Полуденное солнце

Едва переступив порог этой комнаты, Кощей сразу вдыхает запах, что вскружил голову и лишивший навь внимания своего князя на целую неделю. Ровный во сне, не такой насыщенный и плотный, как в течку, но более яркий и выраженный, чем был до нее. От этого ли он ощущает его так отчетливо — во всех сложных и тонких оттенках? Или дело в том, что из всех запахов, что окружают его, именно этот стал самым особенным и манящим? Коротко, раздраженно поморщившись, Кощей внимательным взглядом оглядывает комнату — так или иначе, даже если со своим положением пленник не смирился, то явно позволил себе обжиться. Кресло переставлено от стола к окну, на самом столе — явно использованные иголки и клубки ниток. Тяжелое и высокое зеркало покоится в углу, для верности укрытое одним из покрывал. «Не хочет смотреть на себя», — подмечает мужчина, неслышными шагами проходя вглубь покоев, к столу. Лиловые глаза царапают вышитый гладью рисунок — и кривоватые птицы вызывают внутри смутное чувство, которое Кощей тут же давит, разводя губы в усмешке. Иван, которую ночь уже спящий тревожно и беспокойно, начинает ворочаться в подушках, словно ощущая неслышимое присутствие постороннего. Или обоняя его сквозь сон? Кощей же в два шага оказывается у постели, и накрывает лоб юноши ладонью. В ответ складка меж нахмуренных бровей разглаживается, а дыхание становится более ровным и глубоким. «Вот так… Просыпаться тебе пока не стоит», — думает Бессмертный, опускаясь на край кровати. Уличенным в этом визите быть совершенно не хочется, хотя пленник ясно выразил желание поговорить. Однако он эту просьбу малодушно проигнорировал, а теперь сидит здесь будто ночной вор в своем собственном доме, пленитель, сбегающий от своего пленника. Тем временем Иван, ощущая знакомый и бессознательно манящий запах сквозь теперь уже крепкий сон, невольно тянется к его обладателю, желая найти тепло и утешение от тоски. И от того его ладонь накрывает холодную. Хмыкнув, Кощей собирается вытянуть руку из плена, и именно в этот самый момент юноша, порывисто выдохнув, слабо сжимает пальцы. Как тонким ударом розгой по коже — невесомо, едва заметно, а саднит протяжно и остро, и от этого Бессмертный коротко вздрагивает, чуть заметно морщась. Он и эмоции его ощущает, особенно сейчас, когда пленник открыт и расслаблен — еще один чудесный подарок, возможностью чувствовать предназначенного не только телесно, но и душевно. «Хм…», — наклонившись, Кощей вытягивает вперед свободную руку, осторожно укладывая ее на юношескую грудь и прикрывая глаза. Все как он и предполагал — и отчасти схоже его собственной обескураженной злостью. Под когтистой ладонью бьется сердце, полное отчаяния с всполохами тоски, тугого комка из злости и вины. Меж ребер будто не видимое, но огромное и вязкое темное озеро стыда. «Что ж, не удивительно, что в этих условиях он…постепенно увядает», — нахмуривается Бессмертный. И замирает в этой позе на несколько протяженных, кажущихся бесконечными минут. Два основных инстинкта, ведущих хищную и доминирующую часть альфы — присвоить себе, овладеть и владеть. И второй, являющий собой не что иное, как отражение первого — заботиться и оберегать. Оба из них упрямо пытались поднять голову, и испытывать подобное сплетенное в крепкий змеиный узел сочетание эмоций по отношению к этому юноше казалось самым нелепым из всего того, что только можно ощутить. Это злило, раздражало, вызывало тревогу, иными словами — слишком уж колыхало незыблемое веками безразличное равновесие души. Кощей и в сумрачной тьме ночи прекрасно видит каждую черту расслабленного во сне пленника — осунувшиеся, потерявшие былой румянец щеки, бледный и сероватый цвет кожи, характерный для всякого, кто лишен дыхания свободного ветра. И на этом схуднувшем (а ведь еду паршивцу предоставляли более чем достойную!) лице словно бы чуть заострились черты, парадоксальным образом делая их более броскими. На этой большой, беспардонно большой кровати, его лежащая на самом краю фигура, к тому же опоясанная на лодыжке тяжелой позолоченной цепью, выглядит хрупко… беззащитно? С низким, шипящим вздохом, полным не то досады и горечи, не то усталого раздражения, он позволяет себе опуститься на постель за спиной Ивана, уложив ладони на грудь и притянув его к себе. Омега в его руках расслабляется, свернувшись клубочком, дыхание его становится размеренным и спокойным. И эта поза доверчивой хрупкости отдается в Бессмертном чувством глубоко загнанной под когти занозой. Зарывшись носом в волосы на затылке, он крепче смыкает объятие, поджимая ноги и тем самым замыкая юношу в своих руках в своеобразный кокон. И измаявшийся, измотанный горечью, неопределенностью и одиночеством юноша, тихо выдыхает сквозь сон, убаюканный осторожными поглаживаниями, окутанный запахом альфы со всех сторон. Кощей же вновь вдыхает запах. Такой простой и одновременно сложный — и он различает в этом букете каждую отдельную траву и цветок, составляющей теплый и обволакивающий аромат. «Черт, и почему он продолжает так сильно пахнуть, прошло уже достаточно много времени…», — с досадой морщится мужчина, бросая беглый взгляд на прикроватный столик, на который мавки исправно приносили пленнику питье. Проскользнув кончиком носа по затылку дальше, он утыкается в шею, с которой уже сошли все синяки и засосы, оставив ровную кожу с россыпью веснушек. Без его метки. И Кощей, едва слышно зарычав, непроизвольно оскаливается, и от этой волны ревнивого, так и не нашедшего своего выхода собственничества, внутри поднимается злость и на безмятежно спящего омегу, едва ли понимающего, что именно он будит в нем, и на самого себя. «Это просто идиотизм, глупость, это…просто ошибка», — думает Бессмертный. Как он мог угодить в эту ловушку? Это простые инстинкты, это животное, столь же сильное, сколь иррациональное и бессмысленное. Ничего о настоящих, подлинных чувствах, это просто причудливый каприз природы. Он же ничего не знает об этом, по сути, еще совсем мальчишке, кроме его дурного характера и самонадеянности, его проклятого происхождения. И Кощей просто не знал, что делать с этим — с этим всем, что отрицать было глупо и бессмысленно, а принять — невозможно. Он истинный, но разве эта злая насмешка судьбы может быть истинной? Иван, оседлав его сверху и запрокинув голову назад, размеренно покачивает бедрами. Единый сейчас со своим телесным желанием, полностью принимающий и отдающий, горящий с головы до пят, он в каждой своей черте отражается в лиловых глазах нежити чистым прекрасным. И сияет не той красотой, что излучает стылое, недвижимое в своем мертвом блеске золото, обрамляющее холодные камни. Это –прелесть теплого солнца над пшеничным полем, живые блики солнца на хрустальных каплях свежей росы. Кощей крепче смыкает когти на мягких молочных бедрах, проходится ладонью по чувствительным впадинам на копчике. Иван, в истоме прикусив губу, переводит взгляд на его лицо, а после — ниже, натыкаясь на рубец над сердцем. Омега коротко хмурится, словно впервые видит, точнее, отчетливо замечает этот шрам. — Н-не надо, — хрипло выдыхает Кощей, перехватывая юношескую ладонь, что тянется огладить рубец. Но Иван даже сейчас слишком упрям, чтобы сдаваться так просто — он опускается на мужскую грудь, утыкается в шею носом, ласково потираясь. — Почему? — шепчет тихий голос, и в этот простой вопрос — тонкий удар молоточком по затертому временем, крепко, да неверно сросшемуся перелому. Кощей предупредительно и тихо рычит, но юноша, зарывшись пальцами в темную гладь, останавливаться не хочет. Действующий не разумом, но ведомый глубоким инстинктом, разбуженными до самого основания чувствами, он прекрасно ощущает, что именно нужно его альфе по-настоящему. Поэтому выцеловывает холодную шею, мягко прикусывает кадык, скользит языком по ключицам, пока наконец не накрывает губами длинный, протяженный рубец на левой стороне груди. Кощей хрипло выдыхает, вздрагивая всем телом, и холодные руки ложатся на хрупкую спину, желая прижаться кожа к коже, поглощая бескрайнее тепло, которое не исчезает, истончаясь, а обволакивает ласковыми потоками снова и снова. Между этим глубоким топазовым взглядом, что согревал терпкой сладостью, и тем, в котором плескалось отчаянное отвращение — бездонная, непреодолимая пропасть. Ровно, как и между тем презрением, каким он одарил своего нечаянного любовника, когда забытье гона сошло, и тем вожделеющим обожанием, что затмило все разумное. И Кощей прекрасно понимает, где на самом деле правда. «От того, что мне не нравятся факты, они не перестают ими быть», — мрачно размышлял он, сопоставляя детали произошедшего в голове еще раз. То, как этот запах стал различимым для него еще до самой течки, то, как позорно и никчемно он не смог совладать со своими же инстинктами, то, как с абсолютной уверенностью принес его на руках в свои покои — место, куда никому не позволялось входить, то, как утонул в хрустале топазовых глаз, алча услышать самый желанный звук — протяжный, удовлетворенный стон содрогающегося в его руках омеги. Все это насмешливым росчерком пера судьбы подписывало ужасающий и неутешительный приговор — животная сущность в нем признала этого юношу как свою пару. Но только лишь животная. Ведь он вообще никогда не предпочитал омег — проще было с бетами, нейтрально пахнущими, не задающими лишних вопросов и не питающих лишних надежд. И никогда не останавливаться на ком-то одном — фавориты ни к чему, ничего лишнего, никаких мерзких попыток стать ближе, и не важно, искренние они с другой стороны или нет. Но теперь череда привычных и удобных раньше тел отвращала, его былые любовники покидали покои Князя Тьмы с растерянностью, силясь понять отчего столь резко впали в немилость. Он же даже до дела толком дойти не мог — все казалось не тем, не тот запах, не то ощущение теплой кожи, ни толики возбуждения, только равнодушие, переходящие в отвращение, при всякой попытке найти забытье в других объятьях, доказать себе, что это лишь разовое помутнение, что ничего не изменилось, что ничего страшного не произошло. И все старания водить себя за нос были столь бесплодны, сколь бессмысленны. Все это приносило лишь раздражение, смешанное с бесящим до колик нежеланием капитулировать перед правдой. Хотя казалось бы — пройти пару коридоров, распахнуть дверь, и вот то, что ему нужно, просто возьми и сделай своим окончательно. Это желание зудело под когтями, множа раздражение и злость на пробудившиеся инстинкты, что в здравом уме ничего кроме отвращения и злости не приносили. «Хах…истинный», — зло и горько усмехается Бессмертный, на мгновение еще крепче смыкая когти на юношеской груди. — Княже, разве вы не должны были позже вернуться? — Да расстроилась свадьба, — отмахивается рукой Мстилав, — Отменил в самый последний момент, Святополк умудрился признать истинной служанку из свиты будущей супруги, так что обернулись так и не отгуляв пира. Кощей коротко кивает, не особо стремясь скрыть удовлетворения на лице — дела до проблем чужого двора не было, а то, что после долгого отсутствия возлюбленный не покинул дом вновь, могло лишь радовать. Но разговор о расстроившееся сватовстве заставлял зудящее беспокойство подниматься вновь. — Невеста ваша, что прибудет ко двору, вы говорили, что видели ее на смотринах, она… — решается осторожно уточнить он, подходя к мужчине и укладывая ладони на плечи, — ваша истинная? — Нет конечно, — хмыкает тот, сразу перебив весьма глупое предположение, — Княжеские браки так не заключают, Святополк большую глупость сделал, потерял союзников… Южным племенам он теперь враг, и я бы на его месте так не радовался. — А он радуется? — Даже слишком… Хотя бог его знает, говорят, когда встречаешь истинного, влечение непреодолимо, так что… И все ж таки, сглупил он — взял бы девицу полюбовницей — никто бы слова не сказал, и брак бы заключить, как уговорено по сватовству, имел бы все. Кощей же уже слушает эти рассуждения краем уха, самое главное — будущая княгиня не отнимет у него всего и разом. И в этот момент юношескую голову вообще не приходит мысль о том, что быть может, и для него боги судьбы могли приготовить такую пару. Ведь у Кощея уже было то, что нужно, и все, чего он желал — сохранить имеющееся. Он в своих чувствах не сомневается — и ему всегда кажется немного пугающе- иррациональным, когда в один момент завидев абсолютно чужого человека тот или иной альфа или омега теряли голову, готовы были отринуть все, чуть ли не грызть глотки всякому, кто вставал на пути к желанному союзу. — Это от того, что ты бета, — не то снисходительно, не то утешающее произносил его наставник, — Но то лучше для лекаря, обоняние у тебя и так хорошее. И он всегда втягивает украдкой запах князя, не смея показать что действительно различает его — дым от костра, смешанный с кожей свежей выделки. Но ведь и полюбил он этот запах, потому что любил его обладателя, а не наоборот. «А что будет, если он все же встретит ее? Или его?», — с тревогой размышляет Кощей, забрасывая руки на шею мужчины, — «Неужели тогда все закончится одним днем?». Эта пугающая до холода в пальцах мысль заставляет его еще сильнее вжаться в любовника. — Чем-то пахнет от тебя…острым что ли, — шепчет князь, чьи руки ловко и быстро избавляют юношеское тело от одежды. — Неприятно? — с неловкой улыбкой вопрошает Кощей, ощущая до чертиков знакомое чувство собственной неказистости. — Не то что бы, — коротко пожимает плечами Мстислав, подхватывая его под ягодицы и роняя на меховое покрывало. — Делал мазь, добавлял пряностей, — он быстро находит понятную и простую отговорку, надежно хранящую его тайну. «Надо увеличить количество подавляющих трав, скверно, что запах пробивается, хорошо еще, что не слишком выделяется», — с тревогой думает Кощей, откидывая голову назад под жадными касаниям горячих губ, — «Вроде и так много пью…». Однако, его любовника легкий аромат пряностей, кажется, не отталкивает. «Может, ему даже нравится?», — с затаенной надеждой думает он, улыбаясь самими краешками губ, пока сильные руки жадно оглаживают и сминают бока, перетекая к ягодицам, — «Как я пахну?..». Мысль наивная и глупая, и Кощей прекрасно отдает себе в том отчет, но все равно позволяет ей мимолетно проскочить согревающим душу всполохом. Сейчас для всех прочих эта связь выглядела лишь несерьезной, поверхностной интрижкой, мимолетной забавной, на которую и обращать внимания не стоит. Бета — всегда что-то несерьезное, не поощряемое, но и не осуждаемое. Знай все они правду, узнай правду сам князь — сколько бы презрения и осуждения могло пролиться на его голову? Альфа не должен ложиться под альфу, это противоестественно, разве что сильный, вознамерившись доказать свое право, пойдет до конца в самом страшном из возможных унижений. После подобного только и оставалось, что руки на себя накладывать, ибо такой позор смывается лишь кровью. Но Кощея до странного мало волновало то, что могли подумать о нем другие — велика ли беда, подумаешь, к череде колких прозвищ за глаза добавилось бы еще одно. Однако ведь и альфе желать взять альфу не пристало — особенно желать искренне. А в том, что князь действительно вожделел его, у юноши сомнений не было. Так что пусть все будет как есть — разве такие мелочи важны, пока они могут быть рядом. Хрипло выдохнув, Кощей накрывает лицо любовника ладонями, жадно, прикусывающее целуя, послушно позволяя перевернуть себя на живот. Иной раз ему думалось, что кем бы ни был обладатель этих глубоких, всегда темнеющий при возбуждении глаз — альфой, бетой, да даже омегой, он бы хотел бы быть рядом с ним с одинаковой силой. — Я скучал по вам, — тихим шепотом с его губ срывается неосторожное, неловкое в своей очевидности признание. В ответ он слышит жаркое, хриплое дыхание над ухом и тихую, удовлетворенную усмешку. Мстислав вжимает его в постель, и проскользнув носом по шее, с удовлетворенным рыком крепко прикусывает плечо. Это немного больно, но все, что слетает с юношеских уст — глубокий и тихий стон. «Как он появился здесь, все это все время лезет в голову…», — с раздражением думает Бессмертный, усилием воли прогоняя воспоминания прочь. — У нас с тобой, царевич, — хрипло, едва слышно произносит он, — не может быть ничего общего, — и ладонь, покоящаяся на груди, поднимается к юношескому горлу, опасно проскальзывая по коже, — а что до судьбы и ее капризов, она порой бывает весьма жестока, поверь мне… Он ведь не искал его — сам свалился на голову жестоким и непрошеным подарком судьбы, вонзился острой занозой, нежеланный, нечаянный, настолько же чужеродный душе, насколько вожделенный плотью. Самым простым решением было просто вышвырнуть его из замка, прогнать подальше от себя — отворить ворота, выдать коня и отправить восвояси на все четыре стороны с глаз долой, исполнив заодно самое главное желание самого царевича. Именно это Кощей и собирался сделать, едва разобравшись с самыми неотложными делами, скопившимися за время их безудержного забытья. — Так что прикажете делать с вашим…пленником? — осторожно интересуется Вазирь. — Ах, да…с ним… — начинает Кощей, как ему кажется, реплику с единственным возможным окончанием. Только вот в воображении живо нарисовалось возможное будущее омеги — он слишком красив, чтобы на него не обратили внимание, даже со слабым феромоном. И в голове продолжает всплывать разнообразие картин: чьи-то чужие руки на бледных бедрах, какой-то иной запах смешивается с разогретыми солнцем дикими, полевыми травами. Чьи-то наглые клыки бесцеремонно тянутся к тонкой, нежной коже на шее и… При мысли об этом — да какое ему вообще дело должно быть до этого дурного, строптивого юнца? — все внутри каменеет в злостном раздражении. «Домой ему хода нет», — мрачно размышляет Бессмертный, и воздух вокруг мужчины сгущается стылым холодом, — «Мстислав подобный позор и унижение терпеть не станет, княжеская омега, порченная Князем Тьмы — слишком щекотливое пятно на репутации», — когти в беспокойном раздражении барабанят по столу — «А если ему хватит ума не возвращаться обратно, то все равно…». Нечто внутри него на физическом уровне запрещает выдавить простой приказ — отпустить прочь, пусть идет куда хочет, пусть разбирается сам. — Ничего, — коротко и сухо бросает он, получая в ответ молчаливый поклон преданного слуги. «Но он же не может сидеть в той комнате вечно», — с раздражением размышляет Кощей после, ловя себя на том, что слушает своего наместника краем уха, а мысли уплывают совсем не в ту сторону, — «Нелепость!». Но эта простая логика едва ли толкает его вновь взглянуть в юношеское лицо. Он отгоняет размышления об этом прочь — мало ли есть куда более важных дел, помимо забредшего по глупости в навь царевича? Но, конечно, ему докладывают о том, как тот коротает свои долгие дни в одиночестве. «Злится, значит», — с неопределенным чувством хмыкает мужчина, когда слышит об устроенном погроме, — «Или просто хочет привлечь внимание». Что ж, симфония отвращения, написанная на лице Ивана, когда он обнаружил себя в княжеской постели, была более чем красноречива, и никаких иллюзий об испытываемых к нему чувствах Князь Тьмы не питал. Эта проблема определенно не могла рассосаться сама собой, но и простого и легкого решения не приходило. И эта неопределенность измаяла и пленника — трудно найти иную причину, по которой гордый царевич мог бы попросить об аудиенции. «Что ж, рано или поздно это объяснение случится», — усмехался Кощей, — «Не уверен, правда, что он осознает глубину проблемы…». А он сам, очутившись рядом с той самой ходячей проблемой — что он почувствует? Помимо клубящихся в груди раздражения и злости? Вдруг, вопреки тому, что забытье гона, наложившегося на течку, спало, он действительно вновь ощутит нечто из того, что приносимое диким плотским вожделением, пронзало пустую грудь насквозь? Кощею мнится, что он резко и внезапно заболел жестокой и насмешливой болезнью с самыми отвратительными симптомами, заставляющей действовать глупо, иррационально, понимать это и не иметь никаких сил поступить иначе. Можно ли избавиться от этой цепкой и мерзкой хвори, решительно и стремительно вырвать с корнем? По крайней мере, попытаться стоило, но это казалось куда проще в мыслях, пока его вновь не окутал мягкий аромат теплого поля, и сквозь тишину и темноту острому слуху не явили себя тихое дыхание и спокойный, ритмичный стук живого сердца. «Боже, это же такая мелочь», — оскаливается Кощей, скользя когтем вдоль юношеского горла, — «Один никчемный человечишка, я делал это столько раз, что никогда не смогу сосчитать, просто один резкий и глубокий порез…», — скрипя зубами думает он, вдавливая коготь плотнее в шею, — «Да это самый лучший вариант, быстро и не так уж больно, с таким характером, будучи омегой ничего хорошего его не ждет, и вообще, я оставил его ради мести, так чем не вариант…» Этот поток внутренних торгов прерывает сам Иван, заворочавшийся во сне от дискомфортного, странно давящегося на горло чувства. Он переворачивается на другой бок, теплые руки обвивают кощееву спину, и юноша, уткнувшись в стылую грудь, обдает лежащего рядом с собой запахом согретых солнцем трав. Так близко, ужасно близко — подрагивающие белесые ресницы, побледневшие веснушки на щеках, вздернутый кончик аккуратного носа. «Как же это жалко, просто смешно…», — с горечью думает Кощей, и, вздрогнув руками, опускает их на кудрявую голову, — «Ты– наказание мне, не иначе, и нет ничего омерзительней, чем желать тебя». Нет, не поднимается его рука, с легкостью лившая реки крови, не может лечь палачом на шею одного единственного человека. Удерживает та крепкая и невидимая нить, сплетающая тело и судьбу с ненавидящим и ненавистным. Поджав губы и поморщившись, Кощей медленно выпутывается из оплетающих его объятий — запах манит прижаться холодными губами к юношескому лбу, зарыться когтями в мягкие волосы, но он подавляет это влечение, испытывая к этим позывам лишь жгучее раздражение, — «Пока эта связь есть, я не смогу отпустить его, я не смогу убить, и судя по всему, и простые варианты исчерпали себя… Значит, я найду способ ее разорвать». Поднявшись с постели, он бросает на Ивана глубокий и мрачный взгляд. «Чувства, навязанные или истинные, всегда делают такими слабыми и никчемными», — с горькой и кривой усмешкой думает Бессмертный, укладывая ладонь на ручку двери. Нечто внутри него хочет обернуться и бросить еще один взгляд на спящего в кровати, что в отсутствии обвивающих его рук плотно укутался в покрывало, но Князь Тьмы, конечно же, этого не делает.