Птичка

Действительно, с этого дня Лирой просто не успевал скучать: с самого утра в джан являлся Нилюфер, и несколько часов подряд Его Высочество погружался в изучение певучего и плавного языка Суль-Мирьяха. Схватывал он быстро, ведь дома ему тоже приходилось изучать языки сопредельных государств, поэтому шестой по счету давался без особых затруднений, и вскоре Лирой уже мог вполне сносно объясняться с Парисом — к неуёмной радости и восторгу маленького евнуха. Стараниями же Париса в шкатулках теперь звенели золотые монеты, вырученные им за продажу украшений, и этого с лихвой хватило, чтобы оплатить и новые ткани, и кучу снадобий, которыми Парис растирал господина, превращая его кожу в нечто несравненное по свежести и сиянию. Правда, кроме приятного, пришлось терпеть и весьма болезненные процедуры, смысл которых Лирой сначала не понимал. Парис с торжественным видом смазывал свои руки густым маслом, затем наливал в ладонь терпко пахнущий состав и наносил его на грудь юноши, а после туго бинтовал чистым полотном, заставляя господина ходить так весь день напролёт. Зелье щипало, кожа чесалась и зудела, однако Нилюфер лишь цыкнул на Лироя, когда тот попытался унять зуд прикосновением. — С ума сошел?! Разве не видишь, что Парис смазывает руки прежде, чем прикоснуться к настою?! Это яд! Достаточно дотронуться, а потом случайно потереть глаза или коснуться губ — все, ты мёртв, о любопытный из любопытных! — Тогда зачем?! — от изумления омега лишь хлопал ресницами. — Увидишь, — хмыкнул Нилюфер. — Повелителю понравится, я в этом уверен. Спустя неделю мучений Лироя, наконец, отвели в хамам, где он смог рассмотреть, что же с ним сотворили. — Бог мой, — простонал юноша, опустив взгляд. — Как в течку… и это навсегда?! — Разумеется, — горделивая улыбка скользнула по губам его наставника: Нилюфер тоже наслаждался парной, лёжа на нагретой каменной скамье. — Разве они не очаровательны? Лирой не знал, что сказать: грудь казалась слегка набухшей, ореолы выглядели ярче, чем раньше, а соски вызывающе торчали, словно омеге было холодно — и это было странно. Зато Парис восхищенно зацокал языком, рассматривая изменившееся тело господина. — Повелитель будет счастлив покрыть их поцелуями, заласкать пальцами и языком. О, господин, ты прекрасен и совершенен, и нет в гареме наложника, равного тебе по прелести. Ложись и позволь мне омыть твое тело, как подобает! — Парис, ты льстишь мне, — хмуро буркнул принц, устраиваясь напротив Нилюфера. — Пусть вырвут мне мой язык, если я лгу, — обиженно воскликнул маленький евнух. — Никто не сравнится с моим господином! Много прекрасных омег у Сына Небес, Дня и Полуночи, а лучшего из них не касался его взор, не целовали его губы, не пробовали чресла! Медовое удовольствие ждет повелителя нашего, едва он взглянет на лик твой, господин, едва вкусит уст твоих, едва погрузится в лоно твое, несущее наслаждение! — О, хватит, прошу, — Лирой понял, что заливается румянцем стыда. — Привыкай, о принц, — откликнулся из влажного тумана Нилюфер. — Здесь речь богата и щедра на восхваления. Учись и ты говорить, как подобает. — Да, о обличенный мудростью наставник мой, — в тон откликнулся Его Высочество. — Да будет щедро к тебе Небо! — Замечательно, вот ты уже и делаешь успехи. Парис, ты принес напиток, о котором я тебя просил? — Да, господин Нилюфер, — ответил мальчишка, скидывая курточку. — После омовения можно будет приступить. Лирой даже не противился, когда ему, уже чистому и разомлевшему, сунули в руки пиалу с белёсой мутной жидкостью. На вкус было сладко, губы и язык занемели, веки налились тяжестью, и, кажется, Парис с Нилюфером уложили его на кушетку, не забыв набросить на голову тонкий покров. Сквозь зыбкий сон Лирой слышал голоса, чувствовал боль, но такую далёкую, что она не достигала сознания, бродившего в каких-то сказочных лесах. Как наяву он видел могучих джинов, о которых читал в принесенных евнухами книгах, летел в вышине на шелковом расписном ковре, падал в объятия пустыни, оказавшейся теплым ласковым морем… И все это так долго и так тягуче, что становилось не по себе. Наконец, сновидения отступили, позволив юноше кое-как нащупать дорогу в реальность. — Что вы мне дали? — пробормотал он, открыв глаза. — Парис?! Над головой маячил ставший совсем родным полог. Значит, из хамама его принесли в джан, но кто? И когда? — Господин проснулся? — обеспокоенный евнух склонился над омегой. — Проснулся и требует объяснений! Что это было?! — Маковое молоко, — в беседу включился как всегда невозмутимый Нилюфер. — Нам пришлось, иначе тебе было бы больно. Зато теперь, когда все заживёт, можно будет приступить к самому приятному в нашем плане: к выбору нового имени и представлению в гареме. Как ты чувствуешь себя, принц? Желаешь есть или пить? — Пить, — Лирой вдруг понял, как сильно пересохло горло. — Сколько я спал и что должно зажить? — Ты провёл в грёзах почти сутки, господин, — край пиалы коснулся губ юноши, и тот с наслаждением сделал глоток прохладной воды. И за это был награжден болью в груди и ниже. — Что там?! Омега откинул одеяло и застонал от ужаса: его соски оказались проколоты и теперь в них болтались золотые колечки, но что самое страшное, болел еще и член. Внутри него ощущалось что-то чужеродное, но, кроме того, еще и тяжелое. — Всего три прокола и маленький надрез, — попытался спасти ситуацию Нилюфер, присаживаясь рядом. — Позже ты поймёшь, зачем это нужно… О, умоляю, надежда жизни моей, не смотри на меня так гневно! Ты с каждым днем делаешься все прекраснее и прекраснее, как драгоценный алмаз, что гранят руки мастера. Совсем скоро ты засияешь в короне повелителя и пред тобой склонится весь гарем, ранее презиравший за странные наряды и напудренное лицо. — Это больно! — Думаешь, я не знаю?! Янтарные глаза принца смотрели в голубые очи его наставника. Наконец, Лирой смутился, отвел взгляд, горестно вздохнув: он сам согласился на это, так зачем винит того, кто сам когда-то был на его месте, а теперь пришел протянуть руку помощи? — На Дворе Стареющих омег такие украшения уже не носят, но я помню, как это, — Нилюфер сжал руку юноши, словно пытался забрать часть его страданий себе. — Будет болеть несколько недель, поэтому придется носить свободную рубаху. Парис обработает проколы и будет делать это ежедневно, пока не заживёт, а в это время мы изучим правила, которыми руководствуются все наложники, идущие по Пути Наслаждений. — Уверен, это будет невероятно увлекательно, — поморщился юноша, когда маленький евнух принялся с осторожностью обрабатывать пострадавшие места. — Небо, как щиплет! — Вот ты уже и начал думать, как мы, — удовлетворенно кивнул Нилюфер. — О, господин мой, ты прекраснее рассвета, — улыбка Париса была искренней и восхищенной. — Я буду годиться тобой в день, когда повелитель призовёт тебя на ложе! Лирой терпеливо снёс процедуру, но в миг, когда тонкая ткань рубахи окутала тело и ощутимо царапнула по ноющей груди, его всего прострелило болью, смешанной со странным извращённым удовольствием, срывая с губ невольный стон. — Теперь ты понял, — улыбнулся Нилюфер, оглянувшись через плечо. — А значит, готов перейти к новому уровню обучения: постигнуть науку чувственной любви. Иди завтракать, Лирой, а потом поговорим о том, что должен знать и уметь наложник, еще не познавший страсть альфы. *** — Что это?! — краска бросилась в лицо, стоило юноше открыть расписную длинную шкатулку, на крышечке которой были выгравированы изображения солнца и месяца. — Дилдо, — Нилюфер с явным удовольствием наблюдал за смущением ученика. — Теперь я вижу, что ты, действительно, невинен, как и утверждал. — Но зачем оно… он… это мне? Лирой захлопнул крышку, отодвигая футляр с секретом в сторону. — Открой, — велел наставник, усаживаясь на подушки с другой стороны столика. — Это не просто дилдо. Такой есть у каждого наложника гарема: он сделан в натуральную величину и размер повелителя. Ты должен научиться не бояться его и обращаться с ним, как подобает. Должен привыкнуть к нему, ведь именно его ты должен будешь ублажить, оставшись наедине с Императором. Возьми в руки. — Не могу, — Лирой в смущении закрыл лицо рукавом. — Он огромный и… да, я знаю, как устроена плотская любовь, меня в этом смысле просветили еще в первую течку… да и при дворе в салонах, чего только не услышишь… но… — Возьми, — с нажимом повторил Нилюфер. — Член повелителя — это инструмент и твоих наслаждений, если сумеешь с ним совладать. Его Высочество глубоко вздохнул и вновь раскрыл футляр. Дилдо по-прежнему лежал на синей обивке, вышитой звездами — белоснежный, выточенный из слоновой кости, со всеми выступающими венками, с едва наметившимся узлом в самом основании… — Теперь ты точно знаешь, как щедро одарён Сын Небес, — довольная улыбка появилась на губах наставника, когда Лирой взял-таки в руки дилдо. — Такой штуковиной в живого омегу тыкать, — принц пытался за бравадой скрыть смущение и испуг. — Какое тут может быть наслаждение?! — Любовные игры приятны обоим, если наложник достаточно искусен и не боится отдаваться, — молвил Нилюфер, доставая из-за пазухи несколько свитков. — Пришлось щедро заплатить, чтобы достать для тебя это. Мы изучим каждую позу, ты научишься находить на дилдо самые чувствительные места, узнаешь, как ласкать повелителя рукой, но, раз ты еще не пробовал альфу, то твой вход должен остаться нетронутым — Император станет первым, кто испробует наслаждение твоего медового источника. И перестань краснеть! Ты наложник, а не наивный дурачок! Парис, принеси нам щербет и сладости: сегодня мы будем заниматься долго и продуктивно. Его Высочество старался держать себя в руках, но эти откровенные беседы будили в нём что-то странное, тёмное и сладкое, отчего он просыпался ночами, страдая от возбуждения и боли в еще не зажившем проколе на члене. Однако, стоило лишь подумать, что какой-то незнакомец станет делать с его телом все то, о чём рассказывал наставник, нутро успокаивалось, зато на смену желанию приходила неизменная тоска. — Я поступаю правильно, — шептал принц, утыкаясь лицом в подушку. — Это всего лишь брачный договор, здесь нет места чувствам… В памяти всплывали мгновения детства, когда он проводил время в покоях папы — крон-принца. Все знали, между правящими супругами так и не возникло любви, но это не помешало королю Альберту зачать со своим омегой троих сыновей — Игнаса, Алена и его, Лироя. Папа всегда говорил, что свой долг он исполнил, как подобает, и теперь наслаждается жизнью при дворе, властвуя в бальных залах и салонах… Что же, раз Его Высочество Исабель сумел, то Лирой тоже справится с главной задачей, возложенной на него братом: разделит ложе с повелителем Суль-Мирьяха, родит ему наследников и тем самым свяжет кровь рода Ле Корд с божественной кровью Сына Небес, Дня и Полуночи. — Я не держу на тебя обиды, Игнас… просто очень скучаю по дому, — юноша взглянул на луну, что сияла в чернильно-черном небе этой южной страны, к которой он уже начал постепенно привыкать. — Может, ты и Ален когда-нибудь меня навестите… мне бы очень этого хотелось, брат…