Извилистой тропой

Здесь нет голода. Нет жажды. Нет настоящей возможности заснуть, ибо нет физической усталости, ведь у него нет тела. Клетка — не материальное место. В ней не найти обозримых границ, нет даже чёткого определения тому, что он видит, глядя себе под ноги — просто условная плоскость, на которой можно находиться. Иной раз кажется, что эта поверхность существует только лишь потому, что человеческий разум не способен вообразить нечто за рамками трёхмерного пространства, а если попытаться выйти за эти рамки — то попросту провалишься во тьму, которой не видно конца. Эта мысль пугает. Страшит то, насколько зыбко его положение и насколько ничтожно понимание этого места, в котором он оказался. Адам гонит от себя эти мысли, подчас доводящие до экзистенциального ужаса, но получается далеко не всегда. Порой этот всеобъемлющий страх завладевает всем его существом, пронизывая каждую клеточку несуществующего тела, и не остаётся ничего, кроме как сжаться в комочек на несуществующем полу, вцепившись в волосы, и выть — внутрь себя, ибо страшно произвести лишний звук. В такие моменты ощущаешь себя самой мизерной, самой незначительной песчинкой во Вселенной. Здесь нет света. Нет воздуха. Нет ничего материального. Однако есть холод. Вечный, нескончаемый холод, к которому можно худо-бедно притерпеться, но забыть о нём — никогда. Минули, по всей видимости, уже целые века, но он так и не привык. Насчёт этого места сказать наверняка можно лишь одно: здесь есть боль. Адам это точно знает, хоть сам и не испытывал ни разу. Боль есть, и как раз она — самая настоящая. Он помнит раздирающие душу крики Сэма, его кровь, его выпотрошенные внутренности, разбросанные на метры, на мили вокруг. Сэма здесь нет уже целую вечность, но Адам всё помнит, словно видел и слышал только что. И вряд ли когда-нибудь сумеет позабыть. Он сидит, поджав колени к груди, обхватив голову руками, и медленно раскачивается взад-вперёд. Монотонность этого действия успокаивает, вводит в подобие транса, но одновременно не даёт вырваться из собственных воспоминаний. И он не сразу понимает, что загоревшиеся в непроглядной черноте два красных, как тлеющие угли, огонька — не часть прокручивающихся в голове кошмарных эпизодов. В засасывающий всё глубже водоворот воспоминаний просачивается ехидный смешок, и Адам судорожно вздрагивает, лишь теперь осознавая, что он больше уже не в относительной безопасности своего уединения. Люцифер вальяжно вышагивает из темноты, не сводя с него пылающих алых глаз. Ощупывающий, плотоядный, препарирующий взгляд, словно у юного естествоиспытателя, заполучившего на предметное стекло особенно любопытный образец насекомого, которое так долго разыскивал. Адам таращится на него в ответ, не в силах оторваться от обезображенного не то ожогами, не то язвами лица, и не в состоянии даже пошевелиться. Люцифер издевательски медленно обходит его полукругом и заговаривает таким обыденным тоном, словно продолжает давно начатый диалог: — Твой братец славно меня поразвлёк. Такая замечательная подстилка, но слишком уж несговорчивая. Никак не хотел отдаться мне добровольно, а ведь всё могло быть по любви, — Люцифер игриво усмехается, и у Адама мороз пробегает по коже. — Но знаешь что? — он вдруг резко останавливается прямо напротив, опускаясь на корточки, и Адам не отшатывается только лишь из-за сковавшего всё тело оцепенения. — Открою по секрету, только никому не говори, — Люцифер кокетливо подмигивает, приложив указательный палец изувеченной ожогами руки к своим губам. — Он наслаждался. В некоторые моменты малыш Сэмми получал истинное удовольствие, какого не испытывал никогда и не получит больше ни с кем. Я это точно знаю. И он это знает, о да, — дьявол расплывается в мечтательной улыбке. — И будет помнить до конца своих дней. — Ч-что тебе нужно? — Адам с трудом разлепляет пересохшие растрескавшиеся губы, не в силах оторвать взгляд от гипнотических красных огней. — А сам не догадываешься? — Люцифер оголяет заострённые клыки, цепко скользя выжигающим нутро взглядом по его лицу. — Моему братцу достался симпатичный сосуд, но видимо не шибко умный. Чем же ты его зацепил, что он так тебя бережёт от меня? — Что. Ты. Хочешь? — упрямо цедит Адам, намертво стиснув застучавшие зубы. — Мне скучно, Адди, — Люцифер по-детски надувает губы и кладёт обожжённую руку ему на щёку. — Мою любимую игрушку забрали, а Микки своей делиться не хочет. Он такой жадина, разве годится так поступать с младшим братиком? Адам вдруг впервые ощущает что-то помимо парализующего животного страха. Вспышку гнева, ударившую в голову вместе с несуществующей кровью. Он яростно отбивает чужую кисть от своего лица. — Он не такой, как ты! И никогда таким не станет! — Ох-хо-хо! — Люцифера скорее забавляет, чем удивляет его выходка. Пальцы с внезапно прорезавшимися когтями впиваются Адаму в горло, и расстояние между их лицами резко сокращается до минимума. — Готов за это поручиться? — Люцифер лихорадочно дышит ему в губы, опаляя лицо нестерпимо жарким дыханием. Адам жмурится от боли, прикусив язык, на глазах выступают слёзы. — Наивный мозгляк. Думаешь, всегда будешь под его защитой? И никогда ему не надоест? А может, это тебе в конце концов наскучит? И ты сам придёшь ко мне, о да, — Люцифер плотоядно скалится. — Знаю, что придёшь. И мы славно порезвимся, — раздвоенный язык с оттяжкой проводит по взмокшей щеке, и Адам невольно вскрикивает от жара, обжигающего до мяса. За спиной раздаётся громогласный шелест, и Люцифера отбрасывает назад, как щепку на пилораме. Адам от шока не способен даже шелохнуться, объятый коконом мощной энергетики Михаила, и может лишь таращиться вперёд на Люцифера, согнувшегося в три погибели. Тот вдруг начинает истерически хохотать, уперев руки в колени, затем распрямляется, радушно распахивая объятия и ослепляя широченной клыкастой улыбкой. — Братец! Лёгок на помине. Михаил не издаёт ни звука, но Адам чувствует почти на физическом уровне исходящие от него волны угрозы и гнева. Хочется попятиться назад, ещё ближе к нему, но парализующий ужас не даёт даже повернуть головы, не то что сдвинуться. — Какой серьёзный, — Люцифер театрально насупливается, будто передразнивая. — Разве так встречают любимого младшего братика? Твоя холодность ранит меня в самое сердце, — обезображенная рука хватается за грудь под серо-голубой футболкой. — Ты забываешься, Люцифер, — чеканит Михаил, голосом не выдавая ни единой эмоции. — Знай своё место. — Своё место? — дьявол иронично приподнимает бровь и разводит руками, как бы показывая всё вокруг, будто здесь много на что посмотреть. — Это мой дом. Вы у меня в гостях. Хоть бы капельку благосклонности, разве я многого прошу? Михаил не удостаивает его ответом, и Люцифер вновь обращает внимание на Адама. — Не провоцируй меня, — предостерегает Михаил. — Ты знаешь, это ничем хорошим для тебя не закончится. — Как и для тебя, — с усмешкой парирует Люцифер, тыча в него пальцем. — Здесь мы равны, не забывай и об этом, братец. Адам всё ещё не видит, но чувствует, как сгущается напряжение в несуществующем воздухе, как вздыбливаются крылья Михаила, и всё тело прошибает ледяной пот. Если архангелы вновь сцепятся в чудовищной, оглушительной схватке, как тогда, когда они только упали в Клетку, ему лучше не находиться рядом. Но тело всё ещё отказывается сдвинуться с места, и он способен лишь ждать развязки этой выматывающей душу сцены. Люцифер однако примирительно поднимает раскрытые ладони, всё ещё ухмыляясь. — Ну-ну, не будем ворошить старые обиды, братец, я не за этим пришёл. Просто мне с ума сойти как скучно. И знаю, что тебе тоже, ты ведь даже не играешь с этим смертным, — Люцифер в очередной раз смотрит на Адама, ощупывает, облизывает, обжигает одним только взглядом с расстояния, и Адам не может сдержать мелкую дрожь. Вдоволь насытившись его страхом, Люцифер вновь глядит на брата. — Так уступи его мне на время. Обязуюсь вернуть в целости и сохранности, — Люцифер прикладывает левую руку к сердцу в издевательском клятвенном жесте. — А взамен я научу его, как тебя развлечь. — Этого никогда не будет, — ледяным тоном отрезает Михаил. — Ой ли? — Люцифер шутливо ухмыляется, приподняв брови, но алые глаза противоречиво холодные и мёртвые. В их глубинах вращаются многие и многие прожитые вечности. — Не зарекайся, братец. Ты не был в Аду столько же, сколько и я. Однажды тебе осточертеет изображать благородного рыцаря, и тогда… — Люцифер делает драматичную паузу, в очередной раз переключая внимание на примёрзшего к месту Адама, и тот чувствует, как сжимается, уменьшается, превращается в ничто под этим хищным, раздевающим до костей взглядом. Затем дьявол бросает последний взор на неподвижного, как каменное изваяние, Михаила, разворачивается спиной и медленно устремляется в том же направлении, откуда явился, напоследок добавляя через плечо: — А я терпелив. Я подожду. Он подорвался с пронзительным воплем, бешено хватая ртом воздух. Сердце как ополоумевшее таранило грудную клетку, готовое вырваться наружу и убить его в любую секунду. За звоном в ушах он не услышал, как за спиной с шелестом материализовалось второе присутствие, и коротко вскрикнул от прикосновения к плечу, тело рефлекторно бросилось вперёд, стремясь убежать куда глаза глядят, но он резко остановился, наконец вспомнив, кто он, где и с кем. Адам развернулся, падая в раскрытые объятия Михаила, вцепившись в его футболку с такой силой, будто в последнюю надежду на жизнь. Михаил крепко обнял его поперёк спины, прижимая к себе. «Всё хорошо, Адам. Ты в безопасности. Это всего лишь сон». Сон? Нет, не просто сон. Воспоминания. Это было на самом деле. Адам жался к нему изо всех сил, никак не мог унять дрожь, уткнувшись в крепкое плечо под свободной домашней футболкой и чувствуя, как ткань под лицом мокнет от собственных слёз и пота. — Адам, всё в порядке. Это в прошлом. Я с тобой. Дыши вместе со мной. Вдох… Адам судорожно всосал воздух в спазмирующие лёгкие. — Выдох. Он сдавленно завыл, выпуская воздух. — Вдох. Носовые пазухи свело болью. Сердце уже не пыталось пробить путь наружу, но всё ещё неистово колотилось, гоняя по телу адреналин. — Выдох. Звон в ушах постепенно стихал, но его всё ещё трясло. Приступ паники сжёг все силы до ужаса быстро, и Адам чувствовал неимоверную тяжесть в конечностях. Михаил осторожно подтащил его ближе к изголовью двухместной кровати, укладывая набок лицом к себе. Адам не отцеплялся от него, будто от этого зависела судьба всего мира. Казалось, если отпустит — то опять провалится в свой кошмар, и тот окажется реальностью, а всё происходящее сейчас — лишь краткой минутой иллюзорного забытья. Михаил ничего больше не говорил, лишь обнимая его и осторожно поглаживая вдоль позвоночника. По коже от его прикосновений разбегались покалывающие мурашки, миниатюрные электрические разряды, распространяющиеся от затылка до самых кончиков пальцев на ногах. Его медленно развозило, казалось, он плывёт по медленному течению нагретой палящим солнцем реки. Голову заволакивал густой туман, по телу разливалась сладкая нега и тепло, концентрируясь в особенности по низу живота. Адам пришёл в сознание от собственного тихого мычания и обмер. Что… что за?.. Он чуть отстранился и медленно, с опаской поднял взгляд на Михаила. Тот был абсолютно спокоен, смотрел без тени гнева или отвращения, но по собственным щекам всё равно полыхнул отчаянный стыд, когда явное напряжение внизу живота вопреки ситуации только усилилось. — Я… Михаил, прости, я не знаю, что на меня… — Всё в порядке. — Нет, я правда не хотел, не понимаю, что такое… — Адам. Всё нормально. Это всего лишь физиология. Не сильно помогло. Ни от стыда и желания провалиться сквозь землю, ни от истерического возбуждения, которое и не думало униматься. — Извини, пожалуйста… это само пройдёт, дай мне минуту. Не пройдёт. Ты же понимаешь, что не пройдёт, идиот, как ты теперь в глаза ему смотреть будешь? Он пытался ровно дышать. Не смотреть на Михаила. Думать о самой мерзкой дичи, которую только повидал в жизни, но на ум как назло ничего толкового не приходило. Едва уловимый запах озона дразнил обоняние, а спокойствие и молчание Михаила почему-то совсем не помогали делу. Адам отчаянно зажмурился и мысленно возопил, просто не представляя выхода из ситуации. — Я могу помочь, — внезапно произнёс Михаил. Адам вскинулся, ловя его взгляд. Дыхание застряло в груди. Что… Михаил смотрел ему в лицо непонятным взглядом, будто искал что-то — протест? отторжение? — и не найдя ничего, мягко подтолкнул Адама в плечо, переворачивая на другой бок. Не спросил согласия, но оно и к лучшему, ибо Адам просто не смог бы найти в себе мужества дать прямой ответ. И не смог бы отказаться. Михаил прислонил его спиной к себе, распластав тёплую ладонь на солнечном сплетении. Не напирал, не спешил что-то предпринять, как будто давал ещё время прийти в себя, одуматься, прекратить. Но Адам замер в его руках — уже не от страха, нет. Язык юркнул по пересохшим потрескавшимся губам. В голове до сих пор витал лёгкий туман, однако разум больше не метался в слепой панике. Осознание того, где он и что происходит, было вполне определённое. Сердце трепетало за рёбрами, по телу разливалось томительно-сладкое предвкушение. Рука Михаила пришла в движение, но не вниз, как ожидалось, а вверх, ласково скользя по выступам рёбер и впадине грудины, по выпирающим ключицам и нежной коже шеи, вызывая табун мурашек. Стройные пальцы достигли подбородка, мягко поворачивая в сторону. Адам встретился со взглядом Михаила боковым зрением, чуть приметно кивнул и тут же спрятался лицом в подушке. Тогда пальцы Михаила проделали обратный путь, на сей раз немного быстрее — по шее, по груди, по животу — и наконец вся ладонь легла прямо над резинкой широких пижамных штанов. Адам мелко затрясся, кусая губы и поджимая пальцы на ногах. — Пожалуйста… — надорванно застонал он, едва узнавая собственный голос. Тёплая ладонь накрыла его пах через одежду, и Адам вздрогнул, как ужаленный, зажав себе рот ладонью. В мозгу точно разорвался пёстрый фейерверк. Господи. Рука Михаила идеально обхватывала и согревала ноющий от напряжения член, слегка поглаживая сквозь два слоя ткани, распаляя из без того разгорячённую плоть. Адам готов уже отбросить остатки достоинства и взмолиться, однако Михаил, видимо уловив его состояние, осторожно оттянул эластичную резинку трусов вместе со штанами, наконец-то запуская пальцы внутрь, и Адам натурально взвыл в подушку от одурманивающего контакта кожи с кожей. Рука Михаила по сравнению с его пылающей плотью казалась прохладной, и этот контраст лишь обострял ощущения до метафорического отрыва бошки. Пальцы медленно скользили по члену, осторожно, изучающе поглаживая, словно не зная, что делать — господи боже, да так и есть, откуда же ему знать — но эти неопытные движения сносили башню похлеще самых умелых ласк. Адам мелко дрожал всем телом, сучил ногами, невольно раздвигая бёдра шире, комкал наволочку подушки и сдавленно постанывал, перебиваясь на прерывистые вздохи. Михаил едва дышал над его ухом, внимательно отслеживая телесные и эмоциональные реакции, ориентируясь по ним и действуя увереннее с каждой минутой. Уже все пальцы Михаила были в его естественной смазке, и Адам, осознав это, готов был провалиться со стыда. Господи, он ещё никогда в жизни так не тёк… Михаил переместил руку вверх, вдоль ствола, задевая сочащуюся головку выступом на тыльной стороне ладони, и Адама подбросило, как от удара током. — М-Михаил… — взмолился он, и архангел после секундных раздумий сомкнул пальцы на верхушке члена в тугое кольцо, принимаясь водить вверх и вниз, и Адама окончательно прорвало. Он выл, стонал, бредил что-то нечленораздельное, метался головой по подушке, выгибал спину, прижимаясь к Михаилу всем телом. Как хорошо, Господи, как же… С Михаилом творилось нечто странное, чего никогда прежде не бывало. Сейчас он всецело сосредоточился на Адаме, но всё равно улавливал собственное состояние на периферии сознания. Архангел жадно впитывал его эмоции, ощущения, приподнявшись на локте, всматривался в мимику таким одичавшим взглядом, что Адам, если бы сейчас его увидел, то наверное испугался бы или… или… Михаил принялся подушечкой большого пальца водить вкруговую по контуру отверстия уретры, и Адам закричал во всё горло, срывая голос. — М-Михаил! Михаил… а-аах, господи… Архангел пропустил свободную руку между его шеей и плечом, и Адам тотчас схватился за неё, сплетая и сжимая их пальцы до хруста в суставах. Михаил не выдержал и ткнулся носом ему в волосы за ухом, втягивая головокружительный запах, одновременно надавливая большим пальцем на уретру, и этого оказалось достаточно. Адам как-то жалобно, вымученно всхлипнул, на несколько мгновений напрягшись каждой мышцей тела, сжимая ему руку изо всех сил, закушенная губа лопнула, наполняя рот медным привкусом, Михаил ощутил выплеснувшуюся на ладонь горячую вязкую влагу, а затем Адам обмяк в его объятиях, как брошенная марионетка, словно бы разом лишившись всех костей. Несколько минут они пролежали в неподвижном молчании, лишь Адам, которого изредка ещё потряхивало, старался восстановить дыхание. Разморенное сумасшедшим оргазмом тело отказывалось совершать какую-либо активность в ближайшее время, но возвращающему ясность разуму это не мешало задаться вопросом: а что дальше? Что сказать? Что теперь будет? Михаил наверняка уловил его настрой, потому что оборвал загоны на корню: — Адам. Всё хорошо. — Михаил… я... просто не знаю, что сказать. Прости… — жгучий стыд за собственную слабость встал комом поперёк горла. — Тише, — успокоил его Михаил, и тут вдруг они оба вспомнили, что его рука до сих пор у Адама в трусах. Это развеяло напряжённость момента, заменив её неловкостью. Михаил осторожно высвободил руку, а затем Адам ощутил, что вся одежда на нём мгновенно стала сухой и чистой. Он наконец нашёл в себе мужество развернуться к Михаилу лицом, невзирая на протесты разнеженного истомой тела. Михаил внимательно рассматривал его лицо, и Адам смущённо уставился ему куда-то в область шеи. — Спасибо… ну, за всё. Прости, у меня просто нет слов… — Адам готов был придушить самого себя за тупое косноязычие. Нет слов? У тебя только что был самый крышесносный оргазм в жизни — и благодаря кому? — благодаря Архангелу, а ты даже не знаешь, что сказать?! — Всё хорошо, — Михаил погладил его по плечу и, внезапно приблизившись, поцеловал в липкий от испарины лоб. — Не обязательно ничего говорить ни сейчас, ни даже потом. Адам заёрзал, придвигаясь ближе, и уткнулся лицом ему в грудь, тут же с удовольствием ощущая ответные надёжные объятия. — Мы всё-таки это обсудим, — пробормотал он, борясь с одолевающей сонливостью. — Но… утром, ладно? — Конечно, — Михаил обнял его крепче, скользя ладонями по спине. — Всё, что захочешь. Доброй ночи, Адам. — Доброй… Михаил… — прошептал Адам, теряя половину букв. Веки непреодолимо слипались, сознание уплывало, но он так хотел сказать что-то ещё, нечто очень важное, значимое… Однако сон забрал его прежде, чем он успел сформулировать мысль.