Хантер
Услышав дерзкую, грозную речь Александра, скрытую под обманчиво ласковыми, шелковыми интонациями, Хантер отчего-то не ощутил ответной злобы. Пристально вглядываясь в резко ощетинившегося Лекса, мужчина сощурил хищно, по-волчьи заблестевшие глаза. Плавно сместил вес тела на вытянутые руки, уперся ладонями в кровать по обе стороны от лежащего парня и медленно склонил голову к левому плечу. Ленивые, пластичные движения. И голодный, пожирающий заживо взгляд ненасытного, все еще не удовлетворенного зверя. Вольф самодовольно усмехнулся. Не то чтобы он не воспринял угрозу сучонка всерьез: знает, что вспыльчивый Блэквуд под натиском секундного эмоционального всплеска и собственных взрывных импульсов способен на какие угодно необдуманные, безрассудные поступки. Хантер успел узнать мальчишку достаточно, чтобы в большинстве случаев без труда считывать и понимать его эмоции. И этот огненный смерч, бушующий сейчас в его глазах, свирепо горящих из-под сдвинутых бровей, — это не просто злость. Нечто иное, новое. Ревность. Темная, разрушительная, словно сам первородный Хаос, — как и любое сильное чувство Александра Блэквуда. Из-за одной неосторожной фразы — сказанной Хантером необдуманно, в искреннем порыве — он ревнует так, что готов разнести и спалить все дотла. И вместо ответной ярости — это разжигает внутри Вольфа какое-то другое необъяснимое чувство: удивительное, жаркое и жгучее. Инстинктивное. Такое же необузданное и неудержимое. Несмотря на полную серьезность Лекса, Хантер не спешил выполнить его требование. Снисходительная усмешка померкла, разгладив жестковатые черты мужчины. Вальяжно склонившись ниже над своим норовистым зверенышем, Вольф быстро и резко, выверенным незаметным движением, схватил Александра за подбородок, грубо стиснув челюсть. Притянул к себе, заставляя вытянуть шею и не позволяя вырваться из крепкой хватки. Тягучим жадным взглядом Хантер неторопливо обвел его красивое лицо, оттененное тусклым лунным светом, резкостью возмущенного упрямства и одновременно — плохо скрываемым восторгом. Мужчина знал, что Лекс не станет сопротивляться — ему нравится эта беспринципная грубость. Опалив припухшие губы своей жертвы пылким дыханием, Вольф низко прорычал: — Будешь угрожать мне, бляденыш? Слегка отстранившись, Хантер сместил удушающий захват на горло Лекса, под подбородок. Внимательно наблюдая за его реакцией, выгнул поясницу и с силой двинул бедрами. В нем узко, жарко, мокро от спермы. И Вольф вошел до упора, заполняя его собой и разрывающей изнутри болью. Лицо Александра тут же исказилось в мучительной агонии, с губ сорвался протяжный болезненный стон; в уголках зажмуренных глаз показались бисеринки рефлекторно выступивших слез. Хантер завороженно любовался его страданием, как произведением искусства. Но это длилось только мгновение, после чего, одолев эгоистичный порыв засадить еще сильнее, мужчина аккуратно вышел, освобождая растраханное лоно парня от распирающего давления члена. Под пальцами билась бешено пульсирующая венка на его шее. Хантер сдвинул пятерню ниже, скользнув изрубцованной ладонью по скакнувшему кадыку. Сдавил сильнее и тут же ослабил хватку, теперь лишь мягко удерживая. Прожег своего мальчика тяжелым властным взглядом, заставляя открыть глаза и посмотреть на него. Бесстрашно открылся сам — всего лишь на миг, — с головой ныряя в его тьму. — Для меня существуешь только ты, — Вольф не узнал собственного голоса: севшего, какого-то глухого и вместе с тем непривычно ласкового. — И ты — только мой. Он мог бы повторять это безостановочно и безустанно. Трахая его, целуя, кусая, лаская и терзая. Но слов для этого казалось слишком мало. Хантер поцеловал своего падшего Эроса. Медленно, вязко и нежно, без прежнего напора, позволяя ему самому отвечать со всей порывистой страстью. Навис сверху, удерживаясь на вытянутой руке, не прибивая к постели. Давая Лексу самостоятельно тянуться и льнуть. Не сдержавшись, Вольф лишь на мгновение крепче сжал его глотку, перекрывая доступ к кислороду, будоража и без того разогнавшийся пульс парня опьяняющей асфиксией. Затем, отпустив наконец шею, обагренную метками укусов и засосов, запустил пальцы в непослушные пряди, смял их в кулаке и туго натянул у корней, выудив из Блэквуда приглушенный стон в поцелуй — стремительно превращающийся из чувственного в грязный, животный, все более разнузданный, жесткий и требовательный. Второй рукой Хантер провел по ребрам, животу, напряженному прессу Лекса к его немного спавшему стояку. Сначала дразняще, а затем настойчивей скользнул пальцами по влажной набухшей головке и стволу; до основания и обратно, с новой силой разгоняя бурную кровь, заставляя разгоряченную плоть наливаться возбуждением и твердеть. Хантер снова хотел его. Перевернуть на живот, войти одним мощным рывком. Трахать в этот раз долго, с упоением. Мучительно медленно, не спеша. Каждым глубоким толчком наполняя его до отказа, наслаждаясь каждым его стоном мольбы, каждым движением, каждым текучим изгибом желанного тела. Вольф вожделел его бесконтрольно и столь сильно, что уже спустя всего пару минут — после долгожданной разрядки — член вновь стоял колом. Но мужчина не торопился, с жестокой, грубой нежностью целуя и кусая губы Александра; алчно глотая его знойные выдохи и просящие поскуливания; лаская каждый дюйм полыхающей кожи, но не позволяя кончить; впитывая непередаваемый пьянящий запах его разгорающегося желания и самозабвенно растягивая сладостную эйфорию. И лишь спустя какое-то время, с трудом разорвав их одурманивающую связь, Хантер мягко отстранился, улыбнулся и прошептал в приоткрытые, горячие и влажные от поцелуя губы Лекса: — Не знал, что ты можешь быть таким милым, когда ревнуешь.Лекс
— Да, я ревную. Тяжело говорить. В спертой гортани свербит. Хочется откашлять режущую мокроту, но Лекс совершенно обесточен, несмотря на ласки Эрика. Парня не заботят последствия — он безоговорочно доверяет. Горло болит, точно вывернули все хрящи. Пожалуй, Блэквуду можно диагностировать адреналиновую зависимость. А еще он торчит от боли. Она вставляет похлеще алкахи или наркоты. Раньше он этого не понимал. Не хотел понимать, думая, что все его аффекты — дело привычное, особенности характера и не более того. Впрочем, Александр и сейчас ничего не осознает. В данный момент, когда перед тобой — ожившая мокрая фантазия, совершенно не до этого. Бросок — неудержимый и точный, словно изголодавшийся пацан дорвался до сочной, мясистой дичи. Лекс затыкает Монро очередным поцелуем, безжалостным в своем исполнении. Плевать на давящую боль в глотке. Плевать, что не хватает кислорода. Плевать на дерущее сверление в дырке. Напористо схватившись за шею Эрика, Блэквуд валит мужчину на себя. Впитывает вулканический жар, разлившийся по его коже. Призывно вьется под ним, прижимаясь плотнее и не отпуская от себя ни на дюйм. Душно. Нечем дышать. Крепкий стояк Танатоса скользит по животу. Телесное трение заводит, кипятит кровь и кружит голову. В мозгу роятся грязные желания. Эрик Монро нарвался: он открыл ящик Пандоры, откуда вылетели, выползли и выскочили гадины, долго и ловко прятавшиеся в бессознательном. Они ждали своего часа. У Лекса ноет внизу живота, стоит Эрику назвать его сучонком или бляденышем; встает от свирепых покушений на свое тело, когда Монро душит его, вбивает в кровать жесткими толчками на всю длину — так, чтобы шлепки плоти о плоть глушили громкие стоны, отскакивающие от стен и окон звонким эхом; непроизвольно сокращается обожженный сфинктер, выталкивающий наружу теплые густые капли спермы и смазки. И сейчас, яростно вливаясь корпусом в Зверя, Блэквуд самостоятельно задает темп. Наращивает амплитуду толчков. Вздергивает задницу и наезжает ягодицами на увесистые яйца. Дерет Монро за волосы, то отстраняя, чтобы в очередной раз насладиться драконьим пламенем, полыхающим в его глазах, то резко привлекая к себе и насаживая пастью на свой язык чуть ли не до самого корня. Жаль, что анатомия не позволяет разомкнуть рот шире: щеки тянет и сводит, нижняя челюсть немеет. Язык, вываливающийся по мере возможностей, болит и будто бы рвется на куски. Вот-вот Аргус откусит его и заглотит, лишит дара речи. Заманчиво. Александра обуяло дикое желание: он жаждал, чтобы Монро стал его слухом, обонянием, осязанием, зрением, вкусом и регулятором положения в пространстве. Полностью принадлежать Ему. Своему Абсолюту. А еще хотелось провоцировать, угрожать, ломать, рвать зубами, вылизывать. Разрушать. Подчинить так же, как подчинил он. Лекс покорно льнул к Аргусу и сразу же требовательно впивался клыками в его губы; разводил ноги — и вместе с тем тянул за волосы; лизался, как любвеобильный щенок, — и вгрызался туда, где недавно прогуливался языком: по шее, плечам, ключицам, груди, ушам. Даже скулам. Опустив руку вниз и с трудом протиснувшись между сцепившимися взмокшими телами, Блэквуд обхватил пальцами член Монро. Горячий и твердый, еще минуту назад вбивавшийся в дырку. Лекс на пределе. По его груди и прессу раскатывается вибрация сбивчивого сердцебиения Эрика. Его страдальческий рокот и постанывания нежат слух. Александр чувствует грохот крови в его набухших жилах, вьющихся лопающимися канатами. Лекс уложил свободную ладонь на холку мужчины — и попутно сомкнул фаланги у основания его члена. Затем рванул Аргуса на себя, прервав поцелуй, давно балансирующий на грани садистской истомы. Припечатал татуированный торс к себе, потянулся к искусанному уху. Сбивчивое шумное дыхание Монро обугливает шею. Он хаотично целует и покусывает кожу, и Блэквуд на выдохе шепчет: — Скоро кончу. Пожалуйста... — Рывок. Эрик снова отстранен, нависает сверху, удерживаемый мертвой хваткой Блэквуда за загривок. Он смотрит в глаза Монро. Взгляд Лекса безумный, как у помешенного, и распущенно-наглый. Откровенный. Парень впускает Дьявола в себя, к ядру сокровенного. Пятерня соскользнула с холки, стекла по мышечному окату плеча, огладила жилистое предплечье и остановилась на запястье. Торопливо Блэквуд притянул кисть Эриковой руки к своим губам. Бесчеловечная нежность этих рук срывает крышу. Парень алчно целует их, вылизывает рубцы, шрамы и загрубевшие ямки, выструганные в ладонях. Покусывает пальцы, оборачивая их языком. Потом прижимает ладонь, кажущуюся невообразимо мягкой, к своей щеке. Потирается о нее с нескрываемой преданностью. Монро похож на древнегреческого бога. На силу, заключенную в мифе. На хтоническую сущность. Вздымая грудину на частых выдохах, всякий раз шпарящих гортань, будто туда насильно вливают водку, Лекс, опьяненный каким-то по-детски наивным восторгом, выпалил: — Прошу... Умоляю... Придуши меня.Хантер
Он ластится, как питомец ластится к хозяйской руке. Умоляет — искренне, предельно откровенно, развратно. Нереально притягательный. Податливый, покорный, мягкий и горячий, словно тающий воск. Неотразимый. На какое-то время Хантер замирает, не в силах оторвать взгляда от этой завораживающей картины. От нетерпеливой томной мольбы в красивых глазах Александра — обсидиановые зрачки настолько расширены, что почти полностью сожрали более светлую радужку, как бывает, когда человек под кайфом или испытывает сильнейшую боль… Что из этого сейчас сильнее для него? Кайф или боль? В порыве Хантер вновь потянулся к вкусным, сочным губам, пальцами ласково очерчивая линии его скулы, челюсти. Большим пальцем надавил на подбородок, заставив открыть рот шире. Поймал устами протяжный выдох Лекса и медленно слизал солоновато-терпкую влагу, кровь, испарину, насыщаясь его неповторимым вкусом. Кожу после беспорядочных жаждущих укусов Блэквуда подпекает ожогами. От его пальцев, обхвативших член, — по оголенным проводам нервных окончаний пробегают электрические импульсы. Хантер чувствовал собственным телом, как мальчишка, прижатый к постели, дрожал под ним, изнывая от возбуждения и мучительного желания, выжигающего остатки рассудка. Как Александр готов снова начать умолять, повторять свою просьбу раз за разом, пока его жестокий экзекутор не смилостивится. Хантер мог бы кончить от одного только этого волнительного, будоражащего нутро зрелища; от упоительного, восхитительного чувства, что его Мания, его Одержимость — полностью в его власти. Отдается ему добровольно и соглашается на все. Негромко, но со стальными нотками, прорезавшимися в осипшем голосе, мужчина велел: — Не прикасайся к себе. Хантер отнял руку от лица Лекса и медленно поднялся. Затем быстро встал с кровати, не обращая внимания на резанувший слух разочарованный тихий вздох парня. В верхней выдвижной полке комода, стоящего у стены, среди разнообразного нового белья и носков, купленных специально для «пленника», мужчина нашел моток такого же нового, еще ощутимо пахнущего качественной кожей ремня. Ловко выхватил его и, разматывая на ходу, вернулся к Александру, нетерпеливо ерзающему по простыни, но, разумеется, не посмевшему ослушаться приказа. Вольф задержался лишь на долю секунды — не в силах отказать себе в удовольствии полюбоваться им вот таким: изнывающим в томительном, выматывающем ожидании, но по-рабски покорным воле хозяина. Убийца кажется в этот момент совершенно спокойным, даже хладнокровным, и только глаза выдают беснующихся в нем чертей: буйное адское пламя, разросшееся до невообразимых масштабов, готово поглотить свою законную жертву с потрохами. — Хороший мальчик. — Заняв прежнее положение между ног Лекса и склонившись над ним, Хантер схватил обе руки парня, вытянул над его головой, свел вместе и грубо прибил к матрасу. Прохладная жестковатая кожа ремня тут же легла на запястья и плотно обвила их импровизированными путами. Вольф связал крепко, не позволяя развести кисти в стороны, хоть и так знал: Лекс не будет сопротивляться. Движения мужчины в тот же миг утратили какую-либо мягкость и плавность, мгновенно обретая резкость, беспощадность, жесткость. Он смотрит свысока, и взгляд его наливается тяжестью плавленого металла. Низ живота пылает. По венам словно пустили вулканическую лаву. Все тело нестерпимо горит. Сучонок умоляет его придушить. Наивно-доверчивый, как всегда безрассудный и как будто пьяный без капли спиртного. Знал бы Лекс, какую жуткую, безжалостную тьму в Хантере пробуждают такие просьбы из его уст — никогда не стал бы о подобном просить. Знал бы он, кого просит на самом деле; какому чудовищу столь безропотно вверяет свое прекрасное, но все же такое уязвимое тело, свою бесценную хрупкую жизнь. Вольф отнюдь не считает Александра слабаком. И никогда не считал — иначе убийца не обратил бы на парня своего взора; не стал бы следить за ним с маниакальной одержимостью. Но также Хантер как никто другой знает, насколько легко отнять человеческую жизнь. Насколько легко сломать, разрушить, уничтожить нечто поистине прекрасное. Монстр, настоящий Хантер Вольф, — делал это неоднократно. И честно говоря, Хантер не единожды задумывался о том, что было бы, сложись обстоятельства совсем не так, как хотелось, и ему бы пришлось... убить Александра. Что бы он, киллер с многолетним стажем, испытывал при этом? А после — когда необузданный, сильный и красивый огонь жизни угаснет в его глазах?.. Хантер видел это в своих снах. И после каждого из таких снов, просыпаясь в странном, потерянном состоянии, с удивлением отмечал ощущение липкого, холодного ужаса, охватывающего сознание в первые мгновения по пробуждении. Это было для него настолько непривычно и дико — видеть кошмары, да еще и такие, — что он старался как можно скорее выбросить их из головы. Это было слишком страшно — испытывать вину и стыд за убийство другого человека. А Вольф зарекся бояться чего-либо, еще много лет назад. Ведь любой страх — это уязвимость, слабость. Непозволительная роскошь для того, кто управляет чужими судьбами, словно кукловод — марионетками. Все обернулось таким чудным образом, что в какой-то неуловимый момент жизнь Александра Блэквуда обрела какую-то особую ценность — в разы значительней, весомее всех прочих. Мальчишка стал для него чем-то вроде личного сокровища; как бы банально ни звучало — персональным сортом самого желанного, необходимого наркотика. Привязанность ли это? Любовь? Если и так, то уж точно не в общеизвестном смысле. И если бы Лекс обо всем этом узнал... попытался бы сбежать? Словно вынырнув на поверхность из бездонной чернильной пучины, полной собственных клыкастых демонов, Хантер резво мотнул головой, отгоняя прочь помешавшие мысли. Сейчас все это — не имеет значения. Сейчас есть только он сам и крепкая, жилистая шея Александра под его ладонью. Его кроткий, молящий и в то же время пленяющий взгляд. Наслаждение жертвенного Эроса, покорно вверяемое в жестокие лапы садиста Танатоса. Обхватив правой рукой набухший, горячий, мокрый от природной смазки член парня, Хантер начинает издевательски медленно, неспешно ускоряя темп, надрачивать. Лекс уже на пределе, хватило бы и парочки быстрых рывков... Но мужчина не позволяет ему кончить так просто. Пальцы левой пятерни с усилием сдавливают шею Блэквуда, перекрывая его легким доступ к кислороду. Перенаправив весь силовой поток в руку на глотке жертвы, убийца буквально вминает Александра в проседающую от такого напора кровать. Под одной ладонью панически дергается твердый кадык мальчишки, сумасшедше пульсирует яремная вена сбоку. Под другой — подрагивает, выдавливая капельки вязкой смазки, каленый стояк. Хантер душит сильнее — но при этом точно рассчитывая силу, — вместе с тем ускоряя темп размеренно двигающейся руки, и не может оторвать взгляда от его лица. Наблюдает, как загорелая кожа от прилива крови темнеет, приобретая в свете луны и звезд сиреневато-пунцовый оттенок. Как трепетно дрожат ресницы, когда глаза парня в эйфории закатываются под верхние веки. Рот раскрывается в безмолвной мольбе. С искусанных, алых губ срывается лишь сдавленный, сиплый, еле слышный стон — из-за сильного давления на гортань Лекс не в силах выдать ни единого внятного звука. Но это и не нужно. Хантер знает: он тонет в наслаждении, плавится в жаркой сексуальной истоме. Он сейчас на пороге экстаза, высшего блаженства, вызванного насильственным грубым удушением и подступающим долгожданным оргазмом. Маленький похотливый извращенец. Вольф чувствует, как его сучонка прошибают мощные судороги удовольствия, — и больше не ощущает собственного тела. Руку, беспощадно сминающую шею Александра, сводит спазмом. От его приглушенного сучьего стона, похожего на жалобный скулеж, по загривку бегут огненные мурашки. Член мужчины скользит по взмокшей промежности парня, потирается инстинктивно, рвано, порывисто, жадно. Пальцы — яро скользят по его возбужденной плоти в том же быстром, разогнавшемся ритме. По мышцам прокатывается лихорадочная дрожь. Плавкие, размякшие, они напрягаются, пылают, чтобы в следующий миг резко обмякнуть под накатывающими жаркими волнами приятной, ласковой неги. Хантер перестает разделять себя и его... Вспышка неожиданно накрывшего оргазма — ослепительная, обжигающая, парализующая — пронзает все нервные окончания, наполняет каждую клетку. В мозгу — словно разорвались сотни фейерверков. Взор застилает туманная багровая поволока, картинка мира плывет, смазывается. Ничего не видя перед собой, Хантер падает куда-то вперед, в непроглядную, черную бездну наслаждения... …Вкусный пряный аромат Лекса опаляет ноздри, насыщает разрывающиеся легкие... Мягкая, точно шелковая, нежная кожа ласкает и греет щеку... Грудину пробивают сразу два бешено скачущих сердца... На живот дважды выплескивается что-то горячее, густое... Хантер не понял и не заметил, как кончил сам, сразу же после Лекса. Без проникновения, даже без дрочки. Ощутил мощнейший, крышесносный оргазм, только лишь сдавливая его шею до костного треска и надрывного скрипа натянувшихся сухожилий. Чувствуя, как Александр извивается, задыхается, бьется в экстазе в его руках... Как жизнь мальчишки в этот момент полностью зависит от него. Излившись на живот Лекса, Вольф с титаническим усилием воли ослабил жесткий капкан ладони на его глотке, возвратив свободу дыхания, и обессилено повалился на парня, уткнувшись лицом в изгиб его шеи. Шумно, тяжело дыша, прижался сильнее, обвил торс руками, беспорядочно поглаживая. Влился в его стан. Почувствовать больше, быть еще ближе. Так близко, насколько это возможно. Впитывать его жар. Ощущать каждый плавный изгиб разнеженных мышц, каждый вдох и выдох, каждый удар сильного сердца. Обладать им — целиком и полностью.Лекс
Александр отключился от реального мира, выпал из него инородным элементом и впитал в себя то, что называют эйфорией. Нет... Это слово не способно передать тех ощущений, что завладели парящим сознанием; не способно выявить всех оттенков чувств. Слова — жалкий инструмент рационального, и любые попытки описать происходящее сродни первым шагам ребенка в раскинувшемся перед ним враждебно-притягательном мире. Сколько времени прошло? И где уверенность в том, что под тобой — прочная кровать из такой же прочной реальности? Хотя Блэквуду не нужна никакая физическая опора: его поручнем стал он — не просто Эрик Монро, а... Какое бы слово подошло для характеристики той роли, что он сыграл для Блэквуда? Монро как бы в нем, Александре, и дело вовсе не в члене, вогнанном в задницу: Эрик проник внутрь в духовном смысле; слился со своей жертвой, завладел ею, воспользовавшись наивностью и роковой покорностью. Теперь Лекс, пребывающий в истинном трансе, дрейфуя в безбрежных водах парящего и в то же время как никогда ясного сознания, чувствовал, каково это — когда слетают все барьеры, физические и психологические. Ты не испытываешь боли; не думаешь, но при этом понимаешь; забываешь — и помнишь кожей и нутром все, вплоть до мелочей. Он проник в кровяные тельца, щекотал хребет изнутри, массировал мозги. Лекс чувствовал его удовольствие; чувствовал, что ему это нравится так же, как психопату нравится расчленять добычу. Блэквуду же не просто в кайф: он в агоническом восторге, восхищении, упоении, мазохистской неге; ему настолько хорошо, что даже страшно и в какой-то мере противно. В своей жизни парень не раз напивался так, что принятие адекватных, взвешенных решений становилось попросту невозможным: аффективное состояние, когда тебе срывает крышу, отшибает память, а через минуту ты обнаруживаешь себя избивающим какого-то ублюдка, чей пульс уже едва прощупывается, — привычно; выбросы яростной страсти, ведущей чуть ли не к изнасилованию, — совершенно неконтролируемы; дни, когда ты засыпаешь в своей квартире, а просыпаешься где-то у границы с Канадой, полностью выпав из русла действительности, — холодят душу касаниями психической нестабильности. На самом деле это происходило не только под действием градуса или галлюциногенных веществ. Александру не хотелось этого признавать, поэтому память зачастую запирала пугающие факты на замок и коверкала, уродовала, перекраивала полотно его восприятия. Неосознанно Лекс нуждался в контроле как в глотке свежего воздуха; всю жизнь ему была остро необходима движущая сила, способная в нужное русло перенаправить хаос, живущий в недрах души. Именно так: нужное, причем самому Блэквуду. ...Перед глазами все плывет, Лекс плавно выныривает наружу, из Марианского желоба своей извращенной натуры, подчинившейся его рукам. Пахнет ремнем из натуральной кожи и разряженной плотью, чей мускусный аромат стелется пьянящим кумаром. Телу легко — и это приятно. Но в то же время сердце щиплет кислинка пустоты. Голова нашпигована ватой потерянности, оторванности от жизни. Глаза подпекает чем-то влажным, медленно сохнущим. При выдохе горло дрожит и смыкается щелью, препятствующей свободному дыханию; кадык дергается, подскакивая лихорадочно, мелко. Языка словно нет — рот абсолютно пуст. Заторможенно повернув голову, Блэквуд попробовал сглотнуть и сфокусироваться на чем-нибудь. Не получилось. Ноги и руки не слушаются, зато по размякшему торсу пробегаются чьи-то размеренные выдохи, глубокие и палящие. Нужно позвать его, как Лекс делает это всегда: после пробуждения, в минуты слабости и неудовлетворенной потребности в поддержке; назвать по имени, привлечь внимание. Но слова засели в грудной клетке. Головокружение вызывает тошноту, но не ту, от которой ты страдаешь во время похмелья, а соблазнительную, сладостную. Потому что ты знаешь: это закончится так же мягко, как и началось. Тебя ведет от осознания, что боль минула, и теперь ты, по-развратному свободный и разнеженный, ни о чем не переживаешь, ничего не боишься. Не скрываешься от самого себя, запихивая желания глубоко в задницу, что непременно приводит к эмоциональным взрывам. Эрик Монро способен эти взрывы предотвратить. По стану до сих пор бегали остаточные судороги, будто в Лекса запускали щадящие порции электрических токов, направленных на стимуляцию эрогенных зон. Хоть он пока и не успел выйти из эротического транса, сумел шевельнуть руками. Запястья стянуты. Прочно стянуты. Обводя тьму, скопившуюся под потолком, непонимающим взглядом, беспорядочно плавающим туда-сюда, как бывает после оглушения или наркоза, Блэквуд дернул руками, связанными над головой. Раз. Два. Третья попытка увенчалась успехом: он приподнял онемевшие предплечья и попробовал шевельнуть пальцами. Память трещала помехами, подбрасывая какие-то фрагменты. Сейчас самое выразительное и очевидное — давящая пульсация на шее. Прям как в тот день... Монро приподнялся на локте — движения смазанные, его лицо размыто, но Лекс точно знает: он рядом. Склоняется и жарко целует горло, недавно безжалостно стискиваемое его же пятерней; проходится языком по уху, покусывает сережку, позвякивающую при соприкосновении с зубами. По-прежнему пахнет желанием. По-прежнему голодный, что и проявляет, с собственническим напором сминая фалангами упругость бедер, твердь талии и груди, большими пальцами с грубой небрежностью массируя соски. Вылизанный огнем влечения, Александр плавится от этих прикосновений — ребристых, шершавых, щекочущих нервные окончания. Стоит пальцам коснуться любого участка распаленного тела, оно тут же отзывается мышечным трепетом, расходящимся от плеч до ступней цепной реакцией. Сливаясь с кожей, рубцы, шрамы и выжженные жесткие отметины безостановочно волнуют Лекса, как если бы головку его члена долго, монотонно и упорно дразнили, издевательски очерчивая по кругу кончиком пальца. В голову ударила желчь желания: трогать Монро всюду, изводить его. Вспомнив, как двигаться, Блэквуд согнул руки в локтях и, с мольбой взглянув на своего Танатоса, вяло взмахмул ими, прося снять чертов ремень. Не пришлось повторять дважды: он мгновенно понимает, чего хочет Лекс. Приподнимает уголок рта в нахальной улыбке. Протягивает руку, мягко укрыв ладонью наверняка натертые запястья. Вплотную прижимается к прирученному Блэквуду, прогнувшись в пояснице — из-за чего полуобмякший член провокационно потерся о промежность — и напружинив дугу спины. Клыки игриво прихватывают ушной хрящ, и Александр неслышно выдыхает, раскрыв изорванные губы. — Кто бы мог подумать, что в твоей хорошенькой головке водятся такие грязные мысли. — Пряжка ремня бряцает где-то над макушкой. Тон его голоса, ставящего на колени, морочит голову; аккуратно, с мастерством опытного нейрохирурга, вводит в мозг иголку за иголкой, проверяя рефлексы. Невозможно не подчиниться. Невозможно не слушать. Лекс следует за голосом, окуривающим его дурящими благовониями, опускает подрагивающие ресницы и закатывает глаза в ритуальном экстазе. Тело откликается по собственной воле, выгибаясь навстречу; дыхание учащается, смешиваясь с тихими, но до неприличия откровенными стонами; кровь собирается единым сгустком лавы и отливает к паху, осев там узловатым томлением. Блэквуд нетерпеливо ерзает. — Грязный извращенец, — Танатос нашептывает с жадностью, будто желает прибрать к рукам все желания и мысли Блэквуда. Он же вспыхивает неукротимым костром и прикусывает губу, на всплесках возбуждения вытягиваясь под мужчиной неугомонным и изворотливым животным. Чем сильнее закипает кровь, тем активнее дергается парень, неестественно сгибая пальцы ног, кончиками захватывающие простыню. Да, говори еще. Называй меня извращенцем. Хвали и унижай. Скажи, что хочешь меня — такого грязного, распущенного. Я буду непослушным, чтобы ты драл меня, бил. И буду слушаться, чтобы показать, что я принимаю твою власть надо мной. Вымести на мне злобу. Хочу тебя настоящего. Моя Деструкция. Мое Желание. За Лекса отвечает плоть — взбудораженная, голая, овеянная первобытным духом. Он изнывал от невыносимой жажды, подогреваемой вибрациями физической боли. Если это ад, то Александр Блэквуд — настоящий счастливчик, чьи грехи разной степени тяжести окупились сполна. — Твоя бывшая шлюха тоже видела тебя таким? — Вопрос рванул хребет ледяным потоком, и Лекс испуганно замер, ошарашенно распахнув глаза. Сердце забилось часто, сжимаясь, словно его сдавливала чья-то когтистая лапа. Сглотнув, парень покосился на Монро. Он — монстр, а не человек. Обжигает взглядом; прокалывает им, словно пойманную бабочку. Выкручивает кости своей аурой, сгустившейся мороком. Паралитический туман застилает сознание. Блэквуд не может отвести взгляда, хоть ему и страшно. И в то же время — одуряюще хорошо. Видеть Монро таким — удивительно. Прекрасное зрелище, чарующее своей плотоядной сутью. Бесповоротно околдованный, Александр не мог вымолвить ни слова — лишь любовался одержимым Зверем, пожравшим луну и свет, подобно прожорливому и озлобленному Хати. Он с размаху выбрасывает вперед руку. Быстро. У Лекса не было шанса увернуться. Однако он и не хотел. Пальцы впиваются в сведенные скулы чуть ли не до хруста, ладонь подпирает клацнувшую челюсть. Во рту — металлический привкус: Блэквуд прикусил язык, когда осатаневший Эрик вцепился в него мертвой хваткой. Плевать: парень видит только его. Впустить Танатоса, чтобы спалил Александра дотла, выжег все — память, чувства, эмоции, рассудок — и оставил только себя. — Отвечай, когда Я тебя спрашиваю, сука, — раскатистый рык ложится на сплющенные губы, оголяя десны насильника и дергая изгиб его рта. Совсем как морда бешеного волка. — Та блядь знает, какой ты на самом деле?