Сдвиг по фазе

Он никому не сказал. Ему и ранее приходилось становиться свидетелем того, как ненадежны жилища федеральных агентов, как они все на самом деле беззащитны перед теми, кого пытаются поймать, и сколь тонка та грань, что разделяла профайлера и жертву. Всю жизнь, правда, они беспокоились, укрепляли, цементировали совсем иную границу, страшились перестать понимать разницу между преступником и собой — теперь он мог сказать, сколь ничтожными могли оказаться подобные страхи. Теперь он был не просто свидетелем, теперь он стал самой настоящей жертвой. Потрошитель… Фойет, они ведь успели раскрыть его личность, за что и расплачивались теперь… Так вот, Фойет выбрал самый подходящий момент для себя. В любой другой он бы был внимательнее и осторожнее, заметил бы едва различимые, почти неуловимые знаки чужого присутствия в квартире. Но тогда, столкнувшись с поражением, не сумев спасти от бессмысленной гибели парня, интеллектом едва ли переступившего через трехлетнего ребенка, не сумев удержать от расправы и тюрьмы неплохого, в сущности, парня, потерявшего любимую сестру, пока служил своей родине, он думал только о том, чтобы добраться до дома. Остаться в полном одиночестве, напиться и спать без сновидений, прогнать даже намек на ночные кошмары, закончить неудачный день принудительно и надеяться, что новый окажется лучше. В таком состоянии он пропустил бы, наверное, целую толпу маньяков, занявших его квартиру и рассредоточившихся по углам, что уж говорить про Фойета, который всегда был лучшим из лучших. Он вышел внезапно, двигался уверенно, говорил вкрадчиво, и дело было вовсе не в пистолете, направленном прямо в голову жертве — нет, просто Хотчнер проиграл едва ли не с первых секунд. Он поддался странному влиянию Фойета и оказался полностью в его власти. Пытался держаться с достоинством — это правда, но даже достоинство с самого начала принадлежало проигравшему. Проигравшему и жертве. Он сумел удержаться от возгласа, он не кинулся в сторону, когда пуля пролетела совсем рядом с ним и вошла в стену за спиной. Он попытался атаковать Фойета, когда тот вытащил свой нож, но теперь даже смешно вспоминать о том, какими жалкими были эти попытки. Годы и годы подготовки полетели к черту, Фойет уложил его одним-единственным ударом, а дальше в легкостью пресекал любое сопротивление. Он мог лишь дышать рвано и неровно, смотреть на преступника расплывающимся взглядом и покорно ждать своей участи. Омерзительное ощущение. Да, Фойет не дал ему прийти в себя, сразу же нанес два глубоких ранения в грудь, но бил так, чтобы оставить в сознании. Он чувствовал себя бабочкой, распластанной по полу, насаженной на иголку. Сквозь туман подступающего забытья он слышал каждое слово Фойета, видел каждое его движение, но ничего не мог с этим поделать. Унижение оказалось настолько страшным, что оно владело над ним даже теперь, когда все закончилось, когда виток охоты за Фойетом начался с новой спирали. Фойет никуда не торопился. Он восседал на нем, склонился к самому лицу и только что не водил по скулам перепачканным клинком. Говорил вкрадчиво, шепотом, почти нежно, с такой нежностью к себе, которая балансирует на тонкой грани с ослепительной яростью к жертве. Он говорил о том, что команда Хотчнера упустила Потрошителя, говорил, что они ни на что не способны. Комментировал все, что происходило с телом самого Аарона, и оно словно бы подчинялось гипнотическому шепоту. Страдало от потери крови, барахталось в ускользающем сознании. Одно наложилось на другое, это ясно, но Фойет слишком хорошо подбирал момент для своих слов и действий. В какой-то момент Хотчнеру показалось: если Потрошитель прикажет ему умереть этим голосом, он не сможет не подчиниться. К счастью или к сожалению, мысли у Фойета плыли в совершенно ином направлении. Он вонзал клинок раз за разом, слушал рваные скупые вдохи и снисходительно советовал расслабиться. Разговор отправился в ту сторону, о которой ни думать, ни вспоминать не хотелось. Потрошитель говорил, что его действия должны были заставить Хотчнера передумать, изменить мнение о мотивах маньяков, но Аарон чувствовал и знал, что все, что делал и говорил Фойет, ничем не отличалось от общепринятой науки профайлеров. Потрошитель сочился возбуждением, и оно липкой паутиной окутывало Хотчнера все сильнее и сильнее. Кто знает, как далеко бы это ни зашло, но… Но внезапно в комнате появилось еще одно действующее лицо. И Хотчнер снова стал лишь безмолвным, бездейственным зрителем. Сознание плыло, кровопотеря мучила его все сильнее, но ему все же удалось увидеть, как двое суховатых, чем-то схожих по телосложению людей вступили в борьбу между собой. Второй не был знаком Аарону, он спешно припоминал все недавние дела, но так ни на чем и не сумел сосредоточиться. Как этот человек оказался в квартире? Откуда он мог знать о Хотчнере? Почему вступил в схватку с Потрошителем, а не просто вызвал службу спасения, как этого можно было ожидать? Мелькнули в голове вдруг приметы, скупые приметы парня, файл которого им спешно пришлось открыть, а затем так же спешно оставить до лучших времен. Звучало бредово: два Потрошителя сцепились в гостиной агента ФБР, чтобы решить, кто из них самый главный. Вспомнились вдруг убитые перед самым задержанием маньяки, группа молодых людей, изнасиловавших девушку и жестоко поплатившихся за это. В движениях второго парня проглядывало нечто неуловимо звериное, он двигался ловко и бесшумно, не реагировал на удары и раны, молчал, даже не охал. Дышал медленно, размеренно и почему-то казался куда страшнее Фойета. Последнего это, кстати, выводило из себя невероятно. Он кидался на второго все отчаяннее и отчаяннее и вскоре допустил роковую ошибку. Второй просто откинул его ногой от себя, почти точно так же, как он сам совсем недавно откинул на пол Хотчнера. А затем последовал ряд ударов, точных, безжалостных, идеально рассчитанных. Аарон не сразу понял, что происходило, но в итоге догадка к нему все-таки пришла: второй просто решил забить Потрошителя до смерти, избавиться от Фойета монотонно, отстраненно и жестоко. Возможно, он это заслужил, сейчас Хотчнер менее всего был способен рассуждать здраво. Однако он все еще помнил, почему стал агентом ФБР, почему отправлял преступников в руки правосудия, почему давал присягу своей стране. С другой стороны, Фойет сбежал уже из нескольких тюрем, и не оставалось никаких гарантий на то, что следующая окажется способной удержать его, что он не сумеет обмануть или подкупить персонал, не отыщет тот самый ключик, что открывает даже самые безнадежно запертые двери. Быть может, в конце концов Хотчнер согласился бы со вторым. Не ради себя, но ради того, чтобы жертв, чтобы беспричинно погибших невинных людей больше не оказалось. Но он только-только вернулся с другого дела. В самом конце этого дела, когда преступники были уже установлены, когда осталось лишь передать их в руки полиции и отправить под суд, произошло страшное. Один нервный идиот испугался больного, лишенного разума большого ребенка и открыл по нему огонь. Второй не в меру хитрый, жестокий и изворотливый ублюдок заставил потерпевшего, узнавшего о страшной участи сестры, себя убить. И Хотчнер не желал, чтобы что-то подобное повторилось. Ситуация была совершенно иной, действующие лица, обстановка, даже смысл происходящего — но он все равно не мог оставить так, как есть. Хотчнер потянулся ко второму и попросил его перестать. Порыв оставил его совершенно без сил, но он увидел, как второй вздрогнул, как к нему вернулось осмысленное выражение, как он горько выругался, когда понял, что Потрошитель успел воспользоваться передышкой. Хотчнер чувствовал себя полным идиотом: а кто мешал второму избавиться от него как от ненужного свидетеля, кто сказал, что возможный Потрошитель номер два понятия не имел о работе ФБР над его делом. Кто обещал, что этот парень и в самом деле убивает лишь откровенных мразей, как это указано в его файле. Никто ничего не обещал, и жизнь Хотчнера по-прежнему висела на тонком волоске. Однако второй смягчился. Засуетился, побежал за одеялами, принялся смывать с лица Аарона следы крови. Смочил ему губы, бережно закутал и остался рядом дожидаться неизвестно чего. На тот момент Хотчнер то проваливался в темноту, то внезапно выныривал из нее, но раз за разом видел перед собой склоненное обеспокоенное лицо со странным, удивленным, обеспокоенным и одновременно каким-то печальным выражением. Возможно, ему показалось, но в какой-то момент второй принялся шептать что-то утешительное, и это утешительное целительной мазью улеглось поверх раздавленного состояния Хотчнера, помогло ему собрать себя из осколков, помогло поверить в то, что ничего еще не закончилось. Он провалился в темноту, а затем открыл глаза уже в госпитале, и столпившиеся ребята из его команды смотрели на него испуганно и радостно одновременно. Хотчнер сосредоточился и подумал вдруг о том, что Потрошитель свое дело не закончил и, скорее всего, намерен вернуться. Аарон не согласился пойти на сделку, и это до сих пор выводило Фойета из себя. Второй не успел нанести ему критические повреждения, а это значило, что повторное нападение оставалось лишь вопросом времени. Похолодев, Хотчнер приказал немедленно спрятать Хейли и Джека и не успокоился до тех пор, пока не узнал, что они в безопасности. А затем посмотрел на ребят, которые явственно ждали подробностей, и почему-то сказал, что почти сразу же потерял сознание. Он понятия не имел, что произошло в его квартире после и как он оказался в госпитале, кто вызвал медиков и почему Фойет так внезапно ушел. Это вполне тянуло на служебное преступление, но Хотчнер вдруг почувствовал, что не может выдать своего спасителя — по крайней мере, до тех пор, пока не узнает его резонов. Предвкушение и желание новой встречи оказалось непозволительно сильными, и Аарон пока еще не мог понять, чем они вызваны, но был намерен сначала разобраться во всем самостоятельно, и лишь потом привлекать ребят к участию в деле. Зря они оставили файл второго Потрошителя без внимания, очень зря. Возможно, дело с самого начала было куда сложнее, чем сперва казалось.