Полуденное солнце

Стежок за стежком по ткани скользит игла — между вышитыми гладью птицами появляются размытые облака, пока тот, чья рука порождает их, погружен в непростые думы. «Он определенно был здесь», — размышляет Иван, кося глаз на край ткани, к которой чтобы не потерять небольшими стежками пристрочил черные, буквально чудом добытые волосы, — «Ничего мне не приснилось». Он поджимает губы, вспоминая, как в одну из ночей дверь в его комнату распахнулась и на пороге возник Бессмертный — тогда пленник вообще не придал значения этой мелочи, легкомысленно решил, что мужчина сам заплутал в своих же гигантских коридорах… Но был ли действительно Кощей похож на того, кто делает подобные вещи случайно? «И лук этот подарил, позволил выходить за стены…», — вздохнув, Иван откладывает вышивку в сторону, проскальзывая кончиком пальца по изморози, покрывающей окно, и кристаллики льда сразу тают от тепла кожи, отзываясь покалыванием. Спустя несколько часов раздается скрип двери — то служанка привычным образом выносит ему трапезу. Однако, почти сразу становится ясно, кто именно явился к нему. — Что ж, неплохо, царевич, — удовлетворенно улыбается ведьма, выдавая себя лишь голосом и небрежным жестом сбрасывая поднос с едой на стол, — Можешь, когда хочешь. «Не то чтобы это в итоге стоило усилий», — думает Иван, невольно ощущая короткий и смутный укол в груди. — А зачем тебе это вообще? — спрашивает он, наблюдая за тем, как Яга подходит к нему и цепким движением когтей вытягивает с льняного полотна нужное себе. — Что именно? Волосы? — деловито спрашивает ведьма. — Да нет, волосы то понятно, порча, — отмахивается он рукой, — В целом все…это? Ты хочешь сама править навью? — Это долгая история, царевич, — и на мгновение зеленые глаза вспыхивают ярким, нехорошим огоньком, — И тебе же лучше в нее не влезать. «Да, вряд ли бы она рассказала», — пожимает плечами юноша. Ведьма же окидывает его внимательным взглядом с головы до ног, после чего тоном твердым и безапелляционным заявляет: — Тебе нужно разделить с ним ложе вне течки, и желательно побыстрее. — Нет! — сразу возмущённо выпаливает Иван, спрыгивая с подоконника, на котором до того сидел, — Боги, да это еще зачем?! «И так случается чаще, чем хотелось бы!», — думает он. — Привязать его к тебе еще сильнее, зачем же еще, — со смешком ведьма роняет правду, весь глубинный смысл которой ее сообщник едва ли способен осознать, — Забыл, в чем суть сделки? У тебя не так много способов сблизиться с ним. Иван в ответ поджимает губы. — Он не особо меня жаждет, — роняет он, нахмуриваясь, — Кроме той самой течки. — Он жаждет тебя всегда, просто считает выше своего достоинства демонстрировать, — фыркает Яга, и в тоне ее сквозит непоколебимая уверенность. — Это ведь странно, разве не так? — вздыхает Иван, ощущая в груди смутное, неопределенное чувство. — Что именно? — Ну, я не много истинных пар видал на своем веку, но обычно альфа…- он бросает короткий и быстрый взгляд в окно, куда-то вдаль, — Скорее стремится привлечь своего омегу, нежели оттолкнуть? — Омега тоже в свою очередь обычно с легкостью покоряется своему альфе, — выразительно приподнимает брови мавка, и в лицо лже-служанки отчетливо искажается в несвойственном для себя выражении, — Разве вы не два сапога пара? Ей стоит определенных усилий не рассмеяться, но для злорадства будет свое время. — Это другое, — на мгновение смутившись, тушуется юноша, — Хотя может и нет… Лишнее подтверждение тому, что эта связь ошибка. И трудно сказать от чего именно, но по телу бегут неприятные мурашки — то ли от вкрадчивого тона с нотой насмешливости, то ли от глубокого, в самую душу взгляда зеленых глаз. — Мог бы спросить у него сам, но не думаю, что наш дражайший Князь раскошелится на ответы, — бросает ведьма, отходя к двери, — Постарайся разобраться с этим поручением быстрее, чем с предыдущим. — А какое поручение будет после этого? — с праведным возмущением фыркает Иван: «Я вообще-то, еще и не согласился, почему она так уверена, что я сделаю это?!» — Может, в любви еще ему признаться?! — Это было бы слишком, — ехидно усмехается Яга, — Не робей, царевич — просто отпусти себя и все случится само собой. Ты уже близок к своей…нашей цели. Оказавшись за дверью, она на мгновение касается рукой кармана, в котором спрятаны волосы Князя Тьмы. Навести порчу, ведьма, конечно же могла, но это было слишком рискованно, и едва ли результативно. А вот в нужный момент представить неоспоримые доказательства предательства истинного — что послушным, ведомым теленком следовал за ее указаниями, прекрасно зная, что может причинить своей паре вред — вот это зрелище будет просто восхитительным. Иван же остается один на один с очередным поручением, и это лишь множит и без того немалые беспокойства. «Планы ее эти…мутные», — размышляет он, сам не замечая как начинает мерить комнату шагами, — «То одно, то другое ей найти, теперь еще в здравом уме хочет меня под него подложить! И в чем смысл… Иглу эту должен отдать, но он даже не заговаривал об этом никогда!» Но нечто отчетливо подсказывало ему, что получить от ведьмы столь манящее и желаемое им едва ли получится, если свою часть сделки он завалит. Однако, не зародись в его душе смутное и плохо очерченное чувство не то интереса, не то не искреннего непонимания того, что действительно думает и испытывает к нему альфа, быть может Иван и не решился бы вновь сделать такой откровенный шаг навстречу. И желание разобраться со всем поскорее, зудящее под ногтями тревогой, приводит его к покоям Князя Тьмы той же ночью. «Может это и глупо, но другого варианта в голову не приходит… Заодно действительно поинтересуюсь у него, это точно лишним не будет!», уложив ручку на дверь, юноша невольно поеживается, и все же, решается пойти дальше. «Да уж, надеюсь это в первый и последний раз», — думает он, поджимая губу и проходя к широкой постели, устланной темным шелком и бархатом. Все здесь пропитано ароматом альфы — сложное сплетение пряностей разливается тут и там, рождая в теле неопределенные, смутные ощущения, которые Иван предпочитал трактовать как волнения. Присев на край, он оглядывает уже отчасти знакомую обстановку, дорогую, в отличии от его позолоченных тут и там покоев, не кричащую китчем, «В худшем случае вышвырнет меня и все…», — успокаивает он себя, опускаясь на черную шелковую подушку и прикрывая глаза. Спустя пару часов из легкой дремы его вырывает скрип двери. «Что ж, назад уже дороги нет», — думает Иван, ощущая как по телу покалывающими волнами разливается волнение. Кощей же, едва перейдя порог сразу ощущает, что что-то не так. Не тишина и пустота встречают его — острый слух нежити различает тихое колыхание воздуха, порожденное дыханием, нюх мгновенно различает ровный и спокойный аромат трав. — И как это понимать? — холодным тоном вопрошает он, подходя к своей постели и обнаруживая там того, кого вовсе не ожидал увидеть. — Ты же приходишь ко мне ночью, — повернувшись лицом к мужчине, протягивает Иван, сверкнув глазами, — так почему я не могу? Надо отдать должное Бессмертному — это выдвинутое в лоб, донельзя прямолинейное не то обвинение, не то претензия, едва ли сбивает с него привычную маску равнодушной хладнокровности. И эта ледяная непроницаемость только множит Иваново раздражение: «Уж нет, я не дам ему отмолчаться и водить меня за нос!». — Или скажешь, что этого не было? — поджимает губы юноша, резко подаваясь вперед из подушек. — А что меняет, даже если и было? — коротко усмехается Бессмертный. — Странно, тебе не кажется? — сощуривает взор Иван. — Для и так нежеланного, — это слово Кощей выделяет особой интонацией, — гостя ты резко стал слишком назойлив, свет мой. Откуда проснулось такое любопытство? — Хочу понять, что ты такое на самом деле, — хмурится Иван, всматриваясь в лиловые глаза. «Что я такое на самом деле…», — мысленно усмехается Бессмертный, испытывая покалывающую горечь от этого упрямого выражения лица, — «И не побоялся заявиться и попытаться что-то узнать! Наглость или глупость? Скорее и то и то вместе…». — Ты…ты просто чудовище, — шепчут дрожащие губы. — Да? — он подхватывает пытающегося уползти мужчину за волосы, заставляя подняться на ноги, — А разве ты не этого хотел? Иметь под руками своего ручного монстра, что будет тайно перегрызать глотку за глоткой и приносить тебе головы врагов на блюдечке?! — Ты всегда им был, — князь с отвращением сплёвывает кровь, — Я просто оказался слишком слеп, чтобы понять! — О, а ты еще не понял, свет мой? — с безразличной надменностью роняет Кощей, наклоняясь ниже, совсем близко к лицу юноши и оставляя на носу болезненный щелчок кончиками когтей, — Ничего хорошего для тебя. «Лучше момента и не будет», — думает Иван, морщась от покалывания в кончике носа. По телу разбегаются волнительные мурашки, и он ощущает себя словно на краю ледяной проруби. И почему ведьма считает, что это ничего не будет ему стоить? Ведь сейчас кажется, что куда легче было бы сразиться с десятком врагов лицом к лицу, чем коснуться губ напротив. «Соблазнение — это точно не моя сильная сторона», — думает он, всматриваясь в острые черты лица- резкие, впалые скулы, горбинку на носу, — «Но я уже зашел слишком далеко, и терять нечего». Коротко выдохнув, Иван, забросив руки на шею мужчины, преодолевает ничтожное расстояние, отделяющие губы от губ, и закрыв глаза, целует. Лишенный сладкого, влекущего за собой дурмана течки, он действует немного неловко и скованно. Касание выходит робким и отчасти медленным, но то юноша компенсирует тем, что максимально вжимается в тело напротив. Почти сразу он ощущает, как мужские руки смыкаются на его плечах, словно желая оттолкнуть, но тем не менее не делая этого. Зрачки Бессмертного расширяются — действие не менее неожиданное, чем вопрос, заданный Иваном ранее, резкое и обезоруживающее. И этот строптивый, дурной омега, не имеющий казалось, никакой тяги к самосохранению, кружил его голову так, что сопротивление требовало сил титанических. Кощей, уложив одну руку на шею, а другую властно сжав на бедре, почти сразу невольно перехватывает главенство, углубляя поцелуй. Из этого сладкого забытья его вырывает тихий, случайно сорвавшийся с губ юноши, невольный и стыдливый стон. И кажется, Иван сам смущается этого звука. «Это на него не совсем похоже», — думает Бессмертный, отстраняя от себя сладко пахнущее дурманом трав тело — «И в любом случае, так себе идея!» — И что это такое? — строго произносит Кощей, предупреждающе оскаливаясь. — Ты не ответил на мой вопрос, — медленно произносит пылающий щеками Иван, сам не замечая, как быстрым и юрким движением облизывает припухшие от поцелуя губы. Зато это на самом природном уровне замечает его альфа — и это заставляет зверя внутри точить когти в предвкушении. — На какой из всех твоих вопросов? — хмыкает Кощей, и в одно стремительное движение цепко хватает бледное запястье, переворачивая юношу на живот и вдавливая в мягкость постели, — Быть может, ты другого хочешь на самом деле? — ухо обжигает леденящая душу усмешка, пока руки по-хозяйски ощупывают грудь, царапая кожу сквозь рубаху, — Забираешься в мою постель, нарываешься не пойми на что… Или скорее на нечто весьма определенное… «Вот же!», — со злостью, смешанной с поднимающейся в теле возбуждением, думает Иван, — «Стрелки переводит!» — А чего хотел ты, являясь ко мне по ночам? — хрипло произносит он, пытаясь извернуться, но хватка альфы как всегда едва ли дает пространство для маневрирования. — Быть может, тебе лишь чудилось и снилось то, что твоя омежья природа жаждет? — как ни в чем ни бывало, Кощей скользит кончиком носа по оголенной шее, — Не думал об этом, а? «Пахнет, зараза», — шумно вдохнув, он отстраняется от желанного тела, ощущая, как по крови горячей негой пульсирует возбуждение. «Все идет к тому, к чему и должно идти, но как же меня бесит его самодовольство!» — Иван, чертыхнувшись в раздражении, скрипит зубами, прикусывая край подушки, — «Омежья природа, бла-бла-бла! Наслаждается мыслью о том, что я якобы плачу горючими слезами от отсутствия его внимания так, что он даже мне снится! Еще чего!» Но немалую часть злости, что накатывает, растекающимся по венам литым железом, он испытывает и на себя. Потому что поглаживания холодных рук заставляют поджилки поджиматься, трепетать в ожидании того, что мужчина зайдет дальше. А может ли он сам зайти дальше? «Что ж, хочешь омегу — будет тебе омега», — Иван, сверкнув ярко блестящими глазами, и воспользовавшись тем, что Кощей уже не вжимает его в постель всей поверхностью тела, переворачивается на спину, окидывая того вязким взглядом. Из-за этих копошений рубаха задралась, обнажая живот с дорожкой бледных золотых завитков, но юноша прикрываться не торопится. — Я нашел твои волосы на своей постели, — Иван, приподнявшись на локтях, улыбается, но улыбка едва ли выходит приторно-сладкой, являя собой скорее оскал подавленного раздражения, — И это странно, я не замечал раньше, был погружен в себя… Но тогда, после твоего развлечения, — это слово он выделяет особой интонацией, возвращая недавний укол обратно, — я проснулся без шрамов и синяков, как-то быстро сошли, не находишь?.. А тот раз, когда ты явился в мои покои, а я не спал? Точно ли дверь перепутал? И мне с самого первого дня казалось, что ты меня ненавидишь, ни во что не ставишь, и хочешь поскорее избавиться… — медленно продолжает Иван, так же осторожно вытягивая одну ступню и упираясь ею в твердый живот мужчины. И он видит, как на шее альфы дергается вена — они оба очень хорошо помнят, как можно обойтись с этой стопой и как расщепляют на мельчайшие кусочки подобные ласки. — Но ты, как оказывается, приходишь ко мне по ночам… И мне не приснилось, и не надо делать из меня дурака, — стопа медленно скользит вверх — перебором пальцами по груди, чтобы пройти ребра, очертить ключицу и замереть на плече, в возмутительной близости к шее и лицу, — Ты ведь не раз так делал, верно? Хотя говорил, что все это тебе не подходит… Еще и лук подарил, не абы какой, позволил выходить из замка… Так что же ты хочешь от меня на самом деле? — и произнося фразу за фразой Иван ощущал, как в крови всплывает небывалый азарт — тревога и волнение сплетались покалывающий клубок. И хотя он все еще отчасти опасался, что выглядит и действует нелепо, внутренне чутье безошибочно считывало реакцию альфы — и было ею более чем удовлетворенно. — А чего хочешь ты? — низким, почти рычащим тоном произносит Кощей, этот тембр заставляет встать волосы на затылке дыбом. «Он жаждет тебя всегда…» — мелькает в Ивановой голове, и дрожь скатывается от затылка по всему позвоночнику, когда мужчина прикусывает дразняще близко находящуюся к своим клыкам лодыжку. Воздух сгущается, становясь вязким и тяжелым, как перед грозой, и он отчетливо ощущает, как пряности щекочут горло, забираются под кожу жалящими иглами. — Иметь более последовательного альфу? — хмыкает Иван, но сердце в груди предательски пропускает удар, когда в одно резкое движение Бессмертный наваливается сверху, вжимая его в постель всей поверхностью тела. — Или быть может, чтобы альфа просто тебя поимел? — хрипло оскаливается тот, и юноша ощущает, как резкий и терпкий запах пряностей накрывает с головой. В ответ Иван, уложив подрагивающие пальцы на нависающие сверху плечи, резко цапает зубами серый подбородок. Этого оказывается достаточно, чтобы надломить кромку льда, что уже и так едва смыкает бурлящие воды. Клацнув клыками, Бессмертный кусает его в ответ — и спускающаяся по щеке дорожка крови, что сразу же собирается кончиком языка, срывает в нем остатки теплящегося самоконтроля. Они вгрызаются в друг друга поцелуем — цепкие когти ложатся на шею, прижимая к себе плотнее, юношеские колени врезаются в бока, смыкая тело к телу. Не то борьба на смерть, не то попытка поскорее избавиться от одежды — Бессмертный скользит языком по каждой пяди открывающейся кожи, вылизывая, целуя, прикусывая, пока Иван рваными и резкими движениями силится избавить и его от лишней ткани. «Это…это как-то неправильно?..», — мелькает отголосок тревожной мысли в его голове, но он почти сразу выжигается касаниями холодных рук. Пряности пьянят и кружат голову, и бросившись в омут с головой, он уже не может контролировать потоки, что несут его дальше и дальше. — Поработай пальчиками, — прикусив мочку уха, жарко шепчет Кощей, плавным движением направляя юношескую ладонь вниз. И сложно описать словами, какая волна наслаждения прокатывается по его мертвой плоти, в тот момент, когда и без того пылающие и горящие щеки вспыхивают смущением. — Ты же не хочешь, чтобы было больно? — Кощей многозначительно поднимает брови вверх, рассекая воздух щелчком пальцев, — И у тебя же нет сейчас течки, разве не так? Иван, рвано выдохнув, сжимает губы в тонкую нить — ощутить в себе эти когти определенно не хочется, как и вновь почувствовать простреливающую поясницу болезненность, что пульсирует после по всему позвоночнику. Сглотнув, он неуверенным движением проскальзывает по члену вниз, и, разведя колени шире, проникает в собственное уже влажное нутро. Лиловые глаза жадно пожирают каждое движение, и хриплое дыхание выдает, что альфе требуется определенное усилие, чтобы не наброситься на открытое перед собой тело прямо сейчас. С юношеских губ вот-вот сорвется нечто вроде «не смотри», но по плотоядному, пылающему взгляду, что неотрывно следит за каждым движением ясно, что именно ради зрелища Бессмертный все это и затеял. Иван, закрыв глаза, продолжает медленно растягивать себя, ощущая уничтожающее смущение, что огнем растекается по всему телу. Эти чувства только умножаются, когда спустя пару минут по ощущениям растянутого в бесконечность стыдливого, покалывающего удовольствия, его губы накрывают поцелуем, а холодные пальцы оглаживают поблескивающую, налитую кровью головку. И всего сразу становится слишком много — языка, что овладевает его ртом, рук, дразняще ласкающих член, собственных пальцев, что, сбившись с ритма беспорядочно скользят внутри. Он срывается на откровенно похотливый, просящий скулеж, и ему вторит возбужденный, удовлетворенный рык. — Отлично справился, — отстранившись, усмехается Кощей, ребром ладони собирая влагу меж ягодиц, стекающую на черный шелк, — Хорошенькая мокрая сучка. Иван от того вспыхивает, почти сгорая — и желание возмутиться, возразить столь откровенным, похотливым и грязным речам тут же тонет в восторженном стоне омеги, с трепетом наблюдающим за тем, как альфа с удовлетворенным рыком слизывает со своих пальцев его смазку. Но вместо следующего, ожидаемого и в действительности весьма желанного действа, Кощей, черным ужом соскользнув с постели, и цепко подхватив его за бедро, забрасывает на плечо. «Неужели сможет просто выставить за дверь сейчас?», — думает Иван, ощущая от этой мысли помимо недоумения пугающе сильную тревогу. Но Кощей лишь в несколько быстрых шагов относит юношу в гардеробную, и с губ Ивана слетает протестующий скулеж — ведь его со всей очевидностью несут к большому, в полный рост зеркалу. Тело сразу вспоминает — течка, и он плавится в этих холодных руках, что со всем присущим им бесстыдством топят его в похоти, умножающейся через отражение. Сейчас это окутывает волной стыда, в своей силе равной вожделению. — Ты сам напросился, свет мой, — усмехается Бессмертный, впечатывая Ивана в зеркало, считывая все неоднозначные эмоции с пылающего лица, — Я собираюсь хорошенько отодрать тебя, и ты не упустишь ни секунды этого зрелища, — он плашмя проходится по шее языком, а после резко смыкает когти на сосках, заставляя юношу вскрикнуть и вцепится в широкую раму. Иван силится обернуться, но в следующую секунду, опустив ладони на ягодицы, Кощей, удовлетворенно оскалившись, в единое и слитое движение входит в него, целуя затылок, оглаживая пылающую под своими холодными ладонями кожу. Ему хочется выбить с этого тела как можно больше звуков — стонов, всхлипов, бессвязного шепота, переходящего в короткий вскрик, когда в него входят до предела. — Ко-кощ.-коще… Ко-щей! — Иван, едва ли успевающий сделать вдох, почти не может сказать слоги в связные слова и предложения, — Хва-хва ах! Слишком быстро, я…я…не могу… Я… Но альфа и не думает внимать мольбам и останавливаться — сомкнув руки на бледных бедрах, он притягивает в себе дрожащее, едва удерживающееся в вертикальном положении тело, овладевая омегой глубокими и ритмичными движениями. — Можешь, свет мой, — с беспощадной нежностью усмехается Бессмертный, зацеловывая усыпанные веснушками плечи, а после, играя на уничтожающем контрасте — до боли прикусывая загривок, — Язвить можешь, и это сможешь. Сдавленно всхлипнув, Иван цепляется ногтями за подрагивающую раму зеркала. Подняв голову, он видит свое лицо — влажное, с изломанным почти невыносимым по темпу и силе наслаждением. А за его плечом — сияющие лиловые огни, горящие вожделением, стремящиеся поглотить его полностью, и столкновение взглядом с Кощеем бьет молнией в каждую частичку тела. Застонав, он пытается отвернуть голову в сторону — ибо слишком стыдно, слишком сладко, слишком сильно, всего того, что сейчас происходит — слишком. В ответ на это, усмехнувшись, мужчина вгрызается в его шею поцелуем, и уложив когтистую длань на щеку, разворачивает лицо обратно — заставляя неотрывно наблюдать. И еще пары мощных движений хватает, чтобы глубоким стоном Иван излился, пачкая зеркало, не падая лишь от того, что его продолжают крепко держать холодные руки. Он стекает по своему отражению, пока альфа продолжает вбиваться в него, и севший голос может выдавать только бессвязные хрипы. «Черт только не!..», — на особенно глубоком толчке искусанные почти в кровь губы вновь срываются на крик, — «Сцепка…». Внутри становится горячо и тесно, узел давит, распирая чувствительную плоть и даруя новые волны изматывающего удовольствия. Однако проводить неопределенное время вязки стоя явно не лучшая идея, поэтому Бессмертный, развернув его лицо к себе, подхватывает под ягодицы. Обессиленный Иван, роняя голову на его плечо, лишь издает нечто среднее между хныком и стоном, пока альфа несет его до ближайшего, конечно все еще находящегося напротив зеркала кресла. — Отдыхай, — шепчет бархатный, обволакивающей властной нежностью голос, а когти медленно скользят по взмокшей спине. «Каждый раз как помутнение разума», — Бессмертный, прикрыв глаза, выдыхает, проскальзывая губами по виску, — «Солнечный удар…». Зеркало отражает ему это объятье — теплое сплетается с холодным, живость распаленных красок — с серой мертвецкой бледностью. Определенно, определенно стоило просто выкинуть наглеца за дверь, раз и навсегда донеся мысль о том, что попытка сунуть свой нос и в личные покои, и в мотивы Князя Тьмы ничем хорошим не кончится, но… Запах бьет в голову, теплое, подрагивающие в его руках тело, жаркое, рваное дыхание, нос, уткнувшийся в плечо, мягкое и теплое, жадно обхватывающее его плоть нутро — выстеленный напрямую путь в бездну, и он видит его, он знает, и все равно не в силах удержаться. Вязка вне течки не длится так долго и не выбрасывает омегу в беспамятство полностью, поэтому тот, прикрыв глаза растекается по крепко держащим его рукам. «А ведь он так и не ответил…зачем ему все это нужно», — думает Иван, ощущая, как со спадающим возбуждением внутри постепенно вновь распускается волнение, — «Что же ты чувствуешь и думаешь на самом деле?..». Васильковые глаза поднимаются вверх, силясь разглядеть выражение лица Бессмертного. Покалывающий сквозь разморенную истому стыд все еще не покидал юношу — и от того, как страстно и по животному этот мужчина овладел им, и от того, что истинная причина его податливости и той легкости, с которой он пошел навстречу этому, таилась отнюдь не в омежьей жажде. И одновременно с этим это было так естественно, так спокойно и умиротворяюще — чувствовать эти холодные руки на своей спине, укладывать голову на острое плечо. Но имел ли он права расслабляться в этих объятьях? Имеет ли он право на это уже полученное удовольствие, что на самом деле не что иное, как еще одно следование чужому, темному и смутному замыслу? Прикусив губу, Иван осторожно сжимает пальцы на остром плече: «Это…это всегда так ярко, и в этом нет ничего хорошего, особенно так…», — и его ладонь сама собой осторожно спускается вниз, к ключицам и дальше, — «Но что все же думаешь на самом деле ты?..» — Т-с-с, царевич, — со смешком оскаливается Кощей, неожиданно резко перехватывая юношеское запястье — Я смотрю, тебе понравилось распускать руки, но не в этот раз. — Значит, только ты можешь руки распускать? — бурчит он, вновь порываясь уложить ладонь на серую грудь. — А разве ты против? — хмыкает мужчина, выразительно смыкая хватку на руке омеги еще крепче. «Не думаю, что у него снова выйдет провернуть этот фокус, но рисковать не хочется», — думает он, наблюдая за поджатыми в недовольстве алыми губами, — «Больно бойкий он сегодня…» — Трус, — с раздражением в сердцах бросает Иван, окончательно осознав бесплодность попыток коснуться груди мужчины вопреки его желанию. — Повтори, — сощурив взор, протягивает Кощей и юноша на самом физическом уровне как холодеют не только глаза мужчины, но и все пространство вокруг. — Трус, — повторно бросает Иван, сверкнув васильковыми глазами исподлобья: «От разговора уходит, эмоции скрывает, а еще правитель нави! К чему ему скрывать свое нутро вообще?» — Громкими словами бросаешься, царевич, — шипит Кощей, сжимая когтями его подбородок, — Делаешь ставку на то, что я пожалею твое смазливое омежье личико? — Да плевать я хотел на свое смазливое личико! — мотая головой, вспыхивает Иван, в очередной раз уколотый указанием на свою природную сущность, — И я могу еще раз повторить! Ты просто боишься своих чувств! Считаешь чувства слабостью, но слабость — это избегать их! — О, а ты значит моих чувств не боишься? Хочешь узнать о них подробности? — оскал расширяется, обнажая клыки, — Это так неосмотрительно с твоей стороны… Думаешь, раз пару секунд коснулся Тьмы, можешь делать какие-то выводы? — Определенные могу, — цедит юноша, ощущая как по коже бегут мурашки, а вокруг становится неприятно холодно. И силясь дернуться из цепкой хватки, он понимает, что не то что руку вырвать не может— даже пальцем пошевелить. Вокруг постепенно сгущается сумрак, в груди медленно зреет непойми откуда накатывающий страх, и вдох становится тяжел, словно за раз все самое скверное, что случалось в жизни, ложится на сердце пудовой гирей. — Ты очень неосторожно ведешь себя, Ва-неч-ка, — медленно и спокойной произносит Бессмертный, и это неожиданно пускает куда более леденящую дрожь, чем возможный пылающий гнев, — Думаешь, что если смог единожды пройти по острию ножа и не порезаться, тебе и дальше повезет? — он опускается ниже, к шее омеги, и если бы тот мог двигаться — вздрогнул бы всем телом, — Мне ведь и силой тебя брать понравилось, ощущать твою слабость и бессилие, полную сучью покорность… Что ты скажешь, если я сделаю это снова? Но сделаю до конца? Ведь все равно в итоге понравится, — бархатная, леденящая усмешка, ошпаривает грудь, и Иван не самой кожей, но замершей душой ощущает дыхание смерти над бьющей жилой, — Ты ведь омега, что с тебя взять? Даже и течки уже не нужно, чтобы раздвинуть передо мной ноги. И часть моего мрака вполне не против поглотить тебя полностью. Но что ты будешь делать, когда встретишься с моим настоящим гневом? С моей настоящей яростью? С моей настоящей ненавистью? Невидимый глазу, но столь ощутимый мрак сдавливает, опутывает покалывающими иглами каждую пядь тела. «Это конец», — обреченно думает Иван, в отчаянии зажмуривая глаза — все его нутро сжимается, ожидая, казалось бы, неизбежного. Клыки уже угрожающе давят на кожу — поставят они метку или прогрызут горло насквозь? Но в следующее мгновение, Кощей, с едва слышным скрипом зубов отстраняется, и вместе с резко разжавшейся хваткой отступает и сумрак, и дезориентированный Иван обухом скатывается с его колен. «Ты просто отвергнешь их и меня как их неизбежное следствие», — думает Бессмертный, замирая в кресле и безлико наблюдая за тем, как торопливо, неловко поднявшись на еще ватные от бурного соития ноги юноша, бросает на него испуганный взгляд, — «Иначе быть не может». Голубые воды сталкиваются с лиловой, потемневшей бездной — и от этого соприкосновения взглядами юноша ощущает глухой, давящий удар по груди. Мрак и Тьма смотрят на него, пронзая льдом самую душу. Он смотрит на него сверху вниз, и сквозь тонкую пелену гнева, застилающую когда-то столь любимый, ценимый больше жизни взгляд, он видит истинные чувства. Страх. Отвращение. «Так что все правильно, царевич», — мрачно усмехается Кощей, прикрывая глаза и вслушиваясь в торопливые шаги босых ног, шуршание первой попавшей одежды, а затем хлопок двери, — «Беги, пока тебе еще не поздно бежать».