Полуденное солнце

— Портниха из тебя просто отвратительная, царевич, — и с искренним смешком протягивает Кощей, окидывая стоящего перед ним насмешливым взглядом с головы до ног. — Я не буду носить ту одежду, — твердо, стараясь сохранять спокойствие в голосе, отвечает Иван. Спустя несколько дней после памятного разговора о его природе, поутру юноша обнаружил, что облачиться может только в весьма специфическое одеяние. «Ну уж нет!», — со злостью подумал тогда Иван, оглядывая длинное, полупрозрачное платье из невесомого золотого шелка, которое услужливо принесли ему вместо привычных рубах и штанов. Роскошь выдающаяся — и быть может, действительно призванная вызвать в обычной омеге восторг и желание принарядится, но царевич ощущал только поднимающиеся в груди тревожное раздражение, смешанное с бессилием. «Он ведь специально…указывает мне на это, тыкает носом везде, где может!», — сглотнув, думает юноша, комкая платье и отбрасывая в сторону. Ему до сих пор с трудом удавалось осмыслить это, и значительная часть отказывалась верить, что судьба действительно обойдется с ним столь жестоко. «Этого никогда не было, запахи эти…», — с тревогой размышлял Иван, растирая лицо руками, — «С чего бы начаться?.. Это все какая-то гигантская ошибка». Вздохнув, он вытягивает вперед руку и всматривается в свои ладони, и особенно пристально — в запястья. Насмешливая речь Темного Князя отпечаталась глубоко, прошлась остро наточенным ножом, уязвляя хрупкое и ранимое — быть может, действительно тонковаты? От того и не шибко ладилось с мечом, зато лучше было с луком? Поморщившись, Иван мотает головой, сбрасывая все эти тоскливые, и сейчас во многом бесплодные размышления. Окинув критическим взглядом комнату, он натыкается на корзинку с нитками, иглами и небольшим льняным полотном. Это один из любезных подарочков гостеприимного Князя Тьмы своему пленнику — все для вышивания, пряжи, лютня для музицирования — чем там еще пристало заниматься благовоспитанному омеге? При виде этих издевательских подношений, царевич ощутил, как в который раз внутри множиться кипящая злость, но сейчас, кажется, этим предметам найдется должное применение. Хитро улыбнувшись, Иван подходит к окну, и вцепившись в тяжелую и плотную бархатную портьеру, тянет со всей силы: «И заодно впустим сюда больше света!». Швея из него действительно не ахти какая, но он прикладывает все усилия, и с горем пополам, исколов все пальцы, и испортив все шторы и часть покрывала, выкраивает и сшивает нечто кривоватое, но хотя бы похожее на штаны и закрывающую, а не оголяющую рубаху. И именно в таком виде, с задранной головой он и предстал перед ликом Темного Князя. «Распотрошил набор для вышивки, посмотрите-ка на него», — и по губам того даже пробегает короткая лукавая улыбка. — Да? Какой ты капризный, прям-таки не угодишь, это же лучшие шелка, — хмыкает Кощей, поднимаясь с трона и обходит пленника кругом, — Но кажется, ты забыл…что остался здесь вместо сестры, заняв ее место. Так что ты удивляешься тому, что должен выглядеть соответственно? В ответ Иван сжимает челюсть почти до скрипа: «У его злорадства вообще есть предел?! Так наслаждается этим…». И Кощей действительно наслаждался — вид строптивого царевича в этом нелепом одеянии, с перекошенным лицом, едва ли сохраняющим печать мнимой покорности был более чем забавен и вызывал чувства, колыхавшееся в диапазоне между раздражением и интересом. «Хм, сколько же ему времени понадобится, чтобы смириться?», — размышляет мужчина, укладывая руки на плечи юноши и скользя кончиком носа по кудрявой копне. — И чем же я пахну? — не выдерживает Иван, поводя плечом. Свой запах он действительно не ощущал, но с тревогой ловил себя на том, что стоя рядом с Князем Тьмы, все время чувствует причудливый, остро-пряный запах, отливающий пламенем раскаленного металла. Да и другие порой тоже начинал улавливать — по замку бродило много тварей. — О, а ты уже готов признать, что пахнешь? — хмыкает тем временем Кощей, и этот удовлетворенный хмык больше походит на темный бархатный шепот. Опустив голову, он вновь вдыхает запах — действительно приятный. Если бы от юноши разило приторным медом, или душным цветом сирени, или еще чем-то ровным в своей однообразности, едва ли бы ему захотелось провести кончиком носа по золотым завиткам, притянуть это теплый аромат снова. Но ему хотелось, и это желание Кощей сразу ловит, словно скользкую нить, что по случайности норовит убежать из рук. «И чего это я?», — нахмурившись, думает он, удерживая себя от того, чтобы опять зарыться носом в кудрявую копну, — «Просто омега и все, еще к тому же с едва теплящимся феромоном». Он переводит взгляд в зеркало, всматриваясь в юношеское лицо — напряженное, замершее в маске, едва ли скрывающей тревожное отторжение. — Ничем особенным. Горячей травой, — ровным голосом произносит Кощей, отстраняясь от головы пленника, но когтей с плеч тем не менее не убирая. — А ты я смотрю, любитель горячей травы, — едко протягивает Иван, чувствуя, как сердце тревожно и быстро бьется. Эти мимолетные касания за спиной отзывались дрожью мурашек по позвоночнику — потому что обещали касания совсем не мимолетные, те, которые он должен будет вытерпеть во что бы то не стало. — Дерзишь… — низким тоном произносит в ответ мужчина, и это звучание, одновременно холодит и поднимает волосы дыбом на затылке, — Хотя в этом есть свое очарование. — Последнее, что я пытаюсь сделать — это тебя очаровать, — огрызается юноша. — Зря. Ведь ты здесь для моей забавы, свет мой, — легким, звенящим в своей насмешливости тоном протягивает Кощей, мимолетным движением накручивая локон на коготь, — И ты будешь делать то, что я хочу, выглядеть так, как я хочу, а мне нравятся красивые вещи, поэтому… — когти скользят вдоль ушей, с которых свисают длинные серьги с топазами, призванные оттенять глаза пленника, — Тебе от этого никуда не деться. Если будешь вести себя хорошо, — и острота спускается к плечу, стягивая края кривой рубахи, — То можешь рассчитывать на мою щедрость. — Оставь при себе свои жалкие подачки, — цедит сквозь зубы юноша, — Мне не нужно ничего от тебя. Меня на это не купишь, я не предатель! — Верно, ведь ты достался бесплатно, за свою глупость, — оскаливается мужчина, недобро прищуриваясь, — Тебя все бросили здесь, предали, никто за тобой не пошел, ведь третьего сына, тем более бету, можно не беречь… Тут, конечно, вышел просчет, -и от ухмылки в кощеевом голосе Иван передергивается, — Знал бы твой отец, какую выгоду упускает, берег бы лучше, не так часто сейчас рождаются мужчины-омеги, способные быть младшими мужьями…- и пока ядовитая речь льется на распев, Бессмертный нарочито медленно накручивает на пальцы светлые пряди, — А мне ты и без приданного достался, и без выкупа. Может отправить в твой дом пару золотых мешков, чтобы все было честно? И на этой реплике самообладание юноши заканчивается, — «Он говорит обо мне как о товаре, хуже, как о какой-то вещи безжизненной!» — Я не достался тебе, — развернувшись лицом к Кощею, шипит Иван, яростно сверкая глазами, — Я остался здесь взамен своей сестры, которую ты, чертов ублюдок… — Ты совершаешь ошибку, царевич, — в воздух поднимается рука, с лицом спокойным и холодным Кощей награждает пленника звонкой пощечиной, — пытаясь меня разозлить. Но попробую разъяснить твоему недалекому уму еще раз: у меня есть очень много способов сделать тебе больно и если ты… — Делай что хочешь, — резко и порывисто перебивает Иван, едва заметно морщась от боли в щеке. — Да? И в следующее мгновение шею пронзает острая боль — то когти скользят от подбородка к ключице, оставляя глубокие, кровоточащие царапины. — Быть может, тогда хватит с тобой церемонится? — шипит Кощей, резко притягивая Ивана к себе. Тот пытается упереться руками в плечи мужчины, оттолкнуть его, но тот издает гортанный, низкий, животный рык, взывающий к самым глубоким инстинктам, и того на физическом уровне руки слабнут, смягчаясь, позволяя вжать себя в мощное, сильное тело. «Надо сопротивляться!», — с отчаянием думает юноша, усилием воли разжимая свои ладони, что сомкнулись на широкой спине. Но чем больше он пытается воспротивиться, тем сильнее напор — сомкнув когти на подбородке, мужчина целует, или скорее вгрызается ртом в рот. Пряность смешивается с травами, раскаленный металл — с полуденным солнцем. Иван ощущает этот поцелуй самым отвратительным, что с ним случалось, но прервать его тяжело, почти невозможно — словно утягивает в трясину. И он отвечает на вторжение, проскальзывая языком по клыкам и ощущая от того сладкий жар, пробегающий по всему телу. Его пылающие, дрожащие руки порываются лечь на острое лицо, и дернувшись, он вцепляется в сбитую на боках рубаху. — Нет, — шепчет Иван, резко мотнув головой, разрывая касание, — Нет… «У него неплохая воля для омеги», — внутренне хмыкает Кощей, слизывая кровь с шеи, крепко, до болезненных синяков смыкая пальцы на юношеском стане. — Повернись ко мне, — царевич же дергается, прикладывая все усилия к тому, чтобы максимально отстраниться, — Я сказал, повернись, — еще тверже, с большим нажимом произносит Кощей, давя и голосом, и пронзительным, блестящим взглядом. «Он же не просто альфа, он чертова нежить», — с отвращением думает Иван, медленно, сопротивляясь всей своей сущностью, поворачивает голову и сталкивается с расширенным темным зрачком на фоне ярко блестящей лиловой радужки. Черная бездна вцепляется в него когтями, и отвести глаза он не в силах. Запах пряностей затапливает, и голова начинает кружиться — не держи его в цепкой хватке холодные руки, он, быть может, и на ногах не устоял. — Удел омеги, тем более такого как ты — подчиняться, — наклонившись к покрасневшему уху, шипит он, — И чем быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя. Потому что если не поймешь по-хорошему, то придется понимать по-плохому. «Тебе я точно никогда не подчинюсь», — думает Иван, одаривая уже отходящего от него Темного Князя злым взглядом исподлобья. — И как же будет по-плохому? — все-таки спрашивает он, буравя спину мужчины тяжелым взглядом. — Хороший вопрос, царевич, — усмехается Кощей, бросая снисходительный взгляд через плечо, — Нарываться на пытки ты горазд, но думал ли о том, что мое раздражение может зайти куда дальше? Быть может, стоит вернуть сюда твою сестру? Или напомнить твоему неразумному царству, что случается, когда кто-то нарушает границы нави? И по дернувшемуся уголку губ Бессмертный понял, что попал в цель — за близких юноша переживал явно куда больше, чем за себя. …Оставшись наконец наедине с сами собой, Иван с трудом находил себе место в этой большой, богато убранной комнате. Волнение, теперь в несколько крат умноженное, трепыхалось в груди быстрокрылой птицей. «Нет, он просто…дразнит меня, он не посмеет!» — размышляет он, тревожно расхаживая из одного угла в другой и тем самым запутывая цепь, прикрепленную к лодыжке, — «И он все время подавляет меня этим своим…запахом!». Как бы ему ни хотелось верить в это, обострившаяся чувствительность нюха наталкивало на мысль, что злословие и насмешливость хозяина замка опирались на весьма нелицеприятную для него правду. «Да какой…какой я омега!», — он на мгновение замирает напротив зеркала, — «Я же…я же даже не знаю ничего, как это случается и что делать…». Что-то он конечно да знал — слышал скабрёзные разговорчики и шуточки в дружине, наблюдал шутливые ухаживания и попытки ущипнуть проходящих мимо и вот-вот входящих в пору дворовых омег. Устраивать брак всегда старались пораньше, после первых течек — и хотя у холопов было поболее свободы в этом плане, не было ничего хуже для беспомощной омеги чем оказаться в такой период рядом с альфой. Пару раз он с осуждением и содроганием отвращения слушал эти истории — как за какой-то девкой или юношей не уследили, и те с радостью отдались в лучшем случае одному — а то и целой толпе альф, навлекая позор на свой дом и голову. — Нечестно пользоваться положением слабого, — обронил он как-то в разговоре со старшим братом. — Да они сами хотят, а потом льют слезы попусту, — отмахнулся тот, — Что с омеги взять. Иван в ответ нахмуривался — на тот момент судить ему, считавшему себя бесконечно далеким от этих перипетий, было трудно. Омег же царской крови, вроде сестры, берегли как зеницу ока, окружали бетами и такими же омегами, с малых лет готовили и наставляли к уготовленному той самой проклятой природой. А юноша, выросший в свободе, словно полу сорная, дикая трава на околице, едва понимал, что происходит с его телом, почему оно так легко отзывается на чей-то запах, и что за проклятая сила заставляет его обмякать в холодных руках этого жестокого мужчины. И разве дальше не должно стать хуже? Та самая течка — может ли он сделать что-то, чтобы избежать ее? И если да, то как? Как это вообще будет ощущаться, неужели он действительно не сможет сделать ничего и будет рад отдаться сам, как обещают ему жестокие и насмешливые уста Бессмертного? Ничто вокруг не служит ему ответом, никто не может протянуть руку помощи, и холодные стены обнимают тягостным молчанием, сквозь тишину которого он слышит лишь свое дыхание. «Как бы то ни было, я не дам ему сломать себя», — мрачно думает Иван, поднимаясь на ноги и подходя к столу, — «Быть может, действительно окажется, что я омега, но прежде всего я — это я, и я не стану сдаваться. Хорошо, что здесь нет Милы и ей не приходиться терпеть всю эту мерзость, а я…найду способ выбраться». Юношеские руки ложатся на тяжелую, увитую витиеватым позолоченным узором вазу, судя по всему, призванную служить еще одним украшением этой ненавистной ему спальни. «Достаточно тяжелая», — с удовлетворением думает он, поднимая предмет. Коротко выдохнув, Иван со всей силы прикладывает вазу о собственное лицо, метя острой ручкой в область носа. Жест этот незамеченным не остается — на следующее утро, завидев его разбитое, но чрезвычайно довольное лицо, служанка- мавка явно тревожится. Нечисть пытается дотронуться до его носа, но Иван отступает назад, отмахиваясь руками, пытаясь жестами объяснить, что он, напротив, в полном порядке. Болотные глаза смотрят на него с недоверием, и тем же днем его сопровождают к хозяину замка. Мавка, склонившись перед своим господином в глубоком поклоне, произносит фразы, на языке для пленника незнакомом. Усмехнувшись, Кощей коротко отвечает ей репликой, содержание которой так же остается для Ивана загадкой. «Наверное она переживает, что он подумает, что они плохо следят за мной», — он в досаде поджимает губы. — Я сам сделал это, — в конце концов не выдерживает Иван, кося взгляд на мавку, — Она ни в чем не виновата. Так или иначе, несмотря на чужеродность этого существа, пролить из-за себя необоснованный и наверняка жестокий гнев Князя Тьмы на неповинную служанку царевичу не хотелось. В ответ, коротко усмехнувшись, Кощей кивком головы приказывает мавке выйти прочь — в целом, признание юноши погоду не сделало, он и так вполне верил, что тот выкинул эту дурость сугубо по своей воле — но сам факт вступления за нечисть интересен. — И что это с нашим прекрасным личиком? Говоришь, испортил его сам? — едко, нараспев протягивает Князь Тьмы, откладывая в сторону свиток, лежащий на коленях. — А что, оно уже не кажется таким смазливым? — огрызается Иван, и гнусавый тон окончательно подтверждает то, что и так видно не вооружённым глазом. Хотя опухшую переносицу саднит, результатом юноша доволен — больше никакой дурманящей смеси пряностей, щекочущей ноздри. И это придает ему сил смотреть на своего врага прямо и жестко. «Какой забавный», — хмыкает Кощей, ощущая, как внутри поднимается раздражение, смешанное с азартом, — «Думает, ему это поможет». — Ломать нос весьма неприятно, — и длинные когти постукивают о подлокотник кресла — Все приятнее, чем ощущать тебя, — насупившись, цедит Иван, чувствуя, как тело вытягивается в струну. Каждая минута нахождения рядом с этим мужчиной вызывала внутренне напряжение, подобное тому, что ощущает животное, которому отрезали когти в комнате с опасным хищником. Кощей же, сощурив глаза, медленно поднимается с места. Мальчишка непроходимо глуп и самонадеян, и эти качества всегда вызывали в нем отторжение, а умноженные на его происхождение так и вовсе составляли сочетание цепляющее непрекращающимся раздражением. — Судя по тому, как разбили твой отряд, воин- бета из тебя жалкий, — медленно произносит он, обходя Ивана со спины и укладывая ладони на плечи, — Но и никакой должной омежьей покладистости в тебе нет, только кукольное личико. Ни рыба ни мясо, и если бы у тебя была хоть кроха ума, то ты бы понимал, что злить Князя Тьмы не стоит, — коготь проскальзывает по шее, оставляя кровящую, протяженную царапину, — А что до того, чтобы ощутить меня, — и на этой фразе тон голоса становится особенно низким и хриплым, а ладонь спускается к низу живота, выразительно надавливая, — Это тебе еще только предстоит, — заканчивает Кощей, растянув губы в ядовитой улыбке. — Если бы ты хотел, ты давно взял, о чем уговорено, — шепчет юноша, со стыдом отвращения отворачивая голову в сторону. — И я возьму, — оскаливается Кощей, — когда сочту нужным. Иван уже собирается было открыть рот, чтобы выдать очередное возражение, но холодные руки резко соскальзывают с плеч, забираясь под рубаху и накрывая собой соски. Юноша, вздрогнув и прикусив губу, пытается взбрыкнуться, вырваться, но хватка крепкая, и попытки отбиться локтями успехом не увенчались. Усмехнувшись, Кощей надавливает на маленькие, алые круги подушечками пальцев, после коротко, едва ощутимо приходясь когтями. «Чувствительные, уже припухшие…», — размышляет мужчина, с победной ухмылкой наблюдая за тем, как Иван рвано выдыхает, сцепив зубы и вспыхивая щеками. В целом, этого ему достаточно, ровно, как и усилившего запаха полевых трав, что стал на несколько оттенков слаще, чтобы с высокой достоверностью определить, коль скоро покой покинет его пленника. Но Кощей заходит дальше — поймав одной рукой брыкающиеся руки, прикусывает мочку уха, посасывая, надавливая когтями на мягкую плоть. Иван яростно мотает головой, но это приводит лишь к тому, что чужой язык и губы скользит по его шее, а руки задирают край рубахи, бесцеремонно укладываясь на ягодицы. И хотя для Бессмертного эти жесты ближе не к чувственному соблазнению, а подобны тем, с которыми мясник ощупывает скотину на предмет соответствия убою, усиливающийся с каждой его лаской запах летнего поля бьет прямо в ноздри. Прикусив шею, он оглаживает пах юноши, с удовлетворением отмечая, что даже лишенный обоняния омега возбуждается. Коротко хмыкнув, он вновь сжимает бедра, невесомо проскальзывая когтями меж ягодиц, отчего тело в его руках почти подпрыгивает, силясь отстраниться. Но от этого короткого касания, после которого он снова укладывает ладонь на низ живота, сжимая, и одновременно прикусывает плечо, срывая-таки с плотно сжатых в нитку алых губ глубокий, подавленный вздох. «Все с ним ясно», — хмыкает Кощей, резко отстраняясь и отпуская тело в своих руках, от чего Иван обухом оседает на пол. — Хотя думаю, в хорошие шлюхи сгодишься, если научишься вести себя как полагается, — ядовито протягивает Кощей, — Все задатки имеются. «Почему…почему ему такое удовольствие доставляет унижать меня», — с кипящей злостью, смешанной болезненным стыдом, думает юноша, шумно вдыхая ртом воздух. — Я тебе не принадлежу и никогда не буду, — уставившись в пол, оцепенело произносит он, обхватывая плечи руками, — Я твой враг, а не постельная игрушка! И однажды, настанет день, когда ты отплатишь за все зло, что совершил! — И Иван бросает на возвышающегося над ним мужчину, пронзительный, острый взгляд. — Правда? — с насмешливой, откровенно передразнивающей интонацией тот наклоняется к его лицу, цепко ухватывая подбородок и притягивая ближе к себе. Их взгляды сталкиваются, и в голубых глазах, смотрящих на него прямо и дерзко, плескалось море злости и презрения. «Кем он вообще возомнил себя, что смеет угрожать мне?», — думает Бессмертный, крепче, до крови смыкая когти на тонкой коже, — «Должен радоваться, что вообще еще живой и не облизывает своим длинным языком раскаленные гвозди». То, как этот юноша выглядел, как и что говорил, даже, черт возьми, как он пах - все в нем поднимало со дна бурлящее темными водами раздражение. Быть может, раздражение даже слишком сильное для всегда спокойного как ледяная глыба Князя Тьмы. — Что ж, буду ждать с нетерпением, — оскаливается Кощей, «Его течка совсем скоро», — с мрачным удовлетворением думает мужчина, покидая гостиную залу с громким цокотом каблуков, — «И уверен, он запомнит ее надолго…».