Птичка

— Здравствуй, Птичка, — улыбнулся Гаяр, увидев в окошке милое омежье личико. — Я весь день думал о тебе. — Мне не нравится такой формат диалога, милорд, — принц попытался осадить альфу, как делал обычно у себя дома, но его ответная улыбка стала еще шире. — А ты, значит, Птичка с норовом? Как это говорят у вас? Очаро… очаровательно? — Да, — вздохнул Лирой, поняв, что затея не удалась и собеседник отказывается признавать его превосходство по праву крови. — Еще подходит слово «восхитительно», «обворожительно», «прелестно», «изумительно», выбирайте любое, милорд. Заходящее солнце окрасило стены дворца в яркими рыжими сполохами. Косые лучи падали на лужайку, и тени деревьев вытягивались длинными полосами, знаменуя скорый конец дня. Гаяр Хван уселся на дорожку у самой стены, чтобы опираться о нее спиной: так было удобнее разговаривать, не смущая юного наложника своим видом. Альфа не солгал: он всю ночь и весь длинный день думал лишь о красивом омежке, чей запах уловил в разгар отбора лучших воинов-серванов для внутренней охраны дворца. Птичка в клетке… но как же сладко и призывно пахнет его кожа… от одного вдоха по горлу прокатывается сладкое вожделение и ударяет вниз живота неудержимой жаждой овладеть… Хотелось прильнуть к решетке, чтобы лучше рассмотреть Птичку, но и нескольких беглых взглядов хватило, чтобы понять: этот цветок Императора краше многих… Гаяр успел расспросить, кого надо, чтобы разузнать о Птичке все, начиная от происхождения, заканчивая позорным провалом в день приезда и представления Императору. Вот, значит, отчего Сын Небес отослал принца Лебрании с глаз долой… досадная оплошность с его стороны… крайне досадная… Но очень выгодная для самого Гаяра. Осталось самая малость: добиться от омеги доверия, а это не так просто: юноша явно напуган их встречей, видимо, в гареме ему уже объяснили, чем чреваты для наложника любые встречи с мужчиной, если только они не происходят в покоях Сына Небес… — Так откуда Вы знаете язык моей страны, милорд Гаяр? — юноша вновь повторил вопрос, оставшийся вчера без ответа. — И зачем тебе нужен я? Лирой стиснул прутья решетки, кусая губы от волнения. Весь день он только и делал, что думал о командующем, рисуя себе всевозможные исходы их встречи: начиная от разоблачения и публичной казни, заканчивая войной, которую развернет Игнас, чтобы отомстить за смерть омеги рода Де Корд. Вот почему принцы должны выверять каждое свое слово, каждый свой жест, а он сглупил, расслабился, забылся, и вот, что из этого вышло: Лебрания и Суль-Мирьях могли стать врагами на долгие годы и все из-за него… — Языку меня научила Советница Хонг-Чон-Линь. Именно ей я обязан своим появлением во дворце Сына Небес, именно она научила меня всему, что я умею и знаю. — Она воин?! — ахнул Лирой. — Она состоит в ордене сестёр Ай-Дагин, — объяснил юноше Гаяр. — Ты ведь никогда не слышал об этом, Птичка? Его Высочество сначала помотал головой, и лишь потом сообразил: собеседник, сидевший на земле, его не видит, поэтому повторил вслух. — Увы, в этом я полный невежа… — Орден Ай-Дагин настолько древний, что помнит еще времена, когда великий Суль-Мирьях весь состоял из земель, которыми владели враждующие племена. Далеко-далеко на востоке лежит горная гряда, и там, среди острых вершин, расположен монастырь ордена. Сестрами Ай-Дагин становятся только женщины-беты, способные на поистине… как ты сказал… изумительные вещи. Лирой машинально кивнул, отмечая успешно выученное альфой слово. — Сёстры Ай-Дагин искусные врачевательницы, им подчиняются стихии, они обладают даром… видеть сквозь время вперёд… — Как прорицатель в гареме? — Прорицатель дитя по сравнению с любой из сестёр. Именно поэтому Хонг-Чон-Линь стала Советницей Императора. — Говорят, она тоже родом из Лебрании… — Верно говорят, — голос мужчины тёк певуче и протяжно, словно он рассказывал юноше сказку, убаюкивая и погружая в дремоту. — Советница происходит из твоих земель, Птичка, но она не из знатного рода, а потому не умеет ни читать, ни писать. Её привезли в Суль-Мирьях в глубоком детстве и сразу же забрали в орден. Устную речь она еще помнит, но все остальное — увы. Я же хочу знать еще больше, раз уж Император вступил в союз с твоим царственным братом, принц. Ты научишь меня своему языку, расскажешь, как живут в твоей стране, объяснишь мне все, что я захочу уточнить. — А что взамен? — Лирой поморгал, заставляя себя сбросить навалившееся оцепенение. — Что получу я, милорд Хван? — Безопасность. Я сохраню наши встречи в тайне, Птичка. Или ты желаешь чего-то еще? Только скажи, я все устрою… Юноша втянул носом воздух, пытаясь привести себя в чувство. Втянул и застыл, уловив, наконец, аромат альфы, до поры скрытый от него расстоянием между ними. Небо, как же вкусно стало на языке… Лирою показалось, что его нутро оплела тугая нить и повлекла, потянула навстречу мужчине, что сидел за стеной, так далеко и так недостижимо, что захотелось плакать от отчаяния. Нет, нет, только не думать о нём так! Его Высочество впился зубами в запястье, чтобы боль отрезвила и дала шанс не натворить еще больших бед. — Птичка? Что ты притих? — Размышляю, — хрипло прошептал принц, надеясь, что альфа не поймет причины заминки. — Я хочу… информацию… обо всем, что мне будет интересно… раз уж я заперт в клетке, мне нужно знать о внешнем мире, его жизни, его законах… Вы согласны на равноценный обмен, милорд Хван? — Согласен, о прозорливый из прозорливых, — тихо рассмеялся тот за стеной. — Я весь твой, спрашивай: отвечу, не таясь. Томный предательский жар хлынул в лицо и вниз живота, скручивая тело желанием. Лирой чувствовал нечто подобное в объятиях Марселя, но теперь… теперь эта жажда становилась совершенно невыносимой… — Принц-шлюха, — прошептал он, наблюдая, как тонкая ткань шаровар натянулась из-за вставшего члена. — Да что вообще со мной?! Хорошо, что закат уже догорел и сад погрузился в полумрак, за которым совсем скоро придет густая ночная тьма — в ней можно спрятать собственное нравственное падение… — Уже поздно для уроков, Птичка. Завтра я приду с пергаментом, пером и чернилами. Думай обо мне перед тем, как уснуть. И прежде, чем Лирой нашелся, что сказать, его мучитель ушел, оставив между прутьев решетки свежесрезанную розу. Омега аккуратно протащил цветок на свою сторону, поднес к носу, вдыхая аромат, оставшийся на нем от пальцев альфы, а затем прижал бутон к губам, представляя, как мог бы подставить их под поцелуй, если бы это вообще могло быть возможным. — Я не должен, — простонал юноша, отбрасывая розу в сторону. — Моя цель — стать имбалем! Все, что я сделал, все жертвы, что принёс — для этого… Ну ты и дурак, Набияр… Ну и дурак… Спустившись в сад, принц все-таки подобрал цветок и, надежно укрыв его в рукав халата, возвратился в джан. Стараясь остаться незамеченным, он спрятал розу под подушку и лишь потом позвал задремавшего Париса, чтобы тот помог раздеться и умыться прежде, чем лечь в постель. — Задерни балдахин, — попросил омега, забираясь под одеяло. — Вчера луна так ярко светила, и я не мог уснуть. — Да, господин, — улыбнулся маленький евнух. — Чтобы оставаться столь же прекрасным, тебе нужен крепкий сон. Нельзя допустить, чтобы с твоих щёк пропал румянец, а под глазами залегли тени. Доброй ночи. Лежа без сна, Лирой чувствовал, как дрожит его тело, напрягаясь, словно тетива. Разбуженное желание никак не утихало, а воображение лишь дорисовывало соблазнительные картины тайных свиданий в саду, но теперь подле юноши был вовсе не Марсель… Набияр вытащил из-под подушки цветок, поднял его над собой, любуясь на чуть потрепанные лепестки, а затем медленно прикоснулся им к губам, вдохнул, отыскивая влекущий аромат альфы. И он был: слабый, едва уловимый сквозь томный запах самого цветка, но зато перед мысленным взором снова встала чуть насмешливая улыбка Гаяра, влажно блестевшие кончики острых клыков, подведенные золотом глаза, один карий, другой пронзительно-голубой, золотые змеи браслетов, обвивающие запястья… Лирой представил, как командир серванов увлек бы его за собой в темный сад, как коснулся бы поцелуем руки, как взглянул бы быстро, снизу-вверх, в самое сердце… Прохладный бутон розы скользнул вниз по груди, задел занывшие вершинки сосков, отчего принц едва не застонал в голос. Спохватившись, омежка зажал рот рукой: не хватало еще, чтобы услышал Парис. Изящный омежий член стоял так, что юноше было даже больно. Ах, если бы виновник всего этого безобразия приласкал бы его языком, прошелся от основания до головки влажно и сладко, забирая в рот глубоко, до самого горла… Лирой не сдержал судорожного вздоха, представив милорда Гаяра на коленях перед собой. Представил, как бы он запустил пальцы в длинные черные волосы альфы, прижимая его сильнее… Бутон розы скользнул по члену, ткнулся в головку, задевая колечко и бубенчик в нем, и принц, к собственному изумлению, кончил, кусая губы и орошая алые лепестки белыми каплями… как там говорил Азарий? Уронил жемчуг? Да, воистину так… Последней ленивой мыслью Лироя была догадка: прокол в члене каким-то образом усилил чувствительность, и это было новым открытием для разомлевшего от оргазма омеги. *** Следующие дни Набияр каждый вечер приходил к своему тайному убежищу, пробирался внутрь, прижимался к решетке, чтобы увидеть, как через сад ему навстречу идет альфа, одетый во все черное и золотое. Теперь, когда Гаяр Хван не занимался с серванами, он не надевал доспех, но его одеяние все же напоминало о должности военного при дворе Сына Небес: альфа носил короткий халат, закрывавший его ноги лишь до колен, и подпоясанный широким кожаным поясом с неизменными змеями. Свободные штаны заправлялись в легкие сапоги, а вместо двух клинков за спиной у Гаяра всегда был с собой короткий ятаган в драгоценных ножнах. Перстней Гаяр Хван не носил, зато браслеты не снимал — те крепко охватывали его запястья, словно бы змеи, и вправду, были живыми. Набияр забывал, как дышать, видя легкую стремительную походку этого альфы, а стоило поймать его взгляд, как мысли возвращались к ночным часам: Лирой проводил их, представляя, как отдается и телом, и душой — долго, упоительно и сладко. Правда, с утра он ругал себя последними словами за очередную слабость, но наступала ночь и все повторялось сначала. Все было бы куда проще, повстречайся они в Авалорне, пусть даже у Его Высочества уже был бы муж. В светском обществе было совсем не зазорно завести любовника, если в браке уже появились законные наследники, поэтому Лирой с удовольствием пригласил бы милорда Гаяра в свой будуар… а может, даже в спальню… Ах, пустые мечты… здесь, в золотой клетке Императорского дворца, даже за помыслы о таком запросто могли сурово наказать, поэтому юноша молчал, кусал губы и любовался всем тем, о чём нельзя рассказать никому, даже самым близким друзьям. Поначалу их занятия походили на обыкновенные светские беседы. Гаяр Хван владел языком Авалорна довольно сносно и в речи его не было банальных ошибок, поэтому Лирой поправлял альфу лишь изредка, а еще помогал подобрать подходящее слово, если в диалоге возникала заминка. Гаяр говорил с легким певучим акцентом, чуть больше, чем требуется, растягивая гласные, и от звука его голоса по спине Лироя бежали жаркие мурашки. Когда же принц рассказывал о своей стране, о том, как устроен королевский двор, как во дворце живут омеги, Гаяр цокал языком, изумляясь свободе, которой те пользовались, расхаживая, где вздумается, да еще и без покрова! А едва речь зашла о балах, милорд Хван недоверчиво хмыкнул: разве такое вообще возможно?! — Так ты танцевал, Птичка? — Разумеется, — Лирой возмутился такому откровенному недоверию. — И павану, и гальярду, и куранту! — С мужчинами? — голос альфы звучал тихо и вкрадчиво. — Я же уже объяснял: для бала тоже существует особый этикет. Как брат короля я был волен отклонить любое приглашение, если пожелаю, а мог и сам выбрать того, кто мне по нраву. Танец — это приятный досуг и это ничего более, но танцевать с одним партнером более трех раз подряд — уже дурной тон, если только вы не супруги. — В твоей стране слишком… слишком, — Гаяр замялся, подбирая подходящее слово. — Слишком легкомысленно подходят к положению омег. В Суль-Мирьяхе никто бы ни не позволил своим наложникам танцевать с чужаками. Это позор для альфы! — В Авалорне омеги — не собственность, — разозлился Лирой на подобную откровенность. — Но ведь ты сам сказал: король вправе распорядиться судьбой любого из своих подопечных. Или я неверно понял? — Верно, — юноша глубоко вздохнул, ведь, по сути, Гаяр был прав. — Но у нас нет никаких гаремов! Любой омега может свободно передвигаться по дворцу, гулять в саду вместе с прочими придворными! — Ты скучаешь по родине, Птичка, это я понимаю. Чтобы не сболтнуть еще чего-нибудь лишнего, Его Высочество взял пергамент, и набросал на нем несколько букв, а затем протянул листок через прутья. Гаяр, поднявшись на цыпочки, забрал его и развернул. — Итак, милорд: мы начнем изучать письменную речь. Для начала алфавит. *** Гаяр Хван оказался весьма способным учеником. Через неделю альфа уже переписывал мудрые изречения Асын Минутдина и приносил Лирою готовые переводы, причем ошибок практически не допускал. Юноша сам себе ни за что бы не признался, что сильно ждет этих встреч, весь день предвкушая предзакатные мгновения, когда альфа, просунет между прутьев решетки листок бумаги, а принц, забирая его, словно бы ненароком коснется пальцами мужской руки, чувствуя живое тепло загорелой кожи… Лироя всего пробирало любовным томлением: казалось бы, такая малость, а тело реагирует сильнее, чем на самый глубокий поцелуй… Что вообще стало с ним здесь, в золотой клетке Императорского дворца?! Дома, в Авалорне, омегам было позволено многое: танцы, легкий флирт с понравившимся кавалером, долгие прогулки по парку, где за каждым поворотом аллеи можно было ненароком позволить альфе проявить настойчивость, а самому, прикрывшись веером от любопытных глаз, подставить мужчине губы… Здесь же все это было не просто запрещено, но и вообще каралось смертью, если кого-то из наложников Императора застанут с чужим альфой… И от этого мутилось в голове: хотелось кричать в голос от вопиющей несправедливости, хотелось перестать изображать довольство своей судьбой и начать швыряться украшениями в стены… Пусть Парис будет увещевать успокоиться, пусть Нилюфер пытает: отчего принц сегодня не в духе, пусть… Лирой сходил с ума от вожделения, прекрасно понимая: его грешным желаниям не суждено сбыться никогда. И все, что ему оставалось — эти, словно бы случайные, прикосновения и взгляды сквозь прутья решетки, а когда наступит ночь — откровенные фантазии и нескончаемая жалость к самому себе, навек запертому в золотой клетке. Каждый вечер, прощаясь, Гаяр Хван протягивал взволнованному и смущенному омеге цветок розы, что срезал на своей стороне сада. Лирой прятал свежий бутон в рукаве, но, когда мужчина скрывался за поворотом дорожки, Его Высочество прижимал розу к губам, точно так, как мечтал бы сам прикоснуться к губам начальника Императорской стражи. А затем, возвращаясь в джан, Лирой ложился в постель и, улыбаясь, поднимал глаза к потолку: там, на натянутых нитях, висели уже подсохшие, а местами даже еще живые цветы. Он развешивал розы ровными рядами, чтобы видеть каждую из них. И за каждым цветком стояли воспоминания об улыбке, предназначавшейся только ему, о взгляде, от которого слабеют ноги, о запахе альфы, без которого Его Высочество больше не представлял себе жизни. Каким-то незаметным и невероятным образом чужак с разноцветными глазами и золотыми змеями на запястьях, стал для юноши кем-то очень важным, настолько, что образ белокурого Марселя померк, постепенно стираясь из памяти Лироя Лебрана Де Корд. — Набияра, — поправил сам себя принц. — Теперь я Наби… Но, если у Его Высочества теперь новая жизнь, то стоит ли корить себя за ветреность? Марсель даже не явился проводить несчастного принца, побоявшись королевской немилости… — О, Небо, — простонал омега, вконец измученный плотским желанием и совестью. — Я так больше не могу! Парис! Мы идем в хамам! — Господин?! — маленький евнух, подскочив с матраса, изумленно округлил черные глаза. — Но… сейчас не подходящее время… Если хотите, пойдем с утра… — Сейчас!