Азавак

Из-под полуопущенных, проржавевших насквозь ресниц наблюдать за тем, как мужик в черной майке, в черных татуировках, с очень сосредоточенной бородатой рожей стучит по клавиатуре, довольно интересно. Благословенный обезбол убрал весь пиздец из побитого тела. И Матвею почти норм. Норм настолько, чтобы следить за тем, как расписные пальцы в перстнях-пастях-мордах по буковкам попадают ловко. Клавиши в ответ делают стальное цак-цак. Очень характерное. И то ли Арчи такой обстоятельный, что даже клава у него механическая, то ли какие-то попроще под этими пальцами не выживают. Матвею даже интересно. Матвею интересно, и он наблюдает. Полурастекшись на своей кушетке, вытянув обклеенную пластырями ногу и уложив загипсованные в бирюзовую химозу руки на живот. Смотрит на Арчибальда со смешными очками на ровном носу. Они отсвечивают голубым, антирефлексное покрытие на круглых стекляшках делает Ставровы глаза неоново-синими, стирая штормовую хмарь. И это хорошо. Матвею нравится. Ставр, конечно, очки не носит. ОН для этого слишком идеален. А вот Арчи — в самый раз. Ему идет даже и этим он кого-то неуловимо напоминает. Перепуганного аптекаря, с которого Матвей вытряс торбу препаратов для слепой пробляди, на которую его променял любимый. Точно. Как можно было забыть? Тот пацан так забавно трясся и заикался за своим прилавком. Арчибальд не трясется и не нервничает. Арчи — скала-монолит-реликт, сидит за рабочим столом, что-то вдохновенно выстукивает. Интересно, что? А доктор широкого профиля и еще более широких взглядов тем временем морщил лоб и старательно заполнял графки в веткарточке на своего подкидыша-камикадзе. Дело было веселое и в некотором роде даже терапевтическое. От мысли, что, возможно, когда-то потом он предъявит этот исторический документ фигуранту и посмотрит на выражение его охуевшего лица, в душе становилось теплей и краше. С частью, где значился владелец, все было просто, Арчибальд внес туда себя. Потому как на данный момент калечный придурок был полностью в его власти и на его шее. Забив Имя/Фамилия/Страна/Адрес знакомыми до оскомины данными, мужчина переключился на страничку «Питомец». Теперь уже гораздо интереснее. Данные о животном. Вид: Canis familiaris. На котика этот въедливый псих не тянул. Слишком зубаст и характер сучий. То, что вытащенный из канавы придурок — та еще псина, возможно, сутулая, возможно, блудливая, возможно, просто неблагодарная, Арчи не сомневался. Так что Матвей обрёл большую блохастую семью в виде псовых. Но этого было мало. Это только начало. Необходимость уточнить данный факт более важными деталями вынудила мужчину высунуть кончик языка от усердия и с видом гения, творящего свой магнус-опус, набрать в следующей графе: Порода: рыжий борзый. Именно борзый, а не борзой, хотя если вспомнить, как этот отбитыш несся по встречке, оба варианта подходили. Но Арчи не хотел оскорблять благородных песелей причислением к их породе вот этого, решившего подрыхнуть на кушетке, пока он тут в муках творчества соображает пациенту карту. Всё-таки псина оказалась неблагодарной. Пол: кобель. Тут все ясно. Камикадзе, который повесился ему на шею, игнорируя переломанные руки и отсутствующее видать с рождения благоразумие, точно тот еще кобель. На щеночка эта зеленоглазая красота не тянула, хотя косить временами пыталась. Даже вот сейчас, глянув на откинувшегося на стенку парня, выглядящего несчастным, расслабленным и побитым, Арчи испытал ни с чем не сравнимую смесь эмоций. Умилительное охуевание. С одной стороны, рыжего хотелось пожалеть, уложить в кроватку, накрыть одеялом и дать отоспаться. С другой стороны, кто ж придурку виноват, что он придурок и сам себя до такого состояния довел? Окрас: красный, длинношерстый. — Полное имя, фамилия, отчество, дата рождения, — спросил Арчибальд, когда добрался наконец-то до клички питомца и его возраста. — Маренко Матвей Юфимович, 22.02.1995 года выпуска. Группа крови первая положительная. Не был, не состоял, не привлекался. Этот хининовый, зеленый взгляд, лениво скользящий по его лицу и плечам — почти вымораживал и при этом странным образом грел. Когда-то масса народу подохла, потому что такого оттенка добивались, добавляя в краску мышьяк. Благородная зелень, все понты. И была она восхитительно ядовита. Послюнявил уголок зелёной обложки книги — получи дозу мышьяка в организм. А мышьяк-то этот сраный не выводится и накапливается. Вот и Арчи начинает казаться, что в нем накопилось яда из Матвеевых взглядов и поцелуев, из его крови, которую смывал со своих непривычно напряжённых, почти до дрожи, пальцев. Не привлекался он. Как же… — Ой, не пизди, Рыжий. Ты ментов так стремаешься, что согласился лечиться у какого-то мутного типа, а не скорую звать. Бурчит больше для порядка и отвлечения внимания пациента от того, как судорожно сглотнул подкативший к кадыку восторг, встретившись взглядами. Потому что да, паршивец непозволительно хорош. Настолько, что даже не коробит от того, что паршивец, что отбит и странен, что пацан, по сути, и с такими заебами, хоть прямо уже поступай на психиатрическое только для того, чтобы дисыч потом по нему накатать. Матвей был из разряда запретных удовольствий. И хочется, и колется, и мозг орёт о том, что связываться с этим бедствием решительно нельзя! Но Арчибальд заполняет карту. Арчибальд уже вляпался. Оттираться и делать вид, что не в теме, поздно. Наверное, ещё с того момента, как этот припадочный снял шлем поломанными руками и полез к нему, кормить своей кровью и долбанутостью изо рта в рот. МакАртур описывает проведённые с лапами придурка манипуляции, прикрепляет оцифрованные снимки, чтобы потом было с чем сравнить, когда они снимут гипс. Назначает рыжей псине препараты для лучшего срастания костей, витамины и блок прививок. Болоту на обочине, в котором извозился драной ногой Матвей, Арчи не доверяет и собирается обезопасить пациента от столбняка и стафилококка. От общей ебанутости, к сожалению, прививки нет, придётся иметь дело с тем, что есть. — Может, у меня просто аллергия на погоны? — тянет рыжий, почти заваливаясь на бок на кушетке, так интересно ему посмотреть, что там всё печатает и печатает Арчибальд. — На благоразумие у тебя аллергия, — вторит тем же почти флиртующим тоном, передразнивая томные нотки в голосе рыжего, и даже улыбается в бороду. Потому что на экране уже вытащенный из папки юр-доков типовый договор, который Арчи правит и кроит, как только вздумается, и уже втихаря предвкушает последствия. — Ты лучше скажи мне, Рыжик, есть ли кому за тобой поухаживать? Вопрос важный. Поэтому доктор старательно делает вид, что ему так кристально похуй, даже голуби вон за окном завидуют. — Это ещё зачем? — вопрос Матвею не нравится, и это почти умиляет. Такой наивный. — Ты дурак? — спрашивает, хотя ответ очевиден, причём обоим. И даже голубям за окном. Спрашивает и тут же дописывает в договор очередной абзац. — Тебе месяц-полтора сиделка нужна будет. На грабли свои глянь. Ты ими даже жопу подтереть не сможешь. Я уже молчу о более сложных манипуляциях, вроде жопу эту одеть и накормить. Взгляд парня становится сразу цепким, почти злым и на удивление умным. Словно кто-то внутри щелкнул тумблером, и игривая шельма превратилась в опасную блядь. Он рывком садится ровнее, искоса бросает взгляд на эти самые калечные культи, которые в подарочной упаковке от середины предплечья до кончиков пальцев. Красота! — А ты, смотрю, сильно о моей жопе печёшься? — язвит, но как-то не особо убедительно. Словно не решил радоваться этому или оскорбиться. Арчи поднимает на придурка взгляд, отрывается от документа, даже приспускает очки по спинке носа, глядя поверх стекляшек на это чудо, с концептуальным окончанием «-овоще». — Ты издеваешься? — риторический вопрос, потому что с порога же видно, что да. — Конечно, пекусь. Во-первых, хера бы я на тебя время тратил в противном случае, во-вторых, ты вроде бы изначально не против. Нет? Морда у Матвея скуластая, гладко выбритая и удивительно ладная, словно его не из мяса как всех вылепили, а из чего-то благородно-вечно-дорого. Кривит морда эта губы и никак не решит, оскорбиться все-таки или довольно осклабиться. Пользуясь замешательством пациента, Арчи его внимание переключает, пока какой-то хуйни не надумал. — Позвонить кому-то нужно? Родня? Близкие? Работодатель? Соседи? Бабки у подъезда? Тоже вопрос ключевой. Арчи прощупывает почву, прикидывая, насколько много всего интересного можно включить в их договор. И есть ли у этого зеленоглазого кто-то. Кто-то в любом смысле этого слова. МакАртуру всё больше кажется — подобрал он очень понтовитого, но беспризорника. Из тех, кто сироты при живых родителях и одинокие одиночки по жизни. — Нет, — влипнув взглядом в голубиное полчище на проводах за окном, отвечает Матвей. — Мать сейчас где-то со своим новым ебарем, вроде на Кипре. А с работы я, кажется, уволился вот только с утра. При этом ни слова про бойфренда или другой подвид любови до гроба. Арчибальд сам себе кивает. Дописывает последние абзацы и пускает всё это в печать, чтобы вынуть из принтера два идентичных листа ещё тёплых и пахнущих краской. Херачит в левом нижнем углу каждого печать и подпись. Любуется результатом. Подходит к рыжему, чтобы уложить на колени один экземпляр. — Вот, почитай, подпиши. Простые же команды. Выполнить — не сложно. Вот только Матвей начинает орать уже на первом абзаце. — Что?! Какое ещё «сторона Б обязуется жить на территории стороны А»? Ты ёбу дал, мужик? С хера ли я буду в твоей клинике торчать? Давай, выпиши чек, сколько там тебе заплатить за труды и не еби мне мозги! Это что за пиздец?! Какое ещё «выполнять рекомендации и требования стороны А под страхом штрафных санкций»? Ты что, тайный извращенец? Доминирование и подчинение, вот эта вся поебень? Так вот, ты не по адресу, дядя! Мимо-о! Слышишь? На хуй иди! Я в таком дерьме не участвую! Рыжего аж потряхивает, так что лист на коленях мелко дрожат. Его типает и разъебывает от перспективы остаться тут и упустить возможность убиться экстренно каким-то ещё замечательным образом, кроме катания по встречке и похуистического отношения к себе. Ужас-ужас! Кто-то пытается позаботиться о нём, таком непонятном и сложном. Арчи очень хочет закатить глаза и закатить скандал. Сделать всё проще и быстрее. Но махать руками и делать резкие движения рядом с плохо воспитанными песелями — непрофессионально. Так что доктор садится на кушетку рядышком, доверительно заглядывает в хвойные стекляшки оперенных ржавчиной глаз и даже руку свою на враз окаменевшее плечо мостит. Чтобы отслеживать степень нервяка у пациента. И в случае чего эту красоту припадочную было бы удобнее превентивно скручивать. — Матвей, ты до конца дочитай, — советует, как маленькому, кивая на договор. — И головой подумай. Тебе нужен уход. Почти круглосуточный. Дома тебе кто поможет? Мать хуй знает где, сам говорил. Человека, который будет ходить следом и завязывать тебе шнурки, готовить еду и штаны на тебя натягивать, у тебя нет. Так что истерику вырубай давай. На него смотрят и что-то в своей красногривой голове мудрят. Мудрят, смотрят и покусывают губы. Арчи даже в какой-то момент кажется — опять засосут. Но нет. Рыжий только щурится как ирландская версия Клинта Иствуда и спрашивает с явным подъебом: — А тебе-то эти головняки зачем? Самаритянин хуев? Настолько понравился? Где тут пункт о том, сколько раз на дню я тебе должен сосать за такой олинклюзив? И о чудо! Пациент всё-таки досматривает договор до конца. Не находит там оплаты натурой. Там вообще ничего про оплату. И ни слова про долбежку в задницу без смазки и в костюме горничной. — Понравился, — безропотно капитулирует Арчибальд, улыбается максимально дружелюбно. — Настолько. Плюсом не люблю, когда мою работу пускают по пизде. А ты, парень, не обижайся, но выглядишь и ведешь себя так, словно вот за первым же поворотом доебёшься до гопоты и выхватишь черепно-мозговую просто ради безудержного веселья. Так что давай. Ставь крестик, и пошли наверх, покажу, где ты будешь жить ближайшие полтора месяца. Стоит намекнуть идиоту, что в клинике, в клетке для животных, его никто держать не будет. А то он так часто вспоминает доминирование, что это уже тянет не на опасение, а на жирный такой намёк. И Арчи не то чтобы кардинально против, он просто ещё не в курсе как, что и зачем. Поэтому так важно оставить придурка на своей территории, чтобы разобраться. Чистота эксперимента, все дела. Постоянный контакт с объектом исследования. Придурку же, видимо, важно тупо доебаться. Не важно до чего. Не важно зачем. — А ты думаешь, меня какая-то гопота сделать сможет? Даже в таком состоянии? Наивный какой… — гордится собой и вскидывает подбородок. Волосы, измазанные в болотной грязи, торчат длинными кровавыми иглами, кровь на подбородке высохла и уже шелушится. И взгляд в глаза Арчи. С вызовом и подъебкой. С вызовом, подъебкой и молчаливым приглашением засосать уже самому. Поискать в пиздливой пасти ту металлическую бусину, которую так охуенно перекатывать и греть своим языком. — Знаешь, Арчи, я от этой акции невиданной щедрости все-таки откажусь. Давай мне чек на предоставленные услуги, и разбежались. Мутный ты какой-то. Мутный и стремный. И мне не нравишься. Лучше сиделку найму. Вот ведь тварь сквернохарактерная! И скалится ведь в лицо прямо, торжествуя, видя, что уел, видя, что цепануло. Что вначале повелся на призывный взгляд, а потом получил по носу. — Правда? Не нравлюсь? — уточняет почти рычащим шёпотом. Между их лицами как раз пара сантиметров всего, шептать удобно. — Что ж ты мне на шею повесился, едва увидев? И главное, себя самого убедить, что не звучит сейчас как обиженка, которой не дали. Убедить в достаточной степени, чтобы смотреть в эту ядовитую зелень с вызовом и подтекстом. Такие пристукнутые на вызов всегда ведутся. Это не сложно. Давай, детка, выкати ещё немного стратегически важной информации о себе. — А я видел плохо. С другим тебя спутал. Думал, его машина там, и ему на шею вешался. А ты так, просто случайное недоразумение. Гадина улыбается и скользит взглядом вниз, к губам, словно вспоминает их первый поцелуй. Со вкусом свежей крови, удивления и адреналина. Хочется спросить, кто там такой Матвею мерещился, но идти на поводу у рыжего — плохая идея. Точно ведь выбесит окончательно. А у них тут почти деловые переговоры на предмет получения придурка в хорошие руки. — Ой как интере-есно, — басит Арчи с выражением, которое само говорит «нет, не интересно, вообще похуй, с кем ты там в своей голове долбился в десны». — А потом? Как? Зрительные галлюцинации, отпустили? А сейчас? Всё ещё не меня видишь? Ай-яй-яй… мы же договорились: о своём самочувствии ты мне говоришь сразу и прямо. Податься вперёд, ладонью на гладкую щеку. Смотреть не мигая, пока не расширится пятнышко черноты в трясине мшистой зелени. Близко-близко, почти вплотную. Выворачивая дурную башку к себе и его слова против него же. Не видел он. Не хотел. Не нравится. Пиздит же, как дышит, псина увечная! — Подписывай, давай, Рыжик. О тебе же забочусь, придурка кусок. Давай… тебе понравится… Предвыборные обещания. Как взятка — губы почти к губам, взгляд почти заволакивает. Пальцы на щеке — ласковей котят и пугливых щеночков. Трутся и трогают. Ползают бесцельно с исследовательским азартом от подбородка до виска и обратно. — Не буду, — выдыхает капризно, подаётся вперёд, ещё ближе, так что слова соскальзывают с губ в губы и их можно глотать ещё тёплыми. — Нахуй иди. Вот же! Арчи отстраняется. Встаёт рывком, отходит к столу, чтобы не вызвериться и не высказать прямо в самодовольное хлебало всё, что думает. — Ладно. Понял. Вон дверь, вон нахуй. Вали, — и машет рукой на выход из кабинета. — Но байк твой остаётся мне! Ты, псина брехливая, обещал что? Вытащу твою детку, и ты мой, хоть на органы разбирай, хоть прикроватный коврик делай. Тогда тебя ничего не смущало. А теперь что? На попятную? Ну окей. Проваливай к чертям! Только без своей хуйни этой красной. Тарантас дюже понтовитый останется мне, за моральный ущерб и как напоминание о том, что ты, мудак, не соблюдаешь договоренностей. Бесит! Бесит манера выводить на эмоции, провоцировать и откатываться обратно. Словно не он тут, прибитый жизнью и обочиной сам влипал в грудь, лез языком в пасть и себя чуть ли не выебать прямо на обочине молчаливо предлагал. Презрев состояние тела и здравый рассудок. И не то чтобы Арчи был готов что-то совать в этого вот пристукнутого, кроме языка. Ни тогда, ни сейчас. Но бесит! Матвей молчит и смотрит. Внимательно сканирует от макушки до пят, так что аж корёжит слегка. Думает в своей голове багровой что-то. Косится на листы договора поверх разномастных коленок опять. Хмурится и мудрит в рыжей башке какие-то нечитаемые мысли. — Ебля в твой олинклюзив не включена? Переспрашивает всё с тем же прищуром. Псина. Словно Арчи всю жизнь мечтал вынуждать всяких малознакомых камикадзе наскакивать на свой хуй шантажом и угрозами. — Слушай, ты не поверишь, но я предпочитаю трахаться с тем, кому это тоже надо и хочется. И если что, заказать проститутку дешевле, чем тебя такого дохуя сложного выхаживать полтора месяца. А вот это уже опаньки! А вот это уже рыжему не нравится и не вкатывает совсем. Ущемился щеночек, что его такого невъебенного не хотят прямо тут на столе и игнорируя вопли о помощи и просьбы прекратить? Мазохист, значит? А что, похож. И ведёт себя соответственно. А Арчи может и хочет. В теории. Может и прямо на этом столе, но… тупо присунуть — всегда было слишком просто для него. Особенно когда уже зацепился за все эти сложности, нарочитую неприкаянность и узнал, что щеночек, оказывается, бесхозный и его можно в своё удовольствие приручать. И в приют для животных такое чудо не сдашь. Отпускать бегать-резвиться до первого столба — жалко. Правда ведь все старания сведёт по пизде. В этом Арчи не сомневался. Это стремление в рыжем он прямо загривком чует. Прихватил со стола перламутрово-белый Паркер. Остановился перед придурошным, протягивая ему перо, тупым концом вперед. Тупое к тупому, так сказать. Гармония. — Давай. Ставь крестик в правом нижнем. Обещаю, если к моменту, когда ты сможешь сам сесть на свою сраную детку и укатить, ты захочешь свалить нахуй, слова поперёк не скажу. И мы друг другу ничего не должны. Окей? Матвей смотрит снизу вверх и кажется таким уязвимым сейчас, что не начать гладить-утешать-чесать за ушком — настоящий подвиг. Арчи просто смотрит поощряющее и максимально мирно, прячет в свою тень, заслоняя от подвешенных под потолком трубчатых ламп. Терпеливо ждёт пока пациент всё переварит и примет нужное им решение. — Зря ты это всё затеял, Арчи. Ой зря… — в результате ехидно скалится тварюшка и медленно обхватывает кончик пера губами. При этом, мудила побитый, не отрывает от лица Арчибальд взгляд ни на секунду, всё смотрит своими огнями святого Эльма, надеваясь ртом на ебучий белый Паркер и умудряясь криво ухмыляться даже так, с занятой пастью, давая увидеть, как ручка плотно зажата между неестественно ровных и белых зубов. Арчи громко сглатывает, все ещё придерживая перо за пишущий край. А то он не знает, что с этой сукой будет сложно. Но иногда стоит поебаться, чтобы получить нужный результат, а рыжий выглядит как запущенный, не воспитанный, не управляемый, но очень перспективный экземпляр какой-то очень экзотической породы. Так что гуманизм вместе с чувством прекрасного, обнявшись, в две глотки орут где-то внутри: мы обязаны сохранить этого придурка для… для науки/потомков/на память? Арчи пока не в курсе. У него балом правит одно единственное навязчивое желание оставить красногривого подранка при себе, а там разберутся. По ходу дела. Тем более — он же сам себя предложил, сам обещал, сам на всё согласился… Отпустив перо, док поднимает договор и подставив под бумагу тыльную сторону ладони, подносит к зажатому в губах Матвея Паркеру. Тот ставит заветный крестик. Позволяет вытащить из своей пасти перламутрово-белый цилиндрик, даже пальцы не пытается откусить. — Хорошо. Вот твой экземпляр, этот я у себя оставлю. Херовые ролевые игры. Юридической силы у их договора ноль, но Арчи прячет бумажку с корявым крестиком в сейф, а вторую, со своей подписью и печатью, складывает в четверо, и сует в карман джинсов рыжего. С той стороны, где этот карман не обрезан на середине и нога не шита-перешита, потому что кое-кто тут без нормальной экипировки гоняет. — Ну всё, теперь пошли наверх, покажу твои апартаменты. За вещами завтра съездим. У меня два выходных, клиника как раз работать не будет. Притащим всё, что тебе нужно. Такие простые фразы. На них даже спиздеть чего-то въедливого не получается. Ну или Матвей окончательно выдохся. Выглядит он уставшим. Словно последние крупицы сил потратил на попытку взбрыкнуть вот только что. Арчи тянет растёкшееся по кушетке тело на себя, ставит на ноги, точнее ногу и почти волоком тащит из кабинета. Матвей высокий, плечистый и скроенный по каким-то совершенно особенным лекалам. Ни грамма жира, ни капли благоразумия. Чистая придурь, ярость и сила. Плечи такие широкие, что в пору заподозрить пловца, мышечный корсет под рукой Арчи ощущается литым из горячей стали. А рыжий даже особо не напрягается сейчас, чтобы бока его вздулись рельефом в полную силу. Висит, перекинув одну граблю на шею Арчибальда, прыгает на одной ноге, козлик тупорогий. Так они в обнимку тащатся аж до лестницы. По длинному коридору кислотно-зелёного цвета в бирюзовые полосы. На второй этаж Матвея Арчибальд затаскивает на руках. С ноги открывает дверь в жилую часть здания. — Блядь! —уже на верхних ступенях решая, что лимит благостного молчания исчерпан, шипит Матвей. — По-моему, у меня сейчас должна быть фата, букет и охуенные подружки, вопящие нам вслед пожелания деток и чтобы хуй стоял. А то договор подписали, общая жилплощадь есть. Где моё кольцо с бриллиантом, дядя? Ну, с самоиронией у придурка всё хорошо. Арчи даже улыбается, втаскивая это горе по коридору в спальню, чтобы там аккуратно сгрузить на кровать. Горе тяжёлое. Плечи ломит. Горе сразу падает звёздочкой и смотрит в потолок с отсутствующим выражением на белом, как слоновая кость лице. — Дорогая, по-моему, колец на тебе и так дохуища, — оглядываясь по почти пустой комнате, басит Арчи больше для поддержания диалога. Верхний этаж он так и не успел довести до ума. Где-то ремонт сделан на девяносто процентов, где-то на десять. Пара комнат вообще стоят ободранные и пустые. Спальня — вот почти в божеском виде. Правда, из мебели одна кровать и шкаф-купе. Даже коврика на полу нет, потому что пол — тёплый, а Арчи слишком занятой, чтобы по икеям всяким бегать и что-то такое искать. Он-то в спальне этой на пару часов обычно задерживается. Поспать есть где — и славненько. Арчи без претензий. Арчи — простой. — Кто бы говорил, — язвит рыжий, поднимая голову. — Сам под цыганского барона косишь. Нахуя столько? Матвей кивает на руки дока. Он и сам смотрит на разукрашенные пальцы. Неопределённо пожимает плечами. Садится на край кровати, задумчиво рассматривая рыжего на фоне клетчатого пледа. Они друг другу идут. — Просто нравится. Ты же в себя железки не с какой-то великой целью пихал? Они смотрят друг на друга. Странно. Странно видеть почти незнакомого, злого и красногривого на своей кровати. Странно понимать окончательно, что он тут надолго. Ещё страннее перебирать в уме варианты: переодевать его сейчас, тащить в душ или сразу на кухню, кормить/поить/разговоры разговаривать. Странно и не привычно. Так-то Арчи привык жить один.