Полуденное солнце

«Должно стать легче», — думает Бессмертный, провожая взглядом удаляющую прочь от замка фигуру. И действительно становится, но лишь до поры до времени. Он погружается в дела, и навь тихо и тревожно шепчется, что Князь стал особенно придирчив и раздражителен, вкрадчив и въедлив, но в целом, едва ли кто-то замечает как за ровным и безликим взглядом скрывается сосущая бездна. Пока в один день насквозь не пронзает боль, но не физическая, а та, что мучает даже его истелившую во тьме душу. «Нет-нет-нет!», — Бессмертный оскаливается, опираясь рукой на ближайшую стену, -«Даже не думай!» — усилием воли он давит пронзивший с головы до ног порыв, заставляя себя остаться на месте, — «Еще чего не хватало, бежать взметнувшимся кобелем по следам этой сучки!». Кощей ощущает этот зов за сотни верст, сквозь леса и болота, толщею стен и пространство воздуха. Одиночество, покинутость, тоска, ничем не прикрытая мольба — где-то далеко-далеко истинный зовет его, отчаянно нуждается, и вокруг него небезопасно и страшно. «Наверное, у него началась течка», — прикусив губу, Бессмертный глубоко выдыхает, — «Да какого черта я даже сейчас так сильно ощущаю эти поганые эмоции!» …Если бы ты заботился о своем омеге должным образом… — а ехидные, насмешливые реплики ведьмы всплывают в голове, только усиливая агностическую пульсацию. «Мелкий проклятый ублюдок, если бы он мог принимать травы, его бы так не выворачивало! И меня тоже!», — он сжимает челюсть столь сильно, что клыки и зубы вот-вот сточатся друг об друга. «Ненавижу…ненавижу чувствовать так…ненавижу вообще чувствовать!», — поморщившись, он торопливым шагом подходит к небольшому столику, и взмах ладони откупоривает бутылку крепкого вина. — Вазир! — рычит он, отпивая прямо из горла, а после наливая полный кубок. «Где тебя черти носят», — думает он, смыкая руку на бутылке. — Вы звали, Господин, — спустя несколько минут за спиной раздается почтительный голос. — Думаю, мы давно не устраивали знатной пирушки, — оскаливается Кощей, опрокидывая в полный кубок и сразу же наливая следующий. — Да, господин. Никто Князю Тьмы не отказывает, вопросов так же никто задавать не смеет. Да нужен ли повод для торжества, если того возжелал правитель? …Он уже в достаточной степени пьян, но это едва ли умаляет бездну тоскливой безысходности — не то его собственную, не то Иванову, что остроклювой птицей долбит по виску уже второй день, едва ли намереваясь затухать. Выходит лишь приглушить, замаскировать это чувство. Значит, нужно что-то еще. Кощей прислушивается к внутренним ощущениям, и с досадой морщится, осознавая, что кровью это тоже не залить. А было бы славно, всегда есть провинившиеся, что балансируют на опасном острие, и найти мимолетный повод для публичного линчевания не стоит совсем ничего. Да и что может быть забавнее пира, что перетек в казнь, оттеняя сладость вина терпкостью крови? Но Бессмертного терзает сосущая пустота иного рода. Оскалившись, он бродит глазами по череде лиц, и наконец его взгляд останавливается на небольшой фигуре в стайке себе подобных. Короткий хвост, козлиные ноги, увенчанные аккуратными копытцами — по здешним меркам более чем симпатично. Рожки маленькие, едва загнутые назад, почти теряются в светлых, скорее белых кудрях, выделяясь лишь черным цветом. Кощей, криво улыбнувшись, подхватывает еще один бокал с ближайшего стола, и залпом осушив его, медленно двигается в сторону выбранного. Толпа почтительно расступается, следит любопытно, ревниво — Князь давно не одарял вниманием кого-то из подданых, неужели на горизонте новый фаворит? — Прекрасный вечер, Господин, — юноша улыбается, опускаясь в положенном поклоне. Но исподволь, исподлобья — лукавый взгляд, и, кажется, Кощей сделал правильный выбор. Глаза серые, почти полупрозрачные, но, быть, может, при правильном освещении, с иного ракурса будут отливать нужными оттенками? Вдохнув, он не ощущает яркого запаха — выбор безошибочно упал на нейтрального бету, что не будет раздражать излишне приторными ароматами. — Может быть еще лучше, — уста Бессмертного расходятся в широкой усмешке, когтистая длань ложится на бедро, притягивая к себе. Он не встречает никакого сопротивления — Князю Тьмы никто никогда не смеет сказать «нет». — Ты тоже можешь присоединиться, — снисходительно роняет он, через плечо, выцепляя взглядом еще одного мужчину, что жадным взглядом провожает уходящую из парадной залы пару. Оказывать милость кому-то одному — значит дать повод для лишних разговоров и необоснованных надежд. Нечисть куда выносливее человека, но все же, спустя значительное количество часов, помноженное на не менее значительное количество бутылок, разбросанных тут и там по комнате, Кощей раскрывает глаза рядом с изнеможденными его яростной, злой страстью телами. Красивыми, но чужими. «Все это пустая фальшь», — с раздражением думает он, поднимаясь с раскуроченной похотью постели, — «Ничуть не легче, даже хуже». …Юношеский палец осторожно приближается к его лицу, чтобы лечь на переносицу, ласково соскользнуть по горбинке. Ровное дыхание, тихая, спокойная улыбка. — И зачем? — он чувствует, как от этого короткого, целомудренного жеста по телу растекается горячая нежность. — Просто… — голос — словно капли воды на ровной глади. Это было такое простое, незамутненное — обнимать теплое, податливое тело, что доверчиво льнуло, вызывая отклик куда больше самого изощренного плотского наслаждения. Но ведь этого не было на самом деле, верно? Значит и сожалеть об этом нечего. Поморщившись, он отгоняет прочь неуместные воспоминания и сравнения. В теле осталось зудящее чувство неудовлетворения — будто бы он, испытывая голод, затолкал в себя сухой, безвкусный хлеб, одновременно изводя себя воспоминаниями о самых сочных и свежих яствах. Вино, конечно, в значительной степени помогло и поспособствовало тому, что, толкнув на постель покорное и податливое тело, он вообще смог овладеть им. Сомкнув ладони на рогах, сильными, глубокими движениями вбиваться в горячую глотку, пока с другой стороны вторые руки оглаживали подтянутые бедра, покрытые шерстью. После — перевернуть одного из своих мимолетных партнеров лицом вниз и вцепившись когтями в кудри, позволить болезненно- острой, сладкой иллюзии просочиться сквозь размытое обильным возлиянием вина сознание. И испытывать какое-то определенно мазохистское, злостное возбуждение, порожденное наблюдением за тем, как чужие руки зарываются в белые кудри — и с рыком размыкать эти касания. А долго ли ждать до того, как чьи-то руки подобными же ушлыми движениями заползут в золотую копну? Но он ведь этого и хотел, выгоняя его прочь, разве не так? Отринуть от себя, откреститься, вычеркнуть навсегда и забыть, ибо действительно невозможно смотреть в это лицо и не видеть памятник фатальности своих ошибок. Клыки, когти, глубокие царапины на спине его отключившихся от усталости любовников — свидетельство того, как выливалась неисчерпаемая злость, смешанная с желанием, что не могло коснуться истинного объекта вожделения. А боль в Кощеевой груди так никуда и не делась, лишь притупилась, а быть может, он уже успел привыкнуть к ней, добавив ее в бесчисленную коллекцию терзающих мертвую душу чудовищ. Накинув на себя одежду, он покидает роскошную, но безликую комнату, одну из многих в этом замке, что могли служить подобным целям. Дурости притащить в свои личные покои хватило только бывшего пленника, и как смешно и злостно сейчас было от того, что это ощущалось его животной сущностью единственным правильным и верным. «Но ведь и он был пустой фальшью», — Кощей подходит к балкону, бросая равнодушный взгляд на толпу подданых, веселящуюся вторую ночь, — «Это всегда фальшь — либо поиск выгоды, либо страх прогневать сильного, желание получить покровительство, власть, богатство… Сначала используешь ты, потом используют тебя, или наоборот, но суть всегда одна». Навь пирует и веселится, и разнузданное празднество уже в той точке, когда отсутствие его зачинателя уже почти что и незаметно. Бессмертный на мгновение закрывает глаза. Его любовник как никогда внимателен и чуток, и он даже не знал, в самых затаенных мечтах не мог помыслить о таком — Ты ведь не уйдешь с ними, верно? — в ухо шепчет ласковый, обжигающий голос, — Ты мне нужен… У него нет сил на слова, да и ответить ему не дают, подразумевая ответ как очевидный, накрывая губы глубоким и пылким поцелуем. «Нет смысла искать утешение в иллюзиях», — оскаливается Кощей, уходя прочь от праздника, — «Хуже этого только верить в их искренность». На парапете балкона остаются глубокие вмятины от его ладоней. Князь Тьмы идет по коридорам, ловя себя на том, что будучи хозяином всего вокруг, чувствует себя до странного неприкаянным. Устроенное торжество не манит, вызывая скорее досадливое раздражение, но и оставаясь наедине с собой он становился подобен зверю, что мечется в ограниченном пространстве, не в силах найти выхода из клетки. Ноги приносят Бессмертного к той самой двери, которой в здравом состоянии рассудка он едва ли позволил бы возникнуть на своем пути. «Хм… А приказывал ли я что-то насчет этого?» — думает он, проходя внутрь бывших покоев пленника. Комната встречает его ровной тишиной и пустотой — все прибрано, нет ни пылинки, покрывало на постели едва ли собирается в самую мимолетную складку. Он с шумом втягивает воздух, мгновенно осекаясь и коря себя за этот порыв — разумеется, ничто здесь уже не хранит запаха согревающих полевых трав. Издав раздраженный смешок, Кощей медленно скользит взглядом по предметам — зеркало, беспардонно широкая кровать, подоконник, на котором Иван сидел куда больше, чем за столом, теперь уже пустые сундуки. На том самом столе аккуратно собраны дары, насмешливо преподнесенные омеге — лютня, корзина для вышивания. «Странно, что это не убрали… Хотя, видимо, я не дал конкретно распоряжения, и решили до того ничего не предпринимать, надо сказать, чтобы выбросили все», — поморщившись, Бессмертный подходит ближе к столу, заглядывая в корзину с рукоделием и зацепляясь взглядом за край вышивки. Поколебавшись мгновение, он берет в руки отрез ткани, всматриваясь в узор. В этом есть нечто трогательное и отчаянное — в том, что пленник вышивал столь последовательно и упрямо именно птиц. Крылатых, свободолюбивых созданий, таких же, как и он сам. Кривые и неказистые, да что уж там, откровенно страшные вначале, постепенно, силой упорства приобрели необходимые черты. Да далеко ли летают птицы со сломанными крыльями? «Старался ведь…», — коготь осторожно скользит по стежкам, обводя силуэты, и помимо воли в голове вновь звенит голос юноши: …выясняется, что я омега, а я всю жизнь жил совсем другой жизнью, я не был готов к этому!. — речь течет пылко, васильковые глаза почти пылают, — Мне странно, мне противно от самого себя, от этого тела! А ты… ты только горазд лишний раз тыкать во все это! И когда ты касаешься меня, я сразу вспоминаю, как радостно скулил под тобой в течку, и мне так мерзко сразу становится, что я не смог сопротивляться этому! Что я…я… был слабым! И ведь в том, что тогда Иван лгал, Бессмертный, обвинить его не мог — ибо ложь в таком откровении учуял бы сразу. Как тонко юноше удавалось сплетать истинное и мнимое, и как ушло сочеталась строптивость с податливостью! И как бесславно он повелся на это, позволил зацепить себя крючок за крючком. Зарычав, Кощей крепче смыкает когти на ткани, и нити расползаются под давлением, вышивка безжалостно рвется на мельчащие кусочки. «Боги, почему…почему каждый раз я не могу справиться с этим, какие не были бы исходные, это всегда проклятье, это всегда оказывается невозможным», — рычит Кощей, разжимая ладони и позволяя трухе из ткани упасть на пол. Птицы, которым так и не довелось увидеть свободного неба, уничтожены. …Она обещала сделать меня бетой. Настоящим бетой… «Она была права, я сам взрастил меж нами львиную долю того, что могло подтолкнуть его к этому. Я оттолкнул его первый с самого начала, но… Мог ли я иначе? Так много…много злости…» — он опускает глаза вниз, на раскуроченную и разорванную в лоскуты вышивку. Воспоминания и вино отдаются в голове болью, отстукивают в висках ритмичный набат, и Бессмертный в раздражении растирает лицо ладонями: «Во мне до сих пор так много ярости, и когда я смотрел на него, я видел лишь свое неприглядное и грязное прошлое!» Темнота внутри сгущается, уплотняясь. — Посмотри на себя, — расходящийся раскатистым басом, полный громогласной ярости голос ударяется о барабанные перепонки, — Ты, шлюха подзаборная, как ты смел вообще?! Предать мое доверие, трахаться с ним прямо под моим носом?! Он и слова сказать в ответ не может — рука, что мертвой хваткой вплеталась в волосы, вытаскивает его голову из бочки только для того, чтобы выдать очередной поток уничижающей брани. — И ты думаешь, он был действительно в тебе заинтересован?! Ему наверняка просто нравилось держать меня за дурака! Такое жалкое ничтожество, как ты, любить невозможно! Юноша судорожно набирает в грудь воздух, пытаясь зацепиться за края бочки, сказать хоть что-то, оправдаться, но тяжелая рука вновь надавливает, погружая в воду. Князь Тьмы покидает комнату, и гнев его растекается по комнате пожаром, сжигающим красный балдахин, стол, все, чего касался когда-то Иван. «Не знаю, кого я больше ненавижу, его — за то, что он вновь заставил меня почувствовать это, или себя, за то, что имел глупость поддаться», — изнемождено оскаливается он, вдыхая запах пепла и гари. Если сжечь полевые травы — будет ли пахнуть так же? Следующим утром Кощей как обычно заходит в птичник. Время, проведенное с воронами, обычно успокаивало его, но сейчас стая, ощущая неспокойствие хозяина, пребывала в тревожном возбуждении. — Ракх, — он подзывает к себе одну из птиц, самого любимого ворона и тот мгновенно распахивает крылья, садясь на плечо. — Прогуляйся до яви, — ворон смотрит на него внимательно, чуть склонив голову, — Посмотри- послушай, как обстоят дела, — Да, ты правильно понял, — поджимает губы Кощей, когда птица в ответ издает короткий уточняющий звук. И уже на следующий день ворон возвращается, влетая в распахнутое окно кабинета и сев на жердочку над столом, несколько раз громко каркает. — Вот как…что ж, все ожидаемое. Молодец, Ракх, — он подхватывает из миски на краю стола кусок сырого мяса, который сразу же исчезает в клюве. «Все, как я ему и предсказывал», — думает Бессмертный, с раздражением отбрасывая в сторону перо, — «И зачем он отправился домой? Мало ли мест в яви, где можно устроиться? Очевидно, что его не встретят там с распростёртыми объятьями…». И он ловит себя на желании хорошенько ударить себя по лицу — ведь эти размышления опасно близки к откровенному переживаю. Да и в принципе — слишком много размышлений о предавшем его омеге, во взаимоотношениях с которым он сам поставил жирную и выразительную точку. «Свадьба — это хорошо. Обзаведется меткой, и все будет легче», — Кощей вновь опускает перо в чернильницу, — «Будет легче», — мысленно вторит он, погружаясь в рутину дел. Но внимание все равно убегает, хотя чувства Ивана больше не бьют с прежней силой, он все равно ощущает их короткими приливами, особенно когда не концентрирует внимание на чем-то другом. Пару ночей назад — яркая вспышка ярости, страх, глубокий, животный, а после — ровная, глухая и темная бездна пустоты и отчаяния, безвременье горечи. …Но, если выбирать между тем, чтобы не чувствовать совсем ничего, или чувствовать и боль, и радость, я бы выбрал второе… Чувства…живыми делают что ли… «Интересно, согласился ли бы ты со своими словами сейчас», — хмыкает Кощей, откидываясь на спинку стула. Он замирает в этой позе — лишь когти барабанят по столу, выражая томящее, колеблющееся размышление. «Один раз», — поднявшись с места, он подходит к зеркалу, проводя над гладкой поверхностью ладонью. Отражение вздрагивает, покрываясь рябью, являя Князю Тьмы желаемый лик, но вместе с ним — незнакомое лицо, искаженное плачем. «И чего он выслушивает нытье этой жалкой размазни?», — со странным раздражением думает Бессмертный, наблюдая за разворачивающейся картиной, — «У него самого бед целый ворот! Я буду молиться за вас Богам, будто бы Боги когда-то слушают их молитвы!» — досадливо передразнивает он. И зудит под кожей, царапает под ногтями — что за приторная, двуличная доброта? К чему Ивану тратить время на излияния чужого человека, зачем находить на дне своей измотанной и кровоточащей — а ведь Кощей доподлинно знал, точнее чувствовал, что она именно такова! — души слова утешения и сочувствия? «А мне не должно быть никакого дела», — сжав зубы, Бессмертный всматривается в юношу, который, оставшись в одиночестве снова позволил проступить на лице глубокой печали, — «Предавший один раз предаст и второй, и мне надо держаться от него подальше, пусть в его судьбе все идет свои чередом, он получает все, что заслуживает, как я уже получил свое!». Кощей хмурится, собираясь прекратить это бессмысленное наблюдение, но вопреки желанию разума, продолжает смотреть. Глаза впиваются в чужое лицо — еще более осунувшееся чем раньше, серое, с потухшими глазами. Нервно искусанные, потрескавшиеся алые губы — точно вишня, что с одного бока ссохлась и отлежалась. И, кажется, даже веснушки побледнели, золото волос потускнело, словно из Ивана по капле выдавили добрую часть жизни. «Завтра он получит свою метку, и все закончится», — думает Бессмертный, силой воли подавляя волну раздраженного гнева, поднимающую при мысли о том, что чьи-то клыки сомкнутся на нежной, так сладко пахнущей полевыми травами коже. Он должен испытывать облегчение от этой мысли — и то, что ощущает совсем иную палитру чувств, вносит в этот гнев особые оттенки. «Это просто смешно, после того, что он сделал, после всего, что я сделал, все еще думать о нем», — и когти резко проходятся по раме, оставляя гряду глубоких царапин. Зеркало, через которое он наблюдает за Иваном, сначала расходится мелкими трещинами, потом от угла до угла прорастает глубокий раскол, что преломляет и искажает юношеские черты. Спустя еще мгновение зеркало раскалывается на осколки, что с силой разлетаются по комнате. Следующее утро, обещающее долгожданное освобождение, встречает его привычной рутиной, за которую он продолжает упорно хвататься, желая сбежать от терзающего грудь клубка смутных чувств — своих ли, чужих, различить было уже почти невозможно. — Кхем, Господин?.. — Да-да, — откликается он спустя задержку, осознавая, что проигнорировал заданный ему вопрос. «Все это…так бессмысленно», — думает Кощей, скользя взглядом по веренице свитков перед собой. Прошения, доносы, письма тайные и полутайные, интриги готовых разорвать друг друга кланов. — Перенеси все мои встречи и дела, — произносит он, резко поднимаясь. — Простите, но вас уже ожида… — в ответ на это в словах слуги сквозит плохо скрываемое недоумение. — Не замечал у тебя раньше проблем со слухом, — не без раздражения бросает Кощей, решительным шагом подходя к окну. «Мне просто надо увидеть это своими глазами и все», — упрямо думает он, пока руки быстрым движением распахивают створки с причудливым витражом, — «И все закончится». Вазирю только и остается, что проводить взглядом большого черного ворона, а после, задумчиво нахмурившись, закрыть окно. Версты преодолеваются быстро, одна за одной, пока он не оказывается в том месте, в которое едва ли рассчитывал снова попасть. На кружащую высоко над теремом птицу не обращают внимания — внизу царит шум и гам, даже зашедшее за тучи солнце не отвлекает люд от свадебного шествия. «Да, на праздник для сына не поскупился», — с сочетанием чувств горечи и злостного раздражения думает Кощей, сразу выцепляя зорким взглядом жениха, облаченного в богатое одеяние. Иван идет с поднятой головой, не опуская взгляда, но васильковые глаза, устремленные вперед, пусты и обезличены. Желая остаться незамеченным, он пикирует на другую сторону реки, сбрасывая птичий облик. Поджав губы, Бессмертный переводит глаза на дожидающегося омегу мужчину — и незнакомое, чужое лицо отзывается злобным всполохом внутри. Через пару минут рука коснется руки, свяжется брачный узел, скрепляя в единое нелюбящего с нелюбимым. «Будет не моим и все… Не моим, и тогда все закончится… Не моим…», — думает он, впиваясь глазами в хрупкую спину, что отдаляется с каждым шагом. Кощей оскаливается, и в следующее мгновение сила бурлящих внутри чувств становится слишком насыщенной — и молния разбивает образы светлых богов, что должны благословить это союз. «Господи, какой же я ужасный лжец», — Бессмертному самому становится смешно и на мгновение — до странного легко, будто он наконец смог вдохнуть полной грудью после долго удушья, — «Разве, еще распахнув окно, я уже не знал, зачем я здесь в действительности?». И растянув губы в мрачной улыбке, он поднимает руку — тьма сгущается, заставляя людей на той стороне реки оцепенеть. Всех, кроме одного — Иван оборачивается, сразу находя его взглядом. Это соприкосновение длится буквально пару секунд, но Кощей ощущает его вечностью, что стекает по кончикам едва заметно подрагивающих когтей. На деле юноша нисколько не колеблется — срывает с себя свадебные атрибуты, не чурается разорвать платье, без стыда обнажая подтянутые ноги. С каждым шагом омеги к нему грудь коченеет, сжимая пустоту в пустоте. Когда Иван оказывается в его руках, врезаясь, обхватывая, утыкаясь лицом в плечо, вздрагивая всем телом, то Кощею кажется, что это морок, обман его же воображения, что он сам сводит себя с ума, и все же … Полевые травы окутывают волной — переполненные полынной горечью, взрывающиеся сладостью облегчения. От этого запаха ведет, но Бессмертный этого не показывает, стоит так же твердо и непоколебимо. Слова Ивана продирают словно острозаточенный нож, заставляют дёргаться все еще туго натянутую струну внутри. «Он лгал себе, что омега в нем не ждет и не надеется , а я — что действительно смогу позволить всему этому случиться с ним», — устало думает Кощей, накрывая Ивана плащом. Тот дрожит, скрывая всхлипы в его плече. Когда юноша наконец вновь бросает взгляд на другую сторону реки, там уже почти никого не осталось. И он не успел подметить, как царь, вопреки тревогам старших сыновей, общей панике не поддался, бросая на противоположный берег яростный и бессильный взгляд. Ему ответом был мрачный лиловый блеск и короткая усмешка. «Да, забавно, что это кончается именно так», — Кощей касается губами виска прижимающегося к нему юноши. — Теперь разговоры еще не скоро утихнут, — хмыкает он, ловя себя на том, что ощущает удовлетворение. — Д-да, — Иван словно отмирает, отстраняясь от его груди и торопливо вытирая влагу в глазах тыльной стороной запястья. Юноша поднимает на него глаза, и уголки алых губ дергаются в нервном призраке улыбки. «Никогда не видел его настоящие слезы», — размышляет Бессмертный, чье выражение лица слишком неопределенно, чтобы Иван мог сделать хоть какой-то вывод о том, что в голове у его альфы. Повисает молчание, в котором до них долетают крики и хлопья пепла. — Держись крепко и закрой глаза, — мужчина наконец прерывает безмолвие, и в ответ омега смыкает пальцы на его плечах, доверчиво прижимаясь плотнее и зажмуриваясь. «Нет, так не пойдет», — нахмуривается Кощей, и опустив ладонь на талию, приподнимает омегу. Иван, быстро понимая, что от него требуется, обвивает его спину лодыжками и ладонями, утыкаясь носом в копну черных волос. Прижимаясь близко, так, что не будь поддерживающих под поясницей рук — все равно удержался бы, как лоза, что цепляется за опору крепкого дерева. Бессмертный коротко усмехается — ему чудится еще одна волна облегчения, исходящая от омеги, и это порождает вспышку животного удовлетворения, за которой следует раздражение. Едва ли кто-то когда-то мог обвинить Князя Тьмы в непоследовательности, но все, что он делал для или из-за этого омеги, выбивалось из стройного ряда, насквозь сквозило противоречьями. Быть может, от того, что соприкосновения с юношей открывали ему битвы с единственными демонами, что он так и не обуздал полностью — его собственными. Убедившись, что Иван действительно держится крепко, Бессмертный позволяет темному облаку окутать их обоих. Для юноши этот резкий переход отдается свистящим звоном в ушах и холодом, резко сковывающим тело, но эти ощущения исчезают так же быстро, как и возникли. — Можешь открыть, — Кощей спускает омегу со своих рук, вытирая тонкую струйку крови, что стекает из носа юноши — вполне себе терпимое последствие такого быстрого перемещения. «Вот этот прекрасный предатель и снова со мной», — думает он, всматриваясь в распахнувшиеся васильковые глаза в обрамлении все еще чуть припухших и красных от слез век, — «Теперь уже по своей воле…». Иван тем временем, рассеяно, дезориентировано озирается, не решаясь ослабить хватку, которой все еще держится за плечи мужчины. «Совершил ли я очередную фатальную ошибку или наоборот, остановился в крае от нее?», — Кощей опускает голову, и кончик носа касается отросших пшеничных завитков, — «Ушел ли он от того, что не видел другого выхода или потому что действительно хотел?..». Его рука ложится на шею, притягивая ближе. — На тебе чужие запахи, — медленно произносит он после глубокого вдоха. — Ага, — хрипло, растерянно и едва слышно произносит Иван, ощущая, как когти щекочут кожу, смыкаясь плотнее. «Стереть их… А я ведь могу стереть их навсегда» — мужчина скалится в угрожающей усмешке, которая отзывается в юношеском теле волной дрожи, что трудно скрыть и подавить. «Боится», — хмыкает Кощей, поцарапывая шею когтями, — «Тело помнит, оно всегда помнит…». Ладони медленно двигаются дальше, касаясь плеч, стекая по ключицам, украшенным золотыми монетами. Ниже — забраться под эти нелепые, хрустящие юбки, задрать рваный, испачканный пеплом край. Уложить ладони на бедра, подхватить их, сжать сильно, сжать больно, вбить юношу в холодную каменную стену. Прямо в этом свадебном наряде, грязно, грубо, без излишней нежности, омеге ведь причитается брачная ночь, некрасиво было бы нарушать эту традицию? Заставить это лицо вновь исказиться в слезах, всхлипывать — жадно. Беспомощно. Ведь он сам ушел, отдался на смутную милость, и теперь в полной власти своего Князя Тьмы? Сомкнуть клыки, не то перегрызая горло, жадно высасывая теплую и сладкую кровь, не то наконец запечатляя свое право. Это слишком опасный сорт власти, чтобы ей упиваться, то обладание, что сковывает на запястьях кандалы. «Все, что ты жаждешь иметь, в какой-то момент начинает обладать тобой…», — внутренне усмехается Бессмертный, вновь ошпаривая шею юноши дыханием. Кощей чувствует желание, бурлящую в крови злость, и знает, что омега, чья грудь вздымается от частого дыхания, ощущает, как от него исходит и действительное возбуждение, и действительная угроза. Рад ли ты сейчас? Жалел ли? Или скорее жалеешь сейчас? Жаждешь ли ты меня так же, вопреки всему? Все еще ненавидишь? Я тебя, кажется, да… А себя? Я — однозначно, - вцепиться в отросшие золотые пряди, прошипеть на ухо то, что сковывает и царапает внутренности, продираясь сквозь ребра комком давящих противоречий. Эти чувства слишком сложны, слишком объемны, всего слишком много, чтобы отделять одно от другого. — Отдохни, — наконец произносит он, отстраняясь от замершего не то в предвкушении, не то в оцепенении омеги, — Такой резкий переход из яви в навь забирает много сил. На лице юноши замирает растерянность пополам с облегчением, немой вопрос, но сжав пальцы на рваном крае свадебного сарафана, он лишь коротко кивает. На самом деле, вопросов куда больше, но задать их Иван сил не имеет, ощущая, что отошедший на какое-то время комок переполнявших его чувств, встает поперек горла. С губ слетает неожиданный для него самого смешок, но он почти сразу запирает его ладонью. — Слуги позаботятся о тебе, — напоследок бросает Бессмертный, не оборачиваясь на юношу, оставшегося в одиночестве посреди широкого балкона. «Всякое решение имеет последствия», — мрачно размышляет он, — «Быть может, меж нами уже слишком много последствий». — Обставьте покои по его желанию, удостоверьтесь, что у него есть все необходимое, — проходя в тронную залу, он бросает приказ, — Не тревожьте без надобности, но и не оставляйте совсем одного надолго. — Ваш гость… — верный слуга все же стремится осторожно уточнить масштабы бедствия, — задержится на долгий срок? В ответ Кощей лишь выразительно сощуривает взор, и чуткий к веяниям настроения Князя Тьмы Вазир почтительно кланяется, более не задавая неуместных вопросов. «По крайней мере, он в безопасности» — Бессмертный прикрывает глаза, откидываясь головой на спинку трона, — «Должно стать легче».