Сдвиг по фазе

Потрошитель очнулся быстро. Он бился в своих путах и уродливо, отвратительно мычал, но это было все, доступное парню. Лезвие блеснуло в руках. Хотелось спать, но как раз этого позволить себе было нельзя. Аарон Хотчнер шел по следу, рано или поздно он тоже догадается о том, где искать. Не стоило забывать и о глупой наседке с мелким, которая не придумает ничего лучшего, кроме как позвонить полицию и вызвать сюда всех копов города. Система не защитила ее, система подставила ее под удар, но она снова и снова будет на нее надеяться. — Ммм, — Потрошитель сверкал глазами, и он сделал самый первый, самый сладкий разрез, вырвал из зажатого горла сдавленный хрип, почувствовал железистый запах, который ни с чем нельзя было сравнить и спутать. Рывком он вырвал нож обратно, и кровь заструилась обильнее, тело в путах начало дрожать. В глазах сверкала ненависть, ярость, силы которой вполне хватило бы на то, чтобы спалить планету дотла. Он не чувствовал ни возбуждения, ни радости, ни наслаждения, когда причинял своим жертвам боль. Однако одна лишь мысль о том, что сейчас он свершает правосудие, что он сам превратился в правосудие. Можно было раздеть Потрошителя и увидеть карту, которую следовало пройти орудием наказания перед тем, как нанести финальный удар, на этот раз в чистую, незапятнанную шрамами плоть, но он желал преодолеть тернистую дорогу своими ногами, своими силами, памятью, желанием — без подсказок, тем более, оставленных врагом. Принцип талиона — самый древний, самый справедливый закон, который только существовал на земле. Он был отменен богатыми, влиятельными, утратившими всякий стыд тварями, желавшими уйти от ответственности. Если за преступление можно расплатиться золотом, трудом или даже годами жизни — это уже не преступление, это сделка, где каждый называет и принимает свою цену. Он много думал об этом и теперь уверялся в своих словах с каждой новой прожитой секундой. Одно терзало его: кинжал в руке должен был держать Аарон Хотчнер. Незавершенность наказания сбивала с мысли, лишала долгожданного экстаза. Нанеся еще несколько ударов, глубоких, но все еще недостаточных для того, чтобы стать смертельными, он услышал медленные тихие шаги. Дом был заперт изнутри, двери и окна заблокированы: он хорошо позаботился о том, чтобы услышать появление полиции. Не то, чтобы он собирался бежать сегодня, нет, но он желал добиться всех своих целей, а до тех пор свидание с копами в его планы не входило. Но шаги все же были слышны, осторожные, едва уловимые, одиночные шаги. Он улыбнулся: хозяину квартиры не было резонов разбирать баррикады, он и без того знал о тайном лазе в собственное бывшее жилье. Знал и воспользовался единственным оставшимся открытым проходом — и судя по всему, друзей с собой не позвал. Он улыбнулся так открыто и искренне, как улыбался разве что Дженнифер и мелким, обернулся как был, с окровавленным кинжалом в руке, а затем повернулся к долгожданному гостю. — Я рад, что ты, наконец, пришел, — так сказал он и впервые посмотрел на Хотча глаза в глаза, открыто, прямо, с расстояния едва ли не вытянутой руки. Им могли помешать в любую секунду, все могло пойти не по плану, но он радовался выпавшей удаче. — Ты?! — Аарон Хотчнер пораженно разглядывал битые и ломаные вещи вокруг, потеки крови на полу, выброшенный за ненадобностью пистолет, а также вооруженного знакомым, слишком знакомым кинжалом человека напротив. Смотрел на связанного Фойета, покрытого пятнами крови, поверженного и изрезанного, обмякшего в путах, едва держащегося за ускользающее сознание. — Это не то, что я ожидал… Аарон Хотчнер умолк, растерянный, сбитый с толку. Его суровые черты лица на мгновение стали такими беззащитными, такими открытыми. В глазах блестело нечто неизвестное, нечто волнующее, темное, почти запретное. Он внимательно разглядывал эти глаза, это лицо, не желая пропустить ни единой детали, улавливал мельчайшие оттенки эмоций и чувств, вбирая их в себя, наливаясь ими так, как весенние листья и стебли наливаются горьковатым травяным соком. Это был миг неподдельного триумфа, и он чувствовал себя счастливым, живым, нужным. Ему не требовалось признание и благодарности, но он бы все отдал, лишь бы растянуть следующие минуты на целую вечность. Аарон Хотчнер наконец-то справился с потрясением и спросил, тревожно оглядывая гостиную, косясь на коридор, ведущий в свой кабинет. — Хейли… Где она? Я слышал выстрел. И где Джек? Доверие в голосе Хотчнера, надежда, затаенная дрожь — он ведь не мог знать, что Потрошитель и тип, который его спас в прошлый раз, здесь делали. Он не мог быть уверенным в том, что они не действовали сообща и лишь потом рассорились. В нем не было уверенности ни в чем, но он смотрел на парня, за которым охотился, и всецело верил ему. Момент наивысшего откровения полупрозрачным куполом навис над ними. Солнечные лучи пробились сквозь загороженные окна, рассеялись полумрак, и в пятнах яркого света танцевали крохотные пылинки. — Выстрел был, — он говорил медленно и улыбался, подходил к Хотчнеру ближе и ближе, пока не смог почувствовать на своих губах его дыхание — взволнованное, отрывистое, резкое. — Но я успел как раз вовремя. Твоя жена, твой ребенок благополучно вышли из дома, я лично это видел. Думаю, она вызвала полицию и выберется из своего убежища сразу же, как услышит сирены. Ты привел копов с собой? Можешь позвонить кому-нибудь и убедишься в том, что я не лгу. Аарон Хотчнер покачнулся и перевел дух, а затем посмотрел на связанного Потрошителя, поджал губы. Потянулся за мобильником и набрал кого-то. — Я в квартире, — сказал он, а его оружие медленно переводилось с Фойета на Кирана и обратно. — Да. Что? Ты уверен? Да, да, я уже знаю об этом. Неважно. Ты вызвал медиков? Хорошо. Где? Что они там делали? Да, я понял, что у них ничего не вышло. Нет, не входите, я пока сам. Никакой опасности. Да, уверен. Проследи там за всем, пожалуйста. Это моя квартира, все под контролем. Скорой выйдем. Никаких глупостей, обещаю. — Убедился? — он улыбнулся. Морщинки на лице Хотчнера разгладились, он закрыл глаза, крепче стиснул рукоять пистолета, затем опустил оружие. — Ты ведь — тот, кто спугнул Фойета той ночью, да? — спросил Аарон Хотчнер. — И ты — тот самый парень, который убил пятерых молодых людей, после чего тебя назвали Потрошителем. И я рискну предположить, что именно ты был тем, кто опередил нас и убил насильника на четвертой улице. Чего ты добиваешься? Он прикрыл глаза ресницами. Прозвище, данное ему жителями города, раздражало. Зато известие о том, что Хотчнер наконец-то узнал о нем почти все, порадовало сердце. — Этот парень, — он указал на Потрошителя, — хотел убить твою жену и сделал бы это, если бы я не подоспел. Ты должен отправить его в тюрьму, ты должен сдать его в руки судье, в чьей беспристрастности не будешь уверен. И даже если приговор окажется достаточно суровым, ты всю жизнь будешь помнить о том, что этот парень прекрасно притворяется, не боится никакой боли и вполне может обмануть новых охранников, медиков, договориться с другими заключенными и выбраться даже из самых надежных стен. А когда он это сделает, придет снова, и тогда от тебя и твоей семьи ничего не останется. — И что ты предлагаешь? — Аарон Хотчнер слушал его спокойно, смотрел прямо и открыто. Чужие слова его не смущали и не пугали, он казался готовым ко всему. Плотно сжатые губы скрывали все тайны, в глазах не отражалось ничего, кроме собранности. — Я хочу, чтобы ты завершил начатое мной, — он повернул кинжал рукоятью к Хотчнеру и повел рукой в сторону Потрошителя. — Откажись от системы хотя бы один раз. Избавься от ублюдка, который за всю свою жизнь ничего стоящего не сделал, а заодно стер столько жизней, что даже мне не по себе. Даже тебе, хотя ты уже успел повидать так много, что любой другой на твоем месте давно бы свихнулся. Ты ведь понимаешь меня, ты понимаешь его, ты прекрасно знаешь, чем он займется, когда попадет за решетку. Потрошитель приоткрыл мутные от боли и слабости глаза, оскалился, показав окровавленные зубы. Хотчнер даже не посмотрел на него, он покачал головой и сказал: — Сейчас в дом войдет полиция, и Фойета уведут. Я должен арестовать и тебя тоже. Ты спас Хейли и Джека, я обязан тебе. Я знаю о том, как ты жил все это время, почему выбрал свою дорогу, кого желаешь защитить. Я готов пойти против системы, как ты того желаешь, но не ради убийства Фойета. Я замну твое дело, если ты пообещаешь мне, что больше никогда не станешь охотиться на людей, даже на самых отвратительных. Есть полиция, есть ФБР, тебе не нужно заниматься самосудом. — Пусть и дальше насилуют девочек? — разочарованно улыбнулся он. — Пусть выходят на улицы днем и ночью, пусть нападают в парках и домах, вырезают целые семьи? Вы не можете действовать, пока не найдете труп, а я могу, и я действую. У меня к тебе есть другое предложение, Аарон Хотчнер, и я советую тебе его принять, если ты еще не забыл о том, что я спасаю тебя дважды. Подумай о жене, она должна сейчас валяться на полу с вышибленными мозгами. Подумай о сыне: его ублюдок пытал бы на порядок изощреннее, чем тебя, ведь это та самая возможность причинить тебе максимальную боль. — Я не могу, — Хотчнер покачал головой и потянулся за телефоном. — Хорошо, — он резко развернулся и вонзил кинжал в Фойета так глубоко, как только мог, а затем резко вытащил, увеличивая ранение. Отбил удар Хотчнера, вышиб из его руки пистолет, а затем заглянул в ошарашенные глаза. — Считай, что ты расплатился. Он крепко впился в полураспахнутые губы, желая не то поцеловать, не то укусить с такой силой, чтобы брызнула кровь. Он с восторгом почувствовал отклик, почувствовал, как смешалось чужое дыхание, как глубоко в горле зародился сдавленный стон, больше похожий на всхлип. А затем резко оттолкнул Хотчнера от себя, развернулся и пошел к тайному выходу, не говоря ни слова. Аарон Хотчнер мог бы кинуться за ним и остановить его. Он был вполне способен объявить облаву и не дать ему уйти. Он мог прямо сейчас выстрелить ему в спину и закончить так и не начавшийся спор. Однако Аарон Хотчнер не сделал ничего, и это, признаться, задевало куда больше, чем все остальное.