Азавак

Утро, в то самое воскресенье, отмороженное с самого начала: херачит с размаху дождем со снегом. Окно залепило плевками небес, будто кто-то там, в вышине, пережевал лёд и смачно харкнул им на землю — в лицо сонного города. Стеклянную крошку с противным хрустом бросало в хари прохожих, в помутневшие фрамуги, наносило на ветки леденцовым слоем, погружая, словно хороня, все живое в ледяной коматоз. Мокрую кашу сразу же подмораживало первым, пока еще несмелым минусом. Деревья выглядели как окоченевшие покойники, застывшие в самых нелепых позах. Матвей лежал, отвернувшись к окну. Слушая приглушенное стенами завывание ветра и непрерывный, похожий на жучиный хруст ледяной крупы о стекло. Казалось, там, на подоконнике, топчется невидимый великан, давит сапогами полчища прозрачных хрустально-пластмассовых насекомых. Они трещат и истекают ледяным мутным соком. Умирают в муках. Замерзают в своей агонии. Матвею кажется, он тоже может сегодня умереть. Шанс вполне неплохой. Если вдуматься и отбросить браваду. В клетке у Влада временами кто-то периодически помирал. Чаще всего на особых закрытых боях для избранных. Там, где зрителей максимум два десятка и бойцы то с мечами, то на ножах. Сейчас случай не тот. Колюще-режущие в клетку тащить нельзя. Влад хочет собрать максимально высокие ставки. Но кто сказал, что есть большая разница: подохнуть с пером под ребрами или потому, что тебе раздавили череп гидравлическим прессом? Матвей смотрел на показатели экзоскелета, отдаленно похожего на тот, в котором рассекает его противник. Впечатляющие цифры. Объятия в восемь тысяч Ньютон переломают ему все кости и размозжат позвоночник. Стоит хоть раз позволит себя втянуть в клинч, и он труп. Обидно. Матвею в кои-то веки начала нравиться его жизнь. Ему наконец-то есть к кому возвращаться. Тяжёлая ладонь на животе весомое тому доказательство. Пусть сейчас она больше не успокаивает, но по-прежнему критически важна. Док спит, как всегда, впритирку. Обнимает всю ночь, даже если Матвей пытается отвернуться и отползти. С Арчи не справиться в его же кровати. Вот только все поменялось. Матвей больше не хочет сбегать. И как на зло, Матвей может умереть. Сегодня. Он никогда не скажет это вслух. Будет упоенно отыгрывать свою браваду и полную уверенность в победе. Не покажет Арчи собственный страх. Хватит с него демонстративной обиды и недовольства всю эту неделю. Они потратили столько времени. Страшно думать, что это может оказаться его последней неделей. А счастливыми в ней были только два дня. Нет, с Арчи и собачиться очень интересно и увлекательно. Но куда лучше трахать его, не выпуская почти весь день из постели. Кормить с рук, ловя восхитительную похоть в бусых глазах, когда пальцы невзначай касаются губ мужчины. Он может умереть. Сегодня. Матвей всегда знал, что отношения это та ещё ебанина. Но никак не думал влипнуть настолько сильно. Ставр и его недосягаемость служили отличной броней. Взаимность же оказалась похожей на наркотик. Сводящий с ума приход, совершенно выносящие эмоции, удовольствие, от которого срывает башню и слабость перед источником всего этого. Конечно, док все делает из лучших побуждений. Во благо. Вот только он слишком глубоко врос под кожу. Это тоже пугает. Матвей боится, что в нужный момент не сможет действовать так же безрассудно и рискованно, как всегда. Ведь теперь ему есть к кому возвращаться и есть, о чем сожалеть. Матвей не знает, что его задевает больше. То, что Арчи просек всю эту фишку первым, или то, что заставил его тоже на иглу их отношений подсесть. Теперь уже поздно переживать и дергаться. Ладонь на животе стала важнее всего пережитого за два с хвостиком десятилетия. А окно все леденеет, превращаясь в мутное бельмо. Оно чем-то похоже на глаза слепого мальчика, с которым спутался Ставр. Странно осознавать, что бывший возлюбленный причастен к грядущему бою. От того, насколько хорошо кузнец выполнил свою работу, зависит выживаемость Матвея. А он очень хочет выжить. Впервые за долгое время. — Доброе утро, щеночек! Рыжий проморгал момент, когда Арчи очнулся ото сна. Вздрагивает от прикосновения бархатных губ к шее. Накрывает и стискивает покрепче ладонь у себя на животе. Так непривычно иметь возможность прикоснуться к доку самому. — В жопу твои собачьи аналогии! Он бухтит только по привычке. Если не фонить ненужной агрессией, Арчибальд поймет, насколько сильно нервничает его сожитель. А рыжий не хочет его тревожить. — В твою или мою? — уточняет мужчина, уже отираясь стояком о его задницу. Уснули они голыми, и Арчи так и не надел своих колец. Его пальцы все время были в работе. Дрочили, растягивали, хватали за жилистые бока и мускулистые ноги. Столько Матвей не трахался, даже когда был совсем зеленым. Не было кандидатов, готовых задержаться на его территории на пару суток и при этом достаточно открытых, чтобы постоянно меняться ролями и передавать контроль, как томные выдохи во время оргазма — из уст в уста. Он приподнимает ногу, просовывая руку у себя под промежностью. Ловит набухший член Арчи. Направляет к нужной точке, прижимая головкой к еще воспаленному после вчерашнего марафона входу. Нервно посмеиваясь, шепчет. — Сегодня ты водишь. Мне понадобятся все силы в клетке. Арчи не нужно просить дважды. Он сплевывает на ладонь и смачивает свой член и дырку притихшего партнера слюной. Совершенно неподходящая смазка, но они нуждаются сейчас именно в этом. Удовольствие на грани боли, оглушительное в своей естественной откровенности, ничего лишнего. Никаких посторонних жидкостей, только они двое и желание почувствовать друг друга на грани одержимости. Как можно теснее и острее. — Как скажешь, любимый… — выдыхает ему в затылок Арчи, вдавливаясь. В ответ молчание и глухой стон сквозь сжатые зубы. Матвей все еще не готов играть настолько всерьез. Вместо «я тебя тоже» он дергает бедрами, нанизываясь на едва проникший в тело член. Его способ признания — отдавать себя, запрокинув голову и обняв одной рукой шею Арчи. Они колышутся, соприкасаясь то лопатками к татуированной груди, то округлыми светлыми ягодицами к паху. Док перехватывает ногу Матвея под коленом. Вздергивает повыше, стараясь вжаться в его дрожащее от ощущения наполненности нутро. Там все растянуто и болезненно-остро-чувствительно. Поцелуи по соленой коже. Выдохи-стоны, неторопливые пока толчки навстречу друг другу. Вчера они мало говорили — не было времени. Арчи никак не мог поверить, что история о спортсменах, которые не трахаются перед соревнованиями — миф, порожденный Мухаммедом Али, который и правда не занимался сексом перед своими боями. Но он в принципе делал очень много странных вещей. Рыжий не был ни Мухаммедом, ни боксером, ни мусульманином. Он с потрясающей отдачей предавался греху и брал Арчи с жадностью и жаром оглашенного, потом позволяя так же вдохновенно мстить и раскладывать себя на залитой их спермой и потом кровати. Лучшие выходные в жизни Арчибальда. Которые могут закончиться чем-то жутким. Арчи обнял Матвея поперек груди, просунув одну руку под ним. Прижался еще плотнее. Поцеловал беззащитно-мягкую кожу за ухом. Толкнулся поглубже в его растраханный анус. Хорошо. Безумно. Страшно. Бесценно. Время остановилось, заледенело, налипло хрустальной коркой на их теплый, втиснутый между парком и квадратными двориками дом. Арчи неторопливо, осторожно двигался, тяжело дыша над самым ухом в блестящей россыпи колец и стальных бусин. В остекленевшем воскресном утре они занимались любовью, прислушиваясь к дыханию и биению сердец друг друга. Долго кончали, срываясь на хрипы. Судорожно цеплялись друг за друга, впитывая отголоски оргазма. Вместе в одной душевой кабинке стало вдруг тесно, когда у Матвея появилась пара вполне рабочих рук. Эти прекрасные, будто выточенные из белого мрамора ладони раз за разом прикасались и трогали, повторяя рисунок татуировок по рельефному телу. Рыжий был настолько тактильным, что это сводило с ума. Док, которому хватало одного вида его идеальных ровных пальцев, чтобы опять завестись и поплыть, совершенно забывая о том, что сегодня их ждет крайне серьезный вечер, был готов закатать руки любовника в гипс хотя бы для своего спокойствия. Чтобы не сорваться. Они чистят зубы вместе, а не по очереди, толкаясь у раковины, слишком габаритные для подобных маневров. Матвей самостоятельно бреется, драматично запрокидывая голову и снимая красную щетину отработанными движениями. Арчи нравилось его брить. Хочется отнять станок и сделать все самому. Но просто смотреть и улыбаться из зеркала тоже вполне ничего. Треники. Футболки. Завтрак. Железки в коробке так и лежат, дожидаясь своего часа. Напоминают. День проходит сумбурно. Арчи собирает в объёмную сумку все, что может понадобиться для оказания первой-второй-любой экстренной помощи, радуется приобретенному на службе у Симеона опыту, припасенным на всякий-пожарный человеческим препаратам и полевому хирургическому набору. Конечно, им все это не понадобится, но Арчибальду будет спокойнее с портативным дефибриллятором и израильскими мед-шинами военного образца под рукой. Хотя вряд ли слово «спокойнее» здесь применимо. Просто это позволит сходить с ума по-тихому и внутри, а не выплескивая предчувствие чего-то жуткого на снующего за ним по пятам Матвея. Рыжий непривычно тих и покладист. Подныривает под руку, как оставшийся на попечении ассистенток большой пушистый кот. Без зверья дома пусто, особенно в тисках нарастающего нервяка. Но Арчи успокаивает себя мыслью: завтра все вернется на круги своя. Они заберут Нуба и Ганнибала, выдохнут с облегчением, займутся сексом перед работой. И после работы. И послезавтра тоже. Все ведь будет хорошо? Ведь так? Уже ближе к вечеру, упаковав снаряжение и костюм рыжего в сумку, Арчи подсовывает ему заряженный мутно-желтой бурдой шприц. — Это что? Предлагаешь упороться перед боем? А я думал, ты за ЗОЖ. Полчаса назад Матвею отзвонился его патлатый бос, и они сейчас торчат на кухне, стараясь заполнить оставшиеся крохи спокойного времени чем-то. — Это набор препаратов, которые использовали люди Сима. Я часто его бодяжил. Там ничего опасного. В основном стимуляторы, пара военных сывороток. Как я понимаю допинг контроля там не будет, а это поможет тебе отстоять бой против того киборга. Ржаво-красные, как засохшая кровь, брови рыжего медленно ползут вверх. Он таращится на шприц, как на говорящую сороконожку. Явно сомневаясь в реальности происходящего. — Ну нихера себе, мой бойфренд полон сюрпризов… — в понимании Матвея док был слишком правильным, чтобы накачивать в подпольной клинике каких-то неизвестных бойцов смешанной на коленке бормотухой. Кто-то более благоразумный на его месте от подобной чести открестился бы руками-ногами, но Матвей это Матвей. Он просто закатывает рукав. — Хуярь, дорогуша. Я весь твой! Если ебнет инсульт во время боя, сам будешь подтирать мне потом слюни и мыть парализованную задницу. Шутку Арчи не оценил. От озвученных даже в шутку перспектив дернулся, зыркнул холодом штормовых глаз, сгреб со стола шприц пальцами, вновь украшенными перстнями поверх чернильной кожи. — Не ебнет. Я его на куче мордоворотов проверил. Головой ручаюсь что это не навредит, если не использовать слишком часто. Ремарка бессмысленная. Матвей сидел, чувствуя, как игла протыкает кожу плеча, почти всерьез задумываясь о том, чтобы завязать. Вот прямо с утра задумывался. Чувствуя, как ему в затылок мирно сопит спящая татуированная туша. Тоже полная сюрпризов, как оказалось. И полная ничем не заслуженной Матвеем любви. С его тяжелой лапой на животе. Думал о том, что ну нахуй все эти бои и скрытое саморазрушение. Может, стоит завязать и заняться чем-то цивильным? Больше писать картин. Сменить агента, который явно кидает его на бабки, на кого-то получше. Помогать Арчи в клинике. Целовать Арчи перед тем, как он свалит к своему болеющему кто-чем зверью. Ну заебато же? Идеальный план! Осталось только не сдохнуть. Арчи так трогательно нервничал весь день, что рыжий не мог продолжать себя накручивать по поводу предстоящего боя. Слишком много сил уходило на то, чтобы отвлечь и успокоить дока. Они давно столько не целовались. Сейчас вот Айболит этот сидит хмурый, в черной бандане с белыми вензелями, волосы — в хвост, в глазах — паника, трет проспиртованной ваткой место укола на бицепсе у Матвея. Весь такой деловито-сосредоточенный, что сдохнуть можно. Потому что о рыжем никто никогда так не заботился и не переживал. Даже он сам. В первую очередь он сам. Так уж повелось, что Матвею до этого момента на себя было почти похуй. Звонок заставляет их синхронно дёрнуться. На том конце связи — по дефолту всем недовольный Даниил. Матвею бы проникнуться таким уважительным отношением Ионеску к своей персоне. Все-таки самая доверенная морда Влада лично транспортирует его к месту боя. Но рыжему похуй. Похуй на все, что не помогает успокоить Арчи. Даниил в этом точно не поможет. Он торопит, сигналит под окнами и встречает их хмурым неоново-голубым взглядом. Единственное яркое пятно на квадратной харе мордоворота вымораживает, отчаянно ему не идет. Он сканирует рыжего с головы до пят, словно готовится свежевать. Ждет, пока они уложат пару своих сумок в багажник. Стартует с места, едва пассажиры утрамбовываются на заднее сиденье. Ещё спящий город следит за ними из-под бетонных век. Светит хитро-хищными зрачками электрических окон, сверкает аляповатой косметикой вывесок, дрожит под вуалью смога и первого холода, облепившего провода мерзлой водой и злыми голубями. В этот раз Даниил не на хозяйском хаммере. Вполне респектабельная Toyota Harrier проигрывает в габаритах и понтах. И, скорее всего, не бронирована. Даня, в отличие от босса, легкомысленно не боится гранатометного обстрела в черте города. Матвей более чем уверен, ебанат Даня в принципе ничего не боится, кроме пиздюлей от начальства. По крайней мере, ведет он себя именно так. Они катятся мимо запертого огромными воротами вавилонского рынка, по вечно раздолбанным улочкам, мимо коматозных трамвайчиков, ползущих в никуда, спящих в картонной шелухе бомжей, светящихся инфернальным светом рекламных экранов, новостроек, нависающих над двухэтажными, пропахшими историей и сырым известняком развалюхами, как злые великаны над старинными шкатулками. Спящий Привоз замер, набрав в свои легкие пахнущего металлом воздуха из пустых пространств, крытых навесов и тесных магазинчиков, готовый взорваться муравьиной активностью еще до рассвета. Матвей смотрит на город широко распахнутыми глазами сквозь свое бледное отражение в тонированном стекле. Сжимает руку Арчи, чувствуя, как врезаются в кожу ладони его массивные перстни и живое тепло. Как док исступлённо наглаживает тыльную сторону его руки подушечкой большого. Они сворачивают к Мясоедовской. Салон мягко потряхивает на утопленных в асфальт рельсах. Зоопарк, запертый в прямоугольнике крепостных стен, как и полагается тюрьме. Дома, стынущие в сизом мареве, свалившемся на город, как внезапная гангрена ночи: пальцы улиц почернели и вот-вот отвалятся. Бриз доносит с моря запах обмороженных птичьих перьев и соленого песка. Что они будут делать с Арчи весной? Поедут куда-то в тихую деревушку на побережье? Пойдут пить дармовые коктейли с Лукой? Сколько всего клёвого еще можно сделать вместе, сделать друг с другом. Бар в подвале совершенно не похож на место, в которое стоит заглядывать. Обшарпанная вывеска. Через дорогу — вопящая блатняком шашлычная. Над ним — спят три этажа дореволюционной постройки, украшенные растресканными балясинами и цветочной лепниной. Улица сразу же жалит холодом. По ступеням они спускаются молча, каждый несет свое. Матвей — звенящую железом сумку. Там бинты, подлатник, сами доспехи. Арчи — нафаршированный препаратами и мед-инвентарем баул. Даниил — свое немое осуждение и презрение к окружающим: коротко стриженый хмурый мужик, такое впечатление, что хочет быть тут еще меньше, чем сами участники замеса. В баре пусто. Снулый дряхлеющий бородач за стойкой сканирует их взглядом под треньканье дверного колокольчика, но теряет всякий интерес увидев Даниила. Тот огибает стойку и идет к двери за ней. Коридор уползает вглубь подвального помещения, пахнет не жратвой и пролитым пивом, а сыростью и плесневелым камнем. Еще одна дверь. Еще одна комната, в этот раз совсем пустая. Только два лысых качка у железной двери. — Шеф! — салютует один из них. — Влад на месте? — у пса Ионеску охрипший голос и тяжелый взгляд. Охранники под ним непроизвольно втягивают головы в плечи. — Да. Полчаса как прибыл. — Чтобы не щелкали тут клювами. Бой серьезный. Лишних людей быть не должно. Арчи настолько хмурый, что между его бровей пролег целый каньон, до самого верха полный тревогой и настороженностью. Их пропускают внутрь. И сразу — кривые коридоры в камне, пещеристые, стесанные кирками стены. Потолок — монолитная плита. Пол — утоптанная глина, сырые лужи проступившего сквозь земную толщу конденсата. Червоточина ведет их в глубь земли, ветвится слепыми проходами в текущий невидимой водой мрак. Там, в глубине смолистого ничто, лабиринт на три тысячи километров, многослойная пасть, готовая проглотить и превратить в облепленный налетом плесени скелет. В эту дыру под брюхом у города столетиями стекали вода, боль, нечистоты, тут прятались крысы, беспризорники и солдаты в горячке очередной войны. Место для сброса дерьма, мусора и укрытие от любых захватчиков. Все в одном. Где-то эти катакомбы становятся карстовыми пещерами, где-то колодцами в пористый пласт доисторического морского дна. Матвей помнит, как в детстве их пугали: будешь гулять, где не положено, провалишься в катакомбы. Ну, не лично его пугали: мать была бы рада, если бы ее проблемный огузок куда-то провалился и не вылез оттуда. Но более благополучных мальчиков. Кто-то из них Матвею отчаянно нравился. Кто-то из них впервые заставил его давать сдачи и сбивать в кровь о свои наглые крысьи мордашки еще совсем хилые кулаки. Кто-то в пасти катакомб действительно исчезал, слизанный сырым змеиным языком с ладони реальности, как кусочек жертвенного мяса. Арчи, идущий рядом, осторожно трогает за плечо. Он тревожен и никак не перестанет хмуриться. — Ты тут уже был? Вопрос можно понимать как: нас тут не прикопают? — Да. Зал недалеко. Сейчас увидишь. Матвею удается улыбнуться, вроде бы даже не очень криво. Коридор хорошо освещен. Боковые тоннели перегорожены досками. Тьма в прорехах кажется от этого еще опаснее и голоднее. Спина Даниила и щетинистый короткими темными волосами затылок — очень кривая аллюзия на Харона. Каменный Стикс заканчивается комнатой, неожиданно опрятной и выбеленной, словно вилла на Сицилии. Здесь вместо мордоворотов приветливая девица за стойкой ресепшн, вешалки для одежды, возможность сделать ставки и получить программку. Все выглядит совершенно неуместным и диким, после каменной кишки. Даниил ведет их дальше. В одну из боковых дверей. Коридоры, дверные полотна через неравное расстояние друг от друга. Запах плесени и сырости сменила приятная отдушка. Здесь система принудительной вентиляции и ионизации воздуха. Стены все такие же по-неаполитански белые. По потолку ползут светящиеся трубки. — Заходи, готовься, — Даниил распахивает перед ними одну из дверей. — У тебя полчаса, чтобы привести себя в порядок. Хахаль твой может тут побыть. За остальное договаривайся с Владом. Их встречает что-то среднее между гримерной и раздевалкой. Вешалки, полки, лавки, зеркало с подсветкой. За отдельной дверью — душевая. Никого постороннего. Арчи влипает в Матвея, едва закрывается дверь, отсекая Даниила от их временного пристанища. Лезет руками под куртку щеночка, холодит ободками остывших на улице колец кожу. — Ну-ну… — растерянно шепчет рыжий под обстрелом беспорядочных слепых поцелуев. Они липнут к вискам и щекам, шрапнелью задевают все чувствительное и чувственное внутри, сразу делая уязвимым и благодарным одновременно. — Ну что ты, милый? Все хорошо будет. Не первый же раз. Я там всех порву! Не психуй ты… Матвей не умеет успокаивать. И в отношения тоже не особо умеет, если начистоту. Все время навязчиво кажется, что косячит. Даже сейчас. От того, что Арчи вообще тут оказался, и от того, что даже в окружающем нервяке и непонятках массивное тело Арчи, прижавшееся вплотную, вызывает не только желание обнять покрепче в ответ, но и ощутимое шевеление в штанах, накатывает почти детский стыд. О нем тут волнуются и поддерживают, а он все о своём. Вчерашний день, почти полностью состоящий из крышесносного секса, еще горит под веками и внутри сыто отлюбленного и досуха выдоенного нутра. — Я знаю! Просто все это пиздец какой-то. У Арчи дрожит голос и губы. Это ощущается прям кожей, к которой мужчина жмется, сопит, словно пытается надышаться Матвеем напоследок. — Ну, знаешь… пиздец — моя естественная среда обитания. Я в нем как рыба в сточных водах. Если сразу не загнулся, куда-то да выгребу. Шутить у рыжего тоже не особо выходит. Он скорее тихо гиенит сам на себя. Мог же придумать какой-то более разумный способ вытащить Арчибальда из той передряги! Если бы он не вел себя как безрассудный мудак в том баре. Если бы раньше поддался на немые уговоры дока. Если бы с первого дня разглядел его и перестал ебланить, кочевряжиться как целка с этими ебнутыми договорами. Все могло бы быть по-другому. Они не торчали бы тут, отчаянно очкуя и цепляясь друг за друга, как пара утопленников, которым бог не послал спасительного бревна, а только свинцовые кандалы на ноги, на руки, на сердца, сковывающие в один многорукий организм. — Арчи, — Матвей ловит в ладони лицо дока, прогибается в талии, чтобы требовательно на него уставиться. Прикосновение вожделенных ладоней мужчину сразу же коротит. Он замирает, полуприкрыв веками серо-голубые, полные штормового моря глаза. — Арч, милый, я обещаю, что выйду из этой ебаной клетки на своих двоих! Хорошо? Даже если продую, я сделаю все, чтобы не дать себя прихлопнуть там или серьезно покалечить. А какие-то мелкие травмы ты быстренько залечишь. Ведь так? Посмотри на меня! Я слово даю, что из кожи вывернусь, но вывезу этот бой. Все под контролем, детка! Нежность действует на Арчи, как волшебный порошок. Сразу штырит и изменяет сознание. Даже свинцово-голубые радужки под тенью полуопущенных ресниц меняются, темнеют. Перечеркнутое по лбу черной банданой лицо смягчается под ласковыми пальцами. Док наклоняет голову, прижимается к ладони щекой. Шумно выдыхает, смиряясь и становясь чуточку расслабленнее. — Я тебе верю! Просто очень боюсь за тебя! Это все… — Я брошу! Хорошо? Это последний бой. Клянусь своей деткой и своими руками! Больше никаких клеток и боев без правил. Рыжий выпаливает свое обещание и замирает, пойманный ошарашенным взглядом вмиг распахнувшихся глаз, как дикое животное в луч прожектора браконьеров. Док впивается в него. Взахлеб. Поцелуем в приоткрытые губы, квадратными ладонями в загривок и плечи. Хрипит, растеряв весь воздух где-то на полувдохе до их сумасшедшего поцелуя. Толкается в распахнутый рот Матвея жаждуще-деятельным языком. От этого внезапного натиска и восторга собственное дыхание норовит залечь на дно легких, спрессоваться там в острые кристаллики концентрированной любви и немого счастья. Пробить к хуям и легкое, и сердце, и все, чем был Матвей. Он почти забывает, где они и зачем. Почти позволяет себе не только ответить на поцелуй, но и захотеть большего. Запустить бы сейчас руки под косуху дока, стащить с него черные джинсы, смешные боксеры в желтушных уточках на ярко-синем фоне. И уже не важно, загнуть татуированную махину, ткнув мордой в стенку, или подставиться самому. Лишь бы почувствовать его еще острее, еще глубже, так, чтобы клещами не выдрать из нутра. Но времени у них не так много, и Матвей сам разрывает это безумие, сбрасывает объятия Арчибальда, отступая на шаг назад. — Прости! Мне тоже хочется, но сейчас нужно немного помахать кулаками, а дома обещаю позволить делать тебе со мной все, что захочешь. Лады? Рыжий светится неоново-зелеными, инфернальными, как огни Святого Эльма, глазами. Светится своим осознанием взаимности и взаимопонимания. Светится влажной улыбкой на смазливой харе. Весь аж искрится. Этот энтузиазм и самоуверенность Арчи успокаивает так же хорошо, как Матвеевы руки, губы и обещания. — Дома я буду мазать все твои синяки гелем от ушибов, и, будем надеяться, обойдется без очередного гипса и госпитализации, — вздыхает док, но тоже в ответ улыбается, наблюдая, как рыжий стаскивает с себя куртку и, прихватив свою сумку, идет к душевой. — Помочь? — Не-не! — в наигранной панике машет граблями парень. — Знаю я твой коварный план! Я сейчас штаны сниму, а ты меня выдерешь. И придется скакать по рингу, напрягая булки, чтобы из очка не подтекало. Спасибо! Отложим сладенькое на потом! Шутки про секс оказались очень интересным занятием. Их всегда можно было превратить в обещания и прямую инструкцию к действию. Арчи проглотил смешок и пошел ковыряться в своем бауле, нафаршированном медицинским скарбом, словно он тут собрался экстренно реанимировать не самую удачную ОПГ после перестрелки. На телефон пришла пара сообщений. Он успел набрать лаконичные ответы и удивиться, что под землей есть покрытие. Видно, Влад сильно запарился удобством своих клиентов. В комнату одновременно вошли двое. Каждый без стука и из разных дверей. Рыжий из душевой, до пояса обнаженный, переодетый в красные борцовские шорты и белые голеностопы, Арчи знал, что на нем сейчас паховая защита, они вместе нервно ржали, укладывая этот гульфик в сумку к остальным манаткам. Ионеску явился из коридора в мшисто-зеленом костюме-тройке с тростью, в зелено-коричневых спектейторах. Лоснящиеся каштановые кудри чиркали упругими петлями кончиков по широким плечам каждый раз, когда мужчина вертел головой. А оглядывался он с таким видом, словно впервые зашел в свой же подпольный клуб, и для него все тут в диковинку. — Здравствуйте, други! — он скалится, демонстрируя идеальные крупные зубы, шагает вглубь раздевалки. — Как ты тут, Матвеюшка? Оклемался? Готов принести дяде Владу денежку? Трость висит на изгибе локтя, уложенная серебряной рукоятью в виде лошадиной морды поверх темного сукна пижонского костюма. У Влада в кармашке сложенный по правилам всех этикетов шелковый платок, рубашка из египетского хлопка, зеленый галстук KITON и зажим на нем точно не с дешевой стекляшкой. — Ионеску, вот хули тебе надо? Иди своим псам мозги еби. У меня до боя минут двадцать, и я хотел бы провести их без твоей стремной хари перед глазами. Рыжий напротив него — отлитый из белой стали и кровавых пятен бес. Отросшие за прошедший месяц багровые волосы падают на светлый сатиновый лоб. На нем ржаво-алые брови изломаны в смеси злости и неудовольствия. Зеленые глаза горят ярче, чем изумруды на галстуке Ионеску. Рельефный обнаженный торс скульптурен настолько, что его хочется прикрыть стыдливой драпировкой, довершая сходство с античной скульптурой идеального олимпийского бога. — Пф… — Влада слова рыжего не впечатлили, не задели и даже толком не позабавили. Он, вероятно, к сучьему характеру давно привык и только закатывает глаза к потолку, вытаскивая что-то из внутреннего кармана. — Красный, ну кому ты тут лечишь? Голуби мои сизокрылые, у вас же по наглым глазенкам видно все! Помешал, да? — оскал у патлатого становится гаденьким, и он картинно косит глазами на выпирающий бугор в районе паха у дока. Матвею пришлось торопливо вздрочнуть в душе, чтобы удалось затолкать не желающий успокаиваться хуй под паховую защиту. — Вы не подумайте, я не осуждаю. Просто у нас нынче импортный противник в клетке. А эти скандинавы с их нордическими заебами обычно повернуты на пунктуальности и потом будут сношать мне мозг пунктами контракта, требуя компенсацию, если ты не вытащишь свою задницу в клетку в назначенное время, потому что она будет слишком занята вот этим самобытным бородачом. Так что, господа, я тут только для того, чтобы проконтролировать явку с повинной в роковой час. Ну и помочь своему человечку выиграть. Вот. Выпей, Красный! Влад протянул Матвею стеклянный флакон граммов на пятьдесят непонятной мутной бурды. На это первым отреагировал Арчи, вклинившись между Ионеску и готовым взорваться Матвеем. — Это что за дерьмо? Он не будет пить неизвестные составы! «Фактурный бородач» сейчас выглядел как человек, готовый затолкать в глотку болгарина не только этот пузырек, даже не раскупоривая, но и его антикварную трость, запонки, галстук и, возможно, первую-лучшую швабру из ближайшей подсобки. Привыкший по жизни иметь дело с агрессивными мудаками, Влад не впечатлился такой экспрессией и даже бровью не повел. Только оскалился шире, глядя на рыжего поверх широкого плеча его бойфренда. — Красный, ебаря своего, пожалуйста, попридержи, будь так любезен! Особенно на моей территории, где так соблазнительно утопить этого милого малого в ближайшем шуфте. И улыбка, собирающая смуглую кожу в тонкие мимические морщинки, даже не дрогнула, не померкла и не стала менее лучезарной. — Влад, он в первую очередь мой врач, а уже потом ебарь. Если Арчи сказал, что это лучше не пить. Я не буду. Несмотря на озвученное согласие с доком, рыжий все-таки кладет ладонь на его плечо, призывая подуспокоиться. Тот оглядывается на напрягшегося парня, улавливает в его взгляде просьбу быть осторожнее, отступает на шаг, оказываясь рядом с Матвеем, а не в раскаленном пространстве между им и пижоном в зеленом. — Ах, вра-а-ач… — наигранно-понимающе тянет Влад, — всегда знал, что ты та еще скотина, но чтобы ветеринара себе заводить для таких вот целей, а не только прочистки черного хода, это мощно. Одобряю! Горжусь! Но хуйню эту ты все равно выпьешь. Мне нужна твоя победа. И этот состав ее обеспечит. Так что не нужно ломаться и изображать внезапное благоразумие. Мы оба знаем, кто ты и какой ты. Пей, Красный. Пей, пока я не позвал парней и они в тебя это не залили силой. Арчи вскидывается как от удара. Матвей шипит, шумно выдыхая сквозь сжатые зубы. — Силой? Всерьез считаешь, что я дамся? Обрамленная гладкими локонами голова склоняется набок, Влад причмокивает темными губами, словно откусил что-то кислое, но достаточно вкусное, чтобы не выплюнуть. — Кра-а-асный, ну что ты как маленький? Спорим, стоит мне приставить к голове твоего очень личного врача пушку, и ты выпьешь даже воду из унитаза, а не только этот полезный для бешенных тварей состав? И такая расслабленная истома в голосе, словно они тут обсуждают что-то чертовски приятное, завлекательное и равно интересное для всех участников. Даже для позолоченного пистолета, который будет прижат к виску Арчибальда. — Не смей даже… — Матвей в шаге от взрыва, ситуация в шаге от краха, а Арчи вскидывает руки и громко орет. — Так! Заткнулись оба! — мужчина опять встрял и в опасный диалог, и между этими ебанатами, быстро заговорил: — Ты помолчи пока! — тычок ладонью в обнаженную грудь щеночка. — А ты выслушай меня перед тем, как хвататься за ствол! — указующий перст в сторону Влада. Доку навязчиво кажется, что он сейчас растаскивает парочку готовых сцепиться бойцовских псов. — Чем бы не было это вещество, принимать его нельзя! Я уже вколол Матвею стимуляторы дома. Если что-то наслоить сверху, эффект может быть прямо противоположный. И вместо улучшения показателей мы его до кровоизлияния в мозг доведем. Прокручивая в пальцах флакон, Влад изображает наглой рожей удивление. Брови — вверх. Карие глаза — навыкат. Даже скалиться наконец-то перестал. — Даже так? И что ты ему вкатил? Какой-то допинг для скаковых жеребцов? Откуда такие познания и препараты? — вновь вцепившись взглядом в Матвея, Влад придирчиво щурится: — А твой врач, жопы рвач, полон сюрпризов, как я погляжу… Вот это уже Матвея пугает всерьез. Нет ничего хуже, чем вызвать в Ионеску любопытство. Если он прознает о талантах и прошлом Арчи, спокойно жить ему в городе не дадут. На ценные кадры у Влада чуйка, как у поисковой собаки на закладки. — Это сейчас не имеет значения, Влад. Если так хотел, чтобы я нормально отстоял бой, нужно было дать больше времени восстановиться после больницы. А теперь нечего тут цирк разыгрывать. Матвей цедит слова, как концентрированный яд. Арчи немного успокаивается, наблюдая, как Ионеску прячет флакон во внутренний карман пиджака. — Ну что тут поделаешь. Этот Свейн выставил четкие сроки. А у меня все нормальные бойцы потерялись. Немой взял какой-то мутный заказ у заводских и пропал, две недели ищем. Гамлет уехал к себе на родину, то ли брата замуж выдавать, то ли сестру женить, я так и не понял, что у него там происходит в этом сумасшедшем семействе гордых абреков. На связь не выходит, послать за ним кого-то и привезти замотанным в ковёр я уже не успевал. Остался только ты. А ты умудрился покалечиться о каких-то тупорогих байкеров. Стыдно быть таким неосмотрительным, Красный! Стыдно и вредно для статистики побед. Влад вздыхает так горестно, словно вся скорбь мира свалилась ему на кудрявую голову, снимает с локтя свою трость. Громко цокает серебряным наконечником о плиты пола. — Ладно. Предположим, я поверю в действенность бурды, которой тебя накачала твоя бородатая металл-фея. Учти, бой должен быть годным! Сам понимаешь, подпольные клубы такого уровня, где не бухие обрыганы пиздятся, довольно узкая ниша. Через Свейна есть шанс выйти на европейскую сеть подобных заведений. И мне нужен этот шанс! Если ебаный норвежец останется недоволен уровнем нашего охуенного сервиса, я ему тебя в подарочной упаковке в качестве прощального презента отошлю. По кускам или целого, уже отдельный разговор. Мы друг друга поняли? Покажи мне все, на что способен, Красный. Или увидишь, на что способен я. И эта погань подмигнула. С таким видом, словно они сердечные друзья и только что заключили отличную сделку. Арчи к этому моменту успел вызеленеть в трупную бледность, Матвей — набычиться, хмуро глядя на Ионеску. Желание сказать что-то хлесткое, врезать по самодовольной харе или заявить, что это его последний бой в подземной богадельне, рыжему пришлось затолкать куда подальше. Потому что он тут не один. А в способность Влада претворить угрозы доку в суровую действительность он верил на все сто. Похуй. Отдаст долг и сольется со всех радаров. Нужно только закончить, и они умоют руки. Отличный план. Что бы могло пойти не так? Влад салютует, дурашливо приставив два пальца к смуглому-высокому лбу. Он всем доволен. Он сваливает из раздевалки, абсолютно уверенный, что все будет так, как ему надо, как ему хочется, как он приказал. Матвей с Арчи завершают экипировку. Мотают спортивные бинты, натягивают рукава подлатника и сегментированную броню. Док затягивает ремни на груди и спине. Останавливается, вжавшись лбом между лопаток парня. Руки — вокруг опоясанного кожей торса. Дыхание — по молочно-светлой коже. — Отстоим бой и сваливаем. Больше я сюда ни ногой! Хорошо? Мы справимся, так ведь? Рыжий прижимает к груди судорожно сцепленные татуированные лапы. Они тоже охуенно красивые, с этими массивными костяшками, крупными пальцами, вбитым под кожу орнаментом и неизменными звериными перстнями. Матвей мягко улыбается, вспоминая, как впервые их целовал. Кажется, столетие назад. Столько всего изменилось с момента той шутливой выходки. Сейчас, цепляя бронированным кулаком ладонь Арчи и поднося ее к губам, чтобы прижаться к тыльной стороне, он сам себе кажется слепым идиотом. Почти упустил свое. Почти проебал такого удивительного и уникального звериного доктора. Арчибальд за Матвеевой спиной вздрагивает. Прижимается теснее. Льнет щекой к затылку. — Справимся, щеночек! И рыжий впервые не против собачьих кличек. У них осталась всего пара минут. У них осталось всего пару минут.