Сдвиг по фазе

В камере оказалось светло, если честно, слишком светло. Он бы сейчас с удовольствием забился бы в какой-нибудь темный угол, спрятался под плед с головой, ноги поджал к груди и обхватил бы колени руками. Глупая поза, кому угодно могла рассказать о нем немало любопытного, но он и так прекрасно знал: просто это было единственное состояние, в котором ему не прилетало по голове, да и вообще лупить его быстро надоедало кому бы то ни было. Он ненавидел свое состояние, когда ему хотелось спрятаться точно так же, как в далеком детстве. Он давным-давно перестал прятаться от кого бы то ни было — предпочитал атаковать в ответ, грызть, пинать, получать, но все равно сопротивляться, а тут… Развезло его конкретно так. Что он, что Дженни навсегда обречены нести свой крест: не доверять никому и все равно мечтать, надеяться и верить в то, что существует на этом свете человек, которому они могли бы довериться. Кто-то, кто не семья. Кто-то со стороны, способный принять. Пятнадцать шагов на двадцать — довольно просторно. Уместились и койка, и стол и подобие санузла — все довольно чистое и аккуратное. Раздражал только яркий свет и четкое ощущение: за ним сейчас наблюдают. Глазеют и оценивают каждый его шаг, каждый жест, даже выражение лица. Он словно бы оказался в зоопарке, окруженный камерами, втиснутый в пространство, ограниченное четырьмя стенами, одна из которых — прочное, но чистое и прозрачное стекло для всех, кто находится снаружи. Он обошел камеру по периметру, затем по диагонали, затем поперек и в обратном направлении. Тело жаждало действовать, сорвавшееся предвкушение горьким ядом разливалось по внутренностям. Ожидать неизвестности было сродни пытке, и он не мог ее вытерпеть. Хотелось орать, кидаться на стены, сыпать проклятиями и вместе с этим не делать ничего, что могло бы выдать его внутреннее состояние. А потому в конце концов он просто уселся прямо на пол, ледяной и неприятный, в отличие от всего остального убранства, скрестил ноги и прикрыл глаза. Аарон Хотчнер вошел внутрь минут через пятнадцать после того, как он замер на месте. Один, без товарищей, без копов. Уселся за стол, специально поставленный для того, чтобы обвинитель и обвиняемый сидели друг напротив друга и смотрели прямо в глаза. Предполагалось, что он тоже должен был немедленно подняться с пола и перейти к диалогу, но он лишь хмыкнул, покачал головой и остался на месте. В конце концов, теперь ему тут было почти комфортно, а стулья тоже вряд ли были обиты теплым мягким войлоком. — Как думаешь, почему ты оказался тут? — спросил Хотчнер и сложил руки на столе. Киран помолчал немного. Говорить, особенно с Аароном Хотчнером, ему сейчас никак не хотелось, но и держать рот на замке вроде как было ни к чему. В народе не раз поговаривали, что нападение суть лучшая защита, не правда ли? — Наверное, что ФБР в который раз оказались бесполезными, а теперь хотят замять сей прискорбный факт? — нахально спросил Киран и вытянул ноги. Да, сидеть на стуле было бы куда как удобнее, но теперь никуда не денешься: придется держать марку. — И ты снова и снова берешься за свое, — мягко улыбнулся Аарон Хотчнер и даже головой покачал, словно бы журил непослушного непоседливого ребенка. От такой наглости Киран не выдержал и все же поднялся на ноги. На стул не сел, но вытянулся посреди камеры по стойке «смирно», заложил руки за спину, благо, что наручники с него по какой-то причине сняли сразу же, как определили сюда. — Тебе не обязательно воевать с нами, к тому же ты ведь и не воюешь. По большому счету мы делаем одно дело, только ты при этом неизбежно окажешься по ту сторону закона, рано или поздно попадешь к тем, кого выслеживал, кого хотел остановить. Тебе достанется место среди них так, словно бы ты один из них. Неужели тебя устраивает такое положение дел? В то время, как мы, какими бы медлительными ни были, все равно останемся на верной стороне. — Ты дьявол, — сказал Киран и хмыкнул. — Осталось только понять, какой именно дерьмовый соблазн ты пытаешься подсунуть мне в красивой обертке. Если система считает, что мои методы, мои способы поимки всяких тварей не стоят жизней людей вокруг, не стоят безопасности и здоровья красивых женщин, не стоят целой судьбы мелких сопливых детишек, то срал я на эту систему. И ты, какими бы красивыми ни были твои глаза, ни в чем не сумеешь меня переубедить. Аарон Хотчнер вздрогнул и поднялся с места. Теперь они стояли друг напротив друга, смотрели глаза в глаза. Если бы дело не происходило в чертовой камере, Киран был бы совершенно счастлив, ведь именно этого он и добивался все это время. Аарон Хотчнер смотрел на него, видел его, и больше никого в этом мире для него сейчас не было. Он же, в свою очередь, жадно любовался льдистыми серыми глазами, суровыми мужественными чертами лица. О, какое в них сейчас читалось сомнение, как же это было упоительно. — Дети, Аарон Хотчнер, — медленно, очень медленно сказал Киран и приблизился к собеседнику так близко, что мог улавливать частое, то и дело сбивающееся дыхание. Хотчнер нервничал, пусть и скрывал это, и более прекрасной новости Киран себе сейчас не мог представить. Он и сам то и дело сбивался с ритма, понимая, что сердце неумолимо пропускает удары. Да и кто бы удержался на его месте, в его положении. Нет, он чуть склонил голову набок, так, чтобы не задеть кончик прямого точеного носа, а затем прошептал почти в самые губы. — Неужели их жизни ничего не значат перед процедурами, которые ты должен был провести? Неужели их страдания — ничто перед кипой бумажек с глупыми печатями, выданной человеком, живущим от завтрака до обеда и от обеда до ужина? Хотчнер улыбнулся зло и весело. В его глазах сверкал невиданный азарт, и Киран забыл о том, что его руки должны быть сцеплены наручниками. Забыл о том, что угодил в тесную клетку, выходом из которой может стать лишь клетка побольше. Забыл и о собственных словах, оброненных в пустоту несколькими мгновениями ранее. Он стоял и смотрел на дьявольский изгиб четко очерченных губ и кусал свои собственные, чтобы не сорваться. Нечто важное ускользало от осознания, но думать не хотелось: пусть летит, куда бы ни направлялось, а мир сейчас для Кирана собрался в силуэте напротив. — Они стоят всего на свете, — Хотчнер говорил в той же самой манере, что и он сам совсем недавно. Горячее дыхание агента опаляло скулы, губы едва-едва не касались колючей челюсти, и Киран едва удержался от того, чтобы прикрыть глаза. Чертов Хотчнер быстро понял, в какие игры можно играть и вдвоем и на редкость умело перенял правила. — Но мир устроен так, что рано или поздно люди с бумажками доберутся до тебя и уничтожат только потому, что ты мешаешь им спокойно обедать. Принцип — это прекрасно, но ты не думаешь, что и он не стоит возможных спасенных жизней? Ловушки расставлялись долго и старательно. Киран гонял Хотчнера от одной к другой все это время, пока спасал его шкуру, пока помогал, пока задавал неудобные вопросы. И кто виноват в том, что рано или поздно охотник сам превратился в жертву? Ему оставалось лишь замереть, вытаращившись на агента и ждать его последующих слов. Сгорать в дьявольском огне глаз напротив и тщетно пытаться утихомирить сорвавшееся поверхностное дыхание. — Выслеживай их, ты умеешь это так, как никто другой, — признал Хотчнер и встал еще ближе, хотя казалось, что это невозможно. Следующий шаг уже заставит их врасти друг в друга. — Находи убежища, используй все свои тайны, каналы и знания. Не давай тварям ни малейшего шанса укрыться. А поимку и дальнейшее оставь нам. — Вместе со славой? — хмыкнул Киран и покачал головой. — А тебе нужна слава? — Аарон внимательно посмотрел на него. В лице агента ничего не переменилось, не дрогнуло, скорее, проявилось искреннее любопытство. — Нет, — искренне признался Киран и сделал уже то, что так давно хотел: впился в узкую полоску плотно сжатых губ, наплевав на ровный ряд камер над головой. — Это можно считать согласием? — оторвавшись, занудливо поинтересовался Хотчнер, а затем сам притянул Кирана к себе. Черт возьми, это можно было считать чем угодно!