого костяка, изуродованного зубами. Укусы разной степени глубины перемежаются с поцелуями — скорыми, короткими и продолжительными, неспешными. Блэквуд толкается буйно, резко, рвано, неустанно, и эти повторяющиеся движения сопровождаются потаскушными выдохами и распущенными хрипами, настолько громкими, что звон в ушах стоит еще очень и очень долго. Внутри тесно. Растраханное лоно шпарит длина пениса. На простату то и дело давит ствол или крупная головка, когда Эрик бесконтрольно берет другой угол. С каждым разом все больнее. Лекса это заводит, дергая перенапряженный член дрожью, обильно выжимающей природную смазку. Парень подтягивается к уху распалившегося Монро и хищно впивается зубами в мягонькую мочку; оттягивает ее, словно жевательную резинку, и очерчивает языком контур хряща, после ввинчивая кончик жала вглубь ушной раковины, раздражая слуховой проход своего Зверя. Ладони беспорядочно скользят по ширине его спины, стискивают бедра и крепкие ягодицы, жестко нажимая на них, тем самым призывая всаживать член до упора. Чувствуется, что Монро на пределе: его темп ускоряется, лишая Лекса возможности дышать; дыхание сбивается, обрушиваясь на шею пламенным осадком; мышцы наливаются плавким металлом, содрогаясь. Непристойно голые желания лезут наружу, и Алексанр с блядским аппетитом запальчиво рычит, заполняя удушающие внезапные паузы тяжелыми драными выдохами: — Кончи в меня... Хочу... хочу, чтобы ты кончил внутрь.Хантер
Вбиваясь в Лекса все сильнее и жестче, ускоряя темп мощных рывков, продавливающих матрас, Хантеру не хотелось останавливаться или замедляться. Хотелось еще больше, еще глубже, даже когда он вгонял член на всю внушительную длину, до сочных шлепков взмокшей плоти. Хотелось заполнять его без остатка. Выбить из него душу, испить до дна нектар жизни своего персонального Эроса. Сожрать свою законную жертву. Блядские надрывные стоны Александра вспарывают слух, как ногти мальчишки вспарывают высокий градус распаренной кожи. Его распутная мольба взрывается в мозгу очередным приступом эйфории, растекаясь по венам огнем эндорфиновой лавы. Да, кончить в него. Наполнить его растраханную, наверняка порванную дырку до отказа. И трахнуть снова. И снова. Трахать по-звериному, жестко, неистово, до изнеможения и потери пульса. Выжать из него все, до последней капли, ведь теперь — он принадлежит Хантеру. Его мания. Его сбывшееся желание. Его собственность. Кожа пылает ожогами от поцелуев Лекса. Над правой ключицей — словно расцвел пламенный цветок. Точно… сучонок в порыве своей животной дикости кусался, разрывая до крови. Плевать. Это лишь распаляет сильнее. Хантер сильными толчками всаживает член в сочную задницу по самое основание. В мальчишке все еще узко и тесно, горячо и нереально приятно. Вольф больше не чувствует себя отдельно от него: он весь будто обратился одним раскаленным сгустком страсти, похоти и наслаждения, слившимся в одно целое с желанным мальчиком. Бешеный пульс. Галоп обезумевшего сердца. Терпкий, густой, мускусный запах возбужденной плоти, пота и секса, забивающий ноздри. Вкус крови и вязкой слюны на языке. Жар, плавящий натянутые канатами мышцы. Бедра сводит от перенапряжения из-за жестокой, глубокой долбежки на пике возможной скорости. Резкие сильные движения вышибают из Александра сиплые выдохи и громкие, срывающиеся на сдавленные хрипы, невозможно развратные стоны. Он — Совершенство. Им хочется упиваться вечно, не останавливаясь, не растрачивая силы на уже никому не нужную сдержанность. Хантер и забыл о всяком контроле. Забыл обо всем, что мешало и удерживало его внутреннего голодного Зверя. Вырвавшийся на волю, наконец освободившийся от оков, этот Зверь сожрет Александра Блэквуда, проглотит его с потрохами. Хантер не из числа тех мужчин, что одержимы сексом. Более того: зачастую он относился к этому безучастно, с холодным расчетом. Обычно для удовлетворения физических потребностей ему не нужны были эмоции, не требовалась никакая чувственная отдача. Чужие люди, что ложились под него, не задерживались в исключительной памяти Вольфа — он просто стирал их, как ненужный мусор. Секс же являлся не более чем техническим процессом, которым убийца овладел в совершенстве. С Александром — все иначе. С ним хочется трахаться безумно, грязно, по-животному. Безудержно, как в последний раз, до последнего вздоха. Блэквуд изменил самого Хантера. Заворожил, завладел его вниманием, мыслями, темными желаниями чудовищного нутра и даже эмоциями. Безраздельно. Поэтому теперь — расплачивается, целиком отдаваясь во власть этого пробудившегося монстра. Чувствуя, что уже вот-вот достигнет апогея, Хантер сильнее навалился на распятого на постели Лекса. Вцепился в мальчишку диким, нечеловеческим взглядом, алчно впитывая каждую эмоцию, поглощая каждое движение аппетитного, ритмично извивающегося под ним тела. Крепкими руками, словно стальными капканами, Хантер сковал оба его запястья, развел в стороны и пригвоздил к постели, обездвижив. Сумасшедшие толчки немного замедлились, расплавились, но при этом стали еще яростнее, глубже. Жгучая пульсация в паху нарастала, по телу прокатывались мелкие мышечные спазмы. Хантер, нависший над лицом Александра чудовищем, утратившим человеческий облик и готовым проглотить свою добычу, не отпускал его пронзительного, затуманенного первобытной похотью взгляда. Волнообразно выгибая спину, ненасытный Зверь оскалился до красноты десен и разверз прожорливую пасть, истекающую соками грязного, неутолимого желания. Не переставая ритмично и беспощадно вдалбливать его, парализованного деспотичной хваткой, в кровать, Вольф рванул сочные губы своего обесчещенного Эроса свирепым укусом. Порывисто слизал шершавым языком проступившую кровь, кажущуюся амброзией, сладкой эссенцией самой жизни. Замедлившиеся движения бедер снова обрели рваную, стремительную резкость. Хантер чувствовал, что разрывает своего похотливого сучонка изнутри, и ему это до безумия нравилось; сводило с ума то, как Лекс, утративший способность дышать, бесконтрольно скулил, умоляюще, отчаянно выстанывал желание кончить. Слетевшего с катушек Зверя все сильнее крыло нереальным блаженством — с каждым предельно глубоким и жестким толчком в него. Хантер вонзил клыки в плечо своей жертвы, чуть ниже изгиба искусанной шеи, отмеченной бурыми следами страсти. И вдавил Александра в кровать последним бешеным рывком. Тело сотрясло продолжительной судорогой мощного, ярчайшего оргазма. Каждую напряженную мышцу пронзило палящей дрожью. Челюсти, сомкнувшиеся на податливой, нежной плоти, свело онемением. Перед глазами вспыхивали ослепительные огни, а оголенные нервные окончания — словно разрядом электричества — поразило сильнейшим, оглушающим удовольствием.Лекс
Лекса разрывало изнутри — не столько членом, долбящим его болезненно долго, сколько нехваткой кислорода, окислившей спрессованные легкие. Низ живота и таз онемели, и сквозь это онемение изредка прорывались искрящиеся токи. Мутило. Головокружение било виски беспорядочным пульсом, заворачивая лунную темноту спальни центрифугой. Разложенный на кровати и взмокший, как после марафона под адским палящим солнцем и вырвиглазным ультрамариновым небом, Блэквуд периодически сглатывал и машинально, плавая в забытьи отходняка, поглаживал такого же вспотевшего Монро. Касался его ладонями, любовно обводя контуры мышц, расплавленных негой оргазма — такого яркого и безумного, что парень сам едва не кончил, слыша, как Эрик срывается на откровенный полустон-полурык. Как напрягается его тело, сокращаясь пружиной, и тут же обмякает на ломаных судорогах. Как горячая сперма обжигает нутро, растекаясь по ощутимо пульсирующим стенкам, смазывая их нежную кожицу. Как Монро, удовлетворенный и нырнувший в сытый транс, наваливается сверху, опаляя подмятого под себя Александра зноем разрядки и шумным дыханием ублаженного Зверя.Хантер
…Время словно замедлило ход и остановилось. Хантер не понимал, секунды прошли или минуты, пока сознание восстанавливалось, прояснялось после бурного оргазма — такого, что он ни разу не испытывал прежде, никогда и ни с кем. Вольф не помнил, как разомкнул зубы, безжалостно смявшие плечо Александра в момент, когда он спустил. Не помнил, как уткнулся лицом в шею парня, напитывая разрывающиеся от недостатка кислорода легкие пряным, головокружительным запахом его кожи. Не заметив и того, как ослабил цепкие оковы собственных рук на запястьях Лекса, Хантер осознал себя безвольно развалившимся на сучонке. Жарко, будто в парилке. Внизу — невыносимо горячо, тесно и влажно. В живот упирается стояк Александра. Он словно едва дышал, прижатый расслабленной тушей своего насильника. Хантера в этот момент наполняла небывалая легкость. Но в то же время по разгоряченным, томящимся мускулам растеклась такая слабость и тягучая посторгазмическая нега, что какое-то время тело предательски отказывалось слушаться своего владельца. Наконец, когда дыхание более-менее нормализовалось, сумасшедшее биение сердца замедлилось, а моторика конечностей восстановилась, Хантер сделал над собой усилие и медленно приподнялся, уперевшись ладонями в кровать. Избавив Александра от давления хотя бы на грудную клетку, мужчина немного отстранился, и взгляд сразу же уцепился за полумесяцы, багровеющие свежими бурыми подтеками, над выступом ключицы его мальчика. Зверские следы собственных клыков. Потянувшись к чудовищной метке, Вольф с небывалой нежностью, не свойственной его жестокой натуре, припал губами к изувеченной коже и принялся зализывать кровоточащие раны. Лекс часто, тяжело дышал, слабо подрагивая, но покорно принимал внезапные ласки убийцы. Его горячие руки скользили по шее, плечам и спине, стискивали затылок и спутавшиеся, влажные волосы. Вскоре, покончив с проявлением своеобразной заботы, Хантер прижался щекой к щеке Александра и на жарком выдохе тихо, интимно прошептал: — Никогда… ни с кем… мне не было настолько… хорошо. Настолько охуенно. Ты невероятный, Лекс.Лекс
Со свистом втянув воздух в придавленную грудь, Александр обволакивал мужчину лаской слабых объятий. Он не чувствовал тела, отдавшись туману, застлавшему голову. Кровать будто продолжала расходиться, колыхаться, проминаться и скрипеть, а в ушах по-прежнему стояли звуки бешеного секса. Он так близко, жмется щекой, и Лекс инстинктивно ластится, иногда опаляя скулу и линию челюсти Эрика мазками поцелуев. Хоть утомленный Блэквуд и закрыл глаза, он до сих пор видел адскую синеву напротив и свои отражения в широких зрачках-зеркалах. Пожалуй, впервые Александр ощущал себя заполненным до краев — не только в похабном, плотском смысле, но и в духовном. Он полон неудержимых чувств, так долго зревших чертовыми нарывами. Полон самим Эриком Монро. Лекс зарывается носом в его влажные волосы, ерошит их и по-собачьи прихватывает зубами первые попавшиеся прядки. Приятно пахнет. Всегда нравился его запах. Никогда ни с кем мне не было настолько хорошо. Александр, уже было прижавшийся губами к шее Эрика, замер и ощутимо напрягся. Шестерни в мозгу лихорадочно закрутились, слух обострился. Тело разом обварили все приглушенные ранее болевые ощущения: плечо вспыхнуло, напомнив о глубоком зверском укусе, пускающем по накалившимся мышцам разрывной ток; запястья, скованные убийственной и явно мастерски отточенной хваткой, скрутило ломотой; в растраханное очко будто вливали расплавленное железо, стекающее к внутренностям. Но это все мелочи на фоне сказанного: мудак заикнулся о других. Впустил в интимную зону призраков прошлого. Нашел время, сукин сын. Блэквуд, вяло вытянувшийся под Монро, поджал губы и повернул голову влево, сдерживая стон, сорвавшийся на тихое мычание. Закатил глаза под опустившиеся веки. Сглотнул ком, застрявший в горле. Кадык будто впечатали в шею чугунной цепью. Пришлось приподнять поясницу и согнуть обмякшие ноги в коленях, чтобы найти опору под развалившимся ублюдком. Перенаправив силовой поток в руки, Блэквуд оперся на локти, вскинул плечи, втянув в них шею, и оторвался от кровати, вместе с собой подняв и Эрика, разнеженного и до усрачки довольного проделанной работой. Перехватив мягкий взгляд, Лекс, превозмогая агоническую боль, выдавил ласковую улыбку. В глазах Аргуса мелькнула искра непонимания, но парень пресек любые вопросы вязким и пылким поцелуем. Вкусные губы. Широко пройдясь по ним языком, Блэквуд томно выдохнул в них и тихо рыкнул: — Только попробуй еще раз сравнить меня со всеми своими бывшими, говнюк. — Угроза. Каждое слово — мякоть снаружи и стилет внутри. — Мне хватит сил размесить твое хлебало, даже если я сам в итоге окажусь в реанимации. Усек? А теперь вытащи хер, пока я его не вывернул. Лекс смотрит исподлобья. Горит злобной и черной, как бездна, ревностью. Не двигается, будто готовится к смертоносному прыжку. Смотрит скоту прямо в глаза и нисколько не боится последствий, хоть и чует ответное негодование, вздувшее жилы на его шее и вытянутых напружиненных руках. Видит, как синие глаза постепенно очерчиваются линиями звериного разреза.