Сдвиг по фазе

Все было не так. Неправильность отравляла, заставляла кровь кипеть точно так же, как и совсем недавно. Он смотрел на занесенный нож, видел раскинувшееся на полу тело. Парень, Аарон Хотчнер был в сознании, но назвать это полноценным бодрствованием не взялся бы даже полный псих. Он не сопротивлялся, просто лежал, пытался смотреть на Потрошителя, пытался не слушать то, что тот доносил до жертвы, пытался не сдаваться чужому торжеству. Пытался — и не мог. Не мог, потому что его взгляд уже остекленел, потому что бездна уже поглотила его. Не слушать, не смотреть, не говорить, не пытаться и не жить — все, что угодно, лишь бы не оставаться в той же реальности, что и ублюдок, раз за разом вонзающий острие в нежную беззащитную плоть. Хотчнер слушать уже не мог, а вот он прислушался. Усмехнулся: понял. — Принято считать, что серийными маньяками становятся импотенты. Дескать, нож заменяет им член, а убийство по своей сути — половой акт, точнее, изнасилование. Свихнувшиеся идиоты, у которых не хватает сил как следует удовлетворить свою жену, выходят на улицу и ищут замену, получают разрядку. Так скажи мне, великий психолог, действительно ли ты думаешь, что я не могу возбудиться по-другому? Действительно ли этот нож замещает для меня другой орган. Неужели, вонзая раз за разом в тебя клинок, я думаю лишь о зове плоти? Признаться, он заслушался и пропустил удар. Зато смог увидеть, как тело Аарона Хотчнера выгнулось в дугу, слегка приподняв своего мучителя. Как тонкий, едва слышный вздох сорвался с бледных губ. Как бессильно попытались заскрести по полу руки и ноги, как чуть запрокинулся подбородок, обнажая шею. Увидел, как с наслаждением потянулся ублюдок и примерился для нового удара. Какая разница, чем ранить? Секундного анализа стало достаточно для того, чтобы объяснить причину его слепой ярости. Девочки, мальчики, ножи, не-ножи, улица, квартира, один или несколько, беспомощная девчушка из трущоб или прекрасно вышколенный и подготовленный агент ФБР — ответ в любом случае будет «нет». Нет, такого не должно происходить ни с кем и никогда. Бледное лицо Джен, до синевы бледное и неестественно спокойное встало перед его глазами. Наложилось на лицо Хотчнера, и для него исчезла любая разница, которая различала этих двоих. Он просто выпрямился и сделал то, что сделал тогда, что продолжал делать каждый раз, когда натыкался на что-то, хоть отдаленно напоминающее нечто подобное. Просто размахнулся и изо всех сил врезал тупым носком сапога в висок Потрошителя. Тот оказался проворным: услышал шаги поблизости, почуял присутствие — неважно. Главное, что он увернулся от удара, вскочил. Лицо его исказилось прямо-таки дьявольским весельем, нож блеснул в руке — все еще дымящийся, перепачканный чужой кровью. Кровь была почти такая же, какую он отмывал много лет назад, и пелена заложила его глаза окончательно. Оружие у него было — прекрасное оружие, при себе, немало, можно было выбрать, но эту гниду вдруг стало важно задушить голыми руками. Он переступил с ноги на ногу, почти беспомощно, словно бы отшатнулся, словно бы оступился. Так птица пытается задурить охотника, притворяясь раненой, лишь бы увести его от гнезда. Посреди комнаты лежал Хотчнер, а, быть может, Дженнифер, в своем любимом плотном темно-синем, почти черном платье. Наступать туда нельзя было ни при каком условии. Принципиальность не прошла даром: нож задел острием предплечье, вошел чуть глубже, пропарывая плоть. Он сдержал бешеный крик и повел рукой по направлению движения, спасая сухожилия и вены. Повезло, Потрошитель довольно хмыкнул, несколько тяжелых капель упало на ковер, но тот приглушил любые звуки. Он оскалился и переступил с ноги на ногу еще раз, вглядываясь в микроскопические движения своего противника, сжимаясь, словно толстая неповоротливая пружина, готовясь выстрелить в любой момент. Момент выдался скоро. Потрошитель сделал ложный выпад, затем еще один, затем настоящий, затем ложный, затем два настоящих. Ему пришлось уворачиваться, но оборона давала преимущество: в тот момент, когда атака противника уже не удалась, но еще не закончилась, он мог наносить свои удары, и он их наносил. Потрошитель ярился, кидался, шипел и оскорблял, но ему было все равно. Пелена давным-давно заволокла его разум, и слепая ярость в его случае не сковывала мозг, как это происходило почти всегда почти у всех, а помогала мыслить. Он не боялся боли, он не страшился проиграть, он принимал удары, но лишь для того, чтобы найти свой собственный. Опыта у Потрошителя хватало на девятьсот девяносто девять уличных драк, но он-то был тысячным. Он бился столько, что дышал реже, чем бился, и в какой-то момент его сапог достиг цели. Потрошитель рухнул на пол, попытался собраться, попытался замахнуться ножом, но он нанес еще один удар, затем еще и еще. Бил ногами. Прицельно, по болевым точкам, медленно, шаг за шагом приводя свою жертву к той черте, за которой начиналась лишь смерть. Но смерть эта не должна была быть быстрой, он никуда не спешил. Потрошитель наносил Хотчнеру удары так, чтобы те полностью повторяли его собственные шрамы. Что ж, теперь пришла его очередь прочувствовать на своей шкуре, какого это: когда ты беспомощен, бессилен, оставлен на произвол стихии, когда ты ничего не значишь, когда ты способен только скулить и ждать, пока все закончится. Надо сказать, жертва была гораздо сильнее всех прочих, кто встречался на его пути. Он не кричал, не просил пощады, даже почти не стонал, только раз за разом пытался найти любимый клинок и избавиться от досадной помехи. Повреждения накапливались постепенно, и Потрошитель до последнего был уверен в том, что сумеет нанести контрудар и растоптать того, кто осмелился нарушить планы. Он с предвкушением улыбнулся. Он не чувствовал ран, которые покрывали его ноги, руки и торс, он не испытывал радости или сожаления, не мог сказать, что у него что-то болит, даже слабость от кровопотери пока еще удивительным образом придавала сил. Он не испытывал ровным счетом ничего, кроме слепой и глухой сосредоточенности, но в этот самый момент, перед последним ударом, к нему всегда приходило облегчение. И вот оно позволяло ему улыбнуться. Скоро все закончится, скоро мир станет прежним, скоро старая жизнь, отлаженная и интересная поглотит его сущность. Ногу, занесенную для последнего удара, что-то остановило. Он передернул плечами, пытаясь понять, что это за странная помеха, и продвинулся вперед, но ничего не произошло. Тогда он окончательно остановился и обернулся. — Не надо, — Аарон Хотчнер хрипел и дрожал, но упрямо пытался помешать ему убить Потрошителя — того, кто давно заслужил отправиться на электрический стул. — Суд, приговор, не надо. Голос Хотчнера срывался, сам он то и дело пытался свернуться в компактный клубок, но свое черное дело сделал. Пока он метался между убить и не убить, пока смотрел на парня с черными волосами, изрезанного и изломанного, и не мог избавиться от образа с мягкой улыбкой и внимательными, понимающими глазами, Потрошитель каким-то образом сумел скрыться. Теперь охоту придется начинать сначала, теперь ему немедленно придется отправиться в путь, теперь ему придется спрятать Дженнифер и мелких так далеко, чтобы не смог найти даже он сам, и острая досада терзала его сознание. Но кроме досады было еще кое-что. Именно оно требовало укутать Аарона Хотчнера в одеяло, вызвать 911 и держать парня в сознании так долго, сколько понадобится для приезда помощи. Оно отвело с лица парня слипшиеся пряди, оно вдруг кинулось на кухню, намочило несколько салфеток и бережно протерло перепачканное кровью и потом лицо. Оно следило за тем, чтобы Хотчнер перестал дрожать, оно заставило взять парня за руку и осторожно поглаживать отлично слепленную крепкую кисть. Оно вдруг забормотало: «Ну-ну, все уже закончилось, помощь скоро будет», — когда ему показалось, что глаза Аарона Хотчнера вдруг стали влажными. Что это было за чувство или ощущение — он понятия не имел. Но из дома выскользнул только тогда, когда парня бережно переложили на носилки и умчали в госпиталь. Бежал домой, словно бы за ним гнались все черти ада, решал вопросы с мелкими и Джен и никак не мог отделаться от неправильности: Хотчнер не должен был выглядеть так беспомощно, роль жертвы ему не подходила совершенно. И если нашелся вдруг тип, выбравший агента ФБР именно в роли жертвы… Что ж, этот тип должен перестать существовать. Немедленно. А раз так, нерешенным оставался еще один вопрос: почему он остановился, когда Аарон Хотчнер попросил его об этом?