трижды за всю жизнь

Тьелко не реагирует на приход владыки. Он сидит на полу псарни, скрестив ноги. На его коленях покоится забинтованная голова Хуана. — Туркафинвэ. — зовёт Оромэ. — Да, владыка? — покорно откликается нолдо, ссутулив плечи. — Тебе известно о том, что случилось на пиру? — Отца изгнали на двенадцать лет. — Ты не обязан отправляться в изгнание с ним. — Я знаю. Пальцы Тьелко проходятся по серой шерсти Хуана. Их обоих потрепало на последней охоте. Они пытались поймать живьём леопарда, а тот оказался хитрее, и очень не хотел оказаться в клетке. Он искусно скрывался от незадачливых охотников, до поры до времени ничем себя не выдавая, а после бросился, и не сдобровать бы Турко, если бы не меч, который теперь нолдо брал с собой всегда, и не верный пёс... — Тьелкормо… Оромэ внимательно смотрит на спутника множества своих охот. Всё ещё юного, пускай и изрядно выросшего, превратившегося в по-настоящему храброго охотника, сильного гибкого и почти неудержимого в бою нолдо. — Мне будет нелегко дать тебе уехать. — замечает Оромэ, кладя руку ему на плечо. — Мне нелегко будет уехать. — откликается Тьелко. — Я боюсь, Хуану будет тяжело выдержать путь, ему крепко досталось, но в обозе он ехать не согласится. Валар протягивает руку к псу, но не касается шерсти, пока Туркафинвэ не кивнет. Конечно, феаноринг кивает. Покуда дерзость о ограничивается лишь решением забрать с собой пса из своры Оромэ… — Как ты понимаешь его? — Не так, как вы, владыка, когда говорите со зверями и птицами. — нолдо смотрит на Хуана. — Мне не нужно говорить с ним, чтобы знать, что в его сердце. — Он понимает тебя, когда ты говоришь. — Хуан тревожно оглядывается на хозяина. — И в чём смысл разговора, когда один не может ответить? — В том, что разговор всегда будет мудр. Второй не скажет глупости. — Выходит, мудро — то, что я не разговариваю с Хуаном. — смеётся через силу Туркафинвэ. — Ведь и я не говорю глупостей. — Ответь, Тьелкормо, зачем тебе отправляться в изгнание вслед за отцом? Турко некоторое время молча смотрит перед собой в пространство, а затем зажимает уши Хуану и тихим обречённым шёпотом произносит: — Я должен. — Я дам тебе приют в своём чертоге. Ты останешься в моей свите, а пищу и кров разделишь со мной, я открою тебе секрет языка птиц и зверей… — Много чести для сына изгнанника. — хмыкает Туркафинвэ, прежде этого ответа успев отпустить уши Хуана — так, что тот слышит, что именно предлагает Оромэ последним. Вновь — неострый, но ощутимый укол. Юнец неисправим. Дурная отцовская кровь уже заставляет его свернуть на кривую дорожку. — Я прощаю тебе дерзость, я понимаю, что суд над отцом был для тебя испытанием. — ровно, но пока без угрозы произносит Оромэ. — Из любви к тебе, прошу, задумайся над моим предложением. Турко лишь качает головой. Светлая толстая коса скользит по ссутуленной спине. — Я не могу, владыка. — просто отвечает нолдо, но голос его звенит от боли. Хуан тяжело вздыхает, бодая хозяина в живот. Пёс вырос размером с хорошую лошадь и загрыз не одного варга, а всё также преданно охраняет покой хозяина, даже от него самого. — Это не твоё решение. — Это мой долг. — голос у Тьелкормо упрямо звенит натянутой тетивой, и Оромэ с удивлением узнаёт собственные интонации. Он вырастил этого нолдо, выделил среди прочих своих охотников. И теперь, когда он принимает свой долг, валар не чувствует в себе достаточно бесчестья, чтобы силой заставить нолдо остаться, пусть и для его же блага. Огонь и лес почти не сочетаемы, лишь в кромешной ночной темноте они могут ужиться, когда огонь разводят для того, чтобы согреться и защититься… Но стоит огню захотеть вырваться, и даже из такого чудесного костерка, как Туркафинвэ, может начаться лесной пожар… — Приди ко мне перед отъездом, я открою тебе секрет языка зверей и птиц. — наконец, произносит Оромэ. — У меня не будет времени обучить ему тебя, но я дам ключ. — Благодарю, владыка… Хуан станет мне лучшим учителем. Оромэ прикрывает глаза. Ему показалось, или Туркафинвэ напоследок умудрился поставить в сравнение валар пса, да ещё и сделать выбор не в пользу валар?