Гонец Олимпа

Едва ли не младенцем Гермес уже стал знаменит среди олимпийцев тем, что смог обвести вокруг пальца златокудрого Аполлона. Украсть целое стадо коров, да ещё так, что сам бог не смог найти его — детская проказа, возведённая в абсолют. И это была лишь первая из подобных проказ. Каждая кража — настоящее приключение, испытание ловкости и гибкости ума. Не надо много мастерства, чтобы похитить одну из раковин во дворце Посейдона или заколку у Афродиты — у них их тысячи. Но молодую кровь Гермеса будоражила одна только мысль о том, чтобы одурачить одного из божественных родственников и завладеть вещью, с которой тот не расставался ни на миг. Как воина манят битвы с достойными соперниками, так и Гермес не мог устоять перед подобным соблазном. Взять, к примеру, Ареса. Для него меч, напитанный кровью, — вся его суть, продолжение его разящей руки. И вдруг он, уверенный в неприкосновенности своего главного оружия, оставляет его без присмотра, заходя в чертоги Афродиты. Никто бы и подумать не смел о том, чтобы прикоснуться к клинку, ведь гнев воинственного бога поистине ужасен. Никто, кроме Гермеса, который, улучив момент, забрал меч, а затем, пока Арес бушевал, подкинул его в опустевшее ложе Афродиты, едва сдерживая смех. Украл ли он меч у брата? Бесспорно, да. Может ли брат обвинить его в этом? Конечно же, нет, ведь его погубила его же беспечность, а меч обнаружится уже в следующий раз, как решит он возлечь с Афродитой. Точно так же не могли ничего предъявить юному богу Гефест, Аполлон и Посейдон. Они могли закипать от злости, грозиться обрушить на мальчишку страшные кары, однако никто не мог привести доказательств причастности Гермеса. Да и пропажи очень скоро возвращались в руки владельцев — стоило ли так гневаться по пустякам? Но чего Гермес не забудет никогда, так это взгляда Зевса в тот день, когда юнец осмелился украсть у него царский скипетр. В глазах отца не было злости или ненависти, лишь бесконечный укор. Пускай он, как и все прочие боги, не мог обнаружить улик, но он знал, что сын виноват. — Ты поступаешь неразумно, — строго отчитал он его. — Твоя выходка может пошатнуть мою репутацию царя Олимпа. Как, думаешь, будут ко мне относиться, если мою главную регалию может похитить такой юный мальчик, как ты? — Я не похищал его, — как обычно, отпирался Гермес, но при этом старался не глядеть на отца. — Ты сам положил его куда-нибудь и забыл. Зевс лишь вздохнул. — Значит, я рассчитываю, что в скором времени сам обнаружу его. Но сначала ответь мне, сын, без всякого притворства — зачем ты делаешь это? — Не делаю я ничего такого, — продолжил увиливать Гермес. Пускай даже отцу кажется, будто это лишь бессмысленные детские шалости. Пусть все думают, что он бесцеремонен и лжив. Гермес крадёт не потому, что ему это выгодно, а потому, что это весело. Весело каждый раз созерцать лицо облапошенного, каждый раз придумывать новый хитроумный план и жонглировать словами, уничтожая любые обвинения. Это игра, захватывающая дух и не наносящая вреда тем, кто становится её частью. Но с тех пор, как скипетр Зевса вернулся владельцу, у олимпийцев перестали пропадать вещи. Сам Зевс посчитал, что его отцовские наставления пошли Гермесу на пользу. Иные боги вздохнули спокойно, поняв, что юнец наигрался. Сам же Гермес спустя много лет, улыбаясь, отвечал всегда одно и то же: — Ну что ещё может быть грандиознее, чем похищение символа власти царя Олимпа? Больше не осталось достойных противников и достойных наград. И неизвестно, была ли хоть одна из этих причин настоящей.